Большую часть нашего дальнейшего пути в Куско, почти шестьсот миль, мы ехали на высоте более десяти тысяч футов через Альтиплано, где мрачные холмистые равнины перемежались с беспорядочными нагромождениями скал. При нашем приближении робкие лохматые дикие пони и еще более дикие ламы пугливо удирали вскачь по кочкам, поросшим жесткой травой. Местами еще виднелись следы дорожной сети инков; по этим дорогам их армия могла доходить из Куско на север, до Кито, и далеко на юг, до самого центра Аргентины. С тех пор прошло уже более пятисот лет, но дорога инков в иных местах выглядела лучше, чем некоторые участки Панамериканской магистрали. Но больше всего меня позабавило то, что в древности гонцы бегали быстрее, чем мы сейчас ехали на своем автомобиле. Сменяя друг друга через короткие расстояния, они несли своим повелителям-инкам свежие новости, рыбу и деликатесы из отдаленных уголков империи, ухитряясь делать до ста пятидесяти миль в день. Мы же в среднем по этой пересеченной местности проезжали менее ста миль в день.
Женщины за делом
Одной из причин такого медленного продвижения было то, что «Черепаха» плохо шла на больших высотах. Но очень задерживали также и ламы. Нас настолько интересовали эти отдаленные родственники верблюдов, что мы просто не могли проехать мимо и останавливались буквально возле каждого животного. На редкость красивы эти ламы! На шее - яркое ожерелье, а на ушах - кисточки, точно из цветной развевающейся ленты, и очень высокомерный взгляд прямо нам в глаза. Лама считается вьючным животным, но носит на спине свои крошечные свертки с таким снисходительным видом, движется такими мелкими шажками, а хвостик так гордо торчит кверху, точно турнюр на мягких линиях ее крупа! Тщеславие - имя твое, о лама!
|
|
На плоскогорьях Перу трудно избежать презрительного взгляда ламы
Когда мы приехали в Уанкайо, воскресный утренний базар был уже в полном разгаре. Наш путь лежал по главной улице, часть которой была перегорожена: тут торговали индейцы, и на протяжении десяти кварталов все было буквально заставлено маленькими палатками из полосатой красного с белым ткани. Мы поставили «Черепаху» в переулке и смешались с толпой, но тут в суматохе я потерял Элен. Когда я нашел жену минут через двадцать, глаза ее сияли. Я понял, что с ней снова произошло нечто необыкновенное.
- Ну, успокойся, сделай глубокий вдох и рассказывай. Что произошло?
- Я нашла человека, он набьет нам матрасы. Он сказал, что может кончить их сегодня же.
Это и вправду была отличная новость. В тот день мы все равно не могли бы никуда выехать, ибо к югу от Уанкайо на протяжении ста пятидесяти миль тянется одна-единственная узкая дорога и движение по ней идет поочередно в обе стороны, меняясь каждый день. День нашего направления был понедельник. Мы с Элен вместе пошли окончательно договориться о матрасах. За сумму, равную десяти долларам, ремесленник-индеец согласился сделать два матраса нужной величины. Он показал нам и материал - яркий розовый тик для верха и серо-черное растительное волокно для набивки. Волокно было упругое и жестковатое, как недоваренные макароны, но все-таки мягче, чем доски топчанов, к которым мы уже почти привыкли.
В одном отношении базар в Уанкайо показался нам необыкновенным. Он был на редкость тихий и спокойный. Особенно та его часть, где продавали шляпы. Элен, ничуть не смущаясь тем, что в своих выцветших шортах она выглядит отнюдь не модной дамой, заинтересовалась фасонами шляп в Уанкайо не менее живо, чем две стоявшие рядом с ней босоногие индейские модницы. В своих широких юбках цвета подсолнуха вперемежку с пунцовым и шелковых блузках - явно разряженные в пух и прах - они выбирали шляпы так же напряженно и сосредоточенно, как любая светская дама на Пятой Авеню. И точно так же, как эта дама, никак не могли решить, на какой из сотен шляп остановить свой выбор. Они примеряли их все подряд: старинные, точно с полотен Ренуара, с лентами из тафты, котелки с мелкими донышками, соломенные береты цвета бледного золота - и тщательно следили за тем, чтобы шляпы хорошо сидели на голове, и это было особенно смешно, потому что они вообще никак не могли сидеть. И в конце концов, точно так же как многие светские дамы с Пятой Авеню, они ушли, так ничего и не купив.
|
|
Плоскогорья Перу. Склад провизии и временное жилье
Всю ночь мы пытались обмять наши новые матрасы, чтобы на них удобно было лежать, а с рассветом отправились в путь: нужно было проехать сто пятьдесят миль до Аякучо еще до наступления сумерек. Дорога не зря была сделана односторонней. Это был опаснейший выступ, выбитый на склоне глубокого ущелья, и извивался он высоко над рекой Мантаро - молочно-бирюзовой полоской клокочущей пены в котловине многоцветных скал. Спускаясь в зеленые долины, устало взбираясь на высоты, где парят орлы, «Черепаха» ползла по направлению к Куско через Аякучо, Андауайлас и Абанкай - города, расставленные вдоль центральной магистрали так же пунктуально, как гостиницы древних инков.
|
|
В стороне от главного шоссе расположился город Писак. Как почти всякая деревня, он шесть дней спал, а на седьмой, в воскресенье, зашевелился и стал готовиться к воскресному утреннему базару. По извилистой грунтовой дороге сплошной вереницей шли индейцы; те, кто побогаче, везли свой товар на осликах или ламах, но по большей части дело обходилось без вьючных животных. В нескольких милях от Писака мы нагнали индейца, который тащил не более и не менее как жезл с серебряным набалдашником. На голове у него красовалась красная шляпа, напоминавшая покрытую войлоком салатницу. На нем был традиционный плащ с яркими полосами, а черные штаны до колен с разрезами длиной в несколько дюймов с каждой стороны напоминали одежду индейцев из города Касаль-тенанго в Гватемале. Мы поняли, что это вождь племени, и спросили, не хочет ли он прокатиться с нами до Писака. Мы не знали языка кечуа, а он не говорил по-испански, но мы постарались объяснить ему наше приглашение жестами. Он кивнул головой, под длинными косматыми волосами, свисавшими с его верхней губы, мелькнула улыбка, и он очень ловко влез в машину. Дина встретила его не слишком приветливо, да и мы были бы менее гостеприимны, если бы знали, что кислый запах несвежей чичи окажется таким стойким. «Черепаха» подпрыгивала по крутому спуску к городу, а наш гость сидел горделиво выпрямившись, сжимая в руках свой символ власти и тщетно пытаясь удержать на голове сваливающуюся шляпу и одновременно сохранить свое достоинство.
На базаре в Писаке в отличие от базара в Уанкайо не было отдельных палаток. Торговцы сидели на площади у развалин старой церкви как попало, прямо на земле, разложив перед собой товар. Особенно оживленно было там, где торговали лекарствами; тут стояло штук пятьдесят маленьких полотняных мешочков, наполовину открытых и наполненных всевозможными травами, толченым стеклом, обрывками кож и тканей. В стороне стояли пузатые мешки с сушеными утробными плодами ламы. Для ипохондриков из числа пациентов пожилой женщины-врача тут можно было найти самые простые средства, не вредные и не полезные, - розовые и голубые сахарные леденцы в форме сердечек и ромбиков.
В тот же день к вечеру мы покинули Писак. Но когда до Куско оставалось всего восемь миль, раздался зловещий треск ломающейся стали, колеса застопорили, и нас со всего размаху бросило на ветровое стекло. Ошеломленный, я заполз под машину и снял кожух заднего моста. Остатки главной передачи лежали кучкой металлических обломков. Я убрал все куски, какие мог, и отъединил задний мост. Так на одних только ведущих передних колесах мы и приковыляли в Куско.
Я был совершенно сбит с толку. Обычно в таких случаях визг металла предупреждает водителя о том, что в машине что-то разладилось; кроме того, смазки было вполне достаточно и мост ничуть не нагрелся. Ну просто никаких причин не было ему ломаться. И я с тревогой понял, что ответ может быть только один - усталость металла. Впереди еще целых пять тысяч миль, а верная «Черепаха» уже начала уставать.
По установившейся традиции мы приехали в город и па этот раз накануне празднества, да еще трехдневного. Отремонтировать машину не удастся до тех пор, пока но окончатся торжества. Куско, город инков, город показной пышности и самых немелодичных колоколов в мире, праздновал день Ла Мерсед - святой покровительницы армии.
Мы постепенно привыкли к ежечасному звону гигантских колоколов, и днем они нас не очень беспокоили - учтите только, что день тут начинается в пять часов утра. Но в день Ла Мерсед они принялись звонить с полуночи и каждый мальчишка старался переплюнуть другого и звонить громче и чаще него. Получилась такая какофония, что самый разноголосый базар показался бы по сравнению с ней симфонией.
Из нашей комнаты третьего этажа - дом стоял прямо напротив церкви - открывался великолепный вид. Армия маршировала при всех регалиях, военный оркестр еще добавлял шума в городе, а замыкала шествие толпа молодых девиц со скромно опущенными вуалями и отцов города во фраках, крахмальных сорочках, белых перчатках, подбитых мехом треуголках и прочем. Все они торжественно собрались перед собором и, пройдя сквозь толпу благоговейно наблюдавших все это индейцев, молча вошли внутрь. Несколько минут оттуда доносилось громкое пение, а затем под грохот барабанов на площадь из собора вышли священники, архиепископ весь в белом и его помощники; они держали за углы его вышитую мантию так, чтобы была видна ее сверкающая золотая подкладка. И тут появились тридцать человек, которые несли на руках статую Ла Мерсед в натуральную величину. Она была одета в великолепнейшее, усыпанное блестками платье, специально выбранное для этого случая из ее обширного гардероба. Процессия медленно и торжественно двинулась по улицам, а за ней последовали все те же отцы города, молодые девушки, солдаты и одетые в черное наиболее состоятельные жители Куско. Кавалькада величественно описала по площади круг, в то время как мальчишки разбрасывали трескучие ракеты, устраивая фейерверк. Статуя на своем тяжелом пьедестале угрожающе наклонялась, когда те, кто ее несли, пригибались, чтобы не задеть свисающих проводов электросети. Но один раз они пригнулись недостаточно низко - сверкнули искры, поднялся легкий дымок, и короткое замыкание уничтожило сделанный из фольги нимб девственницы.
Мы бродили по улицам города, и у меня было такое ощущение, точно я в театре, на сцене только что взвился занавес и началась какая-то археологическая пьеса. В расположенных ярусами стенах, где время откладывало слой за слоем, я прочел, как в театральной программе, первый акт основания этих стен - вымершее искусство инков, чудовищный труд каменной кладки мозаичной точности. Акт второй - появляются испанцы со своими глиняными и соломенными постройками. И наконец, акт третий, и последний, - век машин, рифленые железные крыши. В Куско, политическом и религиозном центре инков, были построены величайшие храмы в честь луны и звезд, покорных слуг высшего божества - Солнца. На плато над городом возвышались и другие памятники инков: огромная крепость Саксауаман, Кенко - подземный зал для размышлений, высеченный в толще скал, и ванны инков, куда из неизвестных источников стекала кристальная вода. Все это свидетельство талантливости народа, который создавал, не имея благодетельной помощи стали, и без всяких вьючных животных двигал камни размером больше «Черепахи».
Все путеводители уверяют, что без посещения Мачу-Пикчу, горной крепости инков, невозможно закончить осмотр Куско. Туда можно было добраться только на фуникулере, и мы купили билеты, но не в роскошную восьмиместную автодрезину и даже не на тридцатиместный рельсовый автобус-люкс, который рекомендуют туристские агентства. Рано утром на следующий день мы взобрались в старинный деревянный вагон, где нашими спутниками были индейцы, цыплята и свиньи. Дина была в восторге, что ей не пришлось ехать в багажном вагоне, и мгновенно устроилась со всеми удобствами - на плаще одного из пассажиров, который был очень обижен, когда мы ее согнали. Это был самый медленный поезд в мире: он покрывал семьдесят миль за шесть часов. Мы ползли по склону и вскоре уже мчались по более ровной местности с головокружительной быстротой - пятнадцать миль в час.
Первый маленький городишко стоял на расстоянии менее часа езды от Куско, но, когда мы туда приехали, некоторые пассажиры уже успели проголодаться. Жители городка обслуживали нас не хуже, чем вагон-ресторан. Через открытые окна нам протягивали горсти жареных кукурузных зерен, ломти хлеба и маленькие жареные печенья из кукурузы. Дина равнодушно отказалась от своей обычной галеты и ухитрилась заставить какую-то индеанку поделиться с ней куском мяса. Примерно на полдороге к Мачу-Пикчу машинист тоже проголодался и остановил поезд у какой-то деревни, чтобы пообедать. Не знаю, тряска ли поезда или разреженный воздух на такой высоте тому виной, но нас почему-то не соблазнили зажаренные целиком свиные головы со злыми скошенными глазами.
Прошло еще три часа, и наконец кондуктор выкрикнул: «Мачу-Пикчу!» - и указал рукой куда-то вверх. Со дна ущелья я поглядел на зеленую стену горы и грунтовую дорогу, которая вилась по ней. За старым железным мостом нас ожидал грузовик: ему предстояло поднять нас еще на две тысячи футов, к маленькому трактиру у подножия развалин.
Потрясенные таинственностью Мачу-Пикчу, через два дня мы снова сидели на каменном троне инков наедине с тишиной, многие века окутывавшей мертвый город, эту жемчужину архитектуры, окаймленную зеленой бархатной травой. На противоположной стороне равнины виднелся наблюдательный пункт инков - остроконечная вершина, точно минарет, возвышавшаяся над куполом горы, на которой был выстроен город. В сумерках уходящего дня легкие террасы вырисовывались особенно четко; храмы, башни и стены рельефно выделялись на фоне гор. Когда-то на них рос тростник, а теперь их покрывал дикий кустарник - черная смородина и кое-где первоцвет.
В воздухе повеяло вечерней прохладой, но каменный трон под нами все еще хранил тепло, и мы пытались представить себе Мачу-Пикчу, каким он мог быть с десяток столетий тому назад, когда труженики засаживали эти террасы юккой, картофелем и кукурузой, а но каналам бежала чистая холодная вода из далеких ключей. Мы представляли себе дев Солнца в садах среди орхидей, бегонии и лупинуса, жрецов, ежедневно совершавших моления в храме Трех окон или в обсерватории, где и сейчас отбрасывает свою тень призматическая стрелка гигантских солнечных часов. И вдруг мы словно увидели, как на каменный трон медленно поднимается властитель инков, чтобы проводить своего бога, уходящего за окутанные туманом утесы.
Когда я принялся ремонтировать «Черепаху», от трехдневного праздника на улицах осталось всего лишь несколько незагоревшихся ракет, да в одном месте провис электропровод. Самым логичным было искать запасные части для автомобиля в автомобильном агентстве, которое одновременно занималось продажей лапши. У них была лапша в форме звездочек, они делали из лапши все буквы алфавита, можно было купить лапшу длинную и тонкую, а также толстую и короткую. Но запасных частей для джипов у них не было никаких. Я пытался спрашивать запасные части в магазинах для автомобилей, в гаражах и на складах утиля, но в магазинах не было нужных деталей, в гаражах вообще не было никаких запасных частей, а то, что попадало на склады утиля, весьма отдаленно напоминало части машин. Тогда я отыскал в Куско отделение перуанского автоклуба и по эквадорской традиции предъявил свое рекомендательное письмо от их отделения в Лиме. По знакомой нам колумбийской традиции мистер Гусман, директор отделения, имел друга, хозяина магазина дорожного оборудования, и у него, возможно, найдется что-нибудь для нас.
Сеньор Эскобедо оказался спокойным крепким мужчиной с обветренным лицом. Он показал мне разобранный джип.
- Если что-нибудь здесь вам пригодится, можете взять.
Там было все, что мне нужно, и все части были в хорошем состоянии. Я с облегчением поблагодарил его и сказал, что закажу в Лиме новые части взамен этих.
- Правда, не знаю, сколько времени они будут идти сюда, - добавил я.
- Не беспокойтесь, - ответил сеньор Эскобедо. - Лучше помогите кому-нибудь на дороге и считайте, что уплатили свой долг.
Он сказал это так небрежно, словно одолжил нам чашку сахару. Вот где была настоящая добрососедская политика в действии!
Когда наша «Черепаха» обрела второе дыхание, мы выехали из Куско к озеру Титикака - это внутреннее море на Альтиплано на высоте двенадцати с половиной тысяч футов. Грунтовая дорога шла по самому краю лазурной глади, а па горизонте, точно золотая флотилия китайских джонок, маячили тростниковые лодки под тростниковыми парусами. Из окрестных гор в Илав, деревню возле озера, стекались ручейки индейцев на праздник в честь святого Мигеля. На окраинах деревушки пустынный ландшафт был усеян белыми палатками, напоминавшими хлопья снега в первый снегопад.
Главная улица была забита людьми, как мешок с початками кукурузы, только люди постоянно двигались. Стараясь протиснуть «Черепаху» сквозь толпу, я непрерывно звонил в колокольчик, который нарочно приспособил для подобных случаев. Но тут стоял такой невообразимый шум, что колокольчик не производил решительно никакого впечатления. Вокруг бесновались какие-то черти - индейский вариант дьявола, красноносые, с острыми ушами, расщепленным хвостом и длинным кнутом, который щелкал каждого, кто рисковал подойти слишком близко. Под бой барабана женщины в шалях с бахромой неонового оттенка кружили юбками всех цветов спектра. Бренча на гитарах, мужчины в полосатых пурпурных плащах, покачиваясь, двигались мелкими шаркающими шажками под пронзительный свист тростниковых свирелей, на которых играли индейские мифические Паны (В греческой мифологии - бог природы, обычно изображаемый в виде человека с рогами и ногами козла). Это был первый день пятидневного праздника, и торговцам чичей предстояло получить огромные барыши: к концу праздника народ, видно, разгуляется вовсю. Пришлось нам прибегнуть к сигналу, которым я обычно пользовался только в горах на закрытых поворотах, и таким образом мы осторожно проталкивались через ликующую толпу. Вот уже бурное веселье осталось далеко позади, но до нас долго еще доносились полудикие, полузабавные ритмы, неуловимые, как кондор.
Эти ритмы все еще преследовали пас, когда мы двигались вдоль берегов Титикаки к границе Боливии, где мы не имели никаких осложнений: наши бумаги впервые за весь путь были наконец в порядке. В нескольких милях от границы стоял курган, нам пришлось его объезжать и снова удалиться от Альтиплано. У его подножия лежала колыбель доколумбийской цивилизации. Высокие каменные пальцы Тиауанаку, непостижимые, заброшенные и крошащиеся, вздымались к небу прямоугольником величиной с акр. С одного конца стояли гранитные Ворота Солнца - массивная глыба камня, иссеченная таинственными письменами и геометрическим орнаментом, испещренная отверстиями, из которых повыковыряли золотые и серебряные инкрустации. Неподалеку возвышался шестифутовый идол, высеченный из цельного камня, с выпученными глазами и сложенными на груди руками. Он не рассыпался только потому, что, как наша «Черепаха», был скреплен проволокой - единственный признак того, что его пытались сохранить. В миле от этого места за щетинистыми холмами стоит еще более печальный памятник какого-то загадочного племени. Там беспорядочной грудой, точно разрушенный карточный домик, громоздятся глыбы камней еще более древних, чем Мачу-Пикчу или мексиканский Монте-Альбан.
От Тиауанаку до Ла-Паса, фактической столицы Боливии, находящейся на высоте двенадцати тысяч четырехсот футов, - менее шестидесяти миль. В первый раз за все путешествие мы могли позволить себе остановиться в лучшей гостинице, ибо курс валюты трогательно упал и достигал уже четырех тысяч боливиано за доллар. Однако в «Сукре-Паласе» не оказалось свободных номеров, и мы поставили «Черепаху» перед вторым по роскоши отелем, и швейцар заверил нас, что под его недремлющим оком на ней не появятся новые надписи.
Как это ни удивительно, тут не было никаких торжеств, хотя они уже начали готовиться к празднованию 12 октября - дня открытия Америки. В маленьких шумных мастерских, точно портные, сидели по-турецки целые семьи и нашивали блестки и кусочки стекла на расшитые серебром куртки или раскрашивали рогатые маски из папье-маше в самые невероятные цвета. Со стен с дьявольской улыбкой смотрели уже готовые маски, во рту у них поблескивали остроконечные зубы из осколков зеркала.
В Ла-Пасе нет ни одной ровной улицы. Даже Прадо, заставленный статуями центр вечерних прогулок горожан, на одном конце на несколько сот футов выше, чем на другом. После долгих часов путешествия по улицам-ущельям этого заоблачного города я почувствовал, что мне явно недостает скафандра космонавта. У меня кружилась голова, и я был зверски голоден. На Элен высота действовала не так губительно, и она занималась в основном тем, что пыталась уловить последние фасоны шляп; это были главным образом котелки или дерби - черные, белые, желтые и даже розовые. Я бы охотно посмотрел настоящие дерби, но вместо этого мы отправились в ресторан на Прадо.
- Quiere un bebi biff? - спросил нас официант.
Я понял его первые слова, но последние меня как-то озадачили. Он повторил их еще раз, а я мысленно перебирал весь свой запас испанского. Наконец я понял, что они вовсе не испанские. Он просто пытался сказать по-английски «маленький бифштекс».
- Да, - сказал я, - бифштекс было, бы неплохо.
В этом городе с фантастическим курсом валюты официант, естественно, вернулся с типичным «маленьким» бифштексом: два огромных куска мяса свисали с тарелок до самого стола. Дина еще целых два дня наслаждалась остатками этих бифштексов.
Швейцар отеля на совесть выполнил свое обещание. Кто-то, разумеется, оставил свой автограф на «Черепахе», но сделано это было не совсем обычным образом. За ручку дверцы была заткнута аккуратно свернутая записка, в ней было написано: «Я надеюсь, что вы приедете в Чили. Если да, то в Сантьяго милости прошу остановиться у меня».
Записка была подписана: «Кармен Куэвас Макенна». Мы много слышали о гостеприимстве чилийцев, но никак не ожидали, что оно само станет нас искать.
В этой стране крайностей боливийская часть Панамериканской магистрали не была исключением. Она резко взлетала к небесам через районы добычи олова и платины, и этот путь, напоминающий скорее штопор, был под силу разве только мулам, да и то снабженным кислородными масками. В одном месте указатель уверял, что высота здесь - восемнадцать тысяч триста футов; несомненно, это была ошибка, ибо даже Пегас не забрался бы на такую высоту. Но во всяком случае ниже двенадцати тысяч футов мы спускались очень редко. Некоторые из подъемов были так круты, что приходилось опасаться, справится ли с ними наш джип.
На протяжении всех шестисот миль через Боливию к Аргентине мы то и дело останавливались, чтобы подтянуть что-либо или прочистить карбюратор. Постоянные тряска и толчки на выбитой и ухабистой дороге сделали то, чего не сделала даже железная дорога Коста-Рики: головки рессорных болтов были срезаны.
Неделя, проведенная в разреженной атмосфере, сказалась на всех троих и даже на «Черепахе». Мы с Элен мечтали только об одном - как можно скорее спуститься с этих высот. Ничто другое нас не интересовало. Лишь крайняя необходимость могла заставить нас сделать хоть одно лишнее движение. По ночам холод пронизывал наши худосочные спальные мешки, озябшая Дина прижималась к нам, и мы спали беспокойным сном, а поутру просыпались одеревеневшие от холода, погребенные, как в склепе, в скованном морозом джипе. Чуть теплый «разреженный» кофе не мог ни взбодрить нас, ни согреть.
«Черепаху» не легче было сдвинуть с места, чем ее хозяев, а в одно прекрасное утро аккумулятор вообще сел. Пять минут заводки и подталкиваний не смогли оживить мертвый джип, а сам я к этому времени совершенно выдохся. Несколько часов проторчали мы на безлюдной Альтиплано, пока на помощь не пришел грузовик, полный здоровенных широкоплечих индейцев. С непостижимой легкостью они подтолкнули машину вперед, а я был в состоянии лишь без всякого толку опираться о корму. Высунув язык, с болью в легких при каждом вдохе, я громко удивлялся их энергии. Тогда один из них запустил руку в мохнатую сумку из козьей шкуры и радушно протянул мне горсть листьев коки, предлагая пожевать их.
- От этого вы тоже станете сильным, - сказал он.
Я поблагодарил и отказался. Кока, из которой добывается кокаин,- основа всей жизни на Альтиплано, но я предпочитал оставаться заморышем в сорок четыре килограмма весом, чем стать Самсоном с мутными глазами и черным щербатым ртом.
Глава девятая
В Аргентине, конечно, тоже был какой-то праздник. Мы пришли к выводу, что либо у них каждый день праздник, либо у нас какая-то подсознательная тяга к развлечениям. Но здесь было что-то новое: люди веселились но поводу отмены одного из праздников. Это случилось за три недели до нашего приезда, а до тех пор в течение десяти лет 17 октября торжественно отмечали день генерала Хуана Доминго Перона, бывшего президента Аргентины. Но с отставкой старикашки Джона, как без дружелюбия называла его часть населения, говорившая на английском языке, этот день был вычеркнут из числа национальных праздников, точно так же как имя его бесследно стерли со скал и зданий, стоящих вдоль дороги. Впрочем, атмосфера была довольно кисло-сладкая: в веселье сквозила напряженность. Новое правительство опасалось, как бы сторонники Перона не устроили чего-либо, и 17 октября были приняты предупредительные меры.
Одним из последствий этих мер было чуть ли не прямое нападение на нас. Кордон солдат на дороге направил на нас дула пулеметов. Перед моими глазами тотчас же мелькнули такие желанные для нападающих заголовки в лимской газете - картина происходящего под названием «Перонисты в действии»...
И я в панике закричал:
- Я - янк!
- А не танк? - не без юмора откликнулся молодой офицер. - В таком случае сделайте нам и себе одолжение и очистите дорогу.
Мы охотно повиновались и остальную часть дня провели в ближайшем городке Рио-Куарто, поедая пирожки с мясом и попивая отличное аргентинское пиво.
День 17 октября прошел, и мы могли спокойно наслаждаться свежей прелестью весны южного полушария. Откормленные коровы и лошади мирно паслись на широких степных просторах. Фруктовые деревья стояли все и цвету; виноградные лозы волнистыми рядами покрывали поля. Всевозможные повозки громыхали по грунтовым дорогам, бегущим рядом с прекрасной асфальтированной магистралью.
В Аргентине век лошадей далеко еще не закончился. Правительство ограничило импорт автомобилей, и в стране все еще выпускали коляски, поэтому на дорогах встречалось очень мало машин последних моделей. Если попадалась машина выпуска после 1946 года, она почти наверняка принадлежала правительству; еще сравнительно новые модели 1938 года служили предметом гордости для своих богатых владельцев, сидящих за рулем, а рядом бодро бежали старенькие «форды». Наслаждаясь гладкой дорогой, легко катилась и наша «Черепаха»; несмотря на свои четырнадцать лет, она, видимо, чувствовала себя совсем юной рядом с такими почтенными машинами.
На протяжении всего путешествия для нас особенно важно было успеть пройти в сухую погоду по бездорожью Южной Мексики, Коста-Рики, Панамы и Эквадора. И когда выяснилось, что мы продолжаем зависеть от погоды даже там, где есть приличные дороги, это оказалось очень неприятным сюрпризом. От экватора к югу наш путь лежал в более холодные страны, и здесь проблемой становился уже не дождь, а снег.
Свежий, насыщенный кислородом воздух низин оживил нас, и из Мепдосы мы двинулись к западу, чтобы перевалить через горы и попасть в Чили. У подножия первой горной цепи асфальтовое шоссе превратилось в щебенчатое. В Успальяте, в шестидесяти милях от границы с Чили, где располагается аргентинский гарнизон, нам сказали, что после недавнего снегопада путь в горах еще, видимо, завален. Мы, кажется, впервые не сумели опередить погоду. Однако опыт научил нас, что единственный способ узнать наверняка - это взглянуть собственными глазами. Если не проедем, вернемся в Мендосу и двинемся на юг, в Ушуаю, через Аргентину, а в Чили побываем на обратном пути.
Мы поднимались все выше и выше, а ближе к границе снегопада стало заметно, что после весеннего половодья дорога так и по ремонтировалась. Но в Пуэнте-дель-Инка, всего в пятнадцати километрах от границы, нас порадовали известием, что только несколько дней тому назад здесь прошел какой-то грузовик.
Выше и выше. Вот уже восемь тысяч футов, потом девять. Сугробы и гололед покрывают дорогу, и грязный снег грозит обрушиться на нас с серо-голубых стен ущелья. Мы едем по следам грузовика, объезжаем осыпи, пересекаем мелкие ручейки, проезжаем места, где шоферу приходилось разгребать снег лопатой. Мы следуем по колее до Лас-Куэваса, аргентинского пограничного поста; здесь следы обрываются. С прошлой осени пи одна машина не пересекала в этом месте границу.
В пограничном поселке, состоящем из грубо сложенных бревенчатых и каменных домов, царила тишина. Пока мы обогревались у яркого огпя, радушно встретившие нас пограничники рассказали, что дорога, ведущая мимо статуи Христа в Андах, проходит на две тысячи семьсот футов выше и наверняка занесена снегом. Впрочем, есть и другой путь - через Международный туннель. Вообще-то он предназначен для поездов, но там ходят и автомобили. Есть только одна загвоздка: официально туннель будет открыт через месяц, и шпалы еще не обшиты досками.