Штаб‑офицер Л.‑гв. Измайловского полка. 1817–1825 гг.
…По мере того как начинал я знакомиться со своими подчиненными и видеть происходившее в прочих полках, я возымел мысль, что под сим, то есть военным распутством, крылось что‑то важное; и мысль сия у меня оставалась источником строгих наблюдений. Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренно усердных и знающих; на добрых малых, но запущенных и оттого не знающих, и на решительно дурных, то есть говорунов дерзких, ленивых и совершенно вредных; на сих‑то последних налег я без милосердия и всячески старался [от] оных избавиться, что мне и удавалось. Но дело сие было нелегкое, ибо сии‑то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей, коих сильное влияние оказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне оплачивалось».[6]
Штаб‑офицер и рядовой Л.‑гв. Егерского полка в 1819–1822 гг.
Минер Л.‑гв. Саперного батальона в 1817–1819 гг.
Гренадеры Л.‑гв. Семеновского и Измайловского полков в 1824–1825 гг.
Равновесия ради здесь можно привести мнение и другой стороны. Николай Иванович Лорер, боевой офицер, участник заграничных походов, ставший после войны членом тайных обществ и масонских лож, служил с 1819 по 1822 год в Петербурге в Л.‑гв. Московском полку. Разумеется, как декабрист, он не мог ничего хорошего сказать о Николае Павловиче, но его воспоминания, в которых заметен литературный талант, хорошо передают атмосферу того времени, хотя и несколько тенденциозно: «Тогда Гвардейский корпус был во всем своем блеске. Полки, наполненные молодежью, по возвращении своем из Парижа, увидели в рядах своих новое поколение офицеров, которое начинало уже углубляться в свое назначение, стало понимать, что не для того только носят мундир, чтобы обучать солдат маршировать да выправке. Все стали стремиться к чему‑то высшему, достойному, благородному. Молодежь много читала, стали в полках заводить библиотеки…
|
|
Я тогда знал многих образованных людей между офицерами гвардейских полков, в особенности же их много было в Семеновском, Измайловском и нашем Московском… Полки, очевидцы доблестных подвигов наших начальников, стяжавшие себе бессмертную славу на полях Бородина, Кульма и многих других, где дралась гвардия, любили и уважали своих командиров.
Служба мирного времени шла своим чередом, без излишнего педантизма, но, к сожалению, этот порядок вещей скоро стал изменяться.
Оба великих князя, Николай и Михаил, получили бригады и тут же стали прилагать к делу вошедший в моду педантизм. В городе они ловили офицеров; за малейшее отступление от формы одежды, за надетую не по форме шляпу сажали на гауптвахту… Приятности военного звания были отравлены, служба всем нам стала делаться невыносимой. По целым дням по всему Петербургу шагали полки то на ученье, то с ученья, барабанный бой раздавался с раннего утра до поздней ночи. Манежи были переполнены, и начальники часто спорили между собой, кому из них первому владеть ими, так что принуждены были составить правильную очередь.
Парад в честь второй годовщины вступления русских войск в Париж. Акварель И.А. Иванова. 1816 г.
Унтер‑офицер Л.‑гв. Семеновского полка в 1817–1825 гг.
|
|
Оба великих князя друг перед другом соперничали в ученье и мученье солдат. Великий князь Николай даже по вечерам требовал к себе во дворец человек по сорок старых ефрейторов; там зажигались свечи, люстры, лампы, и его высочество изволило заниматься ружейными приемами и маршировкой по гладко натертому паркету. Не раз случалось, что и великая княгиня Александра Федоровна, тогда еще в цвете лет, в угоду своему супругу, становилась на правый фланг сбоку какого‑нибудь усача‑гренадера и маршировала, вытягивая носки.
Старые полковые командиры получили новые назначения, а с ними корпус офицеров потерял своих защитников, потому что они одни изредка успевали сдерживать ретивость великих князей, представляя им, как вредно для духа корпуса подобное обращение со служащим лицом. Молодые полковые командиры, действуя в духе великих князей, напротив, лезли из кожи, чтобы им угодить, и таким образом мало‑помалу довели дело до того, что большое число офицеров стало переходить в армию».[7]
В октябре 1820 года Петербург потрясла Семеновская история – стихийное выступление солдат Л.‑гв. Семеновского полка, доведенных до отчаяния патологической жестокостью полкового командира полковника Федора Ефимовича Шварца. Свирепый и недалекий армейский выходец, любимец Аракчеева, получивший в командование славный Гвардейский полк, Шварц не просто изводил солдат ежедневной муштрой. Он издевался, унижал, бил своих подчиненных, делал их жизнь невыносимой, ставил невыполнимые условия, выдумывал все новые и новые требования, чтобы иметь возможность наказывать снова и снова. В непрерывных учениях и подготовке к ним солдаты не имели ни отдыха, ни сна, и стремительно разорялись. Обмундирование и амуниция стараниями Шварца быстро приходили в негодность, а времени заработать денег на «вольных работах» у солдат больше не было. Даже если великие князья Николай и Михаил, известные своей строгостью, говорили на смотрах, что Семеновский полк великолепен, то после смотра Шварц осыпал семеновцев бранью и кричал, что полк никуда не годится. Семеновских офицеров, которые сочувствовали солдатам и жаловались на своего командира высшему начальству, мстительный Шварц преследовал по службе.
|
|
Пехотный генерал в 1817–1825 гг.
После очередного издевательства Шварца над солдатами нижние чины 1‑й Гренадерской роты составили жалобу высшему начальству с весьма умеренным требованием отменить жестокий режим и частные неуставные смотры Шварца, убрать его из полка и улучшить пошатнувшееся материальное положение нижних чинов. Полковые офицеры отнеслись к этому с сочувствием, но вышестоящие генералы проявили неумение действовать в подобных ситуациях – не давая солдатам выговориться и требуя «выдать зачинщиков», они только накаляли обстановку. Вся рота была арестована силами солдат Л.‑гв. Павловского полка и отконвоирована в Петропавловскую крепость.
Император Александр I. Худ. Д. Доу. 1820‑е гг.
К началу следующего дня, 18 октября, взбунтовался весь полк, требуя вернуть «государеву роту». Солдаты толпились на полковом дворе, не желая ни строиться, ни расходиться, обещали принять любое наказание, лишь бы только был удален Шварц и возвращена рота. Увещевания даже самых любимых и популярных в солдатской среде генералов – М.А. Милорадовича, К.И. Бистрома, бывшего семеновского командира Я.А. Потемкина – не имели успеха. Тогда полк был со всех сторон окружен частями Гвардейской пехоты, кавалерии и даже артиллерии, и вслед за государевой ротой отправлен в Петропавловскую крепость, а оттуда в Кексгольм и Свеаборг. Семеновские офицеры, которым предстоял перевод в армию, сопровождали наказанных солдат, старались облегчить их дорожные тяготы и тратили на это свои личные средства.
Великие князья Николай и Михаил были еще очень молоды: первому было 24, второму – 22 года; оба они еще не имели веса и влияния, во время Семеновской истории это были просто молодые командиры, недовольные бунтом. Николай Павлович всегда любил и уважал солдат, но не мог этого показать при жизни Александра I, который не терпел начальников, популярных в солдатской среде. Навязанная Николаю незначительная роль, насмешливо‑снисходительное отношение старших братьев, атмосфера всеобщего лицедейства, царившего в высших сферах, выработали у него привычку таить свои чувства, чтобы защититься в этой среде. Он выбрал себе образ простого заурядного служаки, солдафона. По этой причине он и был вначале не принят войсками, и этим воспользовались декабристы. Из нелюбимого бригадного командира Николаю Павловичу еще предстояло стать для солдат и офицеров «верховным вождем» и «обожаемым отцом», как его называли позже, когда он стал императором.
Еще долгое время после Семеновской истории Петербург напоминал военный лагерь. Войска пребывали в боевой готовности, стояли усиленные караулы, двигались разъезды, были подняты на ноги полиция и жандармы, во всем городе царило волнение, страх и неопределенность.
Вначале солдаты надеялись, что государь простит свой любимый полк и вернет его в столицу. Почти все гвардейские офицеры, кроме высшего начальства, были того же мнения и собирались написать коллективное письмо на высочайшее имя. Но Александр разогнал семеновцев по армейским полкам и сформировал новый Л.‑гв. Семеновский полк, с правами Молодой гвардии. Он мог бы взять для этого роты или даже целые батальоны из других полков гвардии, как это делалось раньше для новых формирований. Но император считал, что весь Гвардейский корпус заражен духом неповиновения. Для нового полка отделили роты из полков армейских гренадер. Этот заново набранный Семеновский полк, не имевший ничего общего со старым, гвардия долгое время не хотела воспринимать всерьез, солдаты других полков не видели в новых семеновцах своих товарищей, новые семеновские офицеры не были приняты в петербургском обществе.
Донесения тайных агентов, которые пересказывали солдатские разговоры в казармах, банях и кабаках, показывали крайнее недовольство во всех гвардейских полках, сочувствие семеновцам, обиду, разочарование и злость на самого императора Александра I, неблагодарного и равнодушного к солдатам, спасшим Россию от наполеоновского нашествия.
Постепенно жизнь в столичном гарнизоне вошла в мирное русло, наступила видимость спокойствия. Начальство страшилось повторения «семеновской истории», обращение с солдатами в столице стало гуманнее, а солдаты чувствовали этот страх командиров.
В марте следующего, 1821 года Александр повелел Гвардейскому корпусу выступить в поход через прибалтийские губернии на запад, в Литву и Белоруссию. Он хотел «проветрить» гвардию в походе и искоренить волнения среди солдат и офицеров. Ему доносили, что многие офицеры высказывают критические мысли, среди солдат ходит недовольство и что они только ждут новой войны, чтобы выдать государя неприятелю.
В это время греки под руководством Александра Ипсиланти вели освободительную борьбу против турецкого владычества. Русское общество сочувствовало Греции и считало исторической миссией России помощь единоверцам в деле избавления от врага. Но русский государь войну Турции не объявлял, а во время выступления гвардии из Петербурга турки уже добивали греческих повстанцев. Александр I, верный заветам Священного союза, собирался помогать не грекам, а австрийцам, против власти которых восстал итальянский Пьемонт. Эта война могла стать одной из самых непопулярных в России, но австрийцам удалось подавить восстание, не дожидаясь русских. 16 июля в Белоруссии полкам было объявлено, что никаких военных действий Россия начинать не будет. Однако этот поход в честь вызвавших его европейских событий получил ироничное название «Итальянского похода».
Кавалерийский генерал‑адъютант в 1814–1825 гг.
Гвардия была остановлена в западных губерниях, полки размещены по захолустным бедным деревням как можно дальше друг от друга. Так проходил месяц за месяцем. Изнывающие от скуки офицеры в поисках развлечений ездили в провинциальный Минск, наполняя все дома, где были танцы или карточная игра. 17–18 сентября в Бешенковичах были проведены высочайший парад и маневры. Параду придавалось огромное значение, к нему готовились особенно тщательно. После «семеновской истории» император был недоволен всей гвардией. Парад и маневры прошли успешно, затем Гвардейский корпус на берегу Двины дал императору и великим князьям богатейший обед. Александр I выразил свое удовольствие, был любезен, пожаловал много наград, и гвардейцы надеялись, что монарший гнев прошел и что скоро государь, отлучивший их от столичной жизни, прекратит это наказание и вернет полки в казармы. Император предпочел оставить гвардию зимовать в глуши западных губерний и только летом следующего 1822 года возвратил полки в Петербург.
Александр I все больше отдалялся от государственных дел. Как пишет историк А.Н. Боханов, «все делалось как‑то бессистемно, впопыхах, до полного самоотрицания. Давались обещания, оглашались широковещательные декларации вплоть до отмены крепостного права и введения конституции. На практике же не делалось ровным счетом ничего не только для утверждения нового, но для поддержания уже существующего. Все погружалось постепенно в какое‑то безразличное оцепенение. Атмосфера безысходности и мрака – знаки последнего периода правления Александра Павловича».[8]
Император не хотел думать о преобразовании России, о своем народе, а вершить европейские дела не мог. Постепенно к нему приходило понимание, что Европа нуждалась в нем лишь тогда, когда он со своей армией освобождал ее от Наполеона. На исходе своего царствования государь увлекся мистицизмом и бесплодными духовными исканиями, говорил своему окружению, что устал от многолетних трудов и хочет оставить престол. После роли героя‑триумфатора он играл роль царственного мистика, утомленного жизнью, скрытного, загадочного, отрешенного от насущных проблем, будто бы углубленного в думы о мировом устройстве или о вечности. Его преследовали неприятные воспоминания, муки совести, образ отца, убитого с его согласия.
Великий Князь Константин Павлович. Неизв. худ. После 1817 г.
Словно в наказание за обстоятельства, сопутствующие восшествию на престол, Александр I не имел наследников по прямой линии. Его официальным наследником считался следующий по старшинству брат – цесаревич Константин Павлович, который был всего на два года моложе императора. Но Константин, во‑первых, не имел ни малейшего желания царствовать; во‑вторых, после войны прочно обосновался в Варшаве, и женился по любви на особе не царского рода, простой польской дворянке, принявшей титул княгини Лович. Брак был бездетным, но если бы у них и родились дети, то они все равно не имели бы прав на престол.
Летом 1819 года Александр I в частной беседе объявил третьему брату, Николаю, что хотел бы видеть наследником его. Николай Павлович, серьезный молодой человек и отличный семьянин, имевший уже сына, как нельзя лучше подходил на эту роль. Однако дальше этого разговора с Николаем и его женой и тайного завещания дело не пошло. Официальным наследником по‑прежнему считался Константин, хотя ради своей женитьбы он добровольно отказался от прав на престол. Николая к государственным делам не допускали, никаких официальных документов о наследовании престола не показывали.
По замечанию видного русского историка В.О. Ключевского, «ничем разумным нельзя объяснить таинственность, в какую облечено было распоряжение о престолонаследии».
Литератор того времени Николай Иванович Греч таким образом пытался объяснить странное поведение Александра I по отношению к двум наследникам – официальному и настоящему: «Он боялся иметь наследника, который затмил бы его в глазах и мнении народа, как он, конечно, без всякого умысла, затмил своего отца. Соперничества Константина он не боялся – цесаревич не был ни любим, ни уважаем, и давно уже говорил, что царствовать не хочет и не будет. Александр боялся превосходства Николая и заставил его играть жалкую и тяжелую роль бригадного и дивизионного командира, начальника инженерной части, совсем неважной в России».[9]
Исходя из мнительного, недоверчивого, себялюбивого характера Александра и его безответственности в государственных делах, эта точка зрения поддерживается и современными историками.
Есть мнение, что Александр действовал не по своей воле, а находился под влиянием придворных кругов во главе с матерью, вдовствующей императрицей Марией Федоровной, которая намеренно собиралась завести династическую ситуацию в тупик, чтобы самой получить престол. Мысль о троне впервые посетила ее еще в 1801 году при убийстве Павла. Скорбь по убитому супругу не помешала стремлению вдовы занять его место на вершине власти, но эта попытка окончилась неудачей. Денис Давыдов, собирая рассказы очевидцев событий той памятной ночи в Михайловском замке, иронично отметил: «Марию Федоровну, порывавшуюся играть роль Екатерины II, осадили».[10]
Великий князь Николай Павлович. Акварель П.Ф. Соколова. После 1819 г.
Императрица‑мать Мария Федоровна в трауре. Худ. Д. Доу. 1825–1827 гг.
К середине 1820‑х годов вдовствующая императрица имела свою партию, состоявшую из владельцев Российско‑Американской компании. Эти влиятельные и предприимчивые люди надеялись, что, сев на трон, Мария Федоровна будет править в интересах компании, способствовать росту ее прибыли. По странному совпадению, небезызвестный Кондратий Федорович Рылеев, один из вождей Северного общества декабристов, служил в этой компании и занимал казенную квартиру в ее здании на набережной Мойки. У него на квартире заговорщики много раз собирались накануне восстания и обсуждали свои планы. Рылеев и некоторые из его товарищей по заговору были держателями акций компании.
Александр I неоднократно получал сообщения о том, что в России существуют тайные общества и зреет заговор против монархии, но не делал почти ничего для его раскрытия, как будто ничто земное его уже не касалось.
19 ноября 1825 года император скончался в Таганроге. 27 ноября это стало известно в Петербурге, чуть раньше – в Варшаве. Внезапная смерть царя, ушедшего в возрасте 48 лет, в расцвете сил и здоровья, породила массу слухов и вызвала беспокойство в народе. В Петербурге был вскрыт и прочтен в Сенате тайный манифест Александра, где он высказывал свою волю – назначить наследником Николая. Однако сильная и влиятельная группировка высших лиц армии и государства, во главе которой стоял петербургский генерал‑губернатор Михаил Андреевич Милорадович, заявила, что «покойники воли не имеют», и потребовала соблюдения буквы действующего в России закона о престолонаследии, согласно которому на трон должен был садиться Константин. Милорадович был выразителем интересов тех кругов, которые не любили и не уважали Николая, и в качестве императора хотели видеть Константина. Генерал‑губернатор, похваляясь своим влиянием в гвардии, произнес тогда знаменитую фразу: «У кого 60 000 штыков в кармане, тот может говорить смело». Весь Петербург, начиная с великого князя Николая Павловича и гвардии, присягнул «императору Константину».
М.А. Милорадович. Худ. Д. Доу. 1820‑е гг.
Его величество император Константин Первый. Гравюра неизв. худ. 1825 г.
Николай, как человек честный и порядочный, должен был соблюсти закон. Безответственность Александра помешала ему сразу занять престол. Он был вынужден начать переписку с Константином, убеждая его приехать в Петербург и подтвердить свое отречение. Вспыльчивый Константин, категорически не желая царствовать, опасался, что в Петербурге его силой посадят на трон или задушат, как задушили его отца, и отвечал, что если будут слишком настаивать на его прибытии в Петербург, то он уедет из Варшавы еще дальше. Письма Константина носили частный характер и не могли быть официальным отречением. Огромная страна день за днем оставалась без монарха, еще не подозревая об этом. В Петербурге появились гравированные портреты цесаревича с надписью «Император Константин Первый». Монетный двор приступил к чеканке новых рублей с характерным курносым профилем Константина. Затянувшееся междуцарствие грозило беспорядками и смутой. Николай Павлович не рвался к власти, а должен был получить свое тяжелое наследство с соблюдением всех законных формальностей.
Наконец 12 декабря из Варшавы пришли официальные бумаги. Но это не был манифест об отречении, поскольку Константин ни одной минуты не считал себя императором, несмотря на официальное провозглашение и принесенную ему в Петербурге присягу. Тогда решено было опубликовать манифест о восшествии на престол Николая с указанием воли Александра и приложением письма Константина о своем отречении. Поздней ночью 13 декабря Николай Павлович собрал чрезвычайное заседание Государственного совета и объявил о своем восшествии на престол в манифесте.
Еще 12 декабря будущий император получил из Таганрога известия от генерала И.И. Дибича о заговоре офицеров на юге. Были названы многие имена заговорщиков. В тот же день к Николаю Павловичу явился член тайного общества подпоручик Л.‑гв. Егерского полка Яков Иванович Ростовцев, также с предупреждением о заговоре, о Северном и Южном обществах, о том, что во время присяги готовится бунт гвардейских частей, об угрозе смуты по всей России и распада государства.
Николай Павлович распорядился начать аресты заговорщиков, но генерал‑губернатор М.А. Милорадович ничего не предпринял.
На 14 декабря 1825 года была назначена присяга императору Николаю I. Этот день, вошедший в историю как день восстания декабристов, день, о котором написаны целые книги, известен, казалось бы, по часам и чуть ли не по минутам, но до сих пор содержит загадки и вопросы без ответов.
Великий князь Николай Павлович. Неизв. худ. Около 1820 г.
Обер‑офицер Кавалергардского полка. Худ. А.И. Зауэрвейд. 1820‑е гг.
Тайные общества офицеров‑дворян, ставившие целью свержение или ограничение монархии и захват власти в свои руки под красивыми лозунгами отмены крепостного права и всеобщей свободы, существовали в России уже девять лет. За это время никто из этих господ не отпустил на волю своих крестьян, хотя мог бы сделать это без всякой революции. Е.И. Якушкин, отпустивший несколько человек, стал редким исключением. Далеко не каждый из них мог похвастаться и гуманностью к солдатам. Да и нигде в Европе они не видели такого общества и государственного устройства, которое можно было взять за образец. Франция после ужасов революционного террора не имела ничего против воцарения Наполеона, а после череды кровопролитных наполеоновских войн, унесших цвет нации, на трон вернулась династия Бурбонов. Республика с ее реками крови осталась в прошлом, как ужасный сон. В остальных странах были монархии и крепостное право. В Англии крестьян законным порядком сгоняли с земли, лишали собственности, превращая в нищих бесправных заводских рабочих, официально свободных, фактически – рабов.
Вопрос, кто подсказал русским офицерам‑вольнодумцам свергнуть монархию, и к тому же не во время национального унижения, а в момент, когда Россия находилась на вершине военной славы и политического могущества, остается открытым.
Бесспорно, это были те, кому большая и сильная Российская империя была не нужна. Примечательно, что среди самых видных декабристов немало было тех, кто обучался в заграничных иезуитских пансионах. Вряд ли их там учили любви к России и русскому народу. Многие в свое время успели побывать и в модных тогда масонских ложах, где западные учителя прививали им идею отречения от русского патриотизма ради неких высших мировых ценностей. Атмосфера таинственности, избранности, перспективы подпольной карьеры привлекали дворянскую молодежь. Русские дворяне становились орудием для масонских главарей, прививавшим им такие «доблести», как ложь, предательство, интриги, под прикрытием красивых слов о свободе.
Обер‑офицеры Кавалергардского, Л.‑гв. Конного и Л.‑гв. Кирасирского полков, 1814–1825 гг.
Через несколько лет после восстания Александр Сергеевич Пушкин, работая над Х главой «Евгения Онегина», которая так и осталась неоконченной, собирался отразить в ней бунт Семеновского полка, деятельность тайных обществ и восстание декабристов. Сохранились только отрывки, но и в них за каждым словом стоят исторические факты и личные впечатления.
Потешный полк Петра Титана,
Дружина старых усачей,
Предавших некогда тирана
Свирепой шайке палачей.[11]
Имеется в виду Л.‑гв. Семеновский полк, основанный еще Петром Великим. В ночь покушения на императора Павла, с 11 на 12 марта 1801 года, семеновцы занимали караул в Михайловском замке и пропустили убийц. Большинство офицеров полка состояло в заговоре, а шефом семеновцев был наследник Александр, с согласия которого и совершилось убийство.
Далее следует упоминание о собраниях, в которых участвовал сам Пушкин, у офицера Генерального штаба Никиты Муравьева, декабриста, который за свою активность попал на каторгу, и у Ильи Долгорукова, который вовремя отошел от участия в тайных обществах и не получил наказания. Пушкин за свои дерзкие юношеские стихи в 1820 году был отправлен в ссылку и вернулся в Петербург только в 1827. В следующих строках незаметно никакого восхищения заговорщиками, напротив, чувствуется ирония возмужавшего человека по поводу витийства, то есть бесконечной болтовни молодых людей, самоуверенных и разгоряченных алкоголем:
У них свои бывали сходки
Они за чашею вина,
Они за рюмкой русской водки
<…>
Витийством резким знамениты,
Сбирались члены сей семьи
У беспокойного Никиты,
У осторожного Ильи.
<…>
Друг Марса, Вакха и Венеры,
Тут Лунин дерзко предлагал
Свои решительные меры
И вдохновенно бормотал.
Читал свои Ноэли Пушкин,
Меланхолический Якушкин,
Казалось, молча обнажал
Цареубийственный кинжал.
Одну Россию в мире видя,
Преследую свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
Сначала эти разговоры
Между Лафитом и Клико
Лишь были дружеские споры,
И не входила глубоко
В сердца мятежная наука,
Всё это было только скука,
Безделье молодых умов,
Забавы взрослых шалунов.[12]
Гвардейский кавалерийский адъютант в 1815–1825 гг.
Далее следуют сроки, многие их которых не дописаны, но об их содержании можно догадаться. Написанный блестящим стихотворным языком художественный обзор политической обстановки в России накануне восстания обрывается на словах, характеризующих позицию Александра I: «Наш царь дремал».
К 1825 году многие из старых членов тайных обществ уже постепенно отходили от дел, успокаивались, но молодые, особенно несостоявшиеся в жизни, жаждали самовыражения и продолжали призывать к цареубийству. Ростовцев предупредил своих товарищей по обществу, что их планы уже известны властям, и уговаривал не начинать бунта. Но заговорщики не собирались останавливаться. Как отмечают исследователи: «Неожиданная смерть Александра (ранее всех сроков, намечавшихся заговорщиками) спутала все карты. Мятежники оказались перед выбором: либо выступать немедленно, либо отложить это на долгие годы, а может – навсегда. В силу инерции приняли решение действовать. Все происходившее вокруг говорило о неподготовленности: многие „активисты" прямо или косвенно дали понять о своем отказе; кто‑то уехал из Петербурга. Но сила инерции, глупой и непродуманной, толкнула заговорщиков на площадь.
«Наш ангел на небесах». Портрет императора Александра I работы О. Кипренского по бюсту работы Б. Торвальдсена
Не надо говорить: декабристы не прагматики и их заслуга просто в том, что они – первые. На самом деле, первый – не значит умный, так как умный человек поступает соответственно обстоятельствам. И это верно для всякого времени.
Разве не видно было, что те, старшие товарищи… уже наигрались в революционный максимализм и переболели революционной горячкой?
…Разве не видно было, что в „тайное общество" принимались люди случайные, некоторые не только за несколько недель, но даже за несколько дней до выступления. Причем принимали их всякими способами: от откровенных разговоров – до обмана, от убеждения – до запугивания.