ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. 12 глава




«На Инну начинает походить», - мимолетно отметил про себя Лука, сделал глоток да вдруг закашлялся, из глаз его хлынули слезы, смешанный со слюной чай струйкой потек по подбородку. Тамара похлопала его по спине, потом, поддавшись некому внутреннему порыву, крепко обняла, так что ребра у обоих хрустнули, но тут же отпустила и даже отсела подальше. На лице у нее застыло испуганное выражение.

- Ты чего? – удивился обувщик.

- Так, - рассеянно отозвалась Тома, стараясь совладать со своим учащенным дыханием. – Глаза у тебя страшные стали, Лука. Пустые.

Лука замешкался. Его вдруг прошиб холодный пот, внутри зашевелилась юркой змейкой натуженная тревога, вот только отчего – он и сам не знал. Коснулся своего лба, смахнул набухшие на нем капли и почувствовал озноб в ногах – озноб пробирался все выше, поедая тело по частям, заражая холодом каждую частичку, а как добрался до головы – там, среди спутанных мыслей, отчетливо прозвучал настойчивый чужеродный голос, донимавший обувщика с момента последнего взрыва породы:

- Пустые ли?

Желая избавиться от въедливого бестелесного спутника, Лука помотал головой, еще раз протер насухо лоб и спросил у Тамары первое, что пришло в голову:

- Как мать?

- А ты будто не знаешь! – ответила женщина с явной злобой. – Заперлась у себя, как в гробу, видеть никого не желает, и про Лизу ни в какую не верит. Вы, говорит, у меня дом отобрать хотите, вот и выдумали, чтоб я от расстройства чувств померла. А на кой черт нам халупа ее?

- Мне кажется, ее можно понять. Любила она внучку. Вот если бы… если бы Илья умер… я, наверное, вообще не смог бы в это поверить.

- Увидел бы, так поверил, - мрачно отозвалась Тома, а лицо ее превратилось вдруг в какую-то бесформенную серую массу, будто в один миг утратило все признаки жизни.

- Нет. Прости, но… даже если бы сам видел, если бы на моих глазах… все равно не поверил бы. Это слишком страшно.

- Ой, да не оправдывай ты ее! Надоела со своим домом, ей-богу. Хотя… старуха в маразме, что с нее взять, - на этой последней фразе Тамара смягчилась, произнесла скорее с сожалением, потом добавила: – Вообще-то в селении не только она себя странно ведет.

- Ну… у нас же старики в основном. Да и мы не молодые, закоснели уже в своих характерах, вот и лезет наружу всякое.

- Как раз таки молодые иной раз учудят. Ириша недавно приходила, прямо в дождь. Я дверь открываю, она стоит вся мокрая, сказать ничего не может, глядит так, будто привидение увидела. Я у нее спрашиваю, зачем, мол, пришла. А она, представляешь, обратно под дождь и убежала. Не знаю, чего хотела.

- Может, братец ее донимал, так она решила к Петру за помощью обратиться, а тебя увидела и растерялась. Бывает такое, если нервы шалят.

- Нервы-то у нас у всех…

Тут в комнате появился Радлов, и Тома резко замолчала. В руках Радлов нес небольшую стеклянную банку, вроде как пустую. Банку он поставил на подоконник, вытащил стул откуда-то из угла помещения и сел напротив гостя. Тамара глянула на него с пренебрежением и быстро сбежала вниз, не проронив ни слова.

- Давно вы так? – спросил Лука и кивнул в сторону выхода.

- Что так?

- Мне показалось, отношения у вас не ладятся. Ты прости, если не в свое дело лезу…

- А, - протянул Радлов. – Нет, я просто тебя не понял. Я от недосыпа на ум очень тугой стал, знаешь ли, - улыбнулся, при этом улыбка расплывалась так медленно, словно щеки у него не из кожи и мышц сделаны, а из тугой резины, которую для смены выражения всякий раз пружинами тянут. – Не знаю даже, что и сказать. Я в последнее время к рабочим стал ходить, которые добычей заняты, и она как-то озлобилась.

- Ты береги ее, ладно?

- Да ну ее! – вспылил Петр, даже руку поднял, чтобы демонстративно махнуть, но гнев его тут же погас, рука рухнула на стол безвольной плетью. – Устал я.

- Она ведь единственного ребенка потеряла, - начал объяснять обувщик, но Петр перебил:

- Что, скажешь, не родная? Не родная мне Лиза? – одутловатые веки его разошлись шире, глаза сверкнули ненавистью – в уголках этих глаз отчетливо виднелись ярко-красные нити лопнувших капилляров, напоминавшие кровоточащие порезы прямо поперек склеры. – А я ее не воспитывал разве? Да, я не так много времени с ней проводил, может, ты даже больше моего с ней нянчился. Но я работал! И Лиза для меня как родная дочь была, у меня же других детей нет! Я ей и образование хотел, и замуж, и жизнь хорошую устроить! А Тома.., - кашлянул и добавил шепотом: – Тома ведь только о себе и думает.

Затем Радлов забеспокоился, вскочил из-за стола и перешел на крик:

- Горе у нее! Она дома засела в этом горе и варится в нем, и ничего другого замечать не желает. И я, мол, с ней не варюсь в одном болоте – вот в чем, оказывается, моя вина! И получилось так, будто это уже не наша дочь умерла, а ее! Как будто меня смерть Лизы не волнует, раз я о хозяйстве беспокоюсь, или к карьеру хожу. Мол, коли я чем-то занимаюсь, значит, забыл. А я не забыл! Только жрать мы что будем, если хозяйством не заниматься?

- Пойми, ей не до того, - Лука ответил с примирительной интонацией, но Петр только еще больше вспылил:

- Не до того? Да, тяжело жить, когда знаешь, что после тебя не останется никого. Тяжело, я знаю. Да меня самого тошнит от всего на свете! Да только как бы там ни было, помирать-то никто не собирается!

- Ты бы с ней поговорил лучше спокойно, - настаивал гость на своем. – Помирать, конечно, незачем, но может, ей и жить не особо хочется?

- Нет уж! Вон Илье твоему без Лизы жить не хотелось, так он пошел и… в общем, ты меня понял. Ты прости, Лука, тебе это все тяжело выслушивать, но парень сказал «Не хочу без нее жить», а потом пошел и сделал. А коли здесь в петлю никто не собирается, то и нечего злобу таить на того, кто о завтрашнем дне думает. Я ей рассказываю, мол, на заводе неладное что-то творится, а она же не слышит ни хрена! Ты, говорит, дочь потерял и еще смеешь думать, как тебя с заводом твоим обидели! А я разве про это? Я про другое совершенно, что может беда случиться, а тут еще люди живут, вон ты, Андрей тот же, Матвей. И разобраться в том, что происходит, могу я один, потому что именно я в этой каше поневоле варюсь. Так что пошло оно все, пусть что хочет, то и думает. Устал я, не могу достучаться и все тут!

Радлов замолчал. Оглядел комнату, словно забыл, где находится, тяжело вздохнул, упал обратно на стул всей своей чудовищной массой, так что у того даже ножки слегка разъехались, и тупым, неподвижным взглядом уставился на столешницу. Лука дал другу немного времени, чтобы тот успокоился, и осторожно поинтересовался:

- Ты упомянул про завод. Что беда какая-то случиться может. Ты о чем?

- Да не знаю я толком. С бригадиром на участке добыче общаемся. Знаешь, стройка эта никому не нравится. Шахтеры хоть сами не местные, а на строительную бригаду косо смотрят.

- Так, может, не поделили что?

- Может. Только строители эти всегда особняком держатся, вроде в рабочем поселке живут со всеми, но жизни их никто не видел – слоняются от дома к дому, не более. И работают ежедневно одни и те же – как выдерживают-то? Бригады сменяться должны, а эти пашут и пашут, как скот, с утра до ночи. Зреет что-то, понимаешь? Нехорошее что-то…

- Петь, ты уж на меня не обижайся, но ты столько не спал. Ясно, что у тебя тревога усиливается и разная невидаль мерещится.

Радлов посмотрел на собеседника разочарованно. Потом лицо его просветлело от какой-то тайной догадки, он молча поднялся на ноги, забрал с подоконника стеклянную банку, которую принес со двора, и с победоносным видом поставил ее на стол. Внутри ползали странные насекомые – несколько красных, одно черное с реденькими серыми крапинками, все с продолговатым, сегментированным, как у червей, туловищем, крошечными белыми лапками, торчащими прямо из-под головы, белыми же усиками, которыми они беспрестанно и довольно отвратно шевелили, словно выискивая добычу, и вытянутыми заостренными хвостами. У черного жучка по бокам торчали хлипкие перышки – вероятно, зачатки крыльев.

- Вот! – произнес Петр с торжеством в голосе и сел на свое место. – Это мерещится разве? Я для свиней фуражную пшеницу сею, сено у нас, сам знаешь, никакое, а пшеница всходит, если почву удобрять. Оно, конечно, можно и дикую траву удобрить, да только кто такой ерундой заниматься станет, - тихонько хмыкнул, радуясь собственной шутке. – У меня эти букашки все колосья попортили, начиная со вчера. Прожорливая зараза, похлеще саранчи! А что такое, не знаю.

Лука аккуратно взял банку, рассмотрел ее нелицеприятных обитателей и виновато произнес:

- Я в паразитах не разбираюсь…

- А я разбираюсь немного, даром, что ли, свиней развожу на собственном корме. Раньше еще коровы были, да не пошло в этом году, распродал. Да я не про то! – одернул он сам себя. – В общем, я подобных тварей еще не видал. Прямо сатанинское что-то в них есть, не находишь?

- Разве что хвостики заостренные, - Лука снисходительно улыбнулся, и вечная его улыбка скривилась дугой.

- Ну, разве это не беда?

- Беда, да только с заводом никакой связи нет.

- Может, и нет, только совпадений – тьма. То снег, то трубы, непонятно кем проложенные, то рабочие эти жуткие, теперь вот это. Напасть за напастью. Уж и не знаю, чем скотину прокормлю. А коли не прокормлю, на что жить?

- Потравить, наверное, можно.

- Нет, я в какой-то год пшено обработал, давно еще, там тля развелась. Так у меня у свиней несварение началось. Знаешь, мрут они от протравителя. Дрищут и мрут – зрелище так себе. Опять же, убытки.

Петр потянул к себе чашку, плеснул немного заварки, затем до краев залил водой из кувшина и залпом опрокинул в себя – чай давно остыл.

- Хотя, может, сейчас и безопасная какая химия есть. Слушай, Лука, я тут на тебя набросился со своими проблемами… а ты сам-то зачем пришел? Проведать или дела есть? Ты говори, не стесняйся!

- Если честно, хотел тебя попросить Илью в больницу отвезти.

- Хуже стало?

- Немного. Я Томе рассказывал, голова у него болит часто. Да и памяти совсем нет – старое еще кое-как помнит, а что в последнее время случается, то мимо него пролетает. Но ты, я смотрю, совсем измотанный, как-то напрашиваться совестно. Андрея тогда попрошу, чтобы тебя не напрягать лишний раз.

- Нет-нет! Я же ездил, недавно совсем. Без аварий обошлось, и машина слушается. Тебе когда нужно?

- Чем раньше, тем лучше. Сегодня или, например, завтра.

- Конечно, съездим, не переживай даже! – Радлов немного подумал и добавил тихо, робко, словно сокровенную тайну раскрыл: – Давай только по пути в… в монастырь заглянем.

- В монастырь? Это в какой же?

- Да в твой любимый. Ты раньше все ходил красотами архитектурными любовался. Там, понимаешь, слух прошел, будто бы монах умер и не тлеет совсем. Лежит, будто живой, говорят, прямо в первозданном виде! Мне бы… посмотреть.

- Не насмотрелся еще на мертвецов? – выпалил Лука и вдруг сник, поняв, насколько грубо это прозвучало.

Радлов поморщился, но решил не ругаться. Спокойно пояснил:

- Просто, может быть, он святой, - и тут же залился краской от смущения. – Мощи ведь и желания могут исполнять, если прикоснешься.

- Да, так говорят. Считается, что это какие-нибудь старые, древние мощи делают, - Лука силился подавить ироничный тон, но выходило не слишком. – А что, монаха уже причислили к лику?

- Пока церковь не комментировала. И в газетах ничего нет. Я, знаешь, газетенку выписываю из Города – с новостями разного рода, мало ли, про завод что-то будет. Да я ведь не особо верю, тем более, и не признали еще. Но как-то… удостовериться хотелось, что ли.

- Пожалуй, я все же Андрея попрошу. Боюсь, не выдержу, не обижайся.

- Зря. Ты, может, помолился бы, оно иногда лучше всяких врачей.

- Да просто отвлекать тебя не хочу. И в храме буду стоять весь дерганый, настроение людям портить – зачем?

- Ага. Ну как знаешь.

Лука вдруг громко расхохотался.

- Ты чего? – удивился Радлов и вытаращился на него в полнейшем недоумении.

- Ага? – переспросил обувщик, давясь смехом. – Дед Матвей в тебя, что ли, вселился?

- Слушай, да! Я и не заметил! – рассмеялся и Петр, хриплыми раскатами. – У него, поди, как помрет, на могиле напишут: умер тогда-то, ага.

Радлов всегда радовался своим шуткам больше, чем чужим, вне зависимости от их качества, так что от безудержного хохота начал хаотично размахивать руками да обшлагом рукава случайно зацепил банку с насекомыми. Банка завалилась набок, крышка с нее слетела, и юркие жучки оказались на столе. Черный принялся нелепо размахивать своими перышками, производя едва слышное стрекотание – взлететь он не мог, но вполне удачно вспархивал и одним скачком преодолевал несколько сантиметров. Так и скакал на гладкой поверхности, пока не опрокинулся на пол, крыльями вниз, где его ногой раздавил Петр. Красные паразиты тем временем медленно расползались по столу, перебирая белесыми лапками и производя пульсирующие движения червеобразными хвостами.

- Вот же гадины! – воскликнул Радлов и начал судорожно их давить; жучки лопались, оставляя после себя капельки густого темно-алого сока. – Лука, не сиди столбом, лови их, лови!

Прислушавшись к столь рьяному призыву, Лука прихлопнул парочку вредителей, отчего на пальцах у него остался тот же алый сок – все равно, что в крови вымарался. Позже, когда с насекомыми было покончено, он распрощался с хозяином дома и спустился вниз, на кухню – хотел перед уходом отмыть руки. Там его встретила Тамара.

- Смеялись? – спросила она с укором, словно ничего хуже смеха и придумать было нельзя. – Я слышала вас.

- Не от веселья же, - попытался защититься Лука. – Скорее нервное, понимаешь?

- Да, нервы-то у нас у всех.., - как и в прошлый раз, она не смогла завершить фразу: резко замолчала, замкнулась в себе и даже не заметила, как гость ушел.

2.

Примерно через неделю радловские жучки красно-черной оспой распространились по всем полям и огородам и, так же, как оспа выедает кожу, оставляя на ней язвы и глубокие рытвины, выели почти все растения, отчего те начали терять цвет, из зеленых становились бледно-желтыми или серыми, опадали и чахли буквально на глазах. Местные никогда раньше ничего подобного не видели, так что затаившееся в закоулочках чудище страха, отравлявшее своим зловонным дыханием внутренности старой горы, наконец дождалось своего часа. Неспешно, начиная с одного маленького нелепого слуха, со случайного тревожного взгляда, с пары дрожащих мутных зрачков, распустило это чудище свои щупальца по всему поселку, влезло в каждый дом и во всякую голову, и жители заговорили о проклятии, о бесовщине, о сатанинском племени или о том, что заразу намеренно распространили рабочие, чтобы заморить людей голодом да прогнать с насиженных мест, и уж тогда развернуть добычу по полной – камня на камне не оставить.

Двадцать третьего числа в амбаре, предназначенном для хранения общего зерна и картофеля, Матвей организовал собрание, дабы по возможности пресечь слухи и совместными усилиями найти решение проблемы. Собрались почти все жители – не пришли, пожалуй, всего-то человек пять, среди них Шалый, без чувств валявшийся пьяным в своей избе, Тамара, которая вообще никуда теперь не выходила из дому, и Илья (по понятным причинам).

Амбар представлял собой вместительное помещение без перегородок. Потолок удерживался тремя толстыми продольными брусками, каждый из которых опирался на поперечную балку. Держался он весьма крепко, хотя и проседал в иных местах. Обшивка стен была очень старой и по швам почернела, так что внутри амбара довольно резко пахло подгнивающим деревом – этакая смесь затхлости, вони давно разложившегося трупа и запаха сырой травы. На полу сквозь растрескавшиеся доски пробивалась остролистая, жесткая на ощупь, бледная от недостатка солнца трава, сам пол был завален остатками прошлогоднего урожая – ссохшиеся зерна скрипели под ногами, перетирались и рассыпались в шелуху. В левом от входа углу топорщились два посеревших, жалких стожка сена (все, что удалось собрать про запас, для крайнего случая), в правом была навалена куча гнилого картофеля – поверх нее бело-зеленой ковровой дорожкой расстелилась плесень. Остальное пространство пока пустовало – сбор кормовой пшеницы пришлось отложить из-за дождей и нашествия паразитов, а для картошки срок не пришел, ботва еще не побурела.

Из-за большого скопления народу в помещении стоял шум и гам, все о чем-то спорили, перебивали друг друга, каждый чересчур громкий возглас бился о стены и отлетал от них продолжительным эхом, так что ничего невозможно было разобрать. Когда более-менее утихомирились, дед Матвей собрал всех вокруг себя.

- Нам бы потише надо, - сказал он, - а то ни до чего не договоримся же.

- А о чем договариваться? – перебил мужской голос из толпы, грубый и от пьянки хриплый. – Это вон с завода распылили на нас личинок, чтобы урожай пропал, скотина передохла и мы разъехались! И они тут начнут!

- Чего начнут-то? – спросила какая-то женщина тихонько и вроде как со смешком.

- Ну это начнут! Дома сносить наши, огороды разворовывать и, значит… одним словом.., - мужчина явно сбился и не смог завершить мысль.

На помощь ему пришел товарищ, стоявший рядом:

- Они первый этаж построили под лабораторию! Не верите? Я вам говорю, я в окна заглядывал – у них там механизмы непонятные, стекла какие-то, ну точно, лаборатория! И жуков там этих вывели специально! Против нас!

- Да не мели ты чушь, в самом деле, - произнес Матвей сердито, но его вновь перебили, на сей раз Инна Колотова, стоявшая к нему ближе всех:

- Правильно все! Не бывает таких жуков, я за всю жизнь ни разу не видывала! А они, вишь че, прожорливые какие – за неделю весь урожай попортили! Где это такие прожорливые букашки водятся, откуда взялись? Проклятье это, проклятье на наши головы!

- Ну, ты сейчас наговоришь тоже, - дед Матвей усмехнулся. – Ужо от твоих россказней и спрятаться негде. Дома же сидишь, как по всей деревне про свои фантазии растрезвонила, когда? Куда ни пойдешь, значит, везде только и слышно – проклятия, проклятия! А ничего потустороннего-то и нет! Всего лишь трипс расплодился…

- Ты где слово такое откопал, старый? – не унималась Инна. – Нету в природе такого слова. Ишь че выдумал!

- Самый обыкновенный пшеничный трипс, чуть крупнее обычного, - терпеливо пояснил старик, не обращая внимания на возгласы из толпы. – Черненькие в перышках – это взрослые. Красные – личинки ихние. У нас же весь скот пшеницей кормится, сено-то вон какое, - небрежно махнул рукой в угол, где стояли невзрачные стожки. – А жучки эти как раз на пшенице селятся, шибко они ее любят. Вот они как всю попортили, так с голодухи все подряд жрать начали, ага. Я этот трипс поганый в молодости на югах видел – ой, помню, весь урожай тогда погиб. Вообще-то на севере он не очень плодится… не повезло нам, выходит.

- Раньше ведь его не было, - негромко заметил Радлов, необъятным столбом стоявший поодаль, в стороне от толпы.

- Ты бы вообще помолчал, боров треклятый! – Инна распалилась окончательно и почти перешла на крик – визгливый и от старости дребезжащий. – Из-за тебя же все! С твоего участка эта зараза пошла!

Откуда-то с задних рядов послышался гул одобрения, и Радлов решил ничего не отвечать.

- Тише, тише, - успокаивал всех Матвей. – Петр совсем не виноват. Трипс яйца в почву откладывает. У нас-то всегда грачи почву клювами рыли да кладки вредителей поедали. А как грачи перемерли – дрянь всякая и расплодилась, ага.

- Все равно он виноват! – настаивала Инна, колючим взглядом впившись в зятя. – Птицы-то отчего поумирали? Аль не помните?

В толпе зазвучали возгласы: «Завод!», «Взрыв!», «Выброс!».

- Послушай, че люди говорят – завод! А кто эту кашу заварил? Ты его строить начал! С тебя спрашивать нужно за все наши страдания!

Радлов продолжал молчать, бледный и грозный. В какой-то момент рассудок его помутнел от вскипавшей изнутри злости, и он шагнул в сторону старухи, но на том и остановился – замер, словно каменная глыба, и не знал, что делать дальше. По лицу его расплылась потерянная, как бы извиняющаяся улыбка.

- Ой, люди добрые! Защитите от ирода! – плаксиво застонала Колотова. – Все видели, он на меня наброситься хотел! Вот так, тюкнет где-нибудь по голове и дом мой себе заберет, дочку-то уже забрал!

- Господи, да уведите вы ее кто-нибудь, дуру старую! – воскликнула женщина с задних рядов. – Решать надо, что делать будем, а она мешает только!

- Не стыдно пожилого человека обижать? – спросила Инна с обидой в голосе. Потом вдруг разревелась и начала сквозь слезы причитать: – Я ж тут всю жизнь… всю жизнь! А она… все меня нонче обижают, всем я лишняя…

Тогда из толпы, не сговариваясь, одновременно вышли Лука и Ирина. Они под руки отвели старуху в заднюю часть амбара, где та недолго еще похныкала, а затем успокоилась, поблагодарила их и ушла прочь, не дожидаясь итога собрания. Тем временем в толпе вокруг Матвея продолжалось бурное обсуждение.

- Действительно, давайте уже решим, - сказал Андрей, до того предпочитавший молчать и внимательно слушать. – Если зерно пропадет, то зимой большую часть скотины придется на убой пустить. А разве у нас ее много на убой? За один ноябрь, как холода начнутся, всех перережем. Целую зиму на одной картошке, без молочных продуктов, без денег с продаж – не протянем, мне кажется.

- Мы вот давеча с Лукой обсуждали, - начал Петр, - можно отраву купить специальную.

- Отраву потом и скотина есть будет, да?

- Нет, это мы тоже обсуждали. Сейчас должно быть что-то безопасное. Я когда-то давно сам свиней сгубил, целую партию. Но время-то не стоит на месте, наверняка есть безвредные составы. Скинуться бы надо да закупить в Городе, чтобы все участки разом обработать.

В толпе послышался недовольный ропот, некоторые из собравшихся возмутились:

- Заводские птиц убили! Пусть и скидываются нам, и травят пусть тоже сами!

Тут вперед подался местный пьянчужка, тот самый, который ночевал у Радлова на пороге. Он плохо держался на ногах, раскачивался в разные стороны и дико обводил взглядом окружающих. Постояв некоторое время перед Матвеем, он широко раззявил свой кривой рот и вместе с волной застоявшегося перегара выдал:

- Сжечь надо к херам все поле! – тут мужичонка качнулся вперед, но удержал равновесие и, громко икнув, добавил: – Они и подохнут.

- Ты чем слушал, дурак пьяный? – спросил Андрей. В толпе раздался смех. – Мы хотим хотя бы остатки зерна сохранить, чтоб часть скотины зиму пережила. А ты что предлагаешь? Поголовье-то мы к лету как восстановим?

Пьяница икнул еще раз, поглядел на оппонента тупо и мутно и, шатаясь, скрылся где-то позади собрания.

- Зерно – наше, и спасать его нам, - продолжил Андрей с нажимом. – Неужто вправду решили, будто рабочие заплатят?

- В суд можно написать, - неуверенно сказал Радлов. – За помощью обратиться, чтоб с рабочих компенсацию стрясти. Укажем в заявлении, что в связи с нарушением экологической обстановки да так, мол, и так, обязаны возместить. Правда, по ранешнему печальному опыту скажу, что разбираться там полгода будут, никак не меньше.

- Полгода, - повторил Матвей удивленно, растягивая каждый слог. – Ага. А мы-то как же эти полгода протянем? Нет, тут самим надо заниматься, иначе никак…

 

В итоге после многочисленных пререканий кое-как сговорились. Было решено сначала отправить кого-нибудь в Город на разведку, узнать стоимость и свойства препарата, затем собрать необходимую сумму и опрыскать пораженные растения. Стали думать, кому следует поручить покупку. Сначала кто-то выдвинул кандидатуру Радлова, поскольку он уже пользовался протравителем и, несмотря на плохой результат, наверняка знает, где найти средство. Однако некоторые жители опять припомнили завод, опять принялись рьяно спорить, виноват Радлов или не виноват, так что не сошлось. Предложили Луке – его, мол, все знают и уважают, ему можно любые коллективные деньги доверить и ни копеечки не пропадет. Лука отказался сам, справедливо отметив, что он обувщик и в сельском хозяйстве не смыслит ровным счетом ничего. В конце концов выбор пал на Андрея – парень он вроде честный, работящий, и машина у него имеется. Пообщались еще немного на разные отвлеченные темы, пособирали сплетни с соседями да потихоньку разошлись.

После собрания Лука очень спешил домой, чтобы покормить своего беспомощного сына, но по дороге его нагнала Ирина – она и в амбаре все время озиралась да пыталась оказаться с ним поблизости.

- А, Ириша. Опять Илью проведать хочешь?

- Нет, я.., - женщина потупилась. – Тяжело с ним, я не приду больше.

- Да, тяжело. Он ведь тебя и не помнит толком, - обувщик заметно погрустнел, даже шаг сбавил, уж больно неожиданно на него этот тоскливый груз навесили. Некоторое время шли молча, потом он опомнился и добавил: – Тебе стыдиться нечего.

- Я просто сказать хотела… я же скоро в Город уезжаю.

- Работа нашлась?

- Жених у меня там, - ответила женщина смущенно и раскраснелась.

- Устроила-таки личную жизнь? Вот это поздравляю! – Лука силился изобразить радость. – Надеюсь, жених хороший? Правильно, вообще-то нечего молодым здесь делать. Завод еще когда достроят!

- А вы… то есть ты… думаешь, станет лучше, когда достроят?

- Работа появится. Сейчас-то что? Своим хозяйством многие кормятся, деньги имеют только с того, что у дороги продали или на рынке в Вешненском. У стариков пенсия с колхозных времен. Андрей где-то в столице халтурит, оттого и машина есть, Радлов вон предприниматель, мне тоже повезло с ремеслом, да только не все так умеют. Выживают больше, чем живут. Вообще-то молодец, что уезжаешь.

- Спасибо. Только… мне нужно признаться, - она явно нервничала, заикалась, не могла разродиться чем-то важным и для нее болезненным. Облизала пересохшие губы, отвела стыдливый взгляд в сторону и наконец решилась: – Два месяца назад Лизину могилу разворотили, помнишь? Это я место указала, они бы сами не нашли, ни за что не нашли бы!

- Шалый – человек страшный, если он тебя заставил…

- Не заставил. Я сама хотела. И… гадостей им насоветовала… чтоб на могиле учинить. Прости меня, а?

- В новую жизнь с чистой совестью? – догадался обувщик. – Ты к Тамаре иди за прощением, не ко мне.

- Да ходила я! И не смогла. Такой был порыв, знаешь, покаяться, я в дождь к ней прибежала, в дверь стучу, стучу, а сама как в лихорадке вся, и слова аж с губ слетают: «Это я! Я натворила! Я виновата!». Потом дверь открылась, смотрю – у Томы лицо серое, неживое. Я и убежала.

- Вот оно что, - рассеянно отозвался Лука. – История с осквернением забылась уже, может, ты и правильно сделала, что убежала.

- Так ты… вы… простите?

- Прощаю, Ир, прощаю. Езжай спокойно, - он миролюбиво погладил женщину по плечу, подмигнул ей на удачу (получилось не очень хорошо – все лицо по болезни съехало в сторону закрытого глаза) и ускорил шаг.

Дома было грязно и тускло, будто не живут здесь вовсе. Илья безучастно смотрел в окошко омертвелыми глазами, а сквозь эту стеклянную омертвелость просачивалась какая-то неизбывная и самим обладателем непризнанная печаль. Есть он отказался.

3.

Через пару дней с горем пополам собрали деньги – скидывались крайне неохотно, благо, средство нашлось не слишком дорогое, иначе вовсе бы никто ничего не дал, несмотря на уговоры и жизненную необходимость. Андрей купил в Городе канистру протравителя, Радлов с Матвеем развели его с водой в нужных пропорциях, разлили по пульверизаторам и распылили на общем поле – почти сутки потратили. Остальные жители обрабатывали свои участки, поскольку трипс принялся даже за капусту и картофельную ботву, хотя ничего из этого не входило в его основной рацион – складывалось впечатление, будто насекомые отыгрывались за те годы, что их исправно уничтожали птицы.

И вроде бы помогло, жучки и личинки постепенно опадали на землю мертвыми чешуйками, да только ночью кто-то поджог поле. Химический состав, которым опрыскивали растения, оказался довольно горючим, так что вспыхнул мгновенно – пшеница выгорела дотла, на участках с общим картофелем огонь спалил почти половину кустов. К утру пожарище потушили, протянув шланг от озера, и начали спешно выкапывать картошку, у которой погорела ботва. Вся она была недозревшая, часть превратилась в угольки от высокой температуры, часть запеклась прямо в грунте.

Пьянчугу, предлагавшего учинить поджог, отыскать нигде не удалось. Впрочем, через неделю он сам нашелся – всплыл в том месте, где река впадала в озеро, синий и раздутый, словно пузырь. По этому поводу приезжал областной следователь с нарядом полиции, что-то разбирали, что-то вынюхивали, даже Шалого повязали (да и как не повязать, коли он сидевший?). Впоследствии, правда, несколько человек подтвердили, что Бориска с момента собрания в амбаре вплоть до самого обнаружения утопленника пил, не просыхая, и из избы своей наружу не показывался, так что задержанного пришлось отпустить. Тело забрали в Вешненское, в специальный морг, пояснили, как и когда его следует забрать для похорон, но никто не забрал и не похоронил – местные почему-то не очень о нем горевали.

Не найдя, кого еще можно задержать, следователь в документах указал, что пострадавший утонул сам, и уехал несолоно хлебавши. Правда, на утопленнике дощечка болталась, раскисшая от воды, вся в тине, с надписью, выцарапанной по дереву кривыми буквами: «Вредитель», но дощечку решили к делу не приобщать совсем – так, пьяный человек баловался да накарябал сдуру, да на шею себе повесил и случайно в озере утоп. С пьяного и не такое станется.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-08-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: