А.С. Пушкин. Худ. О. Кипренский. 1827 г.
Холера постепенно пошла на убыль, и в августе эпидемия в Петербурге прекратилась. В дальнейшем она вспыхивала в столице в 1848 и 1854 годах, но уже не вызывала такой паники и смуты. Все эти эпидемии приходились на военное время, и армия также была охвачена холерой, но это не нарушало порядок, дисциплину и не влияло на ее боевые качества. Большинство заболевших выздоравливало. Например, в Л.‑гв. Финляндском полку, который выступил в Польский поход двумя батальонами в количестве 2 296 человек, в течение 1831 года умер от холеры 71 человек. Согласно полковым документам, в июне заболели 146 человека умерли 8, в июле заболели 205, умерли 7, в августе заболели 242, умерли 5 и так далее. В Л.‑гв. Конном полку, который в походе насчитывал около 700 человек, за время войны умерло «от обыкновенных болезней» 33 человека, от холеры – 17, «скоропостижно» – 3 человека.
Вскоре после беспорядков на Сенной площади зрелый, возмужавший, мудрый Пушкин, патриот и монархист, отмечая решительность и бесстрашие императора, переживая за спокойствие и порядок в России, писал: «Кажется, всё усмирено, а если нет еще, то всё усмирится присутствием государя. Однако же сие решительное средство, как последнее, не должно быть всуе употребляемо. Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнение площади, – и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Царю не должно сближаться лично с народом. Чернь перестанет скоро бояться таинственной власти и начнет тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать появления его как необходимого обряда. Доныне государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтиться в толпе голос для возражений. Такие разговоры неприличны, а прения площадные превратятся тотчас в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12 000 верст в ширину; государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж».[26]
Вскоре после усмирения бунта военные поселения были преобразованы в округа пахотных солдат. Жители этих округов не привлекались поголовно на военную службу, а отбывали рекрутскую повинность на общем основании. При этом они оставались всецело в ведении военного начальства. Так закончилась история военных поселений в том виде, в каком они потрясли и ужаснули Николая Павловича еще в бытность его великим князем.
И.Ф. Паскевич. Худ. Д. Доу. 1820‑е гг.
13 июня в Польшу прибыл новый главнокомандующий, фельдмаршал Иван Федорович Паскевич. Под его началом русская армия, усиленная свежими войсками, нанесла полякам ряд ударов, провела успешный маневр, осадила Варшаву, и после двухдневного штурма, 26 августа, в годовщину Бородинского сражения, город был взят.
После капитуляции польская армия, которая была отпущена с оружием и с почетом, вероломно нарушила договоренность и продолжила военные действия. Этим поляки окончательно потеряли доверие в глазах русского императора. После их полного разгрома была отменена польская конституция, и Царство Польское обращено в русское генерал‑губернаторство. Во главе его был поставлен фельдмаршал Паскевич, получивший за свою победу титул князя Варшавского. В марте нового 1832 года Петербург встречал вернувшуюся из Польского похода гвардию, увенчанную победными лаврами.
Рядовой Л.‑гв. Уланского полка. Литогр. Л. Белоусова. Кон. 1820‑х – нач. 1830‑х гг.
Патриотический подъем в русском обществе, вызванный этой войной, мог сравниться с временами 1812 года, когда поляки в составе армии Наполеона участвовали в нападении на Россию, и 1612 года, когда К. Минин и Д. Пожарский освобождали нашу страну от польских захватчиков.
На известие о варшавской победе А.С. Пушкин откликнулся стихотворением «Бородинская годовщина», где были слова:
Сбылось, и в день Бородина
Вновь вторглись наши знамена
В проломы падшей вновь Варшавы,
И Польша, как бегущий полк,
Бросает в прах свой стяг кровавый,
И бунт раздавленный умолк.[27]
Знаменитый герой Отечественной войны, легендарный поэт‑партизан, генерал‑майор Денис Васильевич Давыдов с началом Польской кампании вернулся из отставки на службу и, командуя кавалерийскими соединениями, одержал ряд новых лихих побед. Позже он писал об этом в третьем лице: «Тяжкий для России 1831 год, близкий родственник 1812‑му, снова вызывает Давыдова на поле брани. И какое русское сердце, чистое от заразы общемирного гражданства, не забилось сильнее при первом известии о восстании Польши?»[28]
Атака лейб‑гусар под Варшавой. Худ. Б. Виллевальде. 1857 г.
Д.В. Давыдов. Худ. Д. Доу. 1820‑е. гг.
Многие молодые дворяне с началом войны устремились в военную службу и мечтали попасть в действующую армию. Преображенский офицер Г.П. Самсонов так вспоминал свой юношеский энтузиазм: «Учение мое шло успешно до 6‑го класса, но в этом последнем классе пансиона резко изменилось. Виноваты, как это ни странно, были поляки. По объявлении войны с ними у всей молодежи закипел воинственный дух. Мне было 16 лет, и, конечно, этот вихрь захватил и меня в ущерб учению. Проведший детство в деревне при хороших условиях, я был здоровый, крепко сложенный юноша и к тому же с 7‑ми лет привык сидеть на лошади. Эти данные поселили во мне уверенность, что трудности похода я перенесу легко и на поле брани с честью поддержу свое имя. Энтузиазм мой поддерживался еще более сознанием, что оба мои брата готовятся со своими частями к выступлению на театр военных действий».[29]
М.Ю. Лермонтов в это время написал стихотворение «Поле Бородина», хорошо известное в более позднем варианте под названием «Бородино». Через несколько лет в романе «Княгиня Лиговская» его любимое детище Григорий Александрович Печорин отличается в боях и получает офицерский чин при усмирении мятежной Польши. Знаменитый «Герой нашего времени» – это второй роман о Печорине, а в первом, неоконченном, романе «Княгиня Лиговская» более ранний образ Печорина несколько отличается от того, который стал классическим. В описании его внешности явно угадывается сам Лермонтов, а биография Печорина до кавказской ссылки – это биография Лермонтова, приукрашенная военными эпизодами. Сам автор по молодости не принимал участия в Польской кампании, но своего героя он делает на несколько лет старше, чтобы отправить его на войну: «До девятнадцатилетнего возраста Печорин жил в Москве. С детских лет он таскался из одного пансиона в другой и, наконец, увенчал свои странствования вступлением в университет…
М.Н. Загоскин. Литография 1830‑х гг.
Между тем в университете шел экзамен. Жорж туда не явился; разумеется, он не получил аттестата…
В комитете дядюшек и тетушек было положено, что его надобно отправить в Петербург и отдать в Юнкерскую школу; другого спасения они не видели – там, говорили они, его пришколят и выучат дисциплине.
В это время открылась Польская кампания, вся молодежь спешила определяться в полки; вступать в школу было для Жоржа невыгодно, потому что юнкера второго класса не должны были идти в поход. Он почти на коленях выпросил у матери позволение вступить в Н… гусарский полк, стоявший недалеко от Москвы…
М.И. Глинка. Неизв. худ. 1837 г.
Печорин в продолжение кампании отличался, как отличается всякий русский офицер, дрался храбро, как всякий русский солдат, любезничал с многими паннами, но минуты последнего расставания и милый образ Верочки постоянно тревожили его воображение…
После взятия Варшавы он был переведен в гвардию, мать его с сестрою переехали жить в Петербург».[30]
Роман Михаила Николаевича Загоскина «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году», написанный еще в 1829‑м, приобрел особую популярность во время Польской кампании и стал тогда основой для театральной постановки в Москве, затем многократно переиздавался, только при Николае I выдержал он 8 изданий. В 1831 году писатель создает новый, такой же популярный и такой же патриотический роман «Рославлев, или Русские в 1812 году».
Композитор Михаил Иванович Глинка давно уже вынашивал планы создания русской национальной оперы. По совету поэта В.А. Жуковского он обратился к теме противостояния России и Польши. В 1836 году в Петербурге состоялась премьера оперы Глинки «Жизнь за царя», посвященной событиям начала XVII века, огромному патриотическому подъему русского народа под руководством Минина и Пожарского, освобождению от польской оккупации и воцарению первого из династии Романовых – царя Михаила Федоровича. Центральный персонаж Иван Сусанин совершает подвиг самопожертвования, вызвавшись быть проводником для отряда напавших на Русь поляков, заводит их в лесные дебри, откуда нет выхода, и гибнет от рук разъяренных захватчиков. На сцене гордые польские паны хвастливо обещали покончить с «холопской Москвою», а в зале сидели недавние победители поляков с наградами за кампанию 1831 года.
Знаменосец, сигналист и барабанщик Л.‑гв. Финляндского полка. Литография Л. Белоусова. Ок. 1828–1833 гг.
Следующие пушкинские строки словно подводят итог первых лет николаевского царствования, ставших периодом серьезных испытаний для государя, гвардии, армии и народа. Во главе с сильным и решительным монархом Россия выдержала восстание декабристов, персидскую и турецкую кампании, европейские революции, антирусскую истерию и бешеный поток клеветы со стороны западных стран, холерные бунты и тяжелый Польский поход, и вышла победителем:
Ваш бурный шум и хриплый крик
Смутили ль русского владыку?
Скажите, кто главой поник?
Кому венец, мечу иль крику?
Сильна ли Русь? Война и мор,
И бунт, и внешних бурь напор
Ее, беснуясь, потрясали –
Смотрите ж, все стоит она!
А вкруг нее волненья пали
И Польши участь решена…[31]
Глава 4
«По команде верховного вождя своего»
Он наш русский царь в полном и лучшем значении этого слова. Он был самым национальным из наших монархов, занимавших до него престол Петра Великого.
М.М. Бородкин. Венчанный рыцарь и его тернистый путь
Как справедливо отмечает историк Л.В. Выскочков, «несомненно, Николай I во многом соответствовал тому ожидаемому облику русского государя, который сложился в народном восприятии».[32]Действительно, это был истинно русский человек по характеру, по широте души, по преданности православной вере, любви к Отечеству и русскому народу. Он самоотверженно служил России и считал себя ответственным перед Богом за ее судьбу. Этой службе была подчинена вся его жизнь. Злопыхатели могут указать на значительный процент немецкой крови в его жилах и развить на этой основе целый миф о том, что русские неспособны сами управлять собой и ими всегда правят иностранцы. На самом деле немецкая «примесь» в крови царей и королей – явление, характерное для всех основных европейских монархий, и никого не смущает. В Англии целых два века – XVIII и XIX – царствовала немецкая Ганноверская династия, первые представители которой даже не знали английского языка. Династические браки породнили все правящие дома Европы, но это не мешало каждому государю править в интересах своей страны. Принцессы многочисленных германских государств были желанными невестами для сыновей всех правителей. Традиционным «упреком» Русскому императорскому дому является еще и то, что начиная с Петра III все Романовы наследовали фамилию русских царей по женской линии, а по мужской имели предками Голштейн‑Готторпскую династию. Но и это не ставит Россию ниже других монархий. Австрийская династия Габсбургов тоже унаследовала свою фамилию по женской линии, когда пресеклась мужская.
Третий сын императора Павла Петровича и императрицы Марии Федоровны, Николай, родился по старому стилю 25 июня 1796 года. Царственная бабка Екатерина II, обрадованная появлением на свет внука, писала: «Сегодня в три часа утра мамаша родила громадного мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он в аршин без двух вершков. А руки немного поменьше моих. В жизнь свою в первый раз я вижу такого рыцаря… Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом…
Я стала бабушкой третьего внука, который по необыкновенной силе своей предназначен, кажется, также царствовать, хотя у него и есть два старшие брата».[33]
Слова Екатерины оказались пророческими.
Императрица‑мать Мария Федоровна старалась хотя бы младших сыновей, Николая и Михаила, уберечь от излишнего увлечения военным делом. До 1813 года они ходили в гражданской одежде. Во время Отечественной войны 1812 года оба рвались в действующую армию, сражаться с захватчиками, но не получили разрешения.
Воспитателем великих князей Николая и Михаила с 1800 года был генерал М.И. Ламздорф. Выбор оказался неудачным. Человек неинтересный, жестокий, мелочно‑придирчивый, помешанный на строгих наказаниях, Ламздорф не смог привить им интереса к наукам. Впоследствии сам Николай Павлович признавался в своей недостаточной образованности, говоря по тому или иному поводу: «Я этого не знаю, да и откуда мне знать с моим убогим образованием? В 18 лет я поступил на службу и с тех пор – прощай ученье! Я страстно люблю военную службу и предан ей душой и телом. С тех пор, как я нахожусь на нынешнем посту, я очень мало читаю… Если я и знаю что‑то, то обязан этому беседам с умными и знающими людьми».[34]
Император Николай I. Худ. Д. Доу. 1820‑е гг.
Государь с долей иронии над собой преуменьшал свои знания, которые в действительности были не меньше, чем у многих дворян, считавшихся образованными. Сверх этого Николай Павлович хорошо изучил математику, военно‑инженерное и артиллерийское дело, несколько иностранных языков, и затем всю жизнь, как только мог, расширял свой кругозор, общаясь с самыми яркими, просвещенными, умными людьми своего времени. Только хорошее знание истории и экономики России позволяли ему проводить свои постепенные преобразования, которые заметно улучшили жизнь крестьян и снискали ему народную любовь.
Император Николай I. Итальянский барельеф. Кон. 1820‑х гг.
В 1814 году, когда война уже заканчивалась, Николай с Михаилом были отпущены матерью в действующую армию и совершили свою первую поездку по Европе. В дальнейшем Николаю Павловичу довелось неоднократно путешествовать и по западным странам, и по разным областям России, пытливо вникая во все подробности жизни за границей и в своем Отечестве. В 1815 году состоялась помолвка великого князя Николая с той, которую он полюбил на всю жизнь, – с принцессой прусской Шарлоттой, дочерью короля Фридриха‑Вильгельма III и королевы Луизы. В 1817 невеста великого князя прибыла в Россию и, приняв православие, получила имя Александры Федоровны. Вскоре состоялось бракосочетание, которое соединило двух любящих людей на долгую и счастливую совместную жизнь, – редкий пример среди династических браков.
Одновременно с семейной жизнью для Николая Павловича началась и действительная военная служба. Будучи великим князем, он всецело отдавал себя военному делу и семье. Аничков дворец в Петербурге на Невском проспекте был домом для молодой четы до того момента, как им суждено было стать императором и императрицей.
Император Николай I. Худ. В. Тимм. 1840 г.
Николай I, которого никто специально не готовил к нелегким царским обязанностям, относился к ним как к самой ответственной службе, и стал самым «военным» из русских царей. Служивший в 1840‑х годах офицер, фамилия которого не сохранилась, оставил восторженные воспоминания о государе: «Каких только гвардейских мундиров не видел я за это время на Николае Павловиче, и все они шли к нему, что же касается до посадки его на коне, то такого молодца кавалериста, несмотря на его мощную, прямо богатырскую фигуру, редко можно было встретить. Государственные дела не допускали Николая Павловича заниматься не только исключительно, но даже лишний раз войсками и военными делами, тем не менее всякому бросалось в глаза, что он был военным по призванию, и совершенно доволен, когда, гарцуя на коне, объезжал свои войска или, стоя на месте, пропускал их мимо себя церемониальным маршем.
Николай Павлович любил окружать себя военными и всегда и во всем отдавал им предпочтение. Ни у одного из русских императоров не было столько флигель‑адъютантов, свиты генерал‑майоров и генерал‑адъютантов, сколько у него, и ни у кого не было так много министров в военном мундире. Несомненно, что трех своих министров, носивших гражданские чины, он с удовольствием заменил бы военными, если бы нашел между сими последними специалистов, способных принять их портфели».[35]
Император Николай I. Акварель Л.И. Киля. 1836 г.
Историк начала ХХ века подчеркивает: «Николай Павлович прежде всего был воин. Он всегда увлекался военным делом, парадами, экзерцициями, маневрами. Да, эта особенность проходит заметной чертой через всю его жизнь. Его сроднили с военной сферой дисциплина и тот порядок, который господствовал в военной среде и коим он придавал особенно важное значение. Он любил то самопожертвование, то умение начальствовать и повиноваться, без коих нет воинского духа».[36]
Знаменитая военная походка императора была увековечена писателем Н.С. Лесковым: «Голова прямо, грудь вперед, шаг маршевый, крупный и с наддачею, левая рука пригнута и держит пальцем за пуговицей мундира, а правая или указывает куда‑нибудь повелительным жестом, или тихо, медленным движением, обозначает такт, соответственно шагу ноги».[37]
Император Николай I принимает рапорт от князя А.Я. Лобанова‑Ростовского. Худ. А. Ладюрнер. 1830‑е гг.
О том, с какой неприязнью Николай Павлович относился к штатским бездельникам и вольнодумцам, говорил следующий анекдот. Государь просматривал архитектурные проекты. На одном из них был для масштаба нарисован человек – штатский франт в широкополой шляпе, ярком сюртуке, цветистом жилете и клетчатых панталонах. Несчастный был уничтожен жирным крестом и гневной резолюцией: «Это что за республиканец?!» С тех пор на таких проектах рисовали только военных.
Сам государь признавался в причинах, по которым армия и военные люди вызывали его наибольшие симпатии и доверие: «Здесь, между солдатами, и посреди этой деятельности я чувствую себя совершенно счастливым. Здесь порядок, строгая законность, нет умничанья и противоречия, здесь все одно с другим сходится в совершенном согласии. Никто не отдает приказаний, пока сам не выучится повиноваться; никто без права друг перед другом не возвышается, все подчинено определенной цели, все имеет свое значение, и тот самый человек, который сегодня сделает по команде на караул, завтра идет на смерть за меня. Только здесь нет никаких фраз, нет лжи, которую видишь всюду. Здесь не поможет никакое притворство, потому что каждый должен рано или поздно показать, чего он стоит в виду опасности и смерти. Оттого мне так хорошо между этими людьми, и оттого у меня военное звание всегда будет в почете. В нем повсюду служба. И самый главный командир тоже несет службу. Всю жизнь человеческую я считаю не чем иным, как службой: всякий человек служит».[38]
Легендарно суровая дисциплина николаевской армии считалась главным условием порядка и безопасности государства, позволяла императору надеяться на беспрекословное подчинение, верность долгу и присяге, непоколебимую стойкость и самопожертвование своих войск. Русский солдат – в большинстве своем серьезный, послушный и набожный – был по своей природе монархистом, хотя и не знал этого слова. Для него не было на земле никого выше царя. Служба в гвардии была самой почетной, но и самой сложной. Здесь, на виду у императора, было больше шагистики и ружейных приемов, строже требования к форменной одежде, жестче регламентация всех служебных мелочей. Зато царь был здесь не абстрактной фигурой, а реальным, зримым земным отцом, который мог запросто поговорить с любым из солдат, расспросить о его нуждах, особенно при посещении своих любимых частей.
Унтер‑офицер Л.‑гв. Преображенского полка в 1833–1843 гг.
Знаменосец и тамбур‑мажор Л.‑гв. Преображенского полка. Литография Л. Белоусова. Ок. 1828–1833 гг.
Любимым полком гвардейской пехоты был у Николая I Л.‑гв. Преображенский. В день восстания декабристов 1‑й батальон полка первым выступил на Сенатскую площадь на стороне законного государя. Обладая великолепной памятью, император знал по именам всех солдат батальона, которых было 1000 человек, и говорил о них «мои детишки». Один из офицеров полка, Дмитрий Григорьевич Колокольцев, отмечал в своих воспоминаниях: «Его величество ежегодно, в день 14 декабря, вместе с императрицею, безо всякой свиты приезжал в казармы 1‑го батальона, расположенного на Миллионной, рядом с дворцом…
Государь ко всем солдатам относился с необыкновенно милостивым вниманием и, обойдя каморы женатых, его величество не уезжал без того, чтобы не сделать в этот день какой‑нибудь особой милости для какой‑нибудь семьи солдата. А к нам, к обществу офицеров Преображенского полка, государь обращался с такими словами, которых не может не помнить каждый, кто только тогда имел честь служить в Преображенском полку. Его величество не преставал нам повторять, что нас он считает не иначе как своей семьей».[39]
В кавалерии для государя не было ничего ближе и роднее, чем Л.‑гв. Конный полк, «моя старуха конная гвардия», как ласково приговаривал Николай Павлович. Конногвардейские вицмундиры и сюртуки были его любимой повседневной одеждой. Знаменитый памятник работы П.К. Клодта, стоящий вблизи Конногвардейского манежа и казарм, представляет собой скульптуру Николая I на коне, в парадной форме полка, в кирасе и каске с орлом.
Рядовой Л.‑гв. Конного полка в 1838–1844 гг.
В день восстания декабристов Л.‑гв. Конный полк, которым тогда командовал близкий друг Николая I Алексей Федорович Орлов, несколько раз атаковал мятежное каре. Полковой историограф Иван Васильевич Анненков, перечисляя многочисленные награды, полученные конногвардейцами за верность престолу, писал: «К ним присоединилась еще лестнейшая награда: особенная честь ежегодно, до 1841 года, в день 14 декабря, видеть особу государя императора в самом полку».[40]
Третьей любимой гвардейской частью для Николая I был Л.‑гв. Саперный батальон, который в день восшествия его на престол защищал Зимний дворец. Один из его офицеров, Владимир Иванович Ден, писал: «…в Саперном батальоне в государе Николае Павловиче, со времен назначения его шефом (в 1818 году, 3 июля) привыкли видеть доброжелательного, чарующего своим милостивым обращением, начальника…».[41]
Унтер‑офицер и обер‑офицер Л.‑гв. Саперного батальона в 1826–1828 гг.
Любовь Николая I к законности, порядку, строгости и справедливости стали легендарными. Лично бывая на военных смотрах, в военных и гражданских учреждениях, в учебных заведениях, на строительстве оборонительных и других важных объектов, он всегда сопровождал свои замечания и разносы конкретными советами по исправлению ситуации. Государь поднимался в 7 часов, в 9 начинал принимать доклады, решать большие и малые государственные вопросы. Его рабочий день длился 16–18 часов. Замкнув все управление огромной империей на себя, он трудился, по собственному признанию, «как раб на галерах». Ненавидя бюрократическую чиновничью волокиту, он никогда не допускал проволочек у себя. Когда во время пожара во дворце граф А.Ф. Орлов спросил, не нужно ли вынести бумаги из его кабинета, его величество ответил: «У меня нет там никаких бумаг. Я оканчиваю свою работу изо дня в день и все мои решения и повеления тогда же передаю министрам, из кабинета надо взять только три портфеля, в которых собраны дорогие моему сердцу воспоминания».[42]Приезжая с императрицей во дворец вечером, после театра или бала, император снова проходил в свой кабинет и работал до глубокой ночи.
Кабинет Николая I. Литография 1850‑х гг.
По многочисленным свидетельствам современников, император Николай I вел самый здоровый и умеренный образ жизни, не курил и не выносил курения в своем присутствии. Оставаясь щедрым хлебосольным хозяином для гостей, он был непритязателен в пище, не любил деликатесов, его любимыми блюдами за домашним обедом были простые щи и гречневая каша. Он почти не пил спиртного, и во время зарубежных поездок на приемах он обычно просил заменить ему вино стаканом воды. Как самый набожный православный христианин, Николай Павлович не пропускал ни одного воскресного богослужения. Император много ходил пешком, занимался строевыми упражнениями с оружием, спал на жесткой кровати, укрываясь шинелью. Его распорядок был строгим и насыщенным.
Император Николай I и герцог Лейхтенбергский в санях в одну лошадь. Литография П.Т. Бориспольца. 1841 г.
Для отдыха Николай Павлович каждый день совершал прогулки по городу, утром и вечером ходил пешком, днем выезжал в экипаже, летом в открытой коляске, зимой в небольших санях, иногда с кучером, иногда управлял сам, а бывало, что садился на обычного городского извозчика. Особенно государь любил пешие прогулки по Петербургу. Русский император, могущественный повелитель необъятной Российской империи, один, без всякой охраны, пешком ходил по своей столице, среди народа, каждый раз в одно и то же время, привычными маршрутами, и никому не приходило в голову совершить на него покушение!
Николай I отличался огромным ростом – 2 аршина 14 вершков, что составляло 203,6 см. В отличие от своего далекого предка Петра Великого (прапрадеда), государь имел пропорциональное, соразмерное телосложение, что в сочетании с великолепной прямой осанкой делало его фигуру монументальной и величественной. Исполинский рост русского монарха уже сам по себе производил впечатление на окружающих, особенно на иностранцев, внушал трепет и почтение.
Император Николай I. Худ. Н.А. Майков. 1840 г.
Ему было приятно сравниться с самыми высокими и статными людьми России, из которых состояла 1‑я гренадерская рота Л.‑гв. Преображенского полка – Рота Его Величества. Офицер Колокольцев вспоминал: «Случалось иногда, что государь Николай Павлович лично делал проверку своей роты; сам становился в переднюю шеренгу своих гренадер, и, насколько я теперь припомнить могу, его величество оказывался 18‑м или 19‑м с правого фланга по ранжиру».[43]
Император Николай I и малолетний вел. кн. Константин Николаевич в Петергофе. Акварель Л.И. Киля. 1832 г.
Современник, впервые увидевший государя в 1828 году во время Турецкой войны, вспоминал: «Император Николай Павлович был тогда 32‑х лет; высокого роста, сухощав, грудь имел широкую, руки несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой. Вообще он был очень строен и ловок. В движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветреной торопливости, но была видна какая‑то неподдельная строгость. Свежесть лица и все в нем высказывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была изнежена и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью. В физическом отношении он был превосходнее всех мужчин из генералитета и офицеров, каких только я видел в армии, и могу сказать поистине, что в нашу просвещенную эпоху редкость видеть подобного человека в кругу аристократии».[44]