Когда в затуманенном мозгу Айзека Чиппендела впервые забрезжила догадка о том, что Джоан бросила его, он упорно отказывался в это поверить. Время от времени он выглядывал из-за двери кабачка и, не увидев Джоан на ее обычном посту, возвращался, чтобы заказать очередную порцию джина. Ничего, думал он, девчонка, верно, отправилась по какому-нибудь девчачьему делу и поспеет назад как раз к началу их «рабочего дня». Но прошел час, другой, третий, и когда его последний пенни канул в ненасытное брюхо трактирной кассы, недоумение Айзека превратилось в чувство острой тревоги. Пошатываясь, он выбрался наружу и несколько минут тупо стоял на самом солнцепеке, не соображая, что ему теперь делать и куда направить свои стопы. Раньше Джоан никогда не позволяла себе таких выходок. Он вдруг с беспокойством припомнил угрозу, которую бросил ей напоследок. Но не могла же девчонка, в самом деле, обидеться на такую чепуху или, чего доброго, испугаться! За всю жизнь он поднял на нее руку только однажды; к тому же теперь она стала совсем большая и вряд ли позволила бы ему снова наброситься на нее с побоями.
Он долго бродил по душным улицам, расспрашивая встречных насчет Джоан и мимоходом выклянчивая у знакомых грошик-другой на пропитание. Но девочка как сквозь землю провалилась, а особого сострадания среди своих собратьев-попрошаек он не вызвал.
Впрочем, на их сочувствие он и не рассчитывал: сотни раз ему приходилось наблюдать, как целые мешки хлеба - подаяние милосердных горожан - выставлялись на аукцион в приютских кухнях, и если цена, которая за них предлагалась, была недостаточно высокой, хлеб безжалостно вышвыривали в сточную канаву, хотя женщины и дети плакали от голода.
Была уже поздняя ночь, когда Айзек случайно набрел на Тряпичницу: она выскочила прямо на него из-за угла. Даже в свете газовых фонарей была видна мертвенная бледность и перепуганное выражение ее лица. Тряпичница несла продолговатый сверток, держа его, как мать держит дитя. Айзек поначалу решил, что это одна из тех малюток, которых она обычно брала напрокат. Тряпичница от неожиданности тихонько вскрикнула, но в следующее мгновение узнала старого знакомого.
— Ах, это вы, Айзек! — воскликнула она, облегченно переводя дух.
— Да, это я, - отвечал он, приноравливаясь к ее быстрым шагам, ибо Тряпичница снова пустилась чуть ли не бегом. — Я ищу Джоан. Вы ее случаем не видели?
— Джоан? — удивилась та. — А разве она не ходила сегодня работать с вами и малышкой Везуньей?
— Нет, - скорбно сознался Айзек. - Я ее не видел с самого утра. Боюсь, она от меня сбежала.
— Да что вы! - воскликнула Тряпичница и в ужасе даже приостановилась. - Если она сбежала вместе с Везуньей, миссис Мосс найдет и прикончит их обеих! Гляньте-ка сюда, Айзек. Нынче утром она обнаружила, что Непоседа помер, и опасается, что к ней, не приведи Господь, нагрянет полиция. Она мне даже заплатила как следует, чтобы я отнесла его куда-нибудь подальше, знаете, в западные кварталы, и забросила в чей-нибудь сад. Для нее это кошмарная потеря, а ежели она дознается, что и малышка сбежала, так взбесится, вот увидите! Она мне вот только что говорила: как, мол, хорошо, что старый Айзек и Джоан задержали Везунью допоздна.
— А что, разве нынче утром Джоан наняла Везунью?
— Да, часов в девять она ее забрала. И главное, та маленькая хитрюга ни словом не обмолвилась, что Непоседа помер. Миссис Мосс только к вечеру об этом узнала, когда я пришла нанимать мальца. Не удивлюсь, если они с Джоан из-за этого и сбежали. Но миссис Мосс все равно их разыщет, уж будьте уверены! Из ее когтей мало кто вырывался.
— А ведь вы очень рискуете, Тряпичница, — заметил старик.
— А что делать? — возразила она. - Не посмею же я ослушаться миссис Мосс. Знаете, иной раз мне даже хочется, чтобы нас всех переловили и чтобы всей этой канители пришел конец.
Мысль о том, что миссис Мосс рано или поздно отыщет беглянок, принесла Айзеку некоторое утешение. То, что вместе с его внучкой находилась такая широко известная особа, как малышка Везунья, конечно, должно было значительно облегчить поиски; да, все складывалось исключительно удачно, а если бы Джоан сбежала одна, миссис Мосс не была бы столь живо заинтересована в ее розыске. У девочек практически не было шансов долго скрываться в Лондоне.
Но неделя проходила за неделей, а о Джоан с Везуньей не было известий. Они испарились, исчезли, не оставив и следа. Тряпичница, которую миссис Мосс отрядила в погоню за ними, доехала до самого Брайтона, но это путешествие оказалось бесполезным. Тогда старый Айзек и покатился стремительно вниз по тем немногим ступеням, которые отделяли его от окончательного падения.
Пока Джоан была рядом с ним, заглядывала ему в лицо своими ясными глазами, с детской доверчивостью прислушивалась к его словам, он еще старался худо-бедно держаться в рамках приличий. Сколько раз бывало, что певучий возглас «Дедушка!», раздававшийся с улицы, заставлял его устыдиться самого себя и не давал допиться до скотского состояния. Но теперь ему не было удержу, некому больше было позаботиться о нем, подхватить его под руку, направить его шаткие шаги вдоль запруженной мостовой.
Все чаще блюстители порядка выуживали его, мертвецки пьяного, из сточных канав, все чаще ночевал он в полицейском участке и, если утром ему нечем было заплатить за этот ночлег, отправлялся на отсидку в тюрьму. Теперь он пропивал все, до последнего пенса, и эта исправительная мера, будучи слишком кратковременной, не достигала своей цели и была не в состоянии отучить его от неодолимой тяги к спиртному.
Еще до наступления зимы Айзек Чиппендел превратился в человеческое отребье, утратившее всякую способность критически относиться к себе. Его благообразная внешность, безотказно возбуждавшая сострадание в сердцах христиан, разительно переменилась. Почтенный старец обратился в обрюзгшего пьянчужку, хмельной походкой ковыляющего к позорному концу. Его благородные седины свалялись и спутались в грязные колтуны, землистое испитое лицо еще больше безобразили шрамы и синяки от бесчисленных падений.
Почти босой, оборванный настолько, что ветер, раздувая его лохмотья, обнажал исхудалое старческое тело, он таскался по улицам Ист-Энда и Сити, выпрашивая подаяния на кусок хлеба. И всякий раз, когда монетка падала в измятую шляпу, которую он дрожащей рукой паралитика подставлял прохожим, в его выцветших глазах мелькала радостная искорка; тут же он направлялся в ближайший кабачок и жадно проглатывал очередную порцию жидкого огня, который еще на этой земле стал для него первым проблеском адского пламени. Те же, кто подавал несчастному милостыню, ускорявшую его физическое и нравственное разрушение, шли своей дорогой, умиротворенно вспоминая слова Господа: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».
Бывали дни, когда он, думая о Джоан, ощущал желание вернуться в старый отчий дом, зажить под братним кровом - но так было только поначалу. Его томила смутная тоска по Роджеру, ему хотелось снова увидеть брата; он ни секунды не сомневался в том, что тот простит его и примет с распростертыми объятиями, если только удастся разорвать таинственную и крепкую цепь, цепь его грехов, прочно приковавшую старого Айзека к этой злосчастной жизни. Но часто именно в такие времена, как нарочно, у него выдавался счастливый денек, когда прохожие выказывали к нему особенную щедрость, словно бы желая согнать его со стези раскаяния. Каждый пенс, который ему подавали, становился камнем преткновения на пути к прежней жизни, зато помогал ему скатываться по наклонной плоскости все ниже и ниже. Уж лучше бы его оставили умирать с голоду, чем поддерживали в полуживом состоянии, оказывая милосердие от случая к случаю. Уж лучше быстрая смерть, чем бесконечная агония души и тела.
Его покинули все, даже Тряпичница. Ведь, утратив внешнюю респектабельность, он уже не годился, чтобы петь гимны на улицах. Слово «порок» было начертано у него на лбу, и притом большими буквами: голос его превратился в глухое, надтреснутое карканье, которое обескураживало самого певца, когда тот отваживался затянуть песню, и вызывало грубые насмешки слушателей.
Если до сих пор в нем угадывались признаки хорошего происхождения, если благодаря полученному воспитанию он пользовался доныне некоторым авторитетом и влиянием среди своих невоспитанных и неграмотных приятелей, то все это ушло в прошлое: теперь он сделался посмешищем для всех.
Ноябрь подходил к концу, завершалось и падение Айзека Чиппендела. Однажды ему пришлось провести ночь под открытым небом, поскольку нечем было заплатить за ночлег; на то, что он проведет следующую ночь в более благоприятных условиях, рассчитывать также не приходилось. Неповоротливые ноги перетащили его через мост Блэкфрайерз и привели к знакомому фонарю, под которым он и обосновался, жалобно хныча и выставляя напоказ свое убожество, вымаливал у прохожих подаяние. В этот час улица была наводнена людьми, которые после дневных трудов спешили укрыться от влажного тумана в уютных домах. Невидимая река плескалась где-то рядом, черная мгла окутала все кругом, и виден был только маленький венчик света вокруг фонаря. Мало кто из прохожих задерживался на мгновение, чтобы бросить взгляд на столь непривлекательное зрелище, какое представлял собой старый уличный попрошайка. Прежде Айзек только и делал что лгал, а теперь, жалуясь, что с утра ничего не ел, он говорил чистую правду; и только раз за весь день удалось ему промочить горло, проглотив скудную порцию спиртного. Правду сказать, он даже не стремился что-нибудь изменить в своем положении и ничего другого не желал, как только иметь вдоволь выпивки. Память о юных днях, об отчем доме, о Джоан и Роджере, о Боге, Которому — как уверял Айзек добросердечных прохожих — он с любовью служил, больше не тревожила его отупевшие от пьянства мозги.Какая-то женщина, уже пройдя мимо, вдруг снова обернулась и внимательно взглянула на него. Секунду или две она, казалось, медлила в нерешительности; Айзеку почудилось, что он уже где-то видел это милое, доброе лицо, - но где же? Этого он никак не мог припомнить. Протянув трясущуюся руку, он завел привычную песню:
— Сударыня, подайте грошик Христа ради!
— Как ваше имя? - неожиданно спросила она. - Айзек Чиппендел?
— Точно так, - отвечал он, и послушные слезы потекли по его морщинистым щекам. - Я, знаете ли, сударыня, из хорошего рода... Вот, даже не думал не гадал, что на старости лет доведется милостыню просить.
— Знаю, - печально кивнула женщина. - Я знаю о вас все, потому что ваш брат Роджер - мой отец. Как же вы на него похожи!
Джоанна Клэфем смотрела на него с невыразимой жалостью. Да, этот нищий пьяница был все еще похож на ее отца. Этот дрожащий, жалкий, грязный оборванец, живущий за счет подаяний, был рожден для той же участи, что и Роджер Чиппендел. Последний год она не подавала милостыню на улице и теперь не хотела бросать на стезю своего несчастного дядюшки лишний камень преткновения. Но и уйти просто так она тоже не могла. Ее сердце щемило от сострадания к этому бедняге, погрязшему в пороке и нищете.
— Мы живем здесь неподалеку, — сказала она. — Пойдемте со мной. Может быть, мне удастся вам помочь.
Глава 16. Схватка в ночи
Джоанна медленно пошла по направлению к дому, время от времени оглядываясь, чтобы убедиться, что эта сгорбленная тень следует за ней. Ей был хорошо известен непростительный поступок, который Айзек Чиппен- дел совершил по отношению к ее отцу, - она и сама таила в сердце горькую обиду на него. Ей, как и Роджеру, нестерпимо было думать, что их маленькой Джоан, по милости двоюродного дедушки, пришлось соприкоснуться с жизнью лондонского дна; отвратительное себялюбие этого человека казалось ей злодеянием столь гнусным, что она не представляла себе, как такое можно простить. Но при виде этой человеческой развалины, бредущей за ней, едва переставляявшей ноги, при звуке мучительных стонов и всхлипов, которыми непроизвольно сопровождался каждый шаг Айзека, она пожалела его и в глубине души простила.
Джоанна не могла, как прежде, щедро и бездумно жертвовать деньги на благотворительные цели. Ее муж больше не был одним из казначеев Господа: из-за многочисленных долгов деньги, которые он зарабатывал, ему уже не принадлежали. Ему удалось избежать обвинения в злостном банкротстве, и по закону невозможно было требовать от него возмещения чужих убытков. Но совесть честного человека понуждала его возвращать утраченное всем пострадавшим в результате его неосторожной спекуляции, и до тех пор, пока не были отданы все долги, он чувствовал, что не вправе заниматься благотворительностью. До поры до времени благословенная возможность жертвовать на бедных сделалась для него недоступной; он должен был начинать все сначала и собирать заново десятину для Господа.
Теперь, несмотря на то, что Питер Клэфем занимал высокооплачиваемую должность в одной процветающей строительной компании, они снимали небольшой и недорогой домик, расположенный ближе к южной части Лондона. Но здесь Джоанна чувствовала себя гораздо счастливее, чем на фешенебельной Сильвердейл-Роуд. У нее не было свободных денег, зато она больше времени уделяла заботам о бедных. Когда Питер уезжал по делам службы, она посещала обездоленных людей, ходила из дома в дом, приносила лекарства тем, кто был болен, и делала все, что было в ее силах, чтобы облегчить их страдания и просветить их невежество. Некоторые из ее состоятельных друзей, невзирая на то, что она больше не принадлежала к их кругу, продолжали поддерживать с ней знакомство; вместо того, чтобы раздавать милостыню уличным попрошайкам, они предпочитали доверять эти деньги на ее усмотрение. Она тратила их разумно и во благо тем, кому они предназначались; но когда ей удавалось уговорить кого-нибудь из друзей навестить вместе с ней жилище бедняка, она чувствовала, что тем самым делает добро и тому, и другому.
Айзек шел за ней до самой двери дома, где она жила, однако ей с трудом удалось убедить его войти. Джоанне пришлось взять его за руку и чуть ли не силком втащить в дом. Маленькая комната, в которую она его привела, была обставлена скромно, но сияла чистотой и выглядела необыкновенно приветливо. Когда Джоанна помешала угли, подернутые пеплом, и в камине разгорелся огонь, старый Айзек издал невнятный возглас удовольствия. Устало опустившись в кресло, которое Джоанна придвинула поближе к очагу, он блаженно вытянул над огнем трясущиеся костлявые руки.
— Точь-в-точь такие же кресла стояли у нас дома, когда я был маленьким, — сказал он, с любопытством присматриваясь к резным ручкам.
— А это как раз и есть одно из тех кресел, - отвечала Джоанна. - Отец прислал мне его из дому.
Айзек откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Минуту-другую он молчал, силясь оживить в памяти старые добрые времена, когда он был веселым и невинным мальчуганом, но это усилие оказалось непомерным для его увядшего, истощенного пьянством мозга.
Джоанна принесла лохань с горячей водой и, освободив его окоченелые ноги от рваных башмаков, бережно омыла их и высушила нагретым полотенцем. Потом она приготовила ему горячий и сытный ужин, который старик с жадностью проглотил. При виде его жалкой беспомощности у Джоанны все больше щемило сердце, и когда он, наконец, поднял голову и, глядя ей прямо в глаза, сказал: «Да благословит вас Бог!», она не выдержала и залилась слезами.
— О! - всхлипывала она. - Вы так похожи на отца, на моего дорогого отца!
— Разве Роджер умер? - с беспокойством спросил он.
— Нет, нет! - воскликнула она. - Я знаю, если бы он увидел вас сейчас, то непременно простил бы! Я тотчас пошлю за ним, и он приедет в Лондон.
— Как я в глаза ему посмотрю? - сказал старик. - Он ведь даже не знает, какими делами я тут занимался. Нет, я пал слишком низко. Вот если вы мне дадите пару шиллингов, чтобы я смог заплатить за ночлег, я уйду и больше никогда вас не потревожу. Да-да, мне надо идти, добавил он вдруг, поднимаясь из мягкого кресла. Бес пьянства снова пробудился в нем и настойчиво требовал пропустить глоточек спиртного. В этом тихом доме Айзеку стало невмоготу.
— Вот беда! - воскликнула Джоанна. - Вы не хотите, чтобы мы помогли вам? Поверьте, еще не все потеряно! Ведь если мы с отцом способны простить вам, то Христос тем более простит вас и пожалеет. Неужели вы никогда не думали о Нем? Неужели никогда не вспоминали о том, что Христос для вас сделал?
— Да-да, - монотонно сказал он. - Я знаю много гимнов и молитв. Но теперь мне надо идти, и если вы дадите мне полшиллинга... ну, хотя бы пенс или два... Говорю вам, это место не для меня. Я должен идти, понимаете?
— Дождитесь хотя бы моего мужа! - взмолилась она. — Я дам вам отцовское пальто и пару крепких башмаков — он нарочно прислал все эти вещи, чтобы я их кому-нибудь отдала. Может быть, тогда вы передумаете и все- таки останетесь у нас? Посмотрите, как вы сразу преобразитесь. Да и Питер будет рад вас увидеть. Постойте-ка! Сейчас я помогу вам надеть пальто.
Действительно, когда грязные лохмотья скрылись под длинным добротным пальто, это сразу придало Айзеку солидный и благопристойный вид. Любуясь собой в большом зеркале, он горделиво выпрямился и поднял голову, но обновка, подобно очередной игрушке, подаренной избалованному дитяти, тешила его недолго.
Неистребимая жажда вырваться на разгульную свободу улицы вновь овладела им, и Джоанна облегченно вздохнула, заслышав на лестнице долгожданные шаги мужа. Не прошло и получаса как Питер Клэфем опять вышел на улицу, на сей раз в сопровождении старого Айзека Чиппендела, причем последний впервые за много дней был одет по погоде и защищен от ноябрьской стужи. К его великому сожалению, он был лишен возможности немедленно заложить свое пальто и башмаки в ближайшем ломбарде и пропить вырученные деньги в первом попавшемся трактире. Невзирая на упорное сопротивление Айзека, Питер настоял на том, чтобы проводить его до приюта.
— Я пойду вместе с вами и заплачу за ваш сегодняшний ночлег, а завтра утром снова зайду за вами, и мы попытаемся как-то поправить ваше положение. Не тревожьтесь, мы вас не оставим, пока не убедимся, что вы находитесь в полной безопасности.
Сколько трактиров приветливо подмигивало им сквозь желтый туман своими яркими окошками! Подслеповатые глаза Айзека то и дело жадно выхватывали сквозь открытые двери очертания знакомой стойки, компанию собутыльников, сгрудившихся в глубине прокуренного помещения, стаканы, проплывавшие туда и обратно, слух ловил звяканье монет, падавших в недра кассы.
Близость и в то же время недоступность предмета его вожделений сводила старика с ума. Но Питер неумолимо шагал вперед, уводя его все дальше по темным, узким улицам. Так они добрались до приюта, где Айзек в пору своего нищенского процветания имел обыкновение останавливаться на ночь.
Надзиратель узнал его и приветствовал, назвав по имени; Тряпичница, восседавшая на полу с замученным ребенком на руках, изумленно проводила его взглядом. Все те же неряшливые женщины слонялись без дела по темноватой кухне, все те же дети ревели в голос или беззвучно плакали по углам. Время было достаточно раннее, и мужчины еще не возвращались после своих дневных занятий. Как только Питер, поговорив с надзирателем, вышел за дверь, тот направился к Айзеку.
— Послушай, старик, - сказал он внушительным тоном, - я обещал этому джентльмену, что глаз с тебя не спущу до самого утра, пока он не придет за тобой. Отправляйся-ка ты в постель, а я велю подать тебе стаканчик горячего джина.
— Эким вы нынче франтом, Айзек! - заметила подошедшая Тряпичница. - Я бы даже не отказалась пройтись с вами по улице. Думаю, мы бы неплохо заработали. Вид у вас такой, словно вы, как говорится, одной ногой уже в могиле.
Старый Айзек не удостоил ее ответом. Устало вздыхая, он забрался на кровать, и тут тревожная мысль пронзила его мутное сознание.
Свое теплое пальто он, конечно, на ночь снимать не станет, а вот как быть с этими чудесными крепкими башмаками, которые, если даже их заложить в ломбарде, стоят куда больше джина, чем он в состоянии выпить за целый день? Спать не разуваясь? - разболятся ноги. Спрятать под подушку? — так ночью их непременно кто-нибудь стащит.
Наконец, хитрая усмешка искривила его морщинистое лицо. Кряхтя от натуги, он приподнял у изголовья железную кровать и поочередно «обул» две кроватных ножки в свои замечательные башмаки.
Теперь за их судьбу можно было не беспокоиться. С довольным хихиканьем он улегся в постель и стал дожидаться обещанного джина.
Надзиратель не замедлил исполнить свое обещание, и Айзек, с наслаждением проглотив стакан горячительного напитка — впрочем, показавшийся ему мизерной каплей после сытного ужина, которым накормила его Джоанна, - уснул глубоким сном, тем более что и постель нынче была упоительно мягкой, особенно в сравнении с лондонской мостовой, на которой ему приходилось спать в последнее время. Он не слышал, как один за другим вошли другие обитатели комнаты - пятеро грубо скроенных и крепко сшитых здоровяков.
— Глядите-ка! - заметил один из них, разваливаясь на кровати, стоявшей по соседству с Айзеком. - Ишь куда выдумал башмаки свои поставить, старый мерзавец! Небось, решил, что он умнее всех!
Среди ночи Айзек вскинулся от сна - ему не хватало воздуха. Напрасно он корчился, напрасно пытался крикнуть, позвать на помощь Джоан... Грубая ручища стиснула ему шею; он хотел вздохнуть, но в горле только клокотало и булькало. В комнате стояла кромешная тьма: маленький язычок огня, который обычно оставляли гореть на ночь, был погашен. Молчаливая, но отчаянная схватка шла на кровати Айзека: пятеро головорезов старались действовать как можно тише, чтобы не встревожить надзирателя, дремавшего в кухне у очага. Несмотря на все усилия старика, длилась она недолго...
Надзирателю сквозь дремоту почудилось, будто ночной вор крадучись пробирается вниз по грязной, скрипучей лестнице. Он поднял голову и бессмысленно воззрился на темную фигуру. «С добрым утром!» - буркнул постоялец. Надзиратель, осоловевший от сна, не удосужился ни взглянуть, который час, ни присмотреться к полуночному гуляке. Когда постоялец вышел и все стихло, он уронил голову на руку и опять заснул.