Алвис отправился в Италию. Он переезжал из города в город, из Венеции во Флоренцию, из Неаполя в Рим, пил, курил, размышлял. И повсюду таскал за собой портативную пишущую машинку, хотя из чехла не достал ее ни разу. Алвис селился в отеле и немедленно шел в бар. Каждый встречный рад был поставить выпивку бывшему солдату, а Бендер рад был выпить с каждым встречным. Все это называлось «собирать материал для книги». Никаких материалов он не собрал, разве только во время неудачной поездки в Стретую, где произошла перестрелка. В остальном же вся его подготовительная работа сводилась к пьянству и соблазнению итальянских девчонок.
В Стретуе Алвис, как обычно, напился. С утра его мучило жуткое похмелье. Он отправился на поиски места, где была перестрелка. И вскоре наткнулся на художника. Тот рисовал старый сарай. Только вот сарай почему‑то вышел вверх тормашками. Алвис решил поначалу, что у парня нелады с головой. Было в этом наброске нечто завораживающее, какая‑то полузнакомая смещенность картинки.
– Наш глаз видит изображение перевернутым, – объяснил художник, – а мозг потом его еще раз переворачивает. Я просто стараюсь запечатлеть первичный сигнал, который получают нервные клетки.
Алвис долго разглядывал набросок. Ему даже захотелось купить его, но он решил, что если повесить картинку на стену, то люди будут постоянно ее переворачивать. Вот то же и с его книгой: так, напрямую, ничего не расскажешь. Чтобы вышло честно, надо поставить повествование с ног на уши, а читатели ничего не поймут и непременно постараются перевернуть все обратно.
Вечером в порту Ла‑Специи Бендер пил со старым партизаном. У того через все лицо шел страшный шрам от ожога. Партизан целовал его в щеку, хлопал по плечу, называл товарищем и arnica, другом. Оказалось, что ожоги он получил, когда лег спать со своим отрядом на сеновале, а немецкий патруль решил поджарить их при помощи огнемета. Больше никто не выжил, только он один. Бендера эта история очень тронула. Всю ночь он поил партизана граппой, они чокались и оплакивали тех, кого потеряли. Наконец Алвис попросил разрешения вставить историю партизана в роман. Итальянец зарыдал еще горше. Он признался, что все выдумал, что никакого партизанского отряда не было, и огнемета тоже, и немецкого патруля. Просто пару лет назад загорелась машина, которую он вел.
Бендер еще больше растрогался – вот ведь, человек нашел в себе мужество признаться – и простил его. Он и сам‑то был ненастоящий писатель. Десять лет он всем рассказывал про свой роман, но так и не написал ни строчки. Друзья обнимались и плакали до самого утра, признаваясь друг другу во все новых грехах.
На следующий день Алвису было нехорошо. Он тупо смотрел на порт Ла‑Специи. Из трех месяцев, которые ему предоставил отец, прошло уже два с половиной. Две недели на то, чтобы выгнать из башки тараканов. Бендер подхватил чемодан и пишущую машинку и пошел торговаться с лодочником, чтобы тот доставил его в Портовенере. Вот только произношение его подвело. Через два часа лодка ткнулась носом в причал. Перед ними лежала малюсенькая бухта с дюжиной домишек, прилепившихся к скалам, и гостиница с тратторией, названная, как и все на этом побережье, в честь святого Петра. На берегу рыбаки чинили сети. Владелец пустующей гостиницы курил трубку на крыльце и читал газету. Рядом на теплом камне пристроился мечтательный мальчик с небесно‑голубыми глазами.
– Ты куда меня привез? – спросил лодочника Алвис.
– В Порто‑Верньону.
Порт стыда. Разве не сюда он рвался? Вот тут ему самое место.
– Ну и хорошо, – ответил Бендер.
Хозяин гостиницы, Карло Турси, был человеком очень приятным. Он переехал сюда из Флоренции, потеряв на войне двоих сыновей. Карло очень гордился тем, что американский писатель пожелал остановиться в его pensione. Он пообещал Алвису, что Паскаль, его сын, шуметь не будет и Алвис сможет спокойно работать. В комнатушке на третьем этаже, под шум волн, накатывавших на каменистый берег, Бендер распаковал наконец свою пишущую машинку и поставил ее на столик у окна с закрытыми ставнями. Посидел. Засунул под валик лист. Погладил гладкие клавиши и выпуклые литеры. Прошел час. Бендер спустился вниз, чтобы выпить вина. Карло по‑прежнему сидел на крыльце.
– Как роман? – серьезно спросил он.
– Не идет что‑то, – честно ответил Алвис.
– Почему?
– Начать никак не получается.
Карло задумался.
– Тогда начните с конца.
Алвис вспомнил перевернутый набросок, который он видел в Стретуе. Ну конечно! Сначала надо написать конец! Он рассмеялся.
Карло решил, будто американец смеется над его stupido предложением, и извинился.
Да нет же, ответил ему писатель, предложение просто замечательное. Он так давно говорил об этой книге, как будто она уже написана, висит в воздухе и ждет его, как будто она ручеек, а ему только надо изловчиться и просто войти в нее в правильном месте. Так почему бы не начать с конца? Алвис взлетел по лестнице и напечатал: «А потом пришла весна и вместе с ней конец моей войны».
Бендер смотрел на единственное предложение своего романа, такое обрывочное и такое прекрасное. Он напечатал еще одну фразу, и еще одну. Скоро текстом заполнилась целая страница. Тогда Бендер спустился вниз и выпил вина со своей серьезной музой в очках, Карлом Турси. Такая у него теперь будет награда, решил Бендер, такой ритм: одна страница – один стакан вина с Карло. Через две недели Алвис написал двенадцать страниц. Он сам ужасно удивился, когда понял, что рассказывает про девушку, которую он встретил под конец войны. Девушку, которая руками за пару минут облегчила его страдания. Алвис и не собирался включать этот эпизод в роман: история про девушку ни с чем не вязалась, и вдруг оказалось, что только она и имеет значение.
Перед отъездом Бендер упаковал вещи, машинку и листы романа, попрощался с семейством Турси и пообещал, что вернется на следующий год. И на следующий тоже. Каждый год он будет приезжать на две недели и писать. Писать, пока не напишет. Или не сдохнет.
Один из рыбаков отвез его в Ла‑Специю, а там Бендер сел на автобус и поехал в Личиану, деревню, откуда девушка была родом. Он смотрел в окно и искал то место, где они встретились, сарай и рощу. Алвис никак не мог сориентироваться, очень уж все изменилось. Деревня выросла вдвое, вместо убогих домишек выстроились красивые деревянные и кирпичные здания. Алвис отыскал тратторию и назвал владельцу фамилию Марии. Хозяин знал эту семью, он ходил в школу с братом Марии, Марко. Марко воевал на стороне фашистов, за труды на благо немцев его подвесили на деревенской площади вниз головой, и он истек кровью, как зарезанная корова. Про Марию хозяин ничего не слышал, но знал, что ее младшая сестра, Нина, вышла замуж и по‑прежнему живет в деревне. Алвис отыскал ее дом, одноэтажный, чистенький, прямо под древней стеной. Деревня выплеснулась за прежние границы, и на склоне холма строился новый район. Алвис постучал. В окно рядом с дверью выглянула черноволосая женщина и спросила, что ему нужно.
Алвис сказал, что во время войны познакомился с ее сестрой.
– С Анной? – спросила женщина.
– Нет, с Марией.
– А, – мрачно ответила Нина. Она помолчала, а потом пригласила его в чистенькую гостиную. – Мария вышла замуж за врача и живет в Генуе.
Бендер попросил адрес. Нина помрачнела еще больше.
– На кой ей надо, чтоб на нее очередной военный дружок свалился? Она наконец‑то нашла свое счастье. Зачем воду мутить?
Алвис заверил ее, что совершенно не собирается мутить воду.
– Во время войны ей тяжко пришлось. Оставьте ее в покое. Пожалуйста!
Из кухни Нину позвал ее сын, и она вышла.
В гостиной стоял телефон. Как обычно бывает в семьях, у которых только‑только появился в доме аппарат, телефон стоял на самом видном месте, на столике, украшенном фигурками святых. Рядом лежала записная книжка.
Алвис открыл ее на букве «м» и, конечно же, сразу увидел имя «Мария». Ни фамилии, ни номера. Только адрес в Генуе. Алвис запомнил его, закрыл книжку, поблагодарил Нину и ушел.
В тот же день он сел на поезд и поехал в Геную. Улочка оказалась рядом с портом. Авис испугался, что неправильно запомнил адрес: район как‑то мало подходил для семьи врача. Каменные и кирпичные домики каскадами спускались со склона к морю, налезая друг на друга, точно ноты в нотной тетради. На нижних этажах размещались дешевые кафешки и таверны для моряков, на верхних – меблированные комнаты и гостиничные номера. Алвис отыскал нужный дом, вошел в грязный бар с насквозь прогнившими стенами и мебелью. Пол был застлан старым ковром. Крысиная нора. Худющий бармен сидел за стойкой и наливал пиво рыбакам в огромных кепках.
Алвис извинился и сказал, что, должно быть спутал адрес.
– Я ищу женщину, ее зовут…
Худой бармен просто ткнул пальцем в лестницу за спиной. Алвис понял, куда попал. Он заплатил бармену и поднялся по ступеням. Он очень надеялся, что спутал адрес, что он не найдет здесь Марию. Наверху был небольшой холл с диваном и двумя стульями. На диване сидели две молоденькие девчушки и листали журналы.
Мария сидела на стуле. На ней был старый шелковый халат, в руках сигарета.
– Здравствуйте, – сказал Алвис.
Мария на него даже не взглянула.
– Америка, да? – по‑английски спросила одна из девчушек. – Я тебе нравлюсь, Америка?
Алвис не обратил на нее никакого внимания.
– Мария, – тихо позвал он.
Она не подняла головы.
– Мария!
Проститутка посмотрела на него. Она постарела на двадцать лет, а прошло только десять. Располнела, у глаз и рта залегли глубокие морщины.
– Кто такая Мария? – по‑английски спросила она.
Девчушка рассмеялась:
– Хватит его дразнить. Или отдай его мне.
Мария назвала расценки. Кажется, она его не узнала. Над ее головой висела жутковатая картина с ирисом. Алвису вдруг очень захотелось перевернуть рисунок. Он заплатил за полчаса.
Ему и раньше приходилось бывать в таких местах, поэтому он отдал вперед только половину денег. Мария отнесла их вниз бармену. Потом она провела Алвиса в отдельную комнату. Там стояли застеленная кровать, тумбочка, поцарапанная вешалка для одежды, на стене висело мутное старое зеркало. В окно были видны порт и улица. Женщина села на кровать – пружины под ней скрипнули – и начала расстегивать пуговицы халата.
– Ты не помнишь меня? – спросил Алвис по‑итальянски.
Она перестала раздеваться и посмотрела на него. Нет, кажется, не помнит.
Алвис, медленно подбирая слова, рассказывал ей, как его полк шел по Италии, как он встретил ее на пустой дороге однажды вечером и проводил до дома, как в тот день он понял, что ему все равно, погибнет он или останется цел, но встреча с ней снова заставила его ощутить радость жизни. Рассказал, что она подтолкнула его, убедила написать роман и отнестись к этому делу серьезно, но он вернулся в Америку («Recordare – Висконсин?») и потратил последние десять лет впустую. Его лучший друг умер на войне, у друга остались жена и сын. А у Алвиса никого не было, он вернулся и пустил на ветер целое десятилетие.
Она терпеливо его выслушала, а потом спросила, надо ли ей раздеваться.
Он ответил, что ездил в Личиану, пытался ее найти. Ему показалось, что в ее глазах нечто мелькнуло. Быть может, стыд? Алвис говорил о том, что она сделала для него в ту ночь. Не секс, не то, как она утешала его после, как прижимала его к своей прекрасной груди, пока он плакал. Потому что никто в мире не был так добр к нему.
– Мне очень жаль, что ты этим кончила, – сказал он Марии.
– Кончила? – Она рассмеялась в лицо потрясенному Алвису. – Да так всегда было! – Она обвела рукой убогую комнату. – Слушай, друг, я тебя не знаю, – спокойно сказала Мария по‑итальянски. – И не знаю, о какой деревне ты говоришь. Я всю жизнь прожила в Генуе. Иногда ко мне приходят мальчики вроде тебя, американцы, которые впервые переспали с девушкой, похожей на меня. Ничего страшного. – Мария говорила терпеливо, но равнодушно. – И что ты собирался сделать? Спасти эту Марию? Забрать с собой в Америку?
Алвис не нашелся с ответом. Нет, забирать ее с собой он вовсе не собирался. Так зачем же он сюда приехал? Чего хотел?
– Приятно, что ты выбрал меня, а не тех, молоденьких, – сказала проститутка и потянулась к его ремню. – Только, пожалуйста, не зови меня больше Марией.
Ее руки умело расстегивали штаны, а Бендер все вглядывался в лицо женщины. Это ведь она, правда? Теперь он уже не мог сказать наверняка. Мария должна быть моложе. И стройнее. Алвис поначалу решил, что она просто поправилась, но, может, он все‑таки обознался? Излил душу перед незнакомой шлюхой?
Алвис завороженно смотрел, как жирные пальцы расстегивают пуговицы на его ширинке. Наконец он встряхнулся, отпрянул и застегнул ремень.
– Может, позвать другую девочку? – спросила проститутка. – Я могу сходить, но деньги ты все‑таки мне отдай.
Алвис дрожащими руками раскрыл кошелек и достал в пятьдесят раз больше, чем она просила. Он положил деньги на кровать и тихо сказал:
– Мне жаль, что я просто не проводил тебя до дома той ночью.
Она смотрела на постель. Алвис вышел за дверь. Последние капли жизни вытекли из него и остались в той комнате. Шлюхи в холле по‑прежнему читали журналы. Они даже не взглянули на него. Бендер спустился по лестнице, протиснулся мимо тощего ухмыляющегося бармена и вылетел на улицу. Страшно хотелось выпить. Он ринулся к бару напротив. Спасибо тебе, Господи, за питейные заведения на каждом углу, подумал Алвис. Какое счастье – сколько ни пей, всех баров в мире никогда не обойти! Он будет приезжать в Италию каждый год на две недели, писать роман. И пусть он будет писать его, пока не упьется до смерти, это ничего! Бендер понял, какой будет его книга. Она станет экспонатом в музее, обломком большой истории, искореженным и оплавившимся. И если не было смысла в этой его встрече с Марией, если это была просто случайность, и даже шлюха, быть может, оказалась не та, – ну что ж, значит, так тому и быть.
Бендер едва увернулся из‑под колес грузовика и пришел в себя. Он оглянулся на окно борделя и успел заметить Марию у окна (ему хотелось думать, что это все же она). Шлюха стояла, прислонившись лбом к стеклу, халат слегка распахнулся, и она нежно поглаживала то самое место, куда он уткнулся когда‑то, заливаясь слезами. Секунду она глядела на него, а потом отшатнулась от окна и пропала.
После той вспышки вдохновения Алвис больше не написал ни слова, хотя возвращался в Италию каждый год. Неделю‑другую он бродил по Риму, Милану или Венеции, волочился за женщинами, а потом на несколько дней приезжал в Порто‑Верньону. Он работал над текстом, редактировал его, убирал пару слов, вставлял новое предложение, но дальше ничего не писал. И все же Алвис здесь восстанавливал силы. Он раз за разом переписывал свою единственную удачную главу и радовался обществу Карло Турси, его жены Антонии и сына Паскаля, мальчика с глазами синими, как море. И вот теперь Бендер вернулся, и оказалось, что Карло и Антонии больше нет, а Паскаль стал совсем взрослым. Алвис растерялся. Он слышал, что иногда пары уходят почти сразу друг за другим, не пережив тяжести разлуки. Но ведь еще год назад Карло и Антония казались такими живыми, такими полными сил. А теперь их нет. Как же так?
– Когда это случилось? – спросил он Паскаля.
– Отец умер прошлой весной, а мама два дня назад. Завтра отпевание.
Алвис вглядывался в лицо юноши. Последние несколько лет они не встречались, потому что Паскаль учился в университете. Маленький мальчик вырос и превратился… во взрослого мужчину. Даже убитый горем, юноша сохранил удивительное внутреннее спокойствие, которое так поражало Бендера, когда Паскаль был еще ребенком. Синие глаза уверенно смотрели на мир. Паскаль и Алвис устроились на крыльце, на том самом месте, где когда‑то сидел и Карло. В ногах у Бендера стояли чемодан и пишущая машинка.
– Мне очень жаль, – сказал Алвис. – Хочешь, я уеду и остановлюсь в другой гостинице? Тогда ты сможешь побыть один.
Паскаль поднял голову. Бендер говорил по‑итальянски вполне четко, но сейчас смысл слов до юноши не доходил. Все воспринималось как сквозь вату.
– Нет, останьтесь. – Он налил еще вина и передал Алвису стакан.
– Grazia, – поблагодарил тот.
Они молча пили вино. Паскаль смотрел в стол.
– Знаешь, так часто бывает, что супруги уходят один за другим, – сказал Алвис. Иногда Паскалю казалось, что Бендер знает все и обо всем. – Они умирают от… – он попытался вспомнить, как по‑итальянски будет «горе», – dolore.
– Нет. – Паскаль медленно поднял голову. – Маму убила тетя.
Алвис решил, что ослышался.
– Тетя?
– Да.
– Зачем?
Паскаль потер лоб.
– Она хотела, чтобы я уехал и женился на той американской актрисе.
Алвис решил, что Паскаль сошел с ума от горя.
– Какой актрисе?
Паскаль задумчиво протянул ему фотокарточку Ди Морей. Алвис вытащил из нагрудного кармана очки и тихо спросил:
– Твоя мать хотела, чтобы ты женился на Элизабет Тейлор?
– Нет, вторая, – по‑английски ответил Паскаль, как будто только на этом языке он мог объяснить все так, чтоб ему поверили. – Она приехал в отель, три дня. Ошибка, что приехал сюда. – Он пожал плечами.
Алвис приезжал в Порто‑Верньону восемь лет подряд и за все это время встретил только троих постояльцев. Американцев среди них не было. И прекрасных актрис, подруг Элизабет Тейлор, естественно, тоже.
– Она красавица, – сказал Алвис. – Паскаль, а где тетя Валерия?
– Не знаю. Ушла в горы. – Паскаль посмотрел на старого друга семьи, на его худое лицо, на усики, на шляпу, которой обмахивался Бендер, и сказал: – Ничего, если мы сейчас немного помолчим?
– Ну конечно!
Они пили вино на крыльце и смотрели на море. В тишине было слышно, как разбиваются о скалы волны и с шипением взлетает вверх водяная соленая пыль.
– Она читала ваша книга, – наконец сказал Паскаль.
Алвис склонил голову набок:
– Что?
– Ди. Американка. – Он показал на фотографию. – Она читала ваша книга. Сказала, она очень грустно и очень хорошо тоже. Ей очень нравилась.
– Правда? – по‑английски спросил Бендер. – Вот дела!
Они еще помолчали и послушали шелест моря. Казалось, будто там, на берегу, кто‑то сдавал огромные карты.
– Я полагаю… больше она ничего не говорила? – через какое‑то время спросил Бендер, уже по‑итальянски.
Паскаль ответил, что не совсем его понял.
– Про мою главу. Больше актриса ничего не говорила?
Может, и говорила, но Паскаль больше ничего не запомнил.
Алвис допил вино и поднялся в свою комнату, чтобы разобрать вещи. Он все еще улыбался от одной мысли о том, что красивая женщина читала его роман.
Паскаль услышал вдруг рев мотора. Юноша взглянул на море, но яхту, входившую в бухту, не узнал. Тот, кто ее вел, слишком поторопился на повороте, лодка некрасиво подпрыгнула и снова шлепнулась в лужу брызг. На борту было трое, и, когда яхта подошла к причалу, Паскаль смог их разглядеть. Впереди стоял капитан в черной кепке, а сзади на скамейке устроились этот гад, Майкл Дин, и пьяница Ричард Бёртон.
Паскаль не собирался идти их встречать. Капитан пришвартовал яхту, Майкл Дин с Ричардом Бёртоном выбрались на причал и двинулись к лестнице, ведущей на площадь. Бёртон, похоже, протрезвел. Он был одет в ослепительное шерстяное пальто, из рукавов торчали белоснежные манжеты рубашки, галстука не было.
– А вот и мы, дружище! – крикнул Ричард, завидев Паскаля. – Скажи‑ка, Ди сюда случайно не возвращалась? – спросил он, поднимаясь по ступеням.
Майкл Дин шел позади актера и внимательно оглядывался.
Паскаль тоже оглянулся, чтобы увидеть деревню глазами американца. Каменные домишки, такие же потрепанные и усталые, как и он сегодня. Пять сотен лет они цеплялись за скалы, а теперь устали и вот‑вот соскользнут в море.
– Нет, – ответил юноша.
Гости поднялись на крыльцо. Паскаль грозно взглянул на Майкла Дина, и тот в испуге отступил.
– Значит, Ди не приезжала? – спросил Майкл.
– Нет, – повторил Паскаль.
– Вот видите, я же вам говорил, – обратился к актеру Дин. – Поехали обратно в Рим. Она вернется туда или, может, все‑таки поедет в Швейцарию.
Бёртон провел рукой по волосам и кивнул на бутылку вина:
– Ты не обидишься, если я хлебну, парень?
Майкл Дин за его спиной поморщился. Бёртон поболтал бутылкой в воздухе и показал Дину, что она пуста.
– Ну что за везение! – Он облизнулся, словно умирающий от жажды.
– Внутри есть еще вино, – сказал Паскаль. – В кухне.
– Ты отличный парень, Пат. – Бёртон похлопал юношу по плечу и прошел в дом.
Майкл переступил с ноги на ногу и прокашлялся.
– Дик думал, она сюда вернулась, – сказал он.
– Ди потеряна?
– Можно и так сказать. – Дин нахмурился, решая, стоит ли пускаться в объяснения. – Она должна была ехать в Швейцарию, но я позвонил в клинику, и там ответили, что Ди не появлялась. Похоже, она так и не села в поезд. – Майкл потер висок. – Если она приедет, не могли бы вы со мной связаться?
Паскаль промолчал.
– Послушайте, – сказал Дин. – Все очень запутано. Вы видели эту несчастную девочку. Признаю, с ней обошлись ужасно. Но тут речь не только о ней, у нас ведь есть обязательства и перед другими людьми… Браки, карьеры… Все непросто.
Паскаль вздрогнул. Когда‑то и он сказал те же самые слова об Амедии. Все непросто.
Майкл Дин снова закашлялся.
– Я сюда не справедливость восстанавливать приехал. Я приехал, чтобы оставить для нее сообщение, если она появится. Передайте ей, я знаю, что она рассержена. Но я также совершенно точно знаю, что ей нужно. Передайте ей: «Майкл Дин знает, чего вы хотите». Я смогу ей помочь. – Он сунул руку в карман и протянул Паскалю еще один конверт. – В итальянском есть одно выражение, которое мне в последнее время очень нравится. Con molto discrezione.
Со всем возможным уважением. Паскаль отмахнулся от денег, как от шмеля.
Майкл осторожно положил конверт на стол.
– Просто скажите ей, чтобы она со мной связалась, capisce?
В дверях появился Ричард Бёртон:
– Где, ты сказал, вино стоит, парень?
Паскаль объяснил ему, где искать бутылки, и Бёртон снова скрылся на кухне.
Дин улыбнулся:
– Иногда эти таланты могут и достать.
– А он талант? – спросил Паскаль.
– Лучший из всех, кого я видел.
Бёртон вышел с бутылкой без этикетки.
– Отлично! Динчик, не забудь за вино заплатить.
Майкл положил на стол в два раза больше, чем стоила бутылка.
На звук голосов спустился Бендер и замер, потрясенно глядя на Бёртона.
– Cin tin, amico. – Ричард поднес темную бутылку к губам. Он явно посчитал Алвиса итальянцем. Сделав большой глоток, Бёртон снова повернулся к Дину: – Ну что, Дин‑Дин, пора нам завоевывать другие миры… – Он поклонился Паскалю: – Уважаемый дирижер! У вас прекрасный оркестр. Главное, ничего не менять. – И он зашагал обратно к лодке.
Майкл Дин вынул из нагрудного кармана визитку и ручку.
– А это… – он торжественно положил подписанную карточку перед Паскалем с таким видом, будто только что совершил чудо, – это вам, мистер Турси. Может быть, настанет день, когда и я смогу что‑то сделать лично для вас. Con molto discrezione, – повторил он, кивнул и пошел следом за Бёртоном.
Паскаль взял со стола картонку. Под размашистой подписью проступал напечатанный текст: «Майкл Дин, связи с общественностью, “Двадцатый век Фокс”».
В дверях отеля истуканом замер Бендер, ошеломленно глядя вслед уходящим.
– Паскаль, – наконец сказал он, – это что, правда Ричард Бёртон?
– Да, – вздохнул Паскаль.
И тут бы история с кинематографом и закончилась, если бы не тетя Валерия. Она появилась из‑за старой часовни, точно призрак, спотыкаясь и всхлипывая, вне себя от горя, стыда и усталости. Глаза ее были пусты, курчавые волосы стояли дыбом, одежда перепачкалась, на пыльных, осунувшихся щеках пролегли бороздки от пролитых слез.
– Diavollo!
Валерия прошла мимо гостиницы, мимо Алвиса и Паскаля и спустилась к воде. Перед ней бежали злобные деревенские кошки. Ричард Бёртон был слишком далеко, и она как фурия накинулась на Майкла.
– Дьявол, подлец, жестокий убийца! – шипела она по‑итальянски. – Ornicida! Cruento assassino!
Ричард, который уже почти донес свою бутылку до яхты, обернулся:
– Дин, я же тебе велел заплатить за вино!
Майкл остановился. Он широко улыбнулся, надеясь отбить атаку, но старую ведьму было уже не остановить. Она ткнула в него узловатым пальцем. Ужасное проклятие прогремело над бухтой:
– Lo vi maledicono a moirire lentamente, tormentati du tua anima miserabile! Пусть смерть твоя будет долгой и мучительной и пусть иссохнет от страданий твоя душа!
– Дин, черт тебя побери, – заорал Ричард, – а ну давай быстро в лодку!