— Н-нет.
— Тогда почему ты так на меня смотришь? Я не хотел тебе мешать. Просто подумал, что тебе может пригодиться помощь.
— Так вот, мне она не нужна. Я и сама справлюсь.
Старик улыбнулся и сказал:
— В этом я не сомневаюсь. — Он снова принялся за куст. — Понимаешь, Джулианна, я прочел о тебе в газете, и я живу напротив уже больше года. Я уже понял, что ты очень самостоятельная.
Какое-то время мы работали молча, но я заметила, что орудую ножницами все яростнее и яростнее. И вскоре я уже не могла этого выносить. Просто больше не могла! Я повернулась к нему и заявила:
— Вы здесь, потому что вам стыдно за яйца, да? Так вот, с нашими яйцами все в порядке! Мы едим их уже почти три года и до сих пор не отравились.
Миссис Стьюби и миссис Хелмс тоже прекрасно себя чувствуют. И если уж вы так боялись их есть, вы должны были сразу сказать мне!
Старик опустил руки, покачал головой и сказал:
— Яйца? Отравились? Джулианна, я понятия не имею, о чем ты говоришь.
Я была так зла, обижена и смущена, что сама себя не узнавала.
— Я говорю о яйцах, которые приносила вам больше двух лет — яйца, которые сносили мои курочки и которые я могла бы продать! Яйца, которые ваша семья просто выбрасывала! — Я кричала на него. Кричала на пожилого человека так, как в жизни ни на кого не кричала.
Его голос прозвучал очень тихо.
— Прости. Я ничего не знаю ни о каких яйцах. Кому ты их давала?
— Брайсу! — У меня перехватило горло, когда я произнесла его имя. — Брайсу.
Мистер Дункан медленно кивнул, сказал: «Понятно» и снова принялся за куст.
— Пожалуй, это все объясняет.
— Что вы имеете в виду?
Он вздохнул.
— Мальчику еще нужно повзрослеть.
Я уставилась на него, не в силах произнести ни слова.
— О, он очень красивый мальчик, в этом нет сомнений, — нахмурившись, проговорил мистер Дункан. Он подрезал еще одну ветку и добавил: — Просто уменьшенная копия своего отца.
Я тряхнула головой.
— Почему вы здесь, мистер Дункан? Если вы считаете, что я сама могу справиться, и история с яйцами тут ни при чем, тогда почему вы это делаете?
— Честно?
Я посмотрела прямо ему в глаза.
Он кивнул, потом ответил:
— Потому что ты напоминаешь мне мою жену.
— Вашу жену?
— Да. — Старик улыбнулся и добавил: — Рене влезла бы с тобой на то дерево. Она бы просидела там всю ночь.
После этих слов мой гнев испарился.
— Правда?
— Чистая правда.
— Она... она умерла?
Старик кивнул.
— Ия ужасно по ней скучаю. — Он отрезал еще одну ветку. — Хорошая женщина — вот все, что нужно для счастья.
Вот уж не думала, что могу подружиться с дедушкой Брайса. Но к обеду я уже столько знала о нем самом и его жене, что мне казалось, будто мы знакомы много лет. К тому же его истории здорово помогали работе. К вечеру весь кустарник был подстрижен, и двор выглядел намного лучше, правда, вид портила гора срезанных веток в центре.
На следующий день он вернулся. Я улыбнулась и сказала:
— Привет, мистер Дункан.
Старик улыбнулся:
— Зови меня Чет, ладно? — Увидев молоток в моих руках, он добавил: — Я так понимаю, сегодня мы приступаем к забору?
Чет показал мне, как устанавливать штакетник, как правильно держать молоток, как рассчитать расстояние между досками и как пользоваться уровнем, чтобы они стояли идеально. Мы потратили на забор несколько дней и все время разговаривали. Но мы говорили не только о его жене. Чет расспрашивал про платан и, кажется, все правильно понял, когда я упомянула, что целое может быть гораздо большим, чем просто суммой своих составных частей.
— С людьми бывает точно так же, — сказал он, — с одной лишь разницей: порой они бывают меньше суммы своих частей.
Это очень заинтересовало меня. На следующий день в школе я наблюдала за ребятами, которых знала с младших классов, и пыталась понять, были ли они больше или меньше суммы своих частей. Чет оказался прав. Очень многие оказались меньше.
И первой в списке была, конечно, Шелли Сталле. Вроде бы все при ней, но под ее прической размером с Эверест довольно пусто. Она притягивает окружающих, как черная дыра, но очень скоро становится ясно, что Шелли дружит с людьми, чтобы их использовать.
Из всех моих одноклассников я не смогла определиться только с Брайсом. До недавнего времени я считала, что он больше — гораздо больше — суммы своих частей. Мне казалось, его окружает какая- то магия.
Только я ошибалась. И вот, наблюдая за ним на математике, я думала только о том, что он выбрасывал мои яйца. Каким надо быть человеком, чтобы так поступать?
Когда Брайс посмотрел на меня и улыбнулся, у меня защемило сердце. Но я разозлилась на себя за это. Как я могу что-то испытывать к нему после того, что он сделал?
Весь день я его избегала, но к последнему уроку у меня внутри уже бушевал настоящий торнадо. Я вскочила на велосипед и полетела домой с бешеной скоростью. Педаль сильно щелкала и заедала, а велосипед жутко скрипел, угрожая вот-вот развалиться на свои ржавые части.
Когда я въехала на наш двор, торнадо только усилился. И я решила пустить эту энергию на покраску. Я открыла банку с краской «Белый Навахо», которую дал мне папа, и принялась яростно махать кистью.
Через десять минут пришел Чет.
— Боже, — засмеялся он, — да из тебя энергия сегодня просто хлещет!
— Нет, — ответила я, отбрасывая упавшую на лоб прядь волос, — просто я очень зла.
Чет держал в руках собственную кисть и пустую кофейную банку.
— Ух-ты. И на кого?
— На себя!
— А, это серьезно. Ты плохо написала контрольную?
— Нет! Я... — Я повернулась к нему и спросила: — Как вы влюбились в свою жену?
Он налил немного «Белого Навахо» в свою банку и улыбнулся.
— А-а, — вырвалось у него. — Проблемы с мальчиками.
— Нет у меня проблем с мальчиками!
Чет колебался, но спорить не стал. Вместо этого он произнес:
— Я полюбил жену по ошибке.
— По ошибке? Как это?
— Я не должен был этого делать. К тому времени я уже был помолвлен с другой девушкой и не собирался влюбляться. Но, к счастью для меня, я вовремя понял, насколько был слеп.
— Слеп?
— Да. Моя невеста была очень красивой. У нее были удивительные карие глаза и кожа как у ангела. И какое-то время я не замечал ничего, кроме ее красоты. Но потом... скажем так, она не стоила и мизинца Рене. — Чет макнул кисть в краску и провел белую полосу на штакетнике. — Теперь многое кажется таким, очевидным, понятным, а тогда... Жаль, что большинство людей и не пытаются понять себя и других, а потом становится слишком поздно.
Какое-то время мы молчали, но я видела, что Чет размышляет. И по тому, как хмурились его брови, было ясно, что мои проблемы тут ни при чем.
— Я... простите, что я заговорила о вашей жене, — сказала я.
— Не извиняйся, все в порядке. — Он как-то грустно улыбнулся. — К тому же я думал не о Рене. Я думал о другом человеке. О том, кто никогда не мог заглянуть в душу близкому человеку. И, честно говоря, я и не хотел бы, чтобы она это сделала.
О ком он говорит? Я хочу знать! Но спросить я не решилась, и мы продолжали молча красить забор. Наконец Чет повернулся ко мне и сказал:
— Забудь о его глазах, улыбке и копне волос — пойми, какой он на самом деле.
Он сказал это так, что у меня мурашки по спине побежали. Неужели он знает? Мне вдруг показалось, что он пытается защитить меня. Он имеет в виду, что его внук того не стоит?
К ужину я все еще чувствовала себя не в своей тарелке, но хоть торнадо утих. Папа сегодня работает допоздна, и поскольку мальчики гостили у своих друзей, мы с мамой были вдвоем. Мама сказала, что они с папой обсудили затеянную мной уборку дома, и их обоих очень удивляет, что Чет приходит помогать мне. Они подумали, может, надо как-то заплатить ему за помощь?
Я сказала маме, что, по-моему, Чета это обидит, но на следующий день она все равно пошла и обидела его.
Чет ответил:
— Нет, миссис Бейкер. Мне очень приятно помогать вашей дочери. — И больше он ничего не хотел слышать об оплате.
Рабочая неделя подошла к концу, но выяснилось, что папа будет работать и в субботу. Поэтому мы с Четом весь день подготавливали землю к посеву газонной травы.
Именно в тот день Чет спросил:
— Вы ведь не собираетесь переезжать?
— Переезжать? Почему вы спрашиваете?
— Моя дочь предположила это вчера за ужином. Она думает, что вы приводите все в порядок, потому что собираетесь продать дом.
Конечно за работой мы с Четом говорили о разных вещах, но если бы он не спросил меня о переезде, я бы, наверное, не рассказала ему о мистере Финнегане, или дяде Дэвиде, или о том, почему наш двор в таком состоянии. Но он спросил, и я все ему рассказала. И мне стало легче. Я словно дунула на одуванчик и теперь наблюдала, как крошечные парашютики улетают прочь от меня. Я гордилась своими родителями, а глядя теперь на наш двор, я гордилась и собой. Мне не терпелось продолжать. Я могла бы даже покрасить дом! Я смогу. Смогу.
Чет выслушал всю историю и ничего не сказал. Мама принесла нам бутерброды, мы съели их, сидя на крыльце, в полном молчании. Но потом Чет вдруг кивнул на свой дом и произнес:
— Не знаю, почему он не вышел поздороваться.
— Кто? — спросила я, проследив за его взглядом. Штора в окне Брайса резко опустилась и я, не удержавшись, выпалила: — Брайс?
— Я уже в третий раз замечаю, что он наблюдает за нами.
— Правда? — Мое сердце забилось, словно птица, пытающаяся выбраться из клетки.
Чет нахмурился и сказал:
— Давай заканчивать и сеять, хорошо? Семенам нужно тепло дня, чтобы поскорее прорасти.
Но работа не отвлекала меня от навязчивой мысли: я все время думала об окне Брайса. Неужели он наблюдал? Весь оставшийся день я поглядывала на его окно. Видимо, Чет это заметил, потому что когда мы закончили и поздравили друг друга с отлично проделанной работой, он сказал:
— Сейчас он, может, и ведет себя как трус, но я верю в парня.
Трус? Ну что я могла на это ответить? Я просто стояла с пакетом от семян в одной руке и лейкой — в другой.
Чет долго махал мне, возвращаясь домой.
А через несколько минут я увидела Брайса. Вот уж не ожидала. Я-то думала, что он сидит дома и наблюдает, а он, значит, где-то гулял? Какая же я дура!
Я отвернулась и принялась поливать двор. Как же я злилась на себя! Надо же быть такой идиоткой! И тут я услышала знакомый голос:
— Двор выглядит здорово, Джули. Отличная работа.
Брайс стоял прямо у нашего забора. И внезапно я перестала злиться на себя. Теперь я злилась на него. Стоит здесь, словно какой-то начальник, да еще говорит мне: «Отличная работа»? Да он вообще не должен заговаривать со мной после того, что сделал.
Я уже собиралась все это ему высказать, но Брайс опередил меня:
— Прости меня за то, что я сделал, Джули. Это было... неправильно.
Я посмотрела на него — в эти ослепительные голубые глаза. И я старалась сделать то, о чем говорил Чет, — пыталась смотреть глубже. Какой он? О чем думает? Действительно ли ему жаль? Или это все показное?
Ничего-то я не увидела — я словно смотрела на солнце, так что мне пришлось отвернуться.
Не помню, о чем мы потом говорили, помню только, что он был очень мил со мной, и я улыбалась. Когда Брайс ушел, я закончила поливать двор и вернулась в дом.
Весь вечер я никак не могла разобраться в себе — расстроена я или обеспокоена? Даже не могла точно определить, что именно меня тревожит. Конечно, все дело в Брайсе, но почему я злюсь на него? Ведь он был таким... подлецом. Или почему я не радуюсь? Почему я просто не чувствую себя счастливой? Он ведь подошел к нашему дому. Стоял у нашего забора. Говорил что-то приятное. Мы смеялись.
Но я не злилась и не испытывала радости. Я лежала в кровати, пытаясь читать, и вдруг осознала, что беспокойство берет надо мной верх. Я чувствовала себя так, словно за мной кто-то наблюдает. Я так испугалась, что проверила окна, шкаф и заглянула под кровать, но страх не прошел.
Только к полуночи я поняла, в чем дело.
Во мне. Я сама наблюдаю за собой.
Висят и воняют прямо над моей головой
В воскресенье я проснулся с ощущением, что у меня грипп. Будто мне приснился один из тех страшных, необъяснимых снов, после которых просыпаешься в холодном поту.
Но у этих страшных снов есть одна особенность — как только ты просыпаешься, они исчезают. Их можно отогнать. Постараться вообще забыть о них.
Я вылез из постели очень рано, потому что вчера вечером ничего не ел и теперь был жутко голоден. Но когда я, на цыпочках пробираясь на кухню, заглянул в гостиную, я увидел, что там на диване спит папа.
Это было плохо. Это означало, что они так и не помирились, и теперь я чувствовал себя чужаком в собственном доме.
Папа повернулся, издал похожий на рев звук, потом натянул повыше плед и пробормотал в подушку какие-то ругательства.
Я прошел на кухню и насыпал себе полную тарелку кукурузных хлопьев. Я уже собирался налить в них молока, когда на кухню, пританцовывая, вошла мама и отодвинула от меня тарелку.
— Тебе придется подождать, молодой человек, — сказала она. — Эта семья будет есть воскресный завтрак в полном составе.
— Но я жутко голоден!
— Как и все мы. А теперь иди! Я сделаю оладьи, а ты пока прими душ. Иди!
Будто душ может утолить голод.
Я пошел в ванную, по пути заметив, что в гостиной пусто. Плед лежал сложенный у боковинки, а подушки не было... ощущение было такое, будто мне все померещилось.
За завтраком папа совсем не выглядел как человек, проведший ночь на диване. Ни мешков под глазами, ни щетины на лице. На нем были теннисные шорты и рубашка-поло, волосы уложены так, словно он собрался на работу. Лично мне рубашка показалась немного девчачьей, но мама заметила:
— Отлично выглядишь, Рик.
Папа только подозрительно посмотрел на нее.
В этот момент вошел дедушка.
— Пэтси, запах чудесный! Доброе утро, Рик. Привет, Брайс, — он подмигнул мне и положил на колени салфетку.
— Ли-нет-тта! — крикнула мама. — За-автрак!
Моя сестра появилась в мини-юбке и туфлях на платформе, а макияж, и правда, делал ее похожей на енота. Мама вздрогнула, но потом вздохнула и сказала:
— Доброе утро, милая. Ты... я думала, ты сегодня идешь в церковь с друзьями.
— Иду. — Линетта состроила гримасу и села за стол.
Мама поставила на стол оладьи, яйца и печенье. Папа какое-то время сидел, не двигаясь, но потом взял салфетку и заткнул ее за воротник.
— Ну, — тоже усаживаясь за стол, сказала мама, — я нашла решение нашей проблемы.
— Начинается, — пробормотал папа, но мама так посмотрела на него, что он замолчал.
— Мы... — продолжила мама, накладывая себе оладьев, — пригласим Бейкеров на ужин.
— Что? — вырвалось у папы.
— Всех? — поинтересовалась Линетта.
— Ты серьезно? — спросил я.
И только дедушка, беря яйцо, сказал:
— Отличная идея, Пэтси.
— Спасибо, папа, — улыбнулась мама, а затем обратилась ко мне и Линетте: — Конечно, я серьезно, и если Джули и мальчики захотят прийти, они тоже приглашены.
Сестра начала свой обычный ритуал.
— Ты понимаешь, что говоришь?
Мама положила салфетку себе на колени.
— Жаль, что я не сделала этого раньше.
Линетта повернулась ко мне со словами:
— Она приглашает на ужин всю эту сумасшедшую семейку — вот уж не думала, что доживу до такого!
Папа покачал головой.
— Пэтси, ради чего все это? Да, вчера я наговорил глупостей. Это что, следующая ступень моего наказания?
— Это то, что мы должны были сделать много лет назад.
— Пэтси, пожалуйста. Я знаю, ты расстроилась из-за того, что узнала вчера, но этот ужин ничего не изменит!
Мама полила оладьи сиропом, закрыла крышку и внимательно посмотрела на моего отца.
— Мы приглашаем Бейкеров на ужин.
Менять свое решение она явно не собиралась.
Папа помолчал и наконец сказал:
— Как хочешь, Пэтси. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал. — Он откусил кусочек печенья и пробормотал: — Надеюсь, барбекю?
— Нет, Рик. Обычный ужин за столом. Какой мы устраиваем, когда приходят твои клиенты.
Папа перестал жевать.
— Ты хочешь, чтобы они оделись в вечерние костюмы?
Мама посмотрела на него.
— Я хочу, чтобы ты вел себя как джентльмен, которым я всегда тебя считала.
Папа вернулся к своему печенью. Это, определенно, было лучше, чем спорить с мамой.
Линетта съела яйцо и пару оладьев. И по тому, как она чавкала и причмокивала, было понятно, что уж она-то точно в хорошем настроении.
Дедушка ел очень тихо, и о чем он думал, я понять не мог. Он сейчас больше походил на кусок гранита, чем на человека. А что касается меня, я пришел к мысли, что этот ужин может стать не просто кошмаром, а серьезной проблемой. Тухлые яйца вернулись из могилы. И теперь висят и воняют прямо над моей головой.
Конечно, дедушка знает, но больше-то никто. А что, если это всплывет за ужином? Да меня просто убьют.
Чуть позже, когда я чистил зубы, я пришел к выводу, что Джули обязательно должна быть на этом ужине. Если она придет, никто не решится заговорить о яйцах. Или нужно каким-то образом сорвать ужин. Да, я могу сделать так, чтобы он не состоялся, — я замер и посмотрел на себя в зеркало. Какой же я эгоист!
Я вытер лицо и пошел искать маму.
— Что случилось, милый? — спросила она, укладывая волосы. — Ты чем-то встревожен?
Я убедился, что ни папы, ни Линетты поблизости нет, и прошептал:
— Обещаешь хранить секрет?
Мама улыбнулась.
— Ну, я даже не знаю.
Я ждал.
— Может, — начала она, но потом взглянула на меня, — а-а, так это серьезно. Милый, что случилось?
Я уже много лет ни в чем вот так не признавался маме. Мне казалось, что в этом больше нет надобности — я научился сам решать свои проблемы. По крайней мере, так я думал. До сегодняшнего дня.
Мама взяла меня за руку и попросила:
— Брайс, расскажи мне, что случилось?
Я присел на стул, вздохнул и начал:
— Это насчет яиц Джули.
— Насчет ее... яиц?
— Да. Помнишь ту историю с сальмонеллой?
— Это было давно, но, да, помню...
— Только ты не знаешь, что Джули принесла яйца не один раз. Она приносила их каждую неделю...
— Да? Почему я об этом не знала?
— Ну, я боялся, что папа разозлится на меня зато, что я сразу не отказался от них, и тогда я начал их перехватывать. Я ждал Джули, открывал дверь до того, как она позвонит, а потом выбрасывал яйца, пока никто их не увидел.
— О, Брайс!
— Но я думал, эти куры перестанут нестись! Не могло же это длиться вечно?
— Насколько я понимаю, это прекратилось?
— Да. На прошлой неделе. Потому что Джули увидела, как я их выбрасываю.
— О, дорогой! И что ты ей сказал?
Я опустил глаза и пробормотал:
— Я сказал ей, что мы боимся заболеть сальмонеллой, потому что у них на дворе такая грязь. Она убежала в слезах, а на следующий день принялась приводить двор в порядок.
Минуту мама молчала, а потом сказала очень мягко:
— Спасибо за честность, Брайс. Это многое объясняет. — Мама покачала головой и добавила: — Что же они теперь о нас думают? Теперь я не сомневаюсь, что ужин надо обязательно устраивать.
Я прошептал:
— Ты обещаешь никому об этом не рассказывать? То есть дедушке рассказала Джули, так что он знает, но мне бы не хотелось, чтобы и папе все стало известно.
Мама долго смотрела на меня, а затем ответила:
— Надеюсь, это был хороший урок для тебя?
— Да, мам.
— Тогда ладно.
Я вздохнул с облегчением.
— Спасибо.
— Я знаешь, Брайс, я очень рада, что ты мне все рассказал. — Мама поцеловала меня в щеку и улыбнулась. — Мне казалось, ты обещал сегодня заняться газоном?
— Точно, — согласился я.
В тот же вечер мама объявила, что Бейкеры придут в пятницу в шесть часов, и что в меню у нас вареные креветки, ризотто с крабами и свежие овощи на пару. А еще она сказала, что никому из нас этого ужина не избежать. Папа пробормотал, что если уж она так горит желанием устроить этот ужин, то пусть это будет барбекю, ведь в таком случае ему хотя бы будет, чем заняться. Мама чуть не испепелила его взглядом, и папа замолчал.
Итак они придут. И поэтому встречаться в школе с Джули стало еще тяжелее. Но не потому что она постоянно махала мне, хихикала или подмигивала. Совсем наоборот, она снова начала избегать меня.
Джули здоровалась, если мы случайно сталкивались, но вместо того чтобы оказываться в шаге позади меня каждый раз, когда я оборачивался, она исчезала. Такое ощущение, что она пользовалась только служебными выходами и всегда выбирала обходной маршрут из школы. Она пряталась.
Я поймал себя на том, что ищу ее. Учитель что-то говорил, и все смотрели на него, но не я. Мои глаза искали Джули. Было так странно. Минуту назад я слушал учителя, а в следующую минуту я уже забывал о его существовании и смотрел только на Джули.
Я понял это только в среду на математике. Джули наклонила голову и откинула волосы так, что стала похожа на ту фотографию в газете. Не совсем, конечно, — там был другой угол, и ветер сейчас не развевал ее волосы — но было похоже. Очень похоже.
Сделав это наблюдение, я испугался. И мне стало интересно — о чем она думает? Неужели ее интересуют квадратные корни?
Дарла Тресслер заметила, куда я смотрю, и одарила меня глупейшей в мире улыбкой. Если я немедленно что-нибудь не сделаю, слух распространится со скоростью лесного пожара, так что я наклонился к Дарле и прошептал:
— У нее пчела в волосах, дура.
Голова Дарлы завертелась в поисках пчелы, а я весь день старался контролировать себя. Меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то, вроде Дарлы Тресслер, распускал обо мне слухи.
Вечером, усевшись за домашнюю работу, я вытащил газету из ящика письменного стола только для того, чтобы убедиться, что я был не прав. Перелистывая страницы, я говорил себе, что это все мое воображение, что она совсем не похожа...
Но она была похожа. Девочка на уроке математики, сидящая в двух рядах от меня, была героиней новостей.
В комнату влетела Линетта.
— Мне нужна твоя точилка, — заявила она.
Я поспешно сунул газету в тетрадь и сказал:
— Тебя стучать не учили?
Но она увидела выглядывавшую из тетради газету, и мне пришлось облокотиться на стол.
— Что ты там прячешь, братик?
— Ничего, и прекрати называть меня так! И больше не вламывайся в мою комнату!
— Дай мне точилку, и я исчезну, — протягивая руку, попросила Линетта.
Я открыл ящик, протянул ей точилку, и она действительно ушла.
Но через две секунды меня позвала мама, и я забыл, что газета осталась вложенной в мою тетрадь.
До первого урока на следующее утро. Черт! Что мне теперь делать? Я не могу встать и выбросить ее — Гэррет сидит рядом. Да и Дарла Тресслер здесь, а она внимательно следит, не вернется ли вчерашняя пчела. Если у нее появятся подозрения — все пропало.
Тут Гэррет потянулся к моей тетради, чтобы вырвать себе лист, как он делает по двадцать раз в день, только на этот раз я неправильно понял его намерения. Я резко ударил по тетради рукой.
— Приятель! — воскликнул Гэррет. — Что с тобой такое?
— Прости, — ответил я, соображая, что ему нужен тетрадный, а не газетный лист.
— Приятель, — повторил Гэррет, — ты в последнее время какой-то нервный. Тебе этого никто не говорил? — Он вырвал страницу и, конечно, заметил вложенную газету. Гэррет посмотрел на меня, и прежде чем я успел помешать ему, вытащил ее.
Я дернулся и выхватил газету у него из рук, но было слишком поздно. Он увидел фотографию.
Не дав ему вымолвить ни слова, я наклонился к нему и сказал:
— Помалкивай, слышишь? Это не то, о чем ты подумал.
— Да, ладно, успокойся. Ничего я не подумал...
Но несомненно, картина начинала складываться
у него в голове. Гэррет ухмыльнулся и сказал:
— Уверен, у тебя есть веская причина, чтобы носить с собой фотографию Джули Бейкер.
То, как он это сказал, напугало меня. Словно Гэррет воображал, как поджарит меня перед всем классом.
Я снова наклонился к нему и повторил:
— Ни слова.
Учитель пригрозил выгнать нас из класса, если мы не замолчим, но это не помешало Гэррету глупо улыбаться мне и бросать косые взгляды на мою тетрадь. После урока Дарла старалась вести себя как обычно, но было видно, что ее радар направлен в нашу сторону. Она весь день тенью следовала за мной, поэтому у меня не было возможности объяснить все Гэррету.
Да и что я ему скажу? Что газета оказалась в моей тетради, потому что я прятал ее от сестры? Это только подольет масло в огонь.
Кроме того, я не хотел опять погружаться в пучину лжи. Я действительно хотел поговорить с Гэрретом. Он ведь мой друг, а у меня на душе за последние пару месяцев много чего накопилось. Я думал, разговор с ним поможет мне как-то успокоиться. Перестать думать обо всем этом. У Гэррета это отлично получалось.
К счастью, на следующем уроке мы пошли в библиотеку, чтобы подготовить сообщение о каком-нибудь историческом персонаже. Дарла и Джули тоже там были, но мне удалось затащить Гэррета в самый дальний угол библиотеки, так что они нас не заметили. И через минуту я уже рассказывал Гэррету о курицах.
Он покачал головой и сказал:
— О чем ты говоришь?
— Помнишь, как мы наблюдали за ними через забор?
— В шестом классе?
— Да. Помнишь, ты еще рассказывал мне, как определить, кто из них петух?
Гэррет состроил гримасу.
— Нет, только не это...
— Ты ни черта не знаешь о курах. Моя жизнь была в твоих руках, и ты ее загубил.
В общем, я рассказал ему об отце, яйцах, сальмонелле и том, как выбрасывал эти яйца почти два года.
Гэррет только пожал плечами и заметил:
— В этом есть смысл.
— Ты не понимаешь, она застала меня!
— Кто?
— Джули!
— Ух ты!
Я пересказал ему свои слова и рассказал, как Джули сразу начала битву за свой двор.
— И что? В том, что у нее такая помойка, твоей вины нет.
— Но потом я узнал, что этот дом им не принадлежит. Что они очень бедные, потому что отец тратит все деньги на содержание своего умственно отсталого брата.
Гэррет глупо ухмыльнулся и констатировал:
— Умственно отсталого? Это многое объясняет, верно?
Я не верил своим ушам.
— Что?
— Ну, — пояснил он, по-прежнему ухмыляясь, — насчет Джули.
У меня заколотилось сердце, а руки сжались в кулаки. Мне впервые за очень долгое время захотелось кого-то ударить.
Но мы были в библиотеке. А кроме того, я понимал, что если ударю его сейчас, он всему классу расскажет, что я влюбился в Джули Бейкер. А я не влюбился в Джули Бейкер!
Так что я заставил себя улыбнуться и сказал:
— Это точно.
А потом под каким-то предлогом постарался отодвинуться подальше от Гэррета.
После уроков Гэррет позвал меня к себе, но у меня не было ни малейшего желания идти. Я все еще хотел ударить его.
Я изо всех сил старался успокоиться, но в душе все равно продолжал жутко злиться на этого парня. Он перегнул палку. Здорово перегнул.
А потом я понял, что на одной стороне с ним — против меня — был и мой отец. И осознавать это было почти невыносимо.
Визит
Воскресным утром в нашем доме всегда очень тихо. Папа позволяет себе поспать. Мама позволяет себе не готовить завтрак. А если братья допоздна играли со своей группой, то об их существовании мы не вспоминаем до полудня.
Обычно, пока все спят, я на цыпочках пробираюсь собирать яйца, потом беру с собой в комнату большую тарелку кукурузных хлопьев, чтобы поесть в постели и почитать.
Но в то воскресенье — после целой ночи попыток разобраться в своих чувствах — мне была нужна физическая активность. Чтобы стряхнуть оцепенение.
Лучше всего мне бы сейчас помог мой платан, но теперь его не было, и мне оставалось только поливать лужайку и стараться думать о чем-нибудь приятном. Я открутила вентиль и наблюдала, как вода капля за каплей падает на черную землю. Я так увлеклась заботами о будущем газоне, что не заметила, как подошел папа. Его волосы были еще влажные после душа, а в руках он держал бумажный пакет.
— Пап! Прости, что разбудила.
— Ты меня не разбудила, милая. Я уже давно встал.
— Ты же не собираешься на работу, верно?
— Нет, я... — Какое-то время папа смотрел на меня, а потом сказал: — Я еду к дяде Дэвиду.
— Дяде Дэвиду?
Папа направился к своему грузовику:
— Да. Я... я вернусь к полудню.
— Но, папа, почему сегодня? Сегодня же воскресенье.
— Знаю, дорогая, но сегодня особенное воскресенье.
Я перекрыла воду.
— Почему?
— Сегодня его сороковой день рождения. Я хочу навестить его и подарить подарок, — ответил папа, указывая на бумажный пакет. — Не волнуйся. Я привезу что-нибудь вкусненькое на ланч, хорошо?
— Я поеду с тобой, — заявила я, отбрасывая шланг. Я еще толком не оделась — на мне были только спортивный костюм и кроссовки, даже без носков, но это не имело значения. Я все равно поеду.