Юнкерские и гусарские стихи принесли Лермонтову сомнительную популярность среди товарищей. «Гошпиталь», «Петергофский праздник», «Уланша» переписывались из тетради в тетрадь новыми поколениями юнкеров еще в течение многих лет. Они даже гордились, что у них есть как бы свой Лермонтов, близкий и понятный, который писал стихи не только из высоких побуждений, но и специально для юнкерского братства.
Штаб– и обер‑офицеры Л.‑гв. Гусарского полка. Рис. после 1835 г.
Вместо «поэт Лермонтов» им нравилось говорить «корнет Лермонтов». Но больше всего эти стихи навредили Лермонтову при жизни. Биограф поэта Висковатов отмечал: «Юнкера, покидая школу и поступая в гвардейские полки, разносили в списках эту литературу в холостые кружки „золотой молодежи“… и таким образом первая поэтическая слава Лермонтова была самая двусмысленная и сильно ему повредила. Когда затем стали появляться в печати его истинно прекрасные произведения, то знавшие Лермонтова по печальной репутации эротического поэта негодовали, что этот гусарский поэт „смел выходить в свет со своими творениями". Бывали случаи, что сестрам и женам запрещали говорить о том, что они читали произведения Лермонтова; это считалось компрометирующим. Даже знаменитое стихотворение «На смерть поэта» не могло изгладить этой репутации, и только последний приезд Лермонтова в Петербург за несколько месяцев перед его смертью, после выхода собрания его стихотворений и романа „Герой нашего времени" пробилась его добрая слава“».[189]
Глава 15
«Солдатское житье»
Как гласило краткое наставление, изданное в 1832 году, «исправный солдат ведет себя честно, трезво, порядочно, верен своему государю, знает твердо артикулы, послушен начальникам, содержит себя и амуницию во всегдашней чистоте и исправности, умеет правильно стоять, равняться, ворочаться, маршировать и ружьем своим действовать, знает имена всех своих начальников, сроки всем вещам, сколько получает жалования и провианта, притом должен быть бодр и расторопен».[190]
При Николае I русская армия комплектовалась нижними чинами на основе рекрутской повинности, установленной еще в петровские времена. Почти ежегодно в России проводился рекрутский набор, когда с каждых 500 крестьянских и других податных «душ» брали по 2 рекрута, то есть человека, назначенных в солдатскую службу, по жребию, либо по решению общины или помещика. Во время войн первых лет николаевского царствования проводились усиленные наборы, в том числе и по 3, и по 4 человека с 500 душ. Слово «рекрут» означало не только призывника, но и молодого неопытного солдата первых месяцев службы. С 1829 года обучение рекрута продолжалось полгода, с 1841‑го – 1 год. После этого срока рекрут превращался в полноценного солдата.
В гвардию солдаты попадали из трех источников. По старинной традиции, лучших людей из армейских полков переводили в гвардейские за подвиги в боях или за отличие по службе, причем армейский унтер‑офицер зачислялся в гвардию рядовым. В начале царствования Николая I этот источник преобладал. К 1840‑м годам большую роль стало играть пополнение непосредственно из рекрутских наборов. В любом случае непременными условиями были высокий рост, хорошее телосложение, представительная внешность. Самые высокие попадали в полки гвардейской линейной пехоты, в гвардейские кирасиры, в пешую артиллерию и морской экипаж. Наименее рослыми в гвардии были нижние чины гвардейской легкой кавалерии и егерских рот гвардейской легкой пехоты (четвертые полки дивизий).
Третьим источником были школы военных кантонистов – солдатских детей. До 14 лет мальчики находились на попечении родителей, а затем в обязательном порядке отдавались в школу при своем полку. Здесь их обучали Закону Божию, русскому языку, арифметике, уставам, фронту (то есть строевой подготовке), музыке, пению и разным ремеслам. С 18 лет юноши поступали на действительную службу в полк, и с этого момента начинался ее отсчет. Самых рослых, молодцеватых, хорошего поведения брали в строй для замещения в дальнейшем вакансий унтер‑офицеров и фельдфебелей; невысоких, но крепкого сложения – в музыканты, способных, но слабого здоровья – в фельдшеры и писаря, «тупых в обучении» – в барабанщики, флейтщики и мастеровые. Такая формулировка звучала не вполне справедливо, хороший опытный барабанщик, тем более гвардейский, тоже был настоящим мастером своего дела. А флейтщиками нередко были мальчики лет 14, а то и младше.
Унтер‑офицер, рядовой (в шинели), барабанщик и флейтист Л.‑гв. Измайловского полка. Литография Л. Белоусова. Около 1828–1833 гг.
Рядовой и офицер Л.‑гв. Волынского полка в 1832–1833 гг.
Трубач и кантонист Л.‑гв. Конного полка в 1845 г. Рис. из полкового альбома. 1848 г.
Кроме перевода лучших армейских солдат в гвардию было и обратное явление – за дурное поведение гвардейцев переводили, в качестве наказания, в армейские полки. Офицер Л.‑гв. Конного полка Василий Романович Каульбарс вспоминал, как был отправлен в командировку за людьми в полки армейской кавалерии. В строю он видел много высоких красавцев, каждый из которых по внешним данным мог подойти в конную гвардию. Но, к его разочарованию, это оказывались люди, уже побывавшие в гвардии и за проступки переведенные в армию.
Списочная численность нижних чинов в полках, как правило, не дотягивала до штатной. Так, в Л.‑гв. Финляндском полку из положенных по штату 248 унтер‑офицеров в разные, причем мирные годы не хватало от 9 до 36, а из 2719 рядовых – от 269 до 511. Во время Крымской войны численность рядовых в действующих гвардейских полках, напротив, превышала штаты.
Офицер Л.‑гв. Саперного батальона Владимир Иванович Ден описывает удивительные случаи ухищрений, на которые пускались командиры в 1840‑е годы, чтобы представить государю свои полки в наилучшем виде.
Например, командир Л.‑гв. Егерского полка генерал‑майор барон В.Н. Соловьев для наличия полного числа людей ставил в строй рекрутов. Л.‑гв. Волынский полк, переведенный из Варшавы, стоял в Ораниенбауме, но его штуцерная команда численностью в 24 человека размещалась в егерских казармах. Этих солдат одевали в форму лейб‑егерей и ставили к ним в строй для полноты. Для смотра с обозом Л.‑гв. Измайловский полк занимал лошадей в Л.‑гв. Конно‑пионерном дивизионе. Нехватка хорошо подготовленных нижних чинов и «затыкание дыр» особенно наглядно отражены в описании Деном высочайших смотров на Дворцовой площадке, как называлось тогдашнее свободное пространство перед Зимним дворцом со стороны Адмиралтейства, на месте будущего сада: «Гвардейские полки, за недостатком казарменных помещений, разделялись постоянно на два городских и один загородный батальон – последний от окончания лагерного сбора одного до начала лагерного сбора другого года всегда располагался по деревням. В продолжение Святой и Фоминой недели постоянно назначались разводы; с церемониею на дворцовой площадке. Разводы эти производились постоянно, кроме первых двух дней Светлого Праздника, с учениями.
Рядовой Л.‑гв. Семеновского полка К. Екименко. Худ. Е.Р. Рейтерн. 1832 г.
Рядовой Л.‑гв. Конного полка. Рис. Т. Райта. 1844 г.
Рядовой Л.‑гв. Семеновского полка А. Копытов. Худ. Е.Р. Рейтерн. 1832 г.
От успеха или удачи учений зависела участь частей на целый летний сезон, кроме того, учение одного батальона на таком месте, как Дворцовая площадка, было дело нелегкое, потому что никакой ошибки нельзя было скрыть, и потому этих учений полковые командиры боялись более прочих смотров. Чтобы видеть по очереди все батальоны, государь Николай Павлович назначал разводы от каждого полка по два дня сряду, – что же делали полковые командиры? Они не только по ночам приводили в город всю первую шеренгу и лучших людей загородных батальонов и ставили их в ряды того батальона, который наряжался в караул, но и по отбытии учения одним батальоном, сменяли секретно с караула, ночью, лучших и более видных солдат, чтобы их на другой день снова поставить в ряды другого батальона».[191]
В свое время Петр I, создавая регулярную армию, сделал солдатскую службу пожизненной, как, впрочем, и офицерскую. Если человек надел военный мундир, то от служебной лямки его освобождала только смерть, увечье или полная дряхлость, кому удавалось до нее дожить. Для офицеров это положение закончилось в 1762 году, когда Указ о вольности дворянства разрешил дворянину служить столько, сколько он пожелает, или не служить вообще. Для солдат при Екатерине II впервые был установлен срок службы – 25 лет. К началу царствования Николая I в гвардии он составлял 22 года.
В 1834 году император повелел сократить этот срок до 20 лет, после которых солдат увольнялся в бессрочный отпуск на 2 года. Бессрочноотпускной нижний чин освобождался от всех повинностей, имел полную свободу действий, и его могли призывать только на строевые занятия один месяц в году, или на службу в случае войны. После этих двух лет следовала «чистая» отставка. В 1841 году в бессрочный отпуск приказано было увольнять солдат, беспорочно прослуживших в гвардии 17 лет, а в 1851 году этот срок был сокращен до 15 лет.
В 1834 году армейским солдатам срок был сокращен с 25 до 20 лет службы и 5 лет бессрочного отпуска, а в 1839 году – до 19 лет службы.
Это постепенное сокращение срока продолжалось и при Александре II. В 1856 году срок службы армейских солдат был сокращен с тогдашних 19 лет до 15. В 1859 году рекрутские наборы были отменены на 3 года, и срок службы солдата сокращен до 12 лет, а с 1868 года он составил 10 лет. Наконец, в 1874 году рекрутчина была полностью отменена и вводилась всесословная воинская повинность с шестилетним сроком службы. Так дело обстояло в действительности, в отличие от мифических представлений о том, что при «плохом царе» Николае I солдаты «служили 25 лет», а потом появился «хороший царь» Александр II и сразу ввел всеобщую воинскую повинность.
Трубач Л.‑гв. Гусарского полка в 1836–1838 гг.
В 1836 году для нижних чинов были установлены продолжительные и кратковременные отпуска. Первые, от полугода до года, давались солдатам слабого здоровья или подорвавшим здоровье на службе, для его восстановления. Вторые, до полугода, давались в виде награды за хорошее поведение и успехи на службе.
Телесные наказания солдат почему‑то принято связывать только с Россией и только с царствованием Николая I, как очередной показатель жестокости и тиранства этого государя и общей отсталости нашей страны. При этом забывают о том, что такие же наказания были обычными для того времени и в других европейских армиях, во всех передовых, просвещенных, цивилизованных странах, кроме Франции, где с 1791 года виновного солдата, из уважения к его человеческому достоинству и правам личности, не били, а расстреливали. Это было одно из «достижений» Великой французской буржуазной революции. Отсутствие официальных телесных наказаний не мешало французским сержантам и капралам поколачивать своих солдат в частном порядке. В Пруссии солдат секли и гоняли сквозь строй до 1848, в Австрии – до 1868 года. Английских солдат с особо изощренной жестокостью пороли плетью под названием «кошка‑девятихвостка» (cat‑o'‑nine‑tails). Для усиления эффекта ее пропитывали мочой, и при попадании мочи на голое окровавленное тело, исхлестанное до мяса, пытка становилась невыносимой. Нередко солдаты умирали, сходили с ума, становились калеками, в Крымскую войну избитые герои даже дезертировали к русским, но британские традиции были столь сильны, что битье плеткой продержалось до 1881 года.
Таким образом, телесные наказания и битье солдат в николаевскую эпоху были, безусловно, жестоким явлением, но это не повод для того, чтобы представлять николаевскую Россию, утонувшей в беспросветном мраке произвола, в отличие от светлой, культурной и гуманной Европы.
Рядовой, унтер‑офицер и флейтист Л.‑гв. Литовского полка. Литография Л. Белоусова. Около 1831–1833 гг.
В регулярной русской армии телесные наказания берут свое начало еще в петровских воинских уставах. С того времени самыми тяжелыми провинностями, за которые солдат приговаривали к сечению шпицрутенами, были побег, воровство и «пропитие казенных вещей». Виновный, с которого снимали мундир и нижнюю рубаху, мог быть привязан к бревну или скамейке, и тогда его хлестали по спине два человека. Другой, более суровой, разновидностью сечения солдата было «прогнание сквозь строй», когда роту или целый батальон ставили в две шеренги, лицом друг другу, со шпицрутенами в руках, а виновного привязывали за руки к двум ружьям, за которые его вели два унтер‑офицера, не давая ему падать от ударов ни вперед, ни назад. От степени вины зависело количество ударов.
Малопонятное современному человеку немецкое слово «шпицрутен» (Spiefirutenlaufen, Spiess – копье, пика, и Rute – хлыст) означало длинные гибкие палки, удары которых были очень болезненны. Уже само название указывает на их прусско‑австрийское происхождение. Для России это было заимствование – жестокое, но в духе времени. От этих палок происходит такое выражение, как «палочная дисциплина», и несправедливое прозвище, которое присвоили императору Николаю I осмелевшие после его кончины злопыхатели – Николай Палкин.
Вопреки установившимся штампам, царствование Николая I не привнесло в телесные наказания ничего нового или особо жестокого. Провинившихся солдат беспощадно гоняли сквозь строй весь XVIII век, и уже тогда острый солдатский язык прозвал это наказание «зеленой улицей» – по цвету мундиров и свежих палок, а в начале XIX столетия, при Александре I, особенно на исходе его царствования, в годы аракчеевщины, битье солдат достигло наивысшей жестокости. За дисциплинарные проступки били палками, за упущения в строевом шаге и ружейных приемах офицерский или унтерский кулак обрушивался на солдата прямо в строю. Но эту жестокость почему‑то не принято связывать с изысканным и утонченным образом Александра Благословенного, «царственного мистика», уходящего от насущных проблем вглубь своих душевных исканий.
Наоборот, появившийся при Николае I новый свод законов 1839 года, отличался большей, чем в прежние времена, гуманностью. Самое зверское наказание – шпицрутены – стало применяться гораздо реже. Вскоре после этого последовало секретное (!) распоряжение великого князя Михаила Павловича о совершенной отмене шпицрутенов, которые были заменены розгами» и о запрещении любых телесных наказаний на морозе. Шпицрутены и розги, несмотря на общее сходство, все‑таки различались между собой. Розги, которые представляли собой тонкие гибкие прутья, отмеренные строго по определенной длине, являлись более мягким вариантом. Розгами секли за провинности даже дворянских детей в учебных заведениях и в семьях.
Трубач Л.‑гв. Кирасирского Его Величества полка в 1838–1855 гг.
И государь, и великий князь любили и ценили солдат. Искреннее желание облегчить солдатскую долю воплотилось в секретную форму из опасения показать слабость высшей власти и спровоцировать падение дисциплины.
Прогонять сквозь строй перестали в 1863 году. Обычная порка розгами продолжалась и при гуманном Александре II, и при строгом Александре III, и при мягком Николае II, пока не была полностью отменена в 1904 году, но этого никто не хочет знать и помнить. По части обвинений больше всего не повезло именно Николаю I. Хотя его «вина» лишь в том, что он был последним из русских царей, кто не отменил гонение сквозь строй. Получается, все его предшественники в этом не виноваты, и его преемник Александр II, при котором «зеленая улица» продолжалась первые 8 лет царствования, не виноват, а Николай I виноват во всем. Согласно такой псевдологике, Николай Павлович, не оцененный по достоинству государь, предстает и главным виновником существования в России крепостного права, и что был последним, кто его не отменил. При этом забывается, что Александр II Освободитель, избавивший Россию и от рекрутчины и от крепостного права, был подготовлен к этому историческому шагу своим отцом.
Исходя из всего перечисленного, жестокость начальников к солдатам при Николае I не является чем‑то уникальным, присущим именно этому царствованию и этой исторической личности.
Русская гвардия в 1825–1855 годах пережила противостояние полков на Сенатской площади, вызванное чудовищным обманом солдат декабристами, видела казни преступников и милости государя к своим верным защитникам, прошла тяжелые военные походы, где солдаты и офицеры вместе стояли под пулями и ядрами, ходили в атаки, венчали себя лаврами побед во славу России, видела мирную службу, маневры, парады, смотры, караулы. Да, кроме этого, были шпицрутены, розги и рукоприкладство. Сквозь строй прогоняли за преступления – воровство, побег, пьянство, мародерство, оставление и порчу оружия, неподчинение приказу. Обязательным было присутствие военного медика, и если он замечал, что дальнейшие удары грозят наказуемому лицу смертью, то на этом экзекуция заканчивалась. Сравнительно небольшое количество палок ожидало солдата за служебные ошибки. Бывало, что трагическое стечение обстоятельств бросало на «зеленую улицу» достойного человека. Начальственный кулак мог обрушиться на любого, совершившего упущение по службе. Это тоже было частью жизни Гвардейского корпуса, весьма негативной, но всего лишь частью. Вся гвардия, от ее грозного командира великого князя Михаила Павловича, до последнего рядового, с восторгом и преданностью смотрела на обожаемого монарха и готова была исполнить любой его приказ – в отличие от Европы, где за это время дважды пошатнулись троны и слетели короны, в 1830 и 1848 годах. Когда Николая I не стало, солдаты на его похоронах испытывали неподдельное горе и с трудом удерживались от слез. Все это мы должны помнить, изучая наказания николаевской эпохи.
Рядовой Л.‑гв. Павловского полка. Худ. Е.Р. Рейтерн
Авторы воспоминаний, а вслед за ними и полковые историографы с гордостью отмечают традиции гуманного отношения офицеров к солдатам в своих полках при Николае I, но не скрывают и негативных фактов.
В 1839 году в Петербурге произошла скандальная история в Л.‑гв. Московском полку. Недавно назначенный командир полка генерал‑майор Петр Григорьевич Поляков заставлял солдат 1‑го батальона обновлять обмундирование и амуницию за их собственный счет. За то, что солдаты не исполнили этого несправедливого распоряжения, генерал стал целый день «гонять» роты в Михайловском манеже, лично обходил каждого, за малейшую неисправность бил сам и заставлял солдат бить друг друга. Избив не менее полутора сотен человек, в том числе и знаменные ряды, состоявшие из георгиевских кавалеров, Поляков приказал поодиночке маршировать «редким шагом», что являлось самым сложным упражнением. Доведенные до последней крайности солдаты разразились по адресу генерала отборной матерной бранью, атмосфера накалилась до опасного предела, и полковой командир, испугавшись, выбежал из манежа. Этот скандал с трудом удалось замять, Поляков удержался на своей должности и прокомандовал Московским полком положенное число лет.
К началу командования Полякова относится еще один тяжелейший случай, который описывает в своих воспоминаниях офицер полка Карл Федорович Багговут: «В полку был старый заслуженный унтер‑офицер Максимов, переведенный из старого Семеновского полка. Всю жизнь прослуживший в военной службе, уже совершенно седой, с массой нашивок на рукаве, он, чувствуя, что уже начал слабеть, стал просить об увольнении его из полка. Его уговорили остаться с тем, чтобы, не неся никакой службы, он являлся только на разводах для того, чтобы ходить в ордонанс‑гауз и приносить оттуда пароль.
Однажды, проходя таким образом в ордонанс‑гауз, он встретился с мужиком, который показался ему знакомым. Вглядываясь, он с восторгом узнает в нем своего родного брата, с которым не видался уже много, много лет. „Это ты, Филипп?“ – окликнул его Максимов. Мужик обернулся, узнал своего брата и бросился ему в объятия. Хотелось, конечно, поговорить после долгой разлуки, но Максимов помнил, что он на службе, побоялся, что брат запачкает его парадный мундир своим деревенским тулупом, а потому отстранился от родственных объятий.
Перекинувшись несколькими словами, Максимов поспешил уйти, боясь опоздать к разводу, но брат стал так уговаривать зайти к нему хоть на одну минутку, что служивый уступил, наконец, родственному чувству.
Он согласился на просьбу брата и зашел к нему.
Немного посидев там, он вышел опять, чтобы идти в ордонанс‑гауз и не заметил, что, проходя калитку, задел своим высоким султаном от кивера верхнюю притолоку и покривил его. Идя по своему назначению вблизи дворца великого князя Михаила Павловича, он, к несчастью, натыкается на самого великого князя. Михаил Павлович тотчас же заметил неисправность в султане и набросился на него: „Пьян?“ – „Никак нет, ваше императорское высочество, я от роду никогда пьян не был“. – „Как, ты еще отвечаешь!" – вспылил великий князь: „Арестовать его!“ Максимова арестовали тотчас же, и вскоре произошла с ним ужасная вещь.
По приказу командира полка генерала Полякова отдан был 3‑му батальону нашего полка приказ собраться на Семеновском плацу и стать в две шеренги. Максимова присудили прогнать сквозь строй через 700 человек. Я был в строю в этот день и теперь вспоминаю об нем, как о самой ужасной минуте моей жизни.
Солдаты били палками по спине Максимова, приговаривая: „Дедушка, дедушка!", – стараясь бить его как можно легче, но все‑таки после 700 ударов вся спина его была в крови. После наказания с него сорвали мундир, нашивки, шинель и надели арестантский халат».[192]
Стоит подчеркнуть, что офицер‑очевидец описывает наказание Максимова не как что‑то обыденное и привычное, а как самую ужасную минуту своей жизни. Как видно из этого исключительного случая, уважаемый ветеран пал жертвой вспыльчивого характера великого князя, который не сумел разобраться в ситуации. Не случилось рядом человека, который мог бы утихомирить гнев Михаила Павловича и спасти солдата. Неизвестно, кто рассказал Багговуту подробности их роковой встречи и насколько пьян был Максимов, но жизнь почтенного воина поломала нелепая случайность. История не донесла до нас облика Максимова, но несколькими годами раньше, в 1836 году, художник П.Е. Заболотский запечатлел его однополчанина, унтер‑офицера Андреева, такого же старого заслуженного ветерана с тремя медалями и массой нашивок за беспорочную службу, составившую не менее 35 лет. В то время для каждого гвардейского полка уже подбирали нижних чинов с похожим типом внешности. Суровое и мужественное лицо солдата, изрезанное морщинами, прямая осанка, которая не может скрыть усталости, положение ног, натруженных в долгих военных походах и во время многочасовых строевых занятий, дают представление о том, как мог выглядеть Максимов.
Унтер‑офицер Л.‑гв. Московского полка Андреев. Худ. П.Е. Заболотский. 1836 г.
Для Л.‑гв. Финляндского полка настоящим истязателем солдат был генерал‑майор граф Фердинанд Федорович Ребиндер, командир полка в 1853–1856 годах. После трех предыдущих командиров, Офросимова, Вяткина и Крылова, каждый из которых сочетал в себе разумную строгость и справедливость, приход в полк жестокого солдафона стал резким контрастом по сравнению с прошлыми годами. Настойчивость и требовательность Ребиндера ко всем служебным мелочам делали солдатскую службу особенно тяжелой.
В сентябре 1854 года, когда гвардия двинулась в западные губернии, переход от Санкт‑Петербурга до Гатчины представлял собой сплошной церемониальный марш. Всю дорогу солдаты вынуждены были идти как на параде. Люди так устали, что марш выглядел неудачным. Рассердившийся Ребиндер приказал солдатам задних шеренг бить прикладами по спине передних, а затем повернул строй так, чтобы передние били задних. Его командование, пришедшееся на годы Крымской войны, стало тяжелым испытанием для финляндцев, которые были ему чужими, и оставило в полку недобрую память. В 1856 году солдаты и офицеры вздохнули с облегчением, когда вместо него командиром стал генерал‑майор Иван Степанович Ганецкий, который не только обходился без битья и унижений, но и был коренным офицером полка.
Вообще же в Л.‑гв. Финляндском полку многие офицеры избегали рукоприкладства и следили за тем, чтобы и унтер‑офицеры не распускали рук. В приказе генерал‑майора Офросимова по полку от 20 мая 1836 года отражен случай, когда ефрейтор получил телесное наказание за то, что ударил молодого солдата!
«6‑й егерской роты ефрейтор Никита Истомин 30 числа минувшего апреля, учивши маршировать рекрута Петра Колочинского, дозволил себе несколько раз его ударить за то, что он худо маршировал. За такой непозволительный поступок предписываю ефрейтора Истомина наказать пред ротою 150 ударами розог и штраф сей записать в формулярный его список, а ротному командиру штабс‑капитану Беру делаю строжайший выговор и предписываю ротным командирам иметь строжайшее за оным наблюдение».[193]
По данным истории Л.‑гв. Финляндского полка, при Николае I наказание шпицрутенами в полку применялось примерно 1–2 раза в год, а в некоторые года не применялось вообще.
Канонир Гвардейской Конной артиллерии в 1831–1855 гг.
В Кавалергардском полку при Николае I тоже сложилась традиция по‑человечески относиться к солдатам, не применяя ни мордобоя, ни телесных наказаний. История доносит забавные случаи, происшедшие в период с 1839 по 1847 год, когда полком командовал добрейший генерал‑майор барон Иван Андреевич Фитингоф. Это был пример русского немца настолько обрусевшего, что в нем совершенно не осталось немецкого формализма и педантизма. Напротив, Фитингоф запомнился как человек широкой русской души, с русским гостеприимством, снисходительностью, юмором и уважением к человеческому достоинству.
«Брадобреем его был ефрейтор Кузьмин. Однажды полк готовился к знаменитому „апрельскому" разводу, и Кузьмин, несмотря на неоднократные замечания, отвратительно маршировал. Фитингоф рассвирепел и крикнул на весь манеж: „Вахмистр!.." У многих офицеров внутри дрогнуло: неужели кавалергардский командир до того забылся, что прикажет: „Скамейку!" (и прочее). „Вахмистр! – вторично закричал Фитингоф, – не пускать его брить меня!"
Другой раз, тоже при приготовлении развода, он заметил, что рядовой того же эскадрона Баранов скверно марширует да еще при этом улыбается. Фитингоф подлетел к нему, схватил за длиннейший ус и стал маршировать с ним рядом, приговаривая в такт: „Не сме‑я‑ться, у‑са‑та‑я ско‑ти‑на“, но на втором же куплете сам сбился с такта и расхохотался».[194]
Картина Федотова «Приход дворцового гренадера в свою бывшую роту Л.‑гв. Финляндского полка», написанная в 1850 году, дает много информации о солдатских буднях, правдивость ее подтверждается восторженными отзывами современников. Хотя это небольшое полотно осталось, к сожалению, на стадии эскиза, оно дает возможность проникнуть взглядом в жилище николаевских солдат.
Солдаты Л.‑гв. Павловского полка на бивуаке. Худ. А.И. Гебенс. 1850 г.
Солдатская казарма, хорошо знакомая Федотову со времен службы, представляет собой просторное помещение с высоким потолком и дощатым полом. Никаких светильников в дневное время не видно, свет падает только из окон, длинный ряд которых заканчивается красным углом с большим количеством икон. Вдоль противоположной от окон стены тянутся длинные многоярусные деревянные полки: на двух верхних ровными рядами лежат солдатские ранцы с притороченными манерками, на нижней стоят строевые головные уборы. В данном случае это каски, а до 1844 года здесь такими же рядами стояли кивера. Под ними расположены солдатские спальные места, в один ярус, стоящие попарно. Это жесткие деревянные кровати или топчаны, которые имеют довольно большую высоту, примерно по пояс человеку. Они напоминают высокие деревянные ящики на ножках. Очевидно, внутри лежали солдатские вещи – мундиры и панталоны разных сроков, старые и новые шинели, несколько пар белья, полотенца, портянки, кожа для сапог и всевозможные бытовые мелочи.