К концу шести недель джип выглядел так, словно он только что сошел с конвейера Форда. Сконструированный в спешке военных лет, он оказался гибридом. От стандартного джипа были взяты двигатель, шасси, рулевой механизм и шестиступенчатая коробка передач. Валы к переднему и заднему ведущим мостам проходили через отверстия в корпусе, защищенные надежными резиновыми уплотнителями. Мосты подвешены на рессорах, закрепленных с наружной стороны корпуса. Гребной винт, трюмная помпа с приводом, лодочный руль, соединенный тросами со штурвалом, и лебедка превращали джип в лодку. При движении на суше или на плаву по спокойной воде воздух для охлаждения двигателя поступал спереди, через люк носовой части палубы, а выходил через небольшие лючки, находящиеся по обе стороны ветрового стекла. При волне все три люка можно было закрыть изнутри с места водителя. Тогда воздух из кабины по сложной системе проходов поступал к радиатору и затем выходил наружу через специальный люк позади ветрового стекла. В целом это была толковая тележка, но с некоторыми неприятными повадками. Морские джипы первоначально предназначались для командования эскадрильей своих больших сестер - амфибий-уток, но многие офицеры отказывались ими пользоваться, так как всегда приходилось замыкать колонну и командовать, находясь в арьергарде. Джипы оказались не только медленнее уток на ходу, но имели еще скверную привычку вдруг идти ко дну при малейшей ряби. Поэтому их перестали выпускать после первых нескольких тысяч штук.
При одном виде этой машины конструктор судов позеленел бы от ужаса. Кроме того, джип не всплывал на волны, а пропахивал их и, практически почти не возвышаясь над водой, тонул, как только через борт перекатывалось несколько литров воды. Но если на открытую площадку надеть водонепроницаемую кабину и положиться на центр тяжести джипа, расположенный очень низко и придающий ему устойчивость, то нам - собственно, мне - казалось, что в приличную погоду на нем можно выйти в море, - в плохую погоду я вообще не собирался пускаться в плавание.
Но ведь сделать джип плавучим и снабдить его запасом воды и горючего только полдела. Наш бюджет позволял нам останавливаться в отелях лишь в больших городах; в остальное время жильем нам должен был служить тот же джип, а это требовало и приспособлении для сна, и кухонной утвари, и защиты от жары и от насекомых. И в довершение у нас оставалось всего три месяца на окончание ремонта. Если выехать не позднее 1 января, то в Панаму можно поспеть к маю, самому спокойному месяцу на Карибском море.
Кабину мы сделали из дуба и обшили фанерой, фута на полтора продлив ее за хвостовую часть машины. Лишняя длина позволила нам разместить две нормальные койки. Двери мы постарались сделать как можно меньше, однако так, чтобы входить было легко. Я прикрепил деревянные планки к верхнему краю борта, сделав нечто вроде рамы, потом позвал Элен, и мы оба попробовали влезать и вылезать через это сооружение. Мы приноравливались и так и сяк: сначала вползали ногами вперед, потом по-пластунски, на животе, но удобнее всего оказалось вскидывать одну ногу, словно садишься в седло. Через полчаса мы уже свободно прыгали в это подобие дверей и лишь изредка стукались головой. Но Элен все еще была неудовлетворена: низ двери должен был быть выше уровня воды, и потому он оказался на три фута от земли - как же быть с юбкой, когда входишь и выходишь?
Я был занят более неотложными проблемами и потому предоставил ей найти выход из этого трудного положения, а сам сосредоточил все свое внимание на джипе. Дня нам было мало, мы работали далеко за полночь, и постепенно джип начал приобретать подобающий вид. Для запаса горючего и воды мы с обеих сторон выше ватерлинии укрепили полки, где умещалось восемь пятигаллонных канистр - две для воды и шесть для бензина. Вместе с шестнадцатью галлонами основного бака это составило сорок шесть галлонов горючего - вполне достаточно, чтобы пройти шестьсот миль сухопутным путем или сто пятьдесят миль по воде. Однако в море мы уже не сможем перелить бензин из канистр в бак, и это ограничивало наши водные пробеги до сорока пяти миль за один раз. Но это не такая уж большая помеха, ведь мы все равно собирались на ночь всегда высаживаться на берег.
Для лучшей проходимости машины мы приобрели покрышки с рисунком протектора, более приспособленным к песчаным дорогам, чем обычные, годные лишь в грязь и снег. Чтобы уменьшить вес, мы снизили вольтаж электрооборудования с двенадцати до шести, сняли одну батарею и заменили тяжелый генератор более легким. После недолгих испытаний на дороге мы пришли к выводу, что можем обойтись без обогревателя даже на самых холодных плоскогорьях Анд. Достаточно просто открыть заслонку под ветровым стеклом, и у нас будет сколько угодно горячего воздуха. Гораздо труднее было сохранять прохладу в кабине, но здесь помогла огнеупорная перегородка. Во время дорожных испытаний мы обнаружили, что мотор у нас маломощный и на скорость, большую, чем сорок пять миль в час, рассчитывать не приходится. К середине декабря ремонт джипа был закончен. Внутри свежевыкрашенная кабина сверкала бело-синими полосами, которые повторялись на спальных мешках и надувных матрацах. На окнах и в запасном люке крыши были установлены съемные жалюзи для защиты от насекомых. Основной склад продуктов помещался под койками, а над ними во всю длину кабины тянулись два шкафа. Эти шкафы и пространство в носу корпуса заменяли нам трюмы. Для слепых поворотов на горных дорогах мы поставили оглушительный сигнал, а для тесных городских улиц - мелодичный звонок. Для морских путешествий, хотя мы вовсе не собирались уходить далеко от берега, мы вмонтировали небольшой компас. Над палубой была сделана слоистая крыша с двухдюймовой асбестовой прокладкой; сверху она была обшита листовым алюминием и увенчана багажной сеткой от пикапа. Светло-серый с красными колесами наш плавучий джип был готов к испытанию соленой водой морей и океанов; на дверях красовалось его имя и место назначения. Мы разбили о его нос бутылку шипучки, нарекли его «La Tortuga», и так на свет появилась шестидесятисильная «Черепаха» весом в две с половиной тонны.
За неделю до рождества наш нескладный гибрид, вызывая всеобщий ужас, съехал в воды бухты по скату, предназначенному для мелких судов. Один старый капитан, бывалый морской волк, в изумлении сдвинул шляпу набекрень и стал скрести затылок.
- Будь я проклят! - воскликнул он. - А ведь эта штука плывет!
Мы три года ждали этой минуты, и тем не менее вполне разделяли его изумление.
Пока Дина в полной растерянности стояла на палубе, служившей кабине крышей, мы ползали вокруг гавани, изо всех сил соблюдая мельчайшие правила морского движения. Держаться в пределах лимита скорости не составляло никакого труда: когда наша «Черепаха» легла на курс, ее предельная скорость не достигала и шести узлов, а при заднем ходе вообще нельзя было понять, движется ли она или стоит на месте. Поначалу мы маневрировали очень осторожно, но потом расхрабрились и отважно принялись делать крутые повороты и пересекать кильватеры самых больших пассажирских судов. Многие шкиперы, наверное, подумали, что борт лодки не слишком подходящее место для запасного колеса, но один шутник все же распознал, что такое наша «Черепаха», и, проведя свою моторку чуть ли не впритирку к самому нашему борту, крикнул:
В Анкоридже Дина поправилась на десять фунтов и отрастила собственную парку, а Элен с удовольствием облачилась в эскимосский костюм, отделанный мехом оленя и росомахи
- Вы бы еще швейную машину вывели в море!
Испытания прошли отлично, но пускаться в путь было рано. Предстояло еще упаковаться, а наши блокноты уже не вмещали разбухшего списка. Чтобы забрать все, что мы понаписали за эти семь лет, понадобился бы целый десяток джипов. Двоюродный дедушка Элен, проведший в путешествиях пятьдесят лет, с презрением оглядывал гору вещей, которые мы собирались взять с собой.
- Когда я перевалил через Анды на муле, - говорил он, - у меня с собой был только складной нож да смена белья.
- Я понимаю, дядя Брэк, - ответил я, - но, если наш мул упрется среди гор, его, пожалуй, не сдвинешь пинком в зад.
Отец Элен, также заядлый путешественник, оказался более рассудительным. Он предложил компромисс:
- Поделите все вещи на три части. В одну кучу сложите безусловно самое необходимое, в другую - то, в чем ВЫсомневаетесь, в третью - все, что неплохо бы взять, но без чего можно обойтись.
Мы попробовали последовать его совету, но все пошло в первую кучу. Тогда мы начали снова.
- Кушать можно на носу машины.
И складной стол был отложен в сторону.
- После целого дня езды мы с удовольствием поедим стоя.
Так мы отказались от походных стульев.
- А как быть с фонарем? - спросила Элен.
- Будем рано ложиться.
После ежедневной восемнадцатичасовой работы над «джипом» я мечтал о том, чтобы можно было подольше поспать.
Места в джипе было немного, а нас ждали всевозможные климаты и температуры, так что надо было взять с собой все, от теплого свитера до купального костюма, и это была нелегкая задача. Мы рассчитывали пробыть в дороге год, а вещей могли взять не больше, чем на воскресную поездку. Для городов мы решили иметь по костюму и сверх того те несколько вещей, которые удастся втиснуть в два маленьких чемоданчика, а для дороги - все то, что можно засунуть в стенной шкаф вместе с библиотечкой.
Этот юный эскимос из Нома в своей парке из волчьих шкур не обращает ни малейшего внимания на мороз, который подчас достигает -60° по Фаренгейту
В мечтах мы уже коротали часы на мирном тропическом островке под качающейся пальмой за «Одиссеей» или «Оксфордской антологией английской поэзии», а если захочется чего-то более волнующего, будем вместе с Ахавом преследовать Моби Дика (Имя белого кита из книги Г. Мелвилла «Моби Дик»). Для легкого чтения мы взяли «Карнавал» Тербера и стихи Огдена Нэша. Кроме того, у нас было несколько необходимых книг: словарь испанского языка, крошечная замусоленная Библия, хранившаяся со дня нашей свадьбы, и специальное издание военного ведомства со зловещим названием «Как остаться в живых на суше и на море».
Нам потребовалось три дня, чтобы запихнуть вещи в «Черепаху». Когда все было втиснуто, Элен еще раз проверила список.
Левобортовой шкаф: дорожная одежда, библиотека, рабочая корзинка, аптечка, географические карты, документы (паспорта, справки о прививках, полицейская справка, медицинская справка для Дины и справка на владение джипом).
Правобортовой шкаф: печка военного образца с одной горелкой, кофейник, посуда, консервы.
Помещение на носу: запчасти, инструмент, мачете, топор, лопата, якорь, резиновый спасательный плот, лебедка, ручная трюмная помпа.
Нижние ящики (под койками): чемоданы и трехнедельный аварийный запас провизии в запечатанных кофейных банках: грецкие орехи, сухофрукты, яичный порошок, сухое молоко, мясной фарш, витамины и еда для Дины.
Когда мы закончили погрузку, все было аккуратно убрано с глаз долой, остались лишь фото- и кинокамеры, пишущая машинка и портативный радиоприемник. Все это мы положили на одну из коек. Чтобы предохранить пленку от сырости, мы держали ее в большом целлофановом мешке. Но для одной вещи мы никак не могли подыскать места. Я взял в руки спасательные пояса.
- А с этим что делать?
Элен не колебалась, она вообще относилась к ним скептически.
- Пока не понадобятся, употребим вместо подушек. - Дина, свободная от мучительной проблемы «брать или не брать», несколько часов терпеливо ждала у джипа, когда мы наконец отправимся. В зубах она держала единственную вещь, которой по-настоящему дорожила, - свою зеленую резиновую миску. Когда мы взбирались внутрь, я заметил, что для Элен эта процедура уже не составила труда: она сменила юбку на короткие штаны из толстой ткани.
Глава вторая
Дородный человек в потрепанной зеленой форме с пышными усами приветствовал нас, когда мы пересекли в Ногалесе границу штата Аризона и Мексики. Он взял наши удостоверения и автомобильные документы и повел нас в маленький закуток, где мы принялись отвечать на вопросы еще более дородного мужчины с еще более длинными усами. Он записал наши имена, места рождения и профессии в большую книгу, занимавшую весь его стол, и после этого спросил:
- Куда направляетесь?
Я ответил, не подумав:
- В Ушуаю.
Усы вздрогнули, и я быстро поправился:
- В Мехико.
- Марка автомобиля?
- Джип-амфибия.
Тут усы снова вздрогнули, и на телефонную трубку легла рука. В его книге правил ничего не было сказано о джипах-амфибиях. Я знал, что если он обратится к начальству, то пройдут многие часы, прежде чем мы отделаемся от таможенников.
Я снова объяснил:
- Это обычный джип с несколько измененным кузовом.
Такой ответ, кажется, удовлетворил его, но тут-то и наступила минута, которой мы больше всего боялись. Он попросил принести наши вещи.
Нас уже давно преследовали кошмары о том, как мы распаковываем вещи на границах. Я вспомнил обо всем, что затиснуто в шкафы и чемоданы на дне корпуса под койками, и рискнул.
- Но ведь все вещи в купе.
- Купе? - переспросил он недоверчиво. - Джип-амфибия? Ушуая? Все это очень странно. Я должен сам этим заняться.
Ну, уж это меня никак не устраивало. Я был уверен, что он перероет «Черепаху» от носа до кормы. Я мысленно видел, как в таможне сваливают в кучу инструмент, запасные части, посуду, одежду и фотоаппараты, но, увы! Мне оставалось только последовать за ним к джипу.
- Это похоже на лодку, - воскликнул он.
- Это и есть в какой-то степени лодка, - ответил я и показал ему гребной винт и лебедку на носу, койки и верхний люк. Он был так потрясен самой идеей плавающего джипа, что совершенно забыл про осмотр. Он выдал нам наши туристские карточки с веселым «Que le vауа bien» (Желаю удачи (испан.)) и отпустил с миром.
На многих из машин, проносившихся мимо нас в Мексике в этот первый день, были американские номера. Из окон торчали удочки, - это рыболовы-спортсмены спешили в Гуаймас попытать счастья: здесь встречаются огромные марлины. Все кругом казалось таким знакомым: глинобитные домики; розовые и желтые, пронизанные солнцем блики, тронутые яркой сипью; мать с ребенком, укутанные одной полосатой шалью; волы, почти скрытые огромной копной сена; древние церкви с неоновыми крестами и сводчатыми арками, увитыми фиалками; современные тракторы перед глиняными хибарами и какие-то хищные птицы, кружащие над полуобглоданными скелетами подле дороги.
Вечером, когда никого кругом не было, мы свернули с шоссе и через заросли шалфея добрались до полянки, где к багровому закатному небу вздымался высокий раздувшийся кактус Сонорской пустыни. Не успели мы остановиться, как Дина, повинуясь древнему инстинкту своих предков, тут же занялась разведкой местности. Затем, видимо удовлетворенная результатами, растянулась возле джипа на теплом песке в ожидании ужина из консервов.
Наша стоянка была отлично укрыта от посторонних взоров. В прошлую поездку мы слишком часто просыпались в окружении лиц, носов, прижатых к стеклам окон, и глаз под козырьками ладоней.
Пока Элен перекладывала с коек на пол фотоаппараты и пишущую машинку и расстилала спальные мешки, я снял с полки одну из пятигаллонных канистр с водой и зажег нашу печурку. Через несколько минут кофе уже вскипел. Ужин был роскошный: жареный цыпленок и фруктовый пирог, сыр, песочное и шоколадное печенье. Но, несмотря на это пиршество, нам было не очень-то весело. Дома мы не устраивали прощального ужина и сейчас, покончив с лакомствами, которые насовали нам родные и друзья, вдруг почувствовали, что порвалась последняя ниточка, соединявшая нас с домом.
- Этот капот вполне заменяет стол, - сказал я, стараясь казаться веселым.
Элен поспешила поддержать разговор:
- И походные стулья вовсе ни к чему. Я предпочитаю стоять.
Пока мы мыли посуду, Дина обегала местность последним дозором. Вдруг послышался обиженный визг, и она примчалась обратно: на кончике мягкого носа торчал огромный пучок колючек кактуса. Она забыла, что в пустыне любопытство бывает наказано, и порой очень больно.
Но прошло и часу после съезда с дороги, как мы все трое уже забрались в джип на ночлег. Дина, как всегда, влезла первой и уютно устроилась на моей койке.
- Ну нет, Дина, здесь ты можешь спать только днем, да и то на своем собственном одеяле. А ночью устраивайся вон там. - Я указал на правое сиденье, и она неохотно слезла с койки.
- Ночевки на «Черепахе» просто роскошные, - сказал я, растягиваясь на надувном матрасе.
- Да уж не сравнить с нашим старым джипом. Как ужасно было раздеваться снаружи, когда в Гватемале стоял такой холод!
Элен уже протянула руку, чтобы погасить свет, в то время как Дина все еще тщетно пыталась устроиться на сиденье.
- Знаешь, подушки нам вовсе ни к чему. Давай положим спасательные пояса между сиденьями, и тогда Дина спокойно вытянется во весь рост.
Позади нас сквозь открытое окно вливался холодный воздух пустыни и доносились ночные шумы. Я протянул руку через разделявшие нас вещи и отыскал руку Элен; Дина удовлетворенно вздохнула.
Через неделю мы остановились в Масатлане, в гостинице. Вы спросите, почему? Из-за ванны. В нашей комнате, окна которой выходили на берег, слышался веселый плеск душа.
- Ты делаешь успехи, - сказал я Элен, - в прошлую поездку ты уже через три дня потребовала остановку в отеле.
Элен рассмеялась:
- Я теперь закаленная.
Я вспомнил ее первую ванну в Мексике четыре года назад: там было больше слез, чем воды. В пути тогда внезапно пошел какой-то шальной снег, и мы долго мерзли. И вдруг на дороге появился столб с рекламой нового отеля: они хвастались горячей водой, и Элен взмолилась:
- Нельзя ли хоть разочек забыть про бюджет?
Она не могла дождаться, когда мы остановимся, и сразу побежала под душ. Я еще не успел выйти за вещами, как она уже раздевалась. Но, вернувшись, я услышал сквозь журчание воды тихие всхлипывания.
- Душ холодный, - плакала Элен.
Но я понимал, что дело вовсе не в мурашках от холодной воды и не в том, что она не может жить без своих двух ванн в день. Она просто тосковала по дому.
В гостинице в Масатлане горячей воды было сколько душе угодно, и каждый из нас принял по два душа: один, чтобы отмыть грязь, а второй просто ради удовольствия. На следующее утро мы, насладившись горячей водой на целую неделю вперёд, отправились в Камаронес-Бич, недалеко от города, в гости к нашему старому другу ямайскому негру Мануэлю.
Мануэль держал маленький ресторанчик около пляжа. Густые завитки его волос поседели, но золотозубая улыбка была такой же широкой, как всегда. Неподалеку от его ресторанчика находились пальмовые навесы, и он предложил нам раскинуть там лагерь.
Мануэль продавал пиво и безалкогольные напитки, но для души, когда торговля шла вяло, он делал барабаны. По вечерам в его тенистом дворике собирались юные любители музыки; они приносили с собой инструменты - гитары, трубы и кастаньеты. Они играли, а Мануэль отбивал ритм на своих барабанах. Сын Мануэля, маленький Армандо, который в наш последний приезд был еще совсем крошкой, исполнил такое мамбо, что ему мог бы позавидовать сам Артур Меррей.
Элен подарила мне пару маленьких барабанчиков, а Мануэль терпеливо старался обучить меня игре на них. Однако, видя бесплодность своих усилий, он через несколько часов препоручил это дело сыну.
Шестилетний Армандо с восторгом принялся за уроки, но очень скоро тоже выдохся. Стоя у меня между коленями, он долго помогал моим непослушным пальцам выбивать основные ритмы - болеро, ранчеро, танго и мамбо, а потом отошел в сторону.
- Теперь попробуйте сами, - сказал он.
Я попробовал - он только покачал головой. Мы начали сначала, но стоило Армандо убрать с моих рук свои маленькие пальцы, как ритмы улетучивались из моей памяти, точно я никогда их не слыхал.
Он посмотрел на меня грустными карими глазами и сказал:
- Ничего не выйдет, ничего.
Я хватался за свои барабаны всякий раз, когда слышал мамбо или болеро, - увы! Пальцы мои оставались безжизненными, как у ацтекского идола. Но я не сдавался. Через несколько дней из репродуктора раздались стонущие звуки ранчеро, и я тотчас же зажал коленями барабанчики. Когда музыка кончилась, Мануэль одобрительно ухмыльнулся, а Армандо даже пустился в пляс от радости за мои успехи.
- Выходит! Выходит! - весело вопил он.
У субтропического Масатлана дорога поворачивает от побережья вглубь и вьется среди крутых, зазубренных скал, таких зловещих, что даже конкистадоры старались их обходить. Мы безмятежно ехали, приветственно махая шоферам грузовиков и автобусов, которые одобрительно кивали при виде надписи «Черепаха» на боку джипа. Их собственные машины были украшены фестонами разноцветных занавесок, флажками на крыльях и носили гордые имена «Бык», «Ураган» или более ласковое «Волчонок». Мы тоже позаботились об имени для нашей машины, и это как бы включило нас в великое братство шоферов - профессию, чрезвычайно уважаемую в Мексике.
За ту единственную ночь, которую мы провели в Масатлане, наш джип, стоявший перед отелем, конечно, вызвал некоторый интерес окружающих, но мы никак не ожидали приема, оказанного нам в Гвадалахаре. На окраине города какой-то ребенок выронил обруч, покатившийся по улице, и закричал: «Лодка!» Уличные торговцы придержали свои тележки у обочины, а шоферы, замедлив бешеный темп до уровня нашей скорости, поехали вместе с нами к маленькому отелю, где мы останавливались в прошлый раз. Когда мы вернулись к джипу за Диной и вещами, он был окружен целой толпой. Отцы подносили детей к окнам, мальчишки прыгали по крыше, а два будущих механика уже поднимали капот. Это заставило нас выработать правило, которое мы неуклонно соблюдали потом во время всего путешествия: подобно Миносу всегда прятать свое чудовище в лабиринт местного гаража.
В отеле мы попросили дать нам нашу старую комнату. К моему восторгу, уборная еще действовала. В наш первый приезд в Гвадалахару я заразился обычной болезнью туристов и целыми днями не решался выйти из комнаты. Потом Элен без конца напоминала о том вопле души, который вырвался у меня в самую трудную минуту: «Слава богу, у них есть уборная! Слава богу, у них есть уборная!»
Через узорную железную решетку балкона в комнату вливалась разноголосица уличных звуков: звонки велосипедов, гудки сирен, скрип тормозов, крики продавцов лотерейных билетов. Это была нестройная мелодия, но в ней чувствовалась музыка новой, неизведанной жизни, и мы начинали входить в ее ритм. В памяти всплывали забытые испанские слова, гул голосов в ресторане не казался уже таким незнакомым, и мы чувствовали себя среди людей на улицах и базарах гораздо более непринужденно.
Темп жизни был очень уютный. Никто никуда не спешил, и «сейчас» могло действительно длиться час. Говорят, что в Мексике один только бой быков начинается вовремя, в Гвадалахаре же вовремя начиналось еще кое-что. Ровно в два часа раздавался бой часов на башне старого собора, все лавки мгновенно закрывались и наступала сиеста. Перед ресторанами располагались маленькие оркестры народных инструментов (mariachi) и посетители усаживались поудобнее, чтобы насладиться двухчасовым отдыхом.
Мы с Элен ежедневно ели в новых кафе. В большинстве из них бросалось в глаза отсутствие женщин, и, когда мы входили, мужчины удивленно поднимали головы. Невозможно было съесть все шесть блюд зараз, но днем цены были дешевле, и мы наслаждались неторопливым обедом и музыкой. Однажды, возвращаясь из ближайшего ресторана после обеда, мы услыхали, что из столовой отеля раздается особенно мелодичная музыка. Сквозь открытые двери виднелся оркестр из восьми человек, игравший для одинокого посетителя, который, судя по количеству пустых стаканов на его столике, питался исключительно жидкостями. Музыканты, блистая своими расшитыми серебром сомбреро, в усыпанных звездами куртках и черных штанах в обтяжку, стояли полукругом.
- Этого нельзя упустить, - сказал я Элен. - Войди и закажи кофе, а я поднимусь и посмотрю, как там Дина.
Когда я спускался по лестнице, то подумал, что уже опоздал: музыки не было слышно. Но, подойдя к открытой двери, увидел, что концерт только начинается. Скрипачи, гитаристы и трубачи ждали, пока нанявший их джентльмен поднимет свой бокал в честь Элен. Дирижер как раз направлялся к ее столику. Это меня позабавило, и я отошел назад. «Вот прекрасный случай для нее поговорить по-испански», - подумал я. Хотя должен признаться, что, если бы ее поклонник не был тучным, пожилым человеком, а был бы молод и дерзок, я бы не так охотно поощрял эти упражнения в лингвистике.
Дирижер подошел к ее столу и поклонился:
- Мой патрон просит прекрасную сеньору выбрать, что нам играть.
Элен подняла на него глаза от своей чашки и улыбнулась:
- Поблагодарите его от меня, пожалуйста, но у меня нет никаких пожеланий.
Я подумал, что она очень мило вывернулась из создавшегося положения, и только было собрался войти, как вдруг увидел, что от этого джентльмена не так-то легко отделаться. Последовал разговор шепотом, и музыкант вернулся к столику Элен.
- Сеньор настаивает, чтобы сеньора выбрала, что играть.
Элен колебалась. Все испанские песни вылетели у нее из головы, все, кроме, впрочем, одной.
Мексиканские улочки
Это был неудачный выбор. У сеньора заблестели глаза. Он, видно, был из тех, кто разделял весьма распространенное здесь мнение, что с американками знакомиться легко, и истолковал название песни как прямой намек. Он пошатываясь двинулся к столику Элен и подал знак музыкантам; комнату наполнили звуки «Любви». Потом ему показалось, что певцы поют недостаточно хорошо, и он сам принялся подпевать им, с каждой строфой подходя все ближе и ближе.
Основательно встревоженная тем, что ее так ложно поняли, Элен забивалась в угол все дальше и дальше. Тут мне стало не до забав - бог с ним, с испанским!.. Я с непринужденным видом уселся рядом с ней и кивнул изумленному джентльмену.
- Продолжайте, пожалуйста, - сказал я. - Это наша любимая песня.
Всю неделю в Гвадалахаре мы просыпались рано утром под шарканье метлы дворника и отправлялись бродить по городу. Иногда мы брали коляску, и цокот копыт будил эхо в спокойных переулочках, где за унылым однообразием заборов нам на миг открывался уголок роскошного сада. Мы видели, как идут в школу ребятишки в чистеньких сине-белых формах, а сложенные книги, точно ранец, висят у них за спиной. Порой мы шли на центральный рынок, где под стальными ребрами железобетонных перекрытий без устали бьется торговый пульс народа. Толпа несла нас между крытыми ларьками и прилавками, мимо седел и кусков пестрых тканей, мимо сандалий, вырезанных из шин, и жестянщика, с грохотом мастерившего ковши из старых консервных банок. Мы видели, как мальчишка сдирает с проволоки изоляцию, а потом девочка плетет из этой проволоки корзину. Здесь ничего не пропадало даром, кроме времени. На углу уличный фокусник тянет, зазывает равнодушных зрителей, а рядом, у товаров, которые никто не покупает, спит укутанная в шаль старуха, и ее негромкое похрапывание словно аккомпанирует шлепанью рук, изготовляющих tortillas (Кукурузные лепешки (испан.)). Сквозь железные ворота рынка вырывается немыслимый букет запахов. Усеянные мухами, свисают длинные куски мяса; огромные круги желтого сыра перебивают аромат его соседей - цветов, а рядом высокими пирамидами громоздятся овощи. В одном углу качаются гроздья бананов, среди них какой-то гигантский сорт, который мне никогда прежде не попадался.
В церкви напротив рынка мерцающие свечи освещают темные фигуры перед закопченной статуей мадонны. Мы с Элен долго стояли молча, прислушиваясь к приглушенному бормотанию молитв, пока в церковь, громко разговаривая, не вошли двое туристов; все глаза обратились к ним - холодные, красноречивые.
Вторую половину дня, когда по звону соборных колоколов город возвращался к работе, мы проводили в парках у фонтанов. Это было время покоя, время, когда можно было дать улечься краскам, звукам и впечатлениям дня, прежде чем настанет вечер и нас захлестнет новый поток ощущений. Позже, когда быстролетные сумерки превращались в ночь, мы снова шли бродить по улицам. Обходя вытянутые ноги людей, сидящих на порогах домов, мы двигались за продавцом щенков или за торговцем засахаренными земляными орехами, который добродушно поругивал ребятишек, цеплявшихся за его тележку. Бумажные конусы с розовыми карамельками соперничали яркостью с неоновой рекламой пива «Карта Бланка», а рядом пылали жаровни с кукурузными зернами и пляшущее пламя таинственными бликами озаряло лицо старухи, помешивающей уголья. В тени домов какие-то бесформенные фигуры устраивались на ночь, а в полуосвещенных парках темными сливающимися пятнами маячили влюбленные.
Каждую ночь мы возвращались в свой отель, изнемогая от переполнявших нас чувств и впечатлений, перепутанных и сложных, как фрески Ороско (Ороско, Хосе Клементе (1883-1949) - известный мексиканский художник, один из основоположников мексиканской монументальной живописи). Веселая музыка оркестра mariachi на углу заглушала уличные звуки, но я слышал эти звуки внутренним слухом - плач ребенка, шепот нищего, шарканье калеки, передвигающегося на руках и коленях. Когда музыканты складывали инструменты и голоса в кафе смолкали, в ночи оставались лишь свистки сторожей, перекликавшихся с товарищами на соседних улицах.