Мы снова развернули карту. Трес-Пикос был первый же маленький городишко на железной дороге. Мы приободрились и продолжали свой путь. Вскоре выяснилось, что не надо спрашивать дорогу на Тапачулу: это слишком далеко. Мы ехали от деревушки к деревушке, интуитивно выбирая правильную из множества встречаемых дорог. Временами приходилось валить деревья, засыпать ямы и колеи, почти на руках перетаскивать джип через болота. В удушливые ночи, когда тучи москитов вились вокруг наших сеток, мы, слишком измученные, чтобы есть, забирались в кузов и засыпали под тяжелое сопение Дины. От Тоналы до Тапачулы всего сто тридцать пять миль поездом, но во время первого путешествия мы потратили восемь невыносимо тяжких дней и проехали двести двадцать миль.
И теперь, по пути из Теуинтепека, эти восемь дней снова воскресли в нашем воображении. Мы вовсе не жаждали их повторения, если есть хоть какая-нибудь другая дорога. В Мехико мы услыхали обнадеживающие известия, что Гватемала проводит новое шоссе, соединяющее ее с Мексикой у Эль-Окотала, на северной стороне хребта. И прежде чем отправиться в Арриагу, мы решили взглянуть, нельзя ли проехать этой новой дорогой. Оставив и стороне ветку на Арриагу, мы проехали лишних двести миль до границы. Дорога увела нас к северу от Сиерра-Мадре, в страну красивых светлокожих индейцев чамула. Рядом с нами по тропинке бежало рысцой много мужчин в одежде, состоящей из коротких штанов и широкополых плоских шляп из толстой соломы, украшенных пучком развевающихся цветных лент. Об этих лентах нам рассказывали две совершенно различные версии. Одни говорили, что ленты показывают, сколько у человека сыновей, а другие уверяли, что ленты - признак холостяка. Возможно, что правы и те и другие.
|
|
У Эль-Окотала не оказалось и намека на магистральное шоссе в Гватемалу. Мексиканская дорога, асфальтированная до самой границы, упиралась в барьер поросших лесом гор. Два гватемальских пограничника сказали нам, что строительство началось с другого конца и недостроенным остался еще участок в двадцать пять миль. Перед нами была всего лишь пешеходная тропинка, и пограничник добавил, что несколько месяцев тому назад даже мотоциклу пришлось повернуть обратно.
Выбора не было, и мы, подавленные, отправились назад по шоссе до поворота в долину, где лежала Арриага. На сухом плато мы сделали привал под крики попугаев, таких неуместных в этой бесплодной стране колючих кактусов и низкорослых деревьев, где на голых ветках торчали лишь одинокие «тыквы» без стеблей. Пока я смазывал джип, Элен вынула из-под коек жестянки с сухофруктами, орехами, яичным и молочным порошком и прочими концентратами и поставила их в шкаф.
Арриага - город ослепительно белых домов - стоит чуть выше уровня Тихого океана, в пятнадцати милях от побережья. Воздух здесь насыщен влагой, и торговцы-китайцы у своих прилавков все время обмахиваются веерами. За четыре года, с тех пор как мы видели ее в первый раз, Арриага ничуть не изменилась. Железнодорожные рабочие не отставали от нас на улицах ни на шаг - так они поступают с каждой чужой машиной, - настойчиво предлагая погрузить нас на поезд. Ведь в Арриагу приезжали только те, кто переправлялись в Тапачулу по железной дороге.
Тонала также не изменилась, несмотря на то что теперь вместо ухабистой проселочной дороги из Арриаги сюда вело скверное шоссе, посыпанное гравием. Прежде чем снова пуститься по следу за телегами, мы с Элен остановились, чтобы выпить чего-нибудь прохладительного. Термометр показывал сто десять градусов (По Фаренгейту) в тени; на улице играли голые ребятишки. Но старая дама - владелица харчевни, расположившейся почти под открытым небом, видимо страдавшая манией величия, с презрением отказалась обслуживать нас, и Элен пришлось накинуть жакет на платье с открытой спиной, а я сменил шорты на влажные брюки.
|
|
Пока Элен потягивала лимонад, а я медленно глотал доброе мексиканское пиво, «Черепаха», как всегда, привлекла всеобщее внимание. Какой-то человек лет тридцати пяти, одетый в хаки и высоченную шляпу вместо обычного соломенного сомбреро, с любопытством разглядывал номер нашей машины. Затем он заказал пиво и, придвинув к нам табурет, сказал по-английски почти без акцента:
- Я вижу, вы из Штатов. Я бывал в Техасе, и не раз. Куда направляетесь?
- В Тапачулу, - ответила Элен.
- Вы не туда приехали. Машины грузят на поезд в Арриаге.
Я пояснил, что мы не собираемся ехать поездом, а поедем на «Черепахе» проселочной дорогой.
- Вот смеху-то! - Сделав большой глоток, он сдвинул шляпу на затылок и добавил: - Что ж, детки, увидимся в Арриаге.
Мы оба глядели, как он, пошатываясь, удалился.
- Нет, он, вероятно, не просто бывал в Техасе, - заметила Элен.
Глава третья
Четыре года тому назад в этом же городе и почти при таких же обстоятельствах нам говорили те же слова.
- В Гватемалу машиной проехать нельзя, единственный путь - это железная дорога.
|
|
Теперь мы знали, что на обычном джипе сделать это можно. Но «Черепаха» была чуть выше, чуть шире и чуть длиннее обычного джипа да к тому же имела значительно меньший просвет между кузовом и дорогой, а габариты здесь - самое главное.
Внутри джипа колышутся облака пыли, под колесами трещат ветки - мы снова едем по пыльной колее сквозь бурый подлесок. Скоро 1 марта - самый разгар сухого сезона; последний дождь пролился несколько месяцев тому назад. И все-таки повсюду видны следы тех четырех периодов дождей, которые прошли с 1951 года. Шесть месяцев тропических ливней ежегодно многое меняют. Мы совсем не узнаем местности.
Дорога идет теперь по более открытому месту, пересекает пустынные, голые холмы и сползает вниз, в bаrrаnсо (Пропасть, глубокий овраг (испан.)), где ее совсем развезли бесчисленные поколения волов, запряженных в арбы. Туда ли мы едем? Дорога то и дело разветвляется, и мы помним только одно: мы находимся к северу от железной дороги и должны повернуть где-то у следующей деревушки. Один раз мы совсем потеряли свою дорогу на вершине какого-то холма, где спекшаяся земля затвердела, как гранит. Пришлось снова возвращаться на перекресток и ехать по другому ответвлению. Здесь мы наткнулись на телегу, запряженную волами: высокие колеса медленно вращаются за спиной у двух огромных горбатых животных, а возница спит себе крепким сном. Когда мы затормозили, он устало поднял голову и скосил на нас окруженные морщинками глаза. Мы уже знали, что нельзя задавать вопросы, на которые можно ответить просто: «да» или «нет». Поэтому мы спросили:
- Куда ведет эта дорога?
Сморщенные старики все на одно лицо - это мог быть тот самый, которого мы спрашивали четыре года назад. Он поскреб седую бороду, на минуту задумался и медленно ответил:
- В Трес-Пикос.
Когда мы поблагодарили, он согнал своих волов на обочину, чтобы дать нам проехать, и крикнул:
- Que le vaya bien!
Колея снова повернула к железной дороге, вниз в долину, и ухабами пошла по высохшему руслу реки, где крутые берега обрамлял зеленый кустарник. В сезон дождей здесь не прошли бы даже волы. Всем встречным мы неизменно задавали тот же вопрос, чтобы быть уверенными, что мы не сбились с пути. Один меднокожий весьма дружелюбный индеец шел в ту же сторону, и мы пригласили его в машину. Пабло, безусловно, дошел бы пешком гораздо скорее, но ему нравилось подпрыгивать в «лодке-машине», как он назвал «Черепаху», когда мы объезжали пни, переваливали через упавшие деревья. Он все время уверял, что мы muy cerquita (близехонько) от Трес-Пикоса, но мы отлично помнили, как прошлый раз целых три дня тащились по этим местам в поисках города, который был muy cerquita. Всего в двадцати минутах езды, говорили нам, но при этом забывали, что это были двадцать минут езды поездом.
Индеец из Писаки (Перу)
Пабло уже часа два повторял свое «muy cerquita»; наконец мы подъехали к прозрачному ручью и решили сделать здесь привал. Наш проводник пошел дальше пешком.
Солнце стояло совсем низко, когда «Черепаха» сползла с крутого берега вниз, на серповидную каменистую отмель. По другую сторону ручья росли деревья, и нависшие ветки, отражаясь в воде, придавали ей желто-зеленый оттенок; на поверхности, охотясь за насекомыми, плескались крошечные рыбешки. Мы очистили от пыли заднее окно и начали устраивать привал, а Дина бесцельно бродила взад и вперед по ручью, превращая его жидкое золото в мутно-бурую жижу. За два месяца жизни в «Черепахе» мы научились быстро раскладываться - не прошло и часу, как мы уже выкупались в тепловатой речушке, постелили койки, натянули сетки на окна и верхний люк и сидели за ужином, состоявшим из консервированного грибного супа, растворимого кофе и сухих фруктов; на закуску полагались таблетки соли, витамины и арален, предохраняющий от малярии.
Сквозь жужжание насекомых донесся скрип телег, - это местные жители в белых одеждах пришли сюда купаться. Волы жадно пили воду, а возчики, кивнув нам, спустились вниз к изгибу реки. Затем уже в лиловых сумерках они с мокрыми волосами подошли к нам поболтать и вежливо, будто невзначай, расспрашивали, откуда мы, куда направляемся и зачем. На первые два вопроса было легко ответить, но как объяснить им зачем? В погоне за трудностями? Но для них само существование было вечным преодолением трудностей. Или сказать, что мы любим путешествовать? Но ведь многие из них никогда не уезжали от дома дальше чем за десять миль. Впрочем, они и не заметили, что мы не можем ответить на последний вопрос. И каждый, уходя, помахал нам рукой и пожелал приятного сна.
Рано утром тот же скрип колес разбудил нас: те же одетые в белое люди снова пришли купаться и приветливо кричали нам: «Доброе утро». Настроение у нас было отличное: вчера нам удалось пройти четырнадцать миль всего за пять часов. Элен свертывала постели и снимала сетки с окон, а я советовался с ней, что приготовить к завтраку.
- Попробуем яичный порошок, - предложил я.
Банка была вскрыта, желтый порошок насыпан в чашку и взбит с небольшим количеством воды. На сковородке все это превратилось в самую аппетитную яичницу, какую только можно пожелать.
- Совсем неплохо для ночевки на свежем воздухе! Идите скорее и ешьте, - воскликнул я, страшно гордый своим кулинарным подвигом. И Элен, и Дина немедленно откликнулись на мой призыв.
- Хм, выглядит очень аппетитно, - заявила Элен, отправив в рот большой кусок. И тут же сморщилась.
- А ты сам пробовал?
Глядя на нее, я колебался: стоит ли? Но потом почувствовал себя обязанным съесть хоть кусочек. Увы, мой красивый омлет по вкусу напоминал старую подошву.
- Ладно, не беда, - сказал я. - Это будет прекрасная питательная еда для Дины. На, девочка.
Дина поглядела на меня с подозрением, когда вместо обычных лакомых кусочков я вывалил в ее миску целый омлет. Она понюхала его с опаской.
- Ну же, Дина, ешь свой завтрак, - подбодрил я ее.
Она доверчиво взяла кусочек, и сразу выплюнула, глядя на меня с таким выражением, словно хотела сказать: «Собака такого не заслуживает». И пока мы ели новый завтрак - кашу с молочным порошком, я не переставал ломать голову: что нам делать с концентратом из сотни яиц?
Оказалось, что Трес-Пикос действительно muy cerquita, меньше чем в одной миле езды, но мы добирались туда еще почти целый час. Слух о нашем приезде, особенно о Дине, значительно опередил нас. И когда мы ехали между двумя рядами травяных хижин, из которых состоял город, за джипом бежали голые ребятишки.
- Рин-Тин-Тин! - кричали они хором. - Рин-Тин-Тин! (Имя немецкой овчарки, участвовавшей в американском фильме «Ночной крик» и др)
Здесь не было ни театров, ни кино - откуда они узнали о Рин-Тин-Тин, не представляю. Но для них Дина была Рин-Тин-Тин, и они хотели как следует ее разглядеть. Мы услужливо остановили джип и открыли дверь. Дина встала передними ногами на спинку сиденья и весело оскалилась, точно она и впрямь была Рин-Тин-Тин и принимала знаки внимания от своих поклонников.
Где-то в пустыне
- Ура, Рин-Тин-Тин! - кричали ребятишки, но, когда Дина соскочила на землю, они тотчас же вскарабкались на ближайшее дерево, цепляясь за ветки, точно стая маленьких коричневых обезьян. Мы убедили их, что Дина никого не тронет, и постепенно, по одному они спустились вниз и даже отважились осторожно гладить ее, не переставая бормотать: «Рин-Тин-Тин».
От Трес-Пикоса дорога опять приблизилась к подножию гор, где место было более открытое, и на некоторое время двигаться стало легче, хотя мы ни разу не ехали со скоростью более пяти миль в час. На дороге то и дело попадались камни, которые надо было убирать, часто приходилось перебираться через поваленные молнией деревья, а при переезде arroyos (Ручей, поток (испан.)) Элен, точно штурман-танкист, высовывалась из верхнего люка и указывала дорогу, когда длинный нос «Черепахи» загораживал от меня канаву. В машине было жарко, как в пекле. Термометр показывал сто двадцать градусов по Фаренгейту. Пол кабины так накалился, что Дина взвизгивала, когда внезапный толчок сбрасывал ее с койки.
Мы зигзагами пропахивали холмы, скрытый травой валежник барабанил по дну джипа; порой мы вообще теряли дорогу, возвращались и нащупывали колею только затем, чтобы очень скоро вновь потерять ее. В середине дня мы снова спустились в долину. Вблизи железнодорожного полотна дорога то сползала в глубокие овраги, то, петляя, лезла вверх по их обрывистым бокам. Часто одно колесо тонуло в колее, другое шло по высокому гребню дороги, и в таком виде мы медленно тащились, соскальзывая в глубокие ямы; машина почти все время шла с невероятным креном, который далеко превосходил высчитанный мной предел безопасности. Здесь мы впервые пересекли железнодорожные пути. Подпрыгивая на рельсах, джип скатился с насыпи, и все содержимое шкафов посыпалось на пол. По другую сторону дороги мы, точно на танке, прорывались сквозь густые заросли. Ветки хлестали по крыше «Черепахи», и внутрь падали полчища злющих муравьев. А потом начались земляные работы. Неподвижный зной висел в воздухе, точно одеяло. Часто приходилось срезать высокий бугор между колеями и заваливать ямы, а чтобы лопаты не выскальзывали из рук, мы натирали их грязью. Уже стемнело, а мы всё еще копали. На пригорках высокая жесткая, как проволока, трава, цепляясь за колеса, почти останавливала машину. Наконец мы стащили с себя пропотевшую одежду; о еде никто и не думал. А от Трес-Пикоса всего было пройдено десять миль.
К середине следующего утра удалось преодолеть еще одну милю. Элен медленно вела машину, а я шел впереди, очищая дорогу от слишком крупных валунов и срубая ветки, загораживавшие путь. С каждым шагом лес становился все гуще. Длинные змеевидные лианы свисали с широких, как зонты, крон деревьев; прозрачные голубые бабочки, точно привидения, скользили среди огромных, как слоновые уши, листьев растений, и часто, когда я нагибался, чтобы отбросить камень, меня пугало какое-то движение в траве или бусинки глаз игуаны, стоявшей на задних лапках на сгнившем стволе дерева. Над всем стоял затхлый запах тления. И вдруг перед нами раскинулось непроходимое болото ярдов двести длиной, через которое узким каналом пролегла дорога. Я попробовал всюду, где мог, измерить глубину палкой. Вода стояла дюймов на восемь, но внизу дно было достаточно твердое. Мы осторожно двинулись вперед и погрузились всеми четырьмя колесами. Но футов через двадцать джип пошел все медленнее и медленнее и наконец забуксовал. Прежде чем колеса успели увязнуть, я быстро дал задний ход и выехал на старое место. Потом попробовал еще раз на максимально возможной скорости, рассекая грязь и разбрызгивая черную пенящуюся воду. Двадцать футов, сорок футов... Но, как только мы потеряли скорость, джип неуклонно начал погружаться в грязь. Мы с отчаянием смотрели, как вода покрыла колеса; черная жижа подступила к самому борту, и только плавучесть лодкообразного корпуса джипа не давала его засосать.
- Что же нам теперь делать? - жалобно спросила Элен.- Ждать шесть недель, пока дожди не вынесут нас отсюда?
- А для чего же у нас есть лебедка? - ободряюще ответил я.
Кстати, у нас была еще веревка из манильской пеньки полдюйма толщиной, а впереди в пределах ее двухсотфутовой длины стояло несколько деревьев. Один конец я надежно привязал к стволу и дважды обернул веревку вокруг лебедки.
- Включай! - крикнул я Элен, сидевшей за рулем.
Вот веревка натянулась, и джип медленно пошел вперед, толкая перед собой целую гору грязи. Я изо всех сил тянул веревку, чтобы не дать ей проскользнуть по валу лебедки, и так дюйм за дюймом «Черепаха» ползла вперед. Но не успели мы продвинуться и на несколько футов, как вдруг веревка с треском лопнула, я упал назад и растянулся в черной грязи. Видно, в новой веревке оказалось слабое место. Я связал ее. Мы снова попробовали, но она разорвалась в другом месте. Снова и снова рвалась веревка, и я снова и снова связывал ее, пока не обессилел. Пот заливал глаза.
Покрытый черной тиной, я переносил скользкую веревку с дерева на дерево, и всякий раз это требовало все больших усилий. С каждым новым узлом веревка становилась короче, пока через четыре часа она не уменьшилась больше чем на четверть, а мы прошли по болоту еще только полпути.
Попробовал сложить веревку вдвое. Так она не рвалась, но все время запутывалась и у самой лебедки собиралась в твердый узел, который приходилось разрезать. Так я тянул, резал, связывал, и мы мучительно медленно продвигались вперед, а веревка с каждым футом становилась все короче и короче. Вот в ней уже сто ярдов, потом пятьдесят, потом ее уже едва хватает, чтобы достать до ближайшего дерева, и наконец, когда до твердой земли остается всего пятнадцать футов, правые колеса налетают на затопленное дерево.
- Выключай сцепление, - кричу я.
Поздно. Джип угрожающе кренится на бок, густая желеподобная грязь подступает к самой двери, где, орудуя рычагами и акселератором, сидит Элен.
- Прыгай!
Облегченный джип качается, соскальзывает с бревна и выпрямляется. Элен счищает с брюк вонючую грязь, взбирается на свое место и снова включает лебедку, а я склоняюсь над веревкой, чтобы одолеть эти последние пятнадцать футов... Ослабевшие, полумертвые от усталости, мы наконец снова на твердой земле. Когда я сворачиваю остатки веревки и кидаю ее на нос, я не чувствую ни радости, ни облегчения - только тупой ужас при мысли, что все это может еще не раз повториться.
День уже кончался, и мы проехали ровно столько, чтобы избавиться от насекомых, которые столбом вились над болотом. Мы во весь рост растягиваемся на крыше джипа, стараясь не упустить ни одной капли прохладного воздуха. Я едва в силах повернуть голову, когда Элен сказала, что кто-то идет.
По дороге, насвистывая, как это принято в Чьяпасе при встрече с незнакомцами, шел седовласый человек. Он снял шляпу, затем последовали привычные вопросы и ответы. Элен спросила, есть ли поблизости река. Старик покачал головой.
- Далеко, за много лиг (Лига - старинная мера длины; сухопутная лига - 4,83 км, морская лига - 5,56 км). Но у меня есть колодец, и я живу в Хоакин-Амаро, всего в одной лиге отсюда. Вы можете искупаться и провести у меня ночь.
Но как ни заманчиво было его предложение, мысль о трех дополнительных милях до его дома казалась невыносимой, когда мы за весь день прошли чуть больше половины этого расстояния. Мы поблагодарили, и он пошел своей дорогой.
В ту ночь Дина спала снаружи, видно предпочитая москитов духоте джипа. Лежа на влажных койках, мы сквозь дымку предельной усталости смутно слышали непрестанное гудение насекомых, нестройные пронзительные крики попугаев, шорохи травы в зарослях под ногами перепуганного зверька, рычание ягуара в горах и испуганное бормотание обезьян.
На следующее утро мы проснулись поздно и, когда вставали, услышали тот же свист и мягкий голос, называвший нас по именам. Это снова появился сеньор Кабрера, тот старик, что был так добр к нам накануне.
- Не оставляйте свою собаку ночью в лесу, - сказал он. - Несколько дней тому назад недалеко от моей деревни хищники задрали ночью корову. - Тут он махнул рукой в сторону, откуда пришел. - Я сказал жене, что вы заедете к нам. Когда начнется Хоакин-Амаро, мой дом первый по правой стороне. Очень прошу вас подкрепиться у нас, прежде чем вы поедете дальше.
Мы поблагодарили и с готовностью приняли приглашение. Он выпил с нами чашку кофе, съел несколько сушеных фруктов и, еще раз напомнив о хищниках, пошел своей дорогой.
Если учесть нашу среднюю скорость за последние дни, то три мили до Хоакин-Амаро мы проделали в рекордное время. Эта деревня была чуть побольше тех, что мы проезжали, и раскинулась на берегу соленой лагуны в нескольких милях от Тихого океана. Нам показалось, что мы попали в тропическую Венецию. По спокойной воде скользили длинные каноэ, управляемые шестами. На выбеленных кольях, словно театральные декорации, висели натянутые белые рыбачьи сети. Розовые креветки, сохнущие на солнце, оранжевые гибискусы и пурпурные буганвиллеи, растущие вокруг травяных хижин, еще больше оттеняли свежую зелень обступивших деревню джунглей. Мы остановились у первого дома справа, где на кустах лежала разложенная для просушки белая нижняя юбка с оборками. И еще прежде, чем сеньора Кабрера вышла к нам навстречу, мы уже знали, что она из племени тепехуа. Ее коричневое лицо казалось особенно темным под серебряными волосами, и, хотя ленты и блуза с квадратным вырезом полиняли, походка ее была необыкновенно горделива.
Джип-амфибия
- Я жду вас, - улыбнулась она. - Муж сказал, что вы хотите искупаться.
Как хорошо, что она сказала это, прежде чем хорошенько нас разглядела. Конечно, нам необходимо было выкупаться: мы были с ног до головы облеплены грязью. Она повела нас в баню; это был огороженный с трех сторон навес, крытый пальмовыми листьями, высотой мне до плеча, с каменным столом и жестяным ведром, из которого мы черпали воду половинкой тыквы. Я составил бригаду водоносов в единственном числе и курсировал между колодцем и баней, а Элен прилежно соскребала грязь волокнистой растительной мочалкой estropajo, которая скоро вернула розовый блеск ее коже. Потом мы поменялись ролями, и Элен таскала воду, пока я отмывался. Вся процедура совершалась под музыку: металлом позванивали струйки воды, льющейся в ведерко, да блаженно похрюкивали две жирные свиньи, с комфортом развалившиеся в густой грязи ближайшей лужи. Мне было очень хорошо знакомо это ощущение, но их восторгов я не разделял.
Так мы плескались целый час, а потом, освеженные прохладной водой, надели чистые костюмы. Вместе со стайкой любопытных ребятишек, которые все время наблюдали за нами, мы отправились к сеньоре Кабрере под навес ее дома. Как и другие хижины, домик, сделанный из глины и покрытый пальмовыми листьями, не имел окон. Земляной пол единственной комнаты был чисто выметен, у стен висели гамаки, а в углу виднелось несколько свернутых циновок из тростника. На противоположной стене перед изображением мадонны Гуаделупской мерцала зажженная свеча.
Мы с Элен покачивались в гамаке в тени навеса, а сеньора тем временем готовила тортиллы. Она растерла на большом плоском камне смоченные лимонной водой зерна, сплющила получившуюся массу меж двух банановых листьев и налепила плоские лепешки по стенкам полукруглой печи, имеющей форму чаши. Когда лепешки испеклись, она протянула каждому горячую поджаристую тортиллу и горсть сухих креветок. Только теперь мы почувствовали, что страшно проголодались. После Трес-Пикоса мы не имели во рту ничего, кроме сухого молока в порошке, кофе и горстки сушеных фруктов. Так мы сидели грызли креветок, смакуя кусочки белого мяса, и отвечали на жадные расспросы сеньоры о Теуинтепеке. Она жила всего в ста пятидесяти милях от города, но с пор как вышла замуж, что произошло сорок лет назад, не бывала в родных местах.
Наслаждаясь бездельем, мы лениво покачивались г гамаках. Ребятишки приходили, лукаво поглядывали нас и убегали. Заснуть мешали только неугомонные костлявые куры: они то и дело вскакивали на стол, пытаясь поклевать кукурузных зерен. Но сеньора неизменно пресекала все их попытки. Я почти забыл, что впереди, до Тапачулы, оставалось еще почти две сотни миль. И хотя сеньора Кабрера уговаривала нас переночевать, мы решили не упускать оставшихся дневных часов.
- Спасибо за все и, пожалуйста, передайте привет вашему мужу.
- Que le vaya bien, - крикнула она нам вслед и поспешила к дому: куры воспользовались тем, что мы ее отвлекли, и забрались в глиняную миску с кукурузой.
Конец этого дня и все последующие слились в один непрерывный кошмар: мы копали, рубили, и снова копали до кровавых мозолей, и снова попадали в болота, где веревка становилась все короче, переходили вброд реки, валили деревья и выворачивали камни, веками покоившиеся на своих местах. Мы оставляли «Черепаху» и уходили вперед, на разведку, в поисках тропинки в густой траве, где на нас сыпались клещи, и, несмотря на все предосторожности, часто просыпались по утрам и находили их на себе - серых, разбухших, присосавшихся к коже. Ко всему этому надо добавить одуряющий зной, который вытеснял из головы все мысли, кроме мечты о воде и страха перед новой преградой. Мы жадно искали глазами растения, указывающие на близость ручья, только затем, чтобы вновь и вновь обнаружить, что водоем затянут зеленой ряской и окружен тучами москитов.
Но выдавались и светлые минуты, когда попадались прозрачные ручьи, и тогда мы ложились прямо на дно, а струйки играли вокруг, хоть на время спасая нас от зноя. Выставив из журчащей воды одни лица, мы любовались стаями попугаев и каких-то длиннохвостых синих с желтым птиц со сверкающими перьями, порхающих в зеленом пологе листвы, нависавшей над берегом. Продолговатые листья, похожие на огромные щиты африканских воинов, покачивались из стороны в сторону, меняя цвет от голубого до желто-зеленого так же стремительно, как падают жалюзи. В массе вьющейся зелени пламенели пурпурные блики рассвета, и если вглядываться попристальней, то на гигантских сердцевидных листьях можно было заметить крошечных зеленых ящериц, греющихся на солнце. Дина неплохо вписывалась в узорчатую листву папоротника.
Реки, где можно было купаться, стирать и пополнять запас питьевой воды, были для нас таким же источником жизни, как и для тех, кто населял эти берега. Наш лагерь на берегу превращался в место встречи двух культур. Пока я осматриваю и привожу в порядок джип, окруженный любопытными, бросившими в реке своих волов и лошадей, Элен стирает среди изумленных, но вполне дружелюбных женщин. Они косятся на ее купальный костюм, состоящий из трусов и лифчика; у них верхняя часть тела совсем обнажена, но ни одной и в голову не пришло бы выставить напоказ ноги. Впрочем, одежда Элен не мешает знакомству, и женщины терпеливо пытаются научить ее действенному, но отнюдь не легкому способу стирки. Стоя по колено в воде в длинных, липнущих к ногам юбках, они звонко колотят белье о камни, но, когда Элен пытается им подражать, у нее получаются лишь жалкие, глухие шлепки. Они демонстрируют ей тонкости ремесла: месят, как тесто, черно-белое мыло домашнего изготовления, скатывают из него шарики, величина которых зависит от степени загрязненности вещей, и пучками травы яростно оттирают пятна. Женщины не относят выстиранных вещей на берег, а кладут их себе на голову, и прохладная вода бежит у них по лицу и спине. Последняя попытка Элен сделать то же привела к тому, что она уронила в воду мыло и с бельем на голове переваливаясь отправилась искать его вниз по течению. Комедия обучения этому весьма практичному ремеслу закончилась тем, что она поскользнулась на илистом камне и вниз головой полетела в воду. Мыло и несколько моих носков унесло при этом в Тихий океан.
Каждый занят своим делом: Элен стирает
Женщины стирают и раскладывают вещи на ближайших кустах для просушки, угощают Элен плодами манго или папайи и болтают, задавая неизменные вопросы, откуда она и куда едет. Но, кроме того, они расспрашивают о ее семье и о доме.
Однажды Элен со смехом ткнула пальцем в джип и сказала:
- Вот наш дом. Мы цыгане.
Старуха сочувственно посмотрела на нее.
- У вас нет дома? - спросила она. - Тогда приходите и живите со мной.
Заканчивая стирку, женщины, прежде чем взгромоздить на голову сверкающую белизной кипу белья и идти домой в деревню, купаются и расчесывают свои длинные черные волосы. А мужчины, возвращаясь с плантаций, почти всегда оставляют нам связки бананов, кокосовых орехов, ананасов или утоляющие жажду стебли сахарного тростника. Оставшись одни у реки, мы купаемся и смотрим, как краснеет солнце и медленно опускается за высокие лоснящиеся стволы деревьев.
Богатый улов
Порой нам приходилось корчевать пни или засыпать колею всего в нескольких ярдах от железной дороги. Когда проходил поезд, мы махали машинисту и с завистью смотрели на тех, кто сидел в своих машинах на товарных платформах и спокойно почитывал книжечки. Как сон, вспоминались нам надписи, пестревшие на калифорнийских дорогах, - реклама Южной Тихоокеанской железнодорожной компании «В следующий раз попробуйте ехать поездом». Порой, видя, как мы домкратом приподнимали машину, чтобы перебраться через неподъемный камень, изумленные наблюдатели спрашивали, почему мы не едем по шпалам, как делают телеги, запряженные волами, если они иначе не могут проехать. Бессмысленно было объяснять им, что для нас это было бы почти то же самое, что погрузить «Черепаху» на товарный поезд.