Так что я заперся в комнате и позвонил Гэррету. Его не было дома. У всех, кому я звонил, были другие дела. А уговаривать маму с папой поехать в кино или в торговый центр было бесполезно. Они бы сказали, что я должен заняться газоном.
Итак, я оказался в ловушке.
И мне оставалось только одно — наблюдать в идиотское окно за Джули и дедушкой. Это было невыносимо, но именно этим я и занимался.
Наконец я не выдержал. Бросился к задней двери, вылетел во двор и перемахнул через забор. Я должен был убраться отсюда.
Могу поклясться, в тот день я прошел километров десять. Не знаю, на кого я злился сильнее — на дедушку, на Джули или на себя самого. Что со мной не так? Если я так хотел извиниться перед Джули, почему же просто не пошел и не помог ей? Что меня остановило?
Гэррет уже вернулся, и я в жизни никому так не радовался. Он всегда мог отвлечь меня от мрачных мыслей. Этот парень — настоящий мастер. Мы поиграли в дартс, покатались на велосипедах и обсудили недавно вышедший боевик.
А когда я вернулся домой, Джули поливала двор.
Она увидела меня, но не улыбнулась, не помахала мне. Она просто отвернулась.
Раньше в такой ситуации я бы сделал вид, что не заметил ее, или махнул бы рукой и поспешил скрыться в доме. Но она злилась на меня уже целую вечность. С того утра Джули не сказала мне ни слова. Она словно не заметила меня на математике пару дней назад, когда я улыбнулся ей и попытался извиниться. Она не улыбнулась в ответ и даже не кивнула. Джули просто повернулась и ушла, не оборачиваясь.
Я даже ждал ее после уроков, чтобы сказать что-нибудь о ее преобразившемся дворе и о том, как мне плохо, но она просто прошла мимо, не обратив на меня внимания. И с тех пор каждый раз, когда я оказывался рядом, Джули старалась отойти подальше.
И вот она поливает двор, а я чувствую себя последним идиотом. Все. С меня хватит. Я подошел к ней и сказал:
— Здорово выглядит, Джули. Отличная работа.
— Спасибо, — даже не улыбнувшись, ответила она. — Это благодаря Чету, он все сделал.
«Чет?» — подумал я. Чет? Она что, называла дедушку по имени?
— Послушай, Джули, — я решил перейти к тому, ради чего собственно и завел этот разговор. — Мне очень стыдно за то, что я сделал.
Она секунду смотрела на меня, а потом перевела взгляд на струю воды из шланга. Наконец она сказала:
— Я все еще не понимаю, Брайс. Почему ты просто не сказал мне?
— Я... я не знаю. Я кретин. Я должен был сказать. И еще я не имел никакого права критиковать твой двор.
Я уже чувствовал себя лучше. Намного лучше. Потом Джули сказала:
— Ну, может, это все к лучшему?
Она начала пританцовывать, поливая газон, и снова стала похожа на прежнюю Джули.
— Правда, здорово получилось? Чет многому меня научил. Просто удивительно. Тебе так повезло. А у меня нет больше бабушек и дедушек.
— Ох, — выдавил я, не зная, что сказать.
— Но мне его жаль. Он так скучает по твоей бабушке. — Тут Джули улыбнулась и покачала головой. — Представляешь, Чет говорит, что я напоминаю ему ее.
— Что?
— Да, — Джули снова улыбнулась. — Я тоже удивилась. Но он сказал, что это хорошо.
Я смотрел на Джули и пытался представить свою бабушку в восьмом классе. Тщетно. У Джули длинные густые каштановые волосы и нос в веснушках, а моя бабушка была блондинкой. Да к тому же еще и пользовалась пудрой. Белой пудрой. Она наносила ее на лицо и волосы, на плечи и грудь... Эта женщина пудрила абсолютно все.
Я не мог представить на Джули ничего подобного. Ладно, разве лишь оружейный порох, но белую ароматизированную пудру? Только не это.
Наверное, я смотрел на нее слишком долго, потому что Джули сказала:
— Послушай, это не мои слова, а его. Я просто подумала, что это так трогательно.
— А? Да, конечно. Что ж, удачи с газоном. Уверен, он вырастет отличным. — Своим следующим словам я сам поразился: — Зная тебя, я не сомневаюсь, взойдет каждая травинка. — И я говорил совершенно серьезно и искренне. Я улыбнулся, Джули тоже улыбнулась, и я ушел, а она осталась поливать будущий прекрасный газон.
У меня уже несколько недель не было такого хорошего настроения. Наконец-то история с яйцами как-то завершилась. Я был свободен. И счастлив.
Однако за ужином мне потребовалась всего одна минута, чтобы понять — у остальных далеко не такое радужное настроение. Линетта вела себя как обычно, так что дело было не в ней. Но по тому, как поздоровался папа, я догадался, что все дело в газоне.
— Без проблем, — заверил я его, — займусь им завтра.
Ответом мне был хмурый взгляд.
Потом мама спросила дедушку:
— Устал сегодня, пап?
Дед сидел так тихо, что я его не сразу заметил.
— Да, — папа посмотрел на дедушку через стол. — Эта девчонка вас еще не достала?
Дедушка кашлянул в платок и ответил:
— Эту девчонку зовут Джули, и она меня совсем не «достала», как вы изволили грубо выразиться.
— Грубо? — Папа рассмеялся и сказал: — А вы, похоже, подружились с этой девчонкой?
Даже Линетта на время забыла о своей любви к спорам. Вражда уже началась, все это понимали. Мама пнула папу под столом ногой, но от этого стало только хуже.
— Нет, Пэтси! Я хочу знать, почему твой отец проводит целые дни с соседской девчонкой, а с собственным внуком даже ни разу на прогулку не сходил!
Я хотел было воскликнуть, что и меня очень интересует этот вопрос, но вовремя вспомнил, что я дедушкин должник. Я перед ним в огромном долгу. Больше не раздумывая, я произнес:
— Да ладно, пап. Джули просто напоминает ему о бабушке.
Все уставились на меня. Тогда я взглянул на дедушку и робко спросил:
— Ведь... ведь это так, дедушка?
Он кивнул и снова кашлянул.
— О Рене? — Отец посмотрел сначала на маму, а потом на деда. — Этого быть не может!
Дедушка прикрыл глаза и произнес:
— Ее душа напоминает мне о Рене.
— Ее душа, — повторил папа так, словно разговаривал с маленьким ребенком.
— Да, ее душа. — Дедушка немного помолчал, а затем спросил: — Вы знаете, почему Бейкеры так долго не занимались своим двором?
— Почему? Да они просто неряхи. Их дом — настоящая помойка, их двор тоже помойка, а их машины давно просятся на свалку.
— Нет, Рик. Они хорошие, честные, работящие люди...
— Которые совершенно не заботятся о том, какое впечатление производят на окружающих. Мы живем напротив них уже больше шести лет, и я никогда не понимал, почему они так живут.
Дедушка глубоко вздохнул, казалось, он обдумывает то, что собирается сказать. Затем он заговорил:
— Ответь мне, Рик, если бы у тебя был брат или ребенок с серьезными психическими отклонениями, что бы ты делал?
Дедушка словно подлил масла в огонь. Отец напрягся, покачал головой и наконец сказал:
— Чет, какое это имеет отношение к нашему разговору?
Дедушка какое-то время просто смотрел на него, а потом тихо ответил:
— У отца Джули есть больной брат и...
Отец перебил его со смехом:
— Ну, это многое объясняет!
— Многое... объясняет? — переспросил дедушка. Тихо. Спокойно.
— Конечно! Это объясняет, почему эти люди такие, какие есть. — Отец ухмыльнулся. — В семье не без урода.
Все уставились на него. Линетта открыла рот от удивления и, кажется, впервые лишилась дара речи.
Мама взмолилась:
— Рик!
Но отец только нервно рассмеялся и заявил:
— Да я просто пошутил! Хотя с этими людьми явно что-то не так. О, прости меня, Чет. Я забыл. Их девчонка напоминает тебе о Рене.
— Рик! — повторила мама, только на этот раз она была в ярости.
— О, Пэтси, успокойся. Твой отец перебарщивает, пытаясь устыдить меня за критику соседей. Но сумасшедший брат вовсе не оправдание. У других бывают проблемы и посерьезней, но они ухаживают за своим двором. Как можно жить в таком бардаке?
У дедушки вспыхнули щеки, но голос был холоден, как лед, когда он заговорил:
— Этот дом им не принадлежит, Рик. По закону содержать дом должен землевладелец, но он этого не делает. А поскольку на отце Джули еще и его больной брат, все их сбережения уходят на его содержание, а это совсем не дешево.
Мама очень тихо спросила:
— Почему они не поместят его в государственное учреждение?
— Подробностей я не знаю, Пэтси. Может, нет никаких государственных учреждений? А, может, они считают, что в частном пансионате ему лучше?
— Есть, — вмешался отец, — есть государственные лечебницы, и если они не хотят отдавать его туда, это их выбор. Не наша вина, что в их семье какие-то хромосомные отклонения, и нечего меня стыдить за то, что...
Дедушка ударил кулаком по столу и, привстав, грозно сказал:
— Хромосомы тут ни при чем, Рик! Это произошло из-за недостатка кислорода при рождении.
Затем дедушка немного понизил голос, но от этого его слова прозвучали еще убедительнее:
— У дяди Джули пуповина обмоталась вокруг шеи. Дважды. Он был совершенно здоровым ребенком, а тут возникли необратимые повреждения мозга.
У мамы вдруг началась истерика. Она рыдала, ее руки тряслись. Папа пытался успокоить ее, но безрезультатно. Она вскочила со стула и буквально вылетела из столовой. Папа поспешил за ней, бросив на дедушку такой злой взгляд, которого я в жизни не видел.
Линетта вытерла рот салфеткой и тоже вышла из-за стола со словами:
— Это не семья, а какая-то ошибка природы.
И вот мы с дедушкой остались одни за столом, заставленным остывшей едой.
— Ух-ты, — вырвалось у меня. — Я и понятия не имел.
— Ты и сейчас не имеешь, — ответил мне дедушка.
— В каком смысле?
С минуту дедушка молчал, а потом наклонился ко мне и сказал:
— Как думаешь, почему это так подействовало на твою маму?
— Я... я не знаю. — Я слабо улыбнулся и добавил: — Потому что она — женщина?
— Нет. Она расстроилась, поскольку отлично понимает, что могла бы быть на месте мистера Бейкера.
Я какое-то время раздумывал над этим и наконец спросил:
— У ее брата при рождении тоже пуповина обмоталась вокруг шеи?
Дедушка отрицательно покачал головой.
— Ну, тогда...
Дедушка наклонился еще ближе и прошептал:
— Это произошло с тобой.
— Со мной?
Он кивнул.
— У тебя пуповина дважды обмоталась вокруг шеи.
— Но...
— Врач, принимавший тебя, вовремя это заметил. К тому же пуповина была обмотана не очень туго, так что он смог снять ее. Ты не повесился, приходя в этот мир, но все легко могло закончиться совсем иначе.
Если бы несколько лет и даже недель назад мне заявили, что я мог повеситься, не успев родиться, я бы над этим посмеялся, или, скорее всего, просто сказал бы:
— Неужели? Может, сменим тему разговора?
Но теперь я по-настоящему испугался и все время думал об этом. Где бы я был, сложись все иначе? Что бы они со мной сделали? Судя по словам отца, он бы точно не стал обо мне заботиться. Засунул бы меня в психушку куда-нибудь подальше и забыл бы обо мне. Но тут я себя одернул. Нет! Я же его сын. Разве он смог бы поступить так со мной?
У нас есть большой дом, белый ковер, антикварная мебель, картины и все такое. Смогли бы они отдать все это, чтобы облегчить мне жизнь?
Я сомневался и очень сильно. Меня бы стыдились. Я стал бы неприятным, назойливым воспоминанием. Каким же простым порой кажется все моим родителям. Особенно отцу.
Дедушка очень тихо сказал:
— Не стоит думать о том, что могло бы быть, Брайс. — А потом, словно прочитав мои мысли, добавил: — И не спеши обвинять его в том, чего он не делал.
Я кивнул и попытался успокоиться, но у меня ничего не получилось.
И тут дедушка снова заговорил:
— Кстати, я рад, что ты об этом упомянул.
— Упомянул о чем? — с трудом выдавил я.
— О твоей бабушке. Как ты узнал?
Я потряс головой и ответил:
— Джули мне рассказала.
— Ты говорил с ней?
— Да. И я извинился перед ней.
— Отлично!
— И после этого мне стало намного лучше, но теперь... Господи, я снова чувствую себя полным идиотом.
— Успокойся. Ты извинился, и это главное. — Дедушка встал и добавил: — Я хочу прогуляться. Может, присоединишься?
Прогуляться? Больше всего мне сейчас хотелось запереться в комнате и побыть одному.
— Это отлично помогает приводить в порядок мысли, — продолжил дедушка, и тогда я понял, что это не просто приглашение на прогулку — это предложение сделать что-то вместе.
Я встал из-за стола и сказал:
— Да. Давай уйдем отсюда.
Для человека, который обычно ограничивался фразой «Передай, пожалуйста, соль», дедушка оказался отличным собеседником. Мы гуляли очень долго. Оказывается, дедушка действительно знает много интересного, да к тому же у него есть чувство юмора. Хотя и немного суховатое. Было в его манере говорить и держаться что-то крутое, что ли.
Возвращаясь домой, мы прошли мимо того места, где раньше рос платан. Дедушка остановился, посмотрел в ночь и заметил:
— Вид, наверное, был удивительный.
Я тоже осмотрелся и в ту ночь впервые понял, что можно увидеть звезды.
— Ты когда-нибудь видел ее там? — спросил я дедушку.
— Твоя мама однажды показала мне ее, когда мы проезжали мимо. Она так высоко забралась, я даже испугался за нее. Но когда я прочел статью, я понял, почему она это делала. — Он покачал головой. — Дерева больше нет, но огонь, который оно разожгло в ней, горит по-прежнему. Понимаешь, о чем я?
К счастью, отвечать мне не пришлось. Дедушка просто улыбнулся и сказал:
— В этом мире много ярких людей... — Он повернулся ко мне. — Но иногда, очень редко, встречаешь человека, похожего на радугу, и когда это происходит, возникает чудо.
Мы подошли к нашему крыльцу, дедушка обнял меня за плечи и сказал:
— Приятно было погулять с тобой, Брайс. Мне очень понравилось.
— Мне тоже, — ответил я, и мы вошли в дом.
И сразу поняли, что очутились в зоне военных действий. Никто не плакал и не кричал, но по выражению лиц родителей я понял, что за время нашей с дедушкой прогулки они здорово поругались.
Дедушка шепнул мне:
— Боюсь, мне придется чинить еще один забор.
И он ушел в столовую разговаривать с моими родителями.
Мне не хотелось портить впечатление от прогулки, поэтому я поднялся к себе в комнату, запер дверь и, не включая свет, лег на кровать.
Так я лежал и обдумывал случившуюся за ужином катастрофу. И когда эти мысли начали уже сводить меня с ума, я сел и посмотрел в окно. В доме Бейкеров горел свет, улицу освещали фонари, но ночь все равно была очень темная. Она казалась гораздо мрачнее, тяжелее, что ли, чем обычно.
Я прислонился к стеклу и взглянул на небо, но звезд уже не было видно. Интересно, влезала ли Джули на платан ночью? Под звездами.
Похожая на радугу... Как-то не сходится. Джули всегда казалась мне довольно пыльной.
Я включил настольную лампу и вытащил из ящика газету со статьей про Джули.
Так я и думал — журналисты повернули все так, будто Джули пыталась спасти гору Рашмор. Они назвали ее протест «гласом вопиющего в пустыне», а ее саму «ярким маяком, проливающим свет на загнивание нашего когда-то великого, сильного общества».
Да бросьте. В чем проблема-то? Парень решил спилить дерево, растущее на его земле, чтобы построить дом. Его земля, его дерево, его решение. Конец истории. Большая часть статьи — полная ерунда.
С одним исключением. За исключением интервью с Джули. Может, это было из-за резкого контраста с пафосной чушью репортера, я не знаю, но Джули сказала совсем не то, что я ожидал. Я думал, она примется расхваливать себя, но ошибался. Ее мысли были такими... как бы это сказать... глубокими. В сидении на этом дереве для нее было что-то глубоко философское.
А самое странное, что я это понял. В ее словах было много смысла. Она говорила о том, как чувствовала себя там, на высоте, и как это чувство словно переносило ее в другое измерение. «Когда ты так высоко и тебя обдувает ветер, — говорила Джули, — возникает ощущение, словно истинная красота целует твое сердце». Кто еще в средней школе может сказать подобное? Из моих друзей точно никто.
Еще в статье были слова о том, как целое может быть гораздо больше суммы своих частей, и что людям порой необходимо нечто, что поможет им подняться над собственными жизнями и понять, какое это чудо — просто жить.
Я несколько раз перечитал ее интервью. Когда же она начала думать о таких вещах? Да, конечно, Джули Бейкер всегда была очень умной, но дело ведь не в учебе на одни пятерки, здесь что-то гораздо большее.
Прочти я эту статью месяц назад, я бы скомкал ее и тут же выкинул в помойку, но сейчас она так много значила для меня. Слишком много.
Месяц назад я бы не обратил ни малейшего внимания на фотографию Джули, но сейчас я не мог отвести от нее взгляд. Не от большой, где были видные в основном пожарные машины, а не Джули. А от другой, внизу страницы. У кого-то был невероятно мощный фотоаппарат, потому что было понятно, что Джули сидит на самой верхушке дерева. Она смотрит вдаль, ветер развевает ее волосы, она будто парит в потоках солнечного света.
Столько лет я избегал Джули Бейкер, старался вообще на нее не смотреть, а вот теперь просто не мог наглядеться. Внутри что-то екнуло, сжалось, и мне это совсем не понравилось. Ни капельки. Честно говоря, меня это жутко напугало.
Я засунул газету под подушку и постарался вспомнить, какой занозой была Джули Бейкер. Но мои мысли постоянно возвращались к статье, и вскоре я вытащил эту дурацкую газету из-под подушки.
Я просто схожу с ума!
Все, хватит. Выключаю свет и сплю. Каким же слепцом я был, я ничего не понимал. Теперь настало время во всем разобраться.
Двор
Я никогда не стыдилась своего дома. Никогда не говорила: «О! Как бы мне хотелось жить в другом районе — там дома гораздо новее и красивее!» Здесь я выросла. Это мой дом.
Конечно, я знала про двор. Мама всегда была им недовольна, но не настолько, чтобы что-то предпринять. Так мне казалось. Но, наверное, мне стоило задуматься. Почему в доме так чисто и красиво, а на дворе такой кошмар? Дома не было ни пылинки. Ну, за исключением комнаты мальчиков. Мама перестала там убираться, когда узнала про змею. Если они достаточно взрослые, чтобы держать змею, сказала она моим братьям, значит, они уже вполне могут сами убираться в своей комнате. Мэтт и Майк здраво рассудили, что нужно всегда закрывать дверь, чтобы никто не видел царившего в их комнате беспорядка.
Я и о деньгах никогда не думала, точнее об их отсутствии. Я знала, что мы не богаты, но я никогда ни в чем не нуждалась. То есть ни в чем, что можно купить за деньги.
Мэтт и Майк часто что-то просили, и хотя мама отвечала им: «Нет, мальчики, мы не можем себе этого позволить», я понимала это как: «Нет, мальчики, вы этого не заслуживаете» или «Нет, мальчики, на самом деле вам это не нужно». Я увидела все в истинном свете только тогда, когда Брайс назвал наш дом настоящей помойкой.
И касалось это не только двора. Папин грузовик, мамина машина, мой велосипед были словно сделаны из ржавчины, да и покупали мы что-то, как правило, в магазине подержанных товаров. И мы никогда не ездили отдыхать. Ни разу.
Почему? Папа работал больше всех в мире, и мама иногда работала даже без выходных. Но если они так много работали, почему же у нас ничего не было?
Спрашивать об этом у родителей казалось мне ужасно невежливым. Но со временем я поняла, что спросит придется. Просто придется. Каждый день я возвращалась из школы на своем ржавом велосипеде, проходила мимо сломанного забора и усеянного рытвинами двора и думала: сегодня, я спрошу у них сегодня.
Но не спрашивала. Не знала как.
А потом у меня появилась идея. Я поняла, как можно поговорить с ними об этом и даже немного помочь.
В тот вечер мои братья работали в музыкальном магазине, за ужином мы почти не разговаривали, поэтому я глубоко вдохнула и сказала:
— Я тут подумала, ну, если у меня будет молоток, гвозди и немного краски, я вполне могла бы привести в порядок двор. И сколько стоят семена для газона? Наверное, не очень дорого? Я могу посадить газон и даже цветы.
Родители перестали есть и посмотрели на меня.
— Я знаю, как пользоваться пилой и молотком — это будет такой проект.
Мама перевела взгляд с меня на папу.
Он вздохнул и сказал:
— Мы не отвечаем за двор, Джулианна.
— Не отвечаем?
Папа покачал головой и ответил:
— За него отвечает мистер Финнеган.
— А кто такой мистер Финнеган?
— Человек, которому принадлежит этот дом.
Я не поверила своим ушам.
— Что?
Папа прокашлялся и произнес:
— Он землевладелец.
— Ты хочешь сказать, что это не наш дом?
Мама с папой многозначительно переглянулись, но я не поняла, что бы это значило. Наконец папа сказал:
— Я думал, ты об этом знаешь.
— Но... Разве землевладелец не должен сам все чинить? Например, крышу, когда она протекает, или прочищать каминную трубу, когда она засоряется? Этим всегда занимаешься ты, папа. Почему ты это делаешь, если это его обязанности?
— Потому что, — папа вздохнул, — это проще, чем просить владельца о помощи.
— Но если...
— И, — перебил меня папа, — благодаря этому он не повышает арендную плату.
— Но...
Мама взяла меня за руку.
— Милая, прости, если это расстроило тебя. Нам всегда казалось, что ты знаешь.
— А как же двор? Почему дома мы убираемся, а там нет?
Папа нахмурился и ответил:
— Когда мы подписывали договор ренты, он заверил нас, что будет сам чинить забор, приводить в порядок двор и стричь кустарник. Очевидно, это никогда не произойдет. — Он покачал головой. — Ми не можем сами это сделать, новый забор стоит очень дорого. Я не могу вкладывать такие деньги в то, что нам не принадлежит. К тому же это дело принципа.
— Но мы живем здесь, — прошептала я, — и все это выглядит так ужасно.
Папа внимательно посмотрел на меня.
— Джулианна, что случилось?
— Ничего, папочка, — ответила я, но он понял, что эго неправда.
— Милая, — шепотом попросил папа, — расскажи мне.
Я понимала, что будет, если я расскажу, но не рассказать не могла. Он так на меня смотрел. Так что я собралась с силами и сказала:
— Доски все эти годы выбрасывали мои яйца, потому что из-за грязи на нашем дворе они боялись заразиться сальмонеллой.
Папа заявил:
— Но это же глупо!
А вот у мамы перехватило дыхание:
— Что? — воскликнула она. — Пэтси это сказала?
Я опустила глаза.
— Нет, Брайс.
— Но они же, наверное, обсудили это всей семьей! Мальчик же не сам это придумал! — Мама сейчас выглядела так, словно ее вот-вот должны были казнить. Она закрыла лицо руками и сказала: — Я не могу так больше! Роберт, надо что-то делать!
— Трина, ты же знаешь, я делаю все, что в моих силах. Мне жаль, что двор в таком состоянии, мне жаль, что все так сложилось. Я тоже не о такой жизни мечтал, но порой нужно приносить что-то в жертву благому делу.
Мама посмотрела на него и сказала:
— Но это вредит нашей семье. Твоя дочь страдает, потому что мы не можем привести в порядок наш двор.
— Это не наш двор.
— Как ты можешь так говорить? Роберт, очнись! Мы живем здесь двенадцать лет! Если мы хотим когда-нибудь иметь собственный дом, отдать детей в колледж или выполнить другое обещания, которые дали друг другу, мы должны перевести его в государственный пансионат.
Папа вздохнул и прошептал:
— Мы уже много раз это обсуждали, Трина. И ты всегда соглашалась, что для него будет лучше остаться в Гринхэйвене.
Я хотела воскликнуть: «Подождите! О чем вы говорите? О ком вы говорите?» Но разговор принял такой серьезный оборот, что вмешиваться я не решилась. А вскоре они уже так ругались, что вообще забыли о моем существовании.
И вдруг у меня в мозгу что-то щелкнуло. Все встало на свои места. Они говорили о папином брате. Моем дяде. Дэвиде.
Для меня дядя Дэвид был всего лишь именем. Родители рассказывали о нем, но я никогда его не видела. Я знала, что папа навещает его, но не знала когда. Он никогда об этом не говорил.
А еще папа считал, что мы не должны никому рассказывать о дяде Дэвиде, потому что он умственно отсталый.
— Люди могут сделать неправильные выводы, — говорил он мне. — Они ошибочно могут решить, что и с тобой что-то не так. Поверь мне, я знаю.
Так что мы об этом не говорили. Ни дома, ни с друзьями. Дяди Дэвида словно и не существовало.
До сегодняшнего дня. Он вдруг стал таким реальным, и из разговора родителей я поняла, что именно из-за него мы не можем позволить себе собственный дом, именно из-за него у нас нет хорошей машины и модной одежды. Именно из-за него над моими родителями всегда витало какое-то смутное беспокойство.
И зачем я заговорила про двор? Я никогда не видела, чтобы мои родители так ругались. Никогда. Я хотела вскочить и закричать: «Остановитесь! Прекратите! Вы же любите друг друга!» Но я только сидела и тихо плакала.
Внезапно мама прекратила орать и прошептала:
— Мы не должны делать этого при ней!
— Прости, Джулианна, — сказал папа, беря меня за руку. — Не плачь. Ты ни в чем не виновата. Мы решим эту проблему, я обещаю.
Вечером родители по очереди заходили ко мне поговорить. Папа рассказало своем брате, о том, как он любит его, и о том, как обещал родителям всегда заботиться о нем. Мама сказала, как она любит папу за его силу и доброе сердце, а еще она сказала, что нужно уметь ценить то, что имеешь. Я все время плакала, а потом мама поцеловала меня и прошептала, что больше всего она благодарна судьбе за то, что у нее есть я.
Мне было жаль отца. И маму тоже. Но я была очень счастлива, что именно они мои родители.
Утром, пока я ехала в школу на своем ржавом велосипеде, я дала себе обещание, что как только вернусь домой, сразу же займусь двором. Собственный или нет, это был наш дом, я и собиралась сделать жизнь в нем лучше.
Однако одно дело мечтать, а другое — делать. Сначала мне пришлось полчаса рыться в гараже в поисках молотка, коробки с гвоздями, пилы и садовых ножниц. Следующие полчаса ушли на то, чтобы решить, с чего начать. Весь двор зарос кустарником, но как насчет того, что у забора? Выдрать его, или лучше просто подстричь? А что с самим забором? Снести его или починить? Может, стоит убрать его со стороны фасада, а по бокам забить досками?
Чем больше я размышляла, тем безумнее казалась мне моя затея. Зачем стараться? Это ведь не наша собственность. Мистер Финнеган должен сам все починить.
Но потом я вспомнила мамины слова. Какие-то кусты и дыры в заборе не остановят главное мамино богатство! Конечно, нет!
И я принялась за работу.
Через полчаса стало ясно, что подстригать кустарник совсем не так легко, как казалось. Чем дальше в глубь двора я продвигалась, тем толще становились ветки и тем тяжелее было их отрезать. Ломаясь, они издавали противный громкий звук. Было даже смешно. Куда же мне складывать отрезанные ветки?
Когда мама вернулась домой, она попыталась отговорить меня от задуманного, но я не поддалась. Нет-нет-нет! Я уже подстригла два приличных куста, и скоро она убедится, что двор может выглядеть очень даже неплохо.
— Это упорство у тебя не от меня, — сказала мама, а потом принесла мне стакан сока и поцеловала в щеку. Мне вполне достаточно!
К концу первого дня я развела во дворе еще больший хаос. Если вселенная образуется из хаоса, то я была на верном пути. По крайней мере, я пыталась убедить себя в этом вечером, когда, смертельно уставшая, плюхнулась в кровать.
На следующий день я с новым рвением старалась приблизить рождение моей вселенной, и тут услышала глубокий голос:
— А ты всерьез взялась за дело, юная леди.
Передо мной был дедушка Брайса. Я встретила его на улице лишь однажды, но не раз видела в окне гостиной или машины. Для меня он всегда был только темноволосым мужчиной за стеклом. И теперь, когда он стоял у нашего забора, у меня возникло ощущение, словно это герой фильма вышел из телевизора и заговорил со мной.
— Мы виделись пару раз, — снова заговорил пожилой мужчина. — Прости, что мне потребовалось больше года, чтобы познакомиться. Я — Честер Дункан, дедушка Брайса. А ты, конечно же, Джулианна Бейкер.
Он протянул мне руку, я сняла перчатку, и моя рука полностью исчезла в его.
— Приятно с вами познакомиться, мистер Дункан, — сказала я, думая о том, что этот человек гораздо выше, чем мне казалось.
И тут случилась странная вещь. Он надел свои собственные рабочие перчатки, достал из заднего кармана джинсов садовые ножницы и спросил:
— Остальные должны быть той же высоты?
— Да, пожалуй, — пробормотала я. — Такая была идея. Хотя теперь я не знаю. Думаете, лучше выдрать их?
Старик покачал головой и ответил:
— Это австралийский чайный кустарник. Он отлично выглядит стриженным.
И с этими словами он принялся за дело.
Сначала я не знала, как говорить с этим человеком. Было так странно, что он мне помогает, но он это делал так естественно, что чувство неловкости вскоре улетучилось. Чик-чик-чик, он стриг так, словно ему очень нравилось это занятие.
Потом я вспомнила, что Брайс сказал о нашем дворе, и внезапно поняла, почему он здесь.
— Что случилось? — спросил он, передавая мне срезанные ветки. — Я режу слишком низко?