Радлов спустился буквально через пять-семь минут, вернулся за стол и сообщил:
- Она там черным все занавесила и свечки жжет.
- Вроде служба?
- Вроде, - Петр кивнул. – Я сказал, что ты пришел, но уж не знаю, выйдет ли. Тяжело ей сейчас, ты уж прости.
- Я же понимаю все, дочь умерла, такое за пару недель не изживется. Ты береги ее.
- Не волнуйся, сберегу уж. Я, кстати, вчера на настоящей службе был, в церкви.
- По Лизавете молебен заказывал?
- И молебен, и так, - туманно ответил Петр, но распространяться не стал. – Может, тебе тоже стоит сходить? Авось, Илья твой на поправку пойдет.
- Честно говоря, не думаю, чтобы это что-то меняло.
- Не веришь, получается?
- Получается, нет. Да и ты вроде раньше не посещал.
- Просто Лиза как умерла, - в голове Радлова зазвучали то ли извиняющиеся, то ли оправдывающиеся нотки, - я задумался. Ну и вчера, как могилу прибрал, на меня какое-то спустилось… озарение, что ли. Я собрался да поехал до Города, там на окраине храм есть старинный… Петра и Павла, кажется… там сам епископ наш иногда службу ведет.
- Здесь же монастырь ближе, на берегу-то.
- Это где Лизу нашли? Нет уж, не хочу. Да и мрачноватый он больно, я, сколько мимо ни проезжал, людей ни разу не встречал. А вчера как раз попал на проповедь епископа… как его бишь… забыл. На «Т» что-то, на языке вертится, - Радлов быстро защелкал пальцами, пытаясь вспомнить, но тщетно.
- Теофил, - подсказал Лука. – Означает «любящий бога», если не ошибаюсь.
- И все-то ты знаешь! Так вот он и говорил про вред одиночества, что если соборности нет, в искушение впасть можно. А какая же соборность, если людей вокруг нет? Я, веришь ли, вчера прямо просветлел! Разве бы я в твоем монастыре одичалом просветлел?
- Ты, может, и просветлел, а я этого Теофила именно из-за истории с монастырем знаю. Он же его и разорил, вон, в столице новый храм отгрохал, которого там отродясь не бывало, и все хоть сколько-нибудь ценные иконы туда забрал. Конечно, тут денег не светит, так и восстанавливать незачем!
- Ой, я вообще не пойму, чего ты к монастырю ходишь. Здание-то религиозное.
- Я давно не ходил. Но чтобы уединенные места любить, верить ни во что не обязательно.
- Все-таки ни во что не веришь? – продолжал допытываться Радлов.
- Петр, ты меня, конечно, извини, но ты один только раз в церковь съездил – и уже с осуждением к иным взглядам.
- Да нет, я так, не обижайся, - Радлов на миг смутился, потом внимательно оглядел Луку, столкнулся с ним взглядом, отчего-то вздрогнул, так что огромное тело его пошло волнами, и сказал с беспокойством: – Слушай, ты… через котлован шел?
- Здесь вроде иначе и не пройти.
- Нет, там просто из-за работ напылено. Умойся, а то тебе, видно, пыль в глаза задуло, я вот только заметил.
- Странно, мне ничего не мешает, - Лука потер лицо, и на руках действительно остался слой пыли.
Тогда он поднялся, подошел к кухонной раковине, ополоснул лицо и глянул в зеркало, висевшее на стене – в глазах у него плавали точки, вроде частиц сухого чернозема, но совсем немного.
- Ну, почти отмыл, - сказал Лука, возвращаясь на место. – Я, кстати, смотрю, там фундамент закладывать начали?
- Начали. Накануне же поезд приходил, с севера, видимо, база снабжения там. Стройматериалы несколько часов разгружали, ближе к ночи уже, и грузовиками к котловану свозили. Прямо мимо моего двора проезжали, забор даже задели возле сарая. Не поломали – и то хорошо.
- А как они проехали от станции и через твой дом? Выезда-то всего два, нехилый такой крюк получается.
- Так ведь гору с этой стороны взрывали, теперь узкая колея есть – для проезда хватает. И еще взрывать будут, чтобы до жилы добраться. Медь-то вся или внутри горы, или под землей.
- Да хоть бы взрывали поаккуратнее! – возмутился Лука, вспомнив аварию. – Петр, а ты же у них назначен управляющим по производству? А ты добычей не должен руководить?
- Вообще-то должен, пока завод не достроят. Он по плану где-то через полгода начнет работу и будет затем расширяться. А пока мне по идее надлежит бумажки подписывать, дирекции-то здесь никого нет, да и, кажется, вообще нет дирекции, я рассказывал.
- Про мертвецов-то? – Лука заулыбался больше обычного. – Помню, помню. Я к чему про твою должность начал: ты бы проследил за взрывами. У людей окна вылетали, про грачевник я и вовсе молчу.
- Я, видишь, только числюсь фактически. Говорю же, не жалуют меня рабочие. Вот вчера я, значит, вернулся из Города, из храма, и на подходе к дому, уже когда машину поставил, встретил бригадира, который по добыче. С ним еще один, тусклый такой. Как раз звали бумаги на стройматериалы заполнить. Я спрашиваю, нам это, мол, зачем, если ни один из нас к строительству как таковому отношения не имеет. Я же, если рассудить, управляющий производственного цеха, которого еще и в помине нет, а ты – это я бригадиру объясняю – занимаешься добычей руды. А он мне говорит, будто я, как единственный представитель руководства, обязан следить за всем, иначе на него повесят. Вроде как у него среди рабочих звание самое высокое что на стройке, что на участке добычи, вот он и отдувается за всех. И как начал, что я, мол, не справляюсь, не слежу и прочее! Я объяснить даже толком ничего не успел. А тут этот тусклый еще сплюнул мне прямо под ноги! Ну я развернулся и ушел. Сами пускай с бумажками разбираются, раз ни во что не ставят.
- Тебе, конечно, виднее, да проследить надо бы. Наши недовольны, на моей-то стороне поселка особенно – сам ведь знаешь.
- Мне до этого какое дело? – Радлов стал говорить раздраженно. – Я же управляющий поневоле! Ты хоть понимаешь, что у меня предприятие отобрали и кинули жалкий кусок – на вот, только не возгудай! Глупость-то вся в том состоит, что нынешних владельцев никто не знает – мне и с должности сняться не у кого. Бумажки-то все приходят от имени завода и со старым составом дирекции, с покойничками. Что я, по-твоему, у покойников отпрошусь? Ну бред какой-то, честное слово!
- Может, ты ошибся где?
- Лука, я тебе все свидетельства, все копии показывал. Единственная действительная доля – та, которая на само же предприятие и записана.
- Звучит так, словно твой завод сам себя строит.
Радлов горько усмехнулся и ответил:
- Ну получается, что либо так, либо покойники оживать научились.
- Может, и научились, - Лука засмеялся. – Ты теперь в загробную жизнь верить должен.
Петр посмотрел на гостя в упор, довольно долго, словно не понимая, что могло вызвать смех, потом серьезно произнес:
- Я верю. И в Бога верю тоже, - прервался, собираясь с мыслями. – Ты вот говоришь, нет ничего. А как же люди во время клинической смерти? Они же… видят. Многие и не только тоннель видят, не только свет, но и дальше.
- Ты знаешь, я когда-то читал, что это ничего общего с загробным миром не имеет.
- Читал он! – почему-то возмутился Радлов. – А что же тогда?
- Вроде как в мозгу после смерти один какой-то участок продолжает работать. Скажем так, делает всякие подобные видения. И, конечно, собирает впечатления человека из жизни, иначе как. Мозг что успел накопить, на том и основывается. То есть, ты просто некоторое время видишь то, во что верил, но лишь до тех пор, пока окончательно не умрешь. И уж тогда всё, - Лука вздохнул. – Тогда пустота.
- Может, и так, - нехотя согласился Петр. – А только сам же сказал – умирая, человек видит то, во что верил. Ну и что ты увидишь? Пустоту?
- Хотя бы без иллюзий.
Радлов вдруг опечалился, сник, так что тело его обвисло бесформенным мешком, и с какой-то тоскливо-упрямой интонацией спросил еще раз:
- Значит, нет Бога, по-твоему? И от Лизы, получается, не осталось ничего живого? И…страдаем зря?
- А, - протянул Лука. – Вот ты о чем. Я не знаю, правда. Так, поговорить в коем-то веке на отвлеченные темы, в словах поупражняться. А Бог… он, может, и есть.
- Да. Спасибо тебе, - ответил Радлов, догадавшись, почему именно Лука пошел на попятную.
В кухню незаметной тенью вошла Тамара, принеся с собой запах гари и паленого воска.
- Ну как ты? – спросила она у гостя сиплым, севшим от плача голосом. Она по-прежнему носила все черное и, кажется, похудела еще сильнее – скулы на ее лице выпирали, как у мертвой.
- Дома сидеть невмоготу, а так неплохо, - соврал обувщик. – Сама-то как себя чувствуешь?
- Нормально, - соврала в свою очередь и Тамара. – Что с Ильей?
- Идет на поправку, только с мозговой деятельностью проблемы. Не знаю, что дальше будет.
- Я помочь обещал, - вмешался в разговор Петр. – Специалистов хороших оплатить и вообще…
- Конечно. Лука, мы поможем. Ты ведь для нас в свое время столько сделал. Для нас и для…
«Лизы» так и не прозвучало. Тома расплакалась, вспомнив о детстве своей дочери, извинилась и снова сбежала наверх.
2.
После Радловых Лука направился к развороченному горному склону, где велась добыча руды. Он довольно сильно расчувствовался, когда Петр пообещал помочь с Ильей, и еще во время беседы принял решение посетить бригадира. При взрыве и массовом падеже грачей тот своими пояснениями предотвратил назревавший конфликт между жителями селения и рабочими, из чего Лука заключил, что бригадир – человек вполне разумный, покладистый, и если уж поссорился с Радловым, так наверняка из-за банального недопонимания. Люди со стороны чаще всего легко улаживают подобные ситуации.
Территория у склона была огорожена высоким деревянным забором с навесом, который по замыслу строителя должен был защитить случайного прохожего от каменных осколков, но на деле от любого хоть сколько-нибудь крупного валуна развалился бы. Помыкавшись немного у неустойчивой преграды, обувщик нашел проход, предназначенный для рабочих, и оказался на месте будущего карьера. Здесь стоял невыносимый шум – гораздо страшнее, чем у котлована, Лука мгновенно оглох. Повсюду были разбросаны куски скальной породы с рваными, зазубренными краями – жалкие останки той части горы, которая раскрошилась при взрыве. Эти куски проворно собирала огромная, высотой с радловский дом, камнедробилка – тянула к ним свой шершавый ленточный язык, проглатывала и обращала затем в мелкозернистую россыпь и пыль. Пыль вздымалась в воздух серой дымкой и, опадая, покрывала землю толстым, бархатистым слоем.
Поодаль громоздились другие механизмы, назначение которых Лука не очень понимал да неизменно сравнивал их с доисторическими ящерами. Колеса этих монстров, закованные в ребристые гусеничные ленты, имели диаметр как минимум раза в полтора больше человеческого роста; металлические лестницы, тянувшиеся от них, упирались в самое небо; ковши с грубыми зубцами напоминали лапища уродливых морских чудищ. Краска на неуклюжих машинах кое-где успела потрескаться, отчего поверхность их корпусов напоминала чешую, а сквозь трещины проглядывали рыжие пятна ржавчины – доисторические ящеры старели. Лука словно переместился в обиталище железных титанов, которые пожирали древнюю гору и тем самым продлевали себе жизнь.
Впрочем, вскоре он начал встречать на своем пути живых людей, в касках и спецовках, и туманная иллюзия рассеялась. Лука подбежал к одному из этих встречных (бледному человечку с каким-то ссохшимся, поджатым ртом), набрал в легкие воздуха, сколько смог, и закричал что есть силы, стараясь перекрыть грохот от работы камнедробилки:
- Где бригадир?!
- Чего?!
- Бригадир! – повторил Лука еще громче.
Рабочий махнул рукой в сторону склона. Еще раза три пришлось обувщику задавать этот вопрос, криком надрывая горло, пока не удалось наконец отыскать будку, предназначенную для руководства. Будка представляла собой небольшую одноэтажную постройку прямоугольной формы, вроде деревянного ящичка, с плотными двойными стенками для защиты от шума, узким оконцем и приземистым двухступенчатым крылечком. Двойные стены и вправду спасали – внутри было потише.
Бригадир, сутулый и седой, сидел за плохо сколоченным самодельным столиком да усердно что-то записывал.
- Опять из местных, - устало протянул он при виде посетителя. – Что на сей раз? Шум? Кашель? Плохое самочувствие? Да вы чему улыбаетесь-то?
- Это по болезни, - объяснил Лука. – Нерв застужен.
- Извините. Так зачем пришли?
- Я друг Петра Радлова, он тут управ…
- А, понятно! – недовольно перебил бригадир. – Сам не явился, так вас подослал. Вы передайте ему, что я чужую работу выполнять не намерен! В расселении он нам помощи не оказал, хотя просили, предписание даже на руках было. Медную жилу – и ту показал, только когда почти силком привели. Так это что ж такое? Передайте, что мы все, кто с Мертвого Городища, с семьями приехали, нам детей кормить еще, и непонятки с работой не нужны!
- Я вообще-то сам решил с вами поговорить, - спокойно сказал Лука. – А Мертвое Городище это где?
- Да шахтерский городок вниз по реке. У нас когда шахты закрыли, мы так называть стали. Ну, и зачем же вы решили со мной поговорить?
- Мне кажется, у вас с Петром возникло недопонимание, я бы хотел прояснить некоторые моменты…
- Недопонимание, значит, - повторил бригадир, словно пытался угадать, какие именно обстоятельства скрываются за этим словом. – Просто ваш Радлов – плохой управляющий. У нас тоже такой был. Как шахту затопило, он и сбежал, даже семью бросил. Четыре года без работы сидели, а тут такая возможность! И то мало кто сорвался – жилье ведь там дали, обжитое место оставить трудно.
- Послушайте, - Лука старался говорить как можно более дружелюбно. – Я понимаю, что у вас тяжелые обстоятельства. Но и у Петра не легче. Вы знаете, что он дочку схоронил недавно?
Бригадир смутился, а глаза его сделались грустными.
- Нет, - ответил он сдавленно. – Не знал.
- Странно, на похоронах двое рабочих помогали.
- Да я разве слежу за всеми. Знаете, ведь правда… не слышал даже про его дочь. Вот он почему предписания-то игнорирует.
- Верно, - подтвердил Лука. – Ну и еще завод когда-то должен был ему принадлежать, но партнеры обманули. Согласитесь, и вам бы не захотелось трудиться на благо предприятия, которое кто-то у вас отнял.
- И этого не знал, - бригадир задумался. – У меня тоже дочка есть. Так я, пожалуй, с Радловым-то поговорю по-хорошему. А то и правда… некрасиво получается.
Лука кивнул, засобирался уходить, но вдруг вспомнил полубезумные теории Петра и решил разузнать некоторые детали.
- Вас вообще много из шахтерского городка? – спросил он, отворачиваясь от выхода из будки.
- Да нет, только семейные все. Человек сорок, если вместе с женами да детьми.
- А остальные откуда?
- Остальные строительством завода заняты. О них мне ничего неизвестно.
- Но они же с вами на поезде прибыли? – не унимался Лука, все более поддаваясь своему любопытству.
Бригадир повел себя странно: опасливо огляделся, вылез из-за непрочного столика, случайно задев его коленом, так что вся конструкция зашаталась; подошел к двери, проверил, чтобы за ней никого не было, потом приблизился к посетителю и зашептал:
- Я давно хотел хоть с кем-нибудь поговорить об этом…
Еще раз огляделся, кашлянул и продолжил:
- В поезде их с нами не было. А вот у болот мы оказались уже все вместе, и бараки ставили вместе. Я поначалу думал, они здешние, но нет. Они вроде как… просто появились, что ли.
- В каком смысле? – удивился Лука.
- Не знаю. В поезде их не было. На месте бараков тоже не было, то есть раньше нас эти строители не приезжали. А как-то незаметно – раз, и народу стало больше. Потом еще больше. И некоторые-то шибко странные! И еще… они все так упорно зенки на сторону косят.., - тут бригадир поглядел на собеседника с каким-то испуганным выражением, отпрянул и сказал громче: – Да, собственно, как вы.
- У меня глаза болят, - оправдался Лука.
- Тоже от болезни, значит?
- Что-то такое, - соврал обувщик. На самом деле он понятия не имел, отчего вдруг начал коситься и как бы взгляд прятать – может, чтобы лишний раз не померещилась ему птица, вот только движение это получалось непроизвольно.
Так или иначе, доверительная обстановка была нарушена, и разговор прекратился.
Вышли они в одни двери – Лука отправился на привычную для себя прогулку, не желая возвращаться в пустой дом, а бригадир решил не откладывать в долгий ящик и посетить Радлова, тем более, помощь управляющего не помешала бы для запланированных на ближайшее время работ.
3.
Когда раздался стук в дверь, Радлов был на втором этаже и успокаивал жену. Свечи она к тому моменту уже погасила, и по комнате неторопливо ползали змейки белого, едкого дыма, постепенно рассеиваясь. «Лука, что ли, позабыл о чем-нибудь», - подумал Петр, потом спустился вниз и открыл дверь. Увидев перед собой бригадира, он недовольно поморщился да холодно, с явным раздражением спросил:
- Чего опять надо?
- Послушай, Петр Александрович, - бригадир переминался с ноги на ногу от волнения и говорил медленно, тщательно подбирая каждое слово, дабы не усугубить ситуацию. – Ты уж прости. Мы про дочь твою ничего не знали.
- Как это не знали? – Радлов продолжал так же холодно, однако нотки раздражения улетучились. – На похоронах-то ваши и помогали.
- Да не слежу, не слежу я за каждым! Со строителями мы вообще крайне редко пересекаемся, у них даже бараки отдельно стоят. Я к чему… вчера зря мы это… со стройматериалами-то повздорили. Ну не знал, у самого ведь дочка растет.
Петр немного помолчал, переваривая произошедшее замутненным своим сознанием, затем расплылся в улыбке, хлопнул бригадира по плечу в знак примирения и сказал обычным своим, в меру дружелюбным голосом:
- Разобрались, и слава Богу! Зайти, может, надо тебе, обсудить что-нибудь по добыче?
- Да я, в общем, быстро. Ты, главное, нас тоже пойми – зарплату же могут урезать, если в бумагах бедлам обнаружится.
- Так от меня-то чего требуется?
- В основном документы вести, я тебе присылать с кем-нибудь буду. Хотя сейчас помощь не помешала бы. У нас, видишь, люди за эту работу от безысходности взялись, а так-то почти все шахтеры, в карьерной разработке не очень понимают. Из-за этого когда в прошлый раз породу взрывали – напортачили, птиц вон потравили. Хорошо, из людей никто не пострадал.
- Проследить, что ли, нужно?
- Да, именно! – бригадир закивал. – Ну и акт можно заполнить сразу за твоей подписью. Там как раз сейчас взрывчатку закладывают, пустая порода никак не дает до жилы добраться. Так пойдем?
Петр тяжко вздохнул, но согласился, добавив при этом:
- Жене скажу только, подожди.
- Времени много не отнимет! – крикнул бригадир ему вдогонку, заглядывая в пустую прихожую. – Не больше часа!
Отправились минут через пять. Бригадир шел впереди да оживленно о чем-то рассказывал, но Радлов не слушал, погруженный в свои мысли. Он старался придумать, как бы отказаться впоследствии от истории с заводом и разработкой месторождения, ни с кем при этом не рассорившись. Земля у него под ногами гудела и трепетала, и чем ближе подходили к прожорливой камнедробилке, скрытой за забором, тем сильнее ощущалась эта дрожь.
У самого забора Петр остановился, потрогал деревянную конструкцию, попытался ее расшатать, проверяя на прочность, и сказал:
- Забор-то, положим, крепенький, доски толстые. А навес проломить может в случае чего… переделать бы, а?
- Уж взрывчатку заложили. Взорвем да переделаем, - и бригадир махнул рукой, как бы показывая, что непоколебимая вера в «авось» никогда еще его не подводила.
4.
Лука, покинув территорию месторождения, тут же свернул налево и вдоль заборчика направился к западной расщелине, по пути размышляя, что предпринять дальше – то ли по пустоши побродить, то ли спуститься к монастырю, дома ведь все равно никто не ждет, так можно и среди ночи вернуться.
Впрочем, через некоторое время он ощутил ноющую боль в ногах, так и не добравшись до выхода из селения. «Ну, здравствуй, старость», - подумал обувщик, улыбнулся собственной шутке и принялся искать место для отдыха поближе. Невдалеке на солнце мерцал небольшой ставок, разлившийся от избытка подземных вод – дальним своим краем он сливался с заболоченным участком, подпитываясь его грязной мутью, а ближним – почти облизывал основание забора. Однако между водой и досками, плотно вбитыми в землю, оставалась узенькая полоска. На этой полоске произрастало хилое деревце с кривыми ветвями и скудной пожухлой листвой, которая начинала умирать, не успев целиком распуститься, а внизу, у корней дерева, лежал большой камень округлой формы. Лука решил остановиться здесь хотя бы ненадолго, тем более, что шум от работ сюда практически не доходил, а навес, приделанный к верхушке заграждения, защищал от яркого дневного света, режущего глаза, и танцующей в воздухе пыли.
Обувщик кое-как добрался до камня, одну ногу промочив в ставке, постелил куртку и примостился сверху. Перед ним расстилалась рябая, посеребренная пылинками поверхность воды – Лука с умиротворением наблюдал за этой влажной рябью, постепенно впадая в приятное забытье. В голове у него пульсировало, мерное биение сердца расходилось дрожью по внутренностям, глаза начали слипаться, неизбежно клонило в сон…
Однако почти сразу он увидел на той стороне водоема, у болотца, какую-то дергающуюся громаду, потому проснулся да стал внимательно следить. Громада некоторое время раскачивалась из стороны в сторону, будто потревоженная ветром, затем оторвалась от своего места и двинулась по краю ставка. Обувщик узнал подвыпившего Шалого.
- Ого, Лука-счастье! – крикнул тот. – Загнал сынишку в петлю и радуешься, да? Вижу, что радуешься, аж улыбка до ушей!
- Поди прочь, не до тебя! – ответил Лука и погрозил кулаком.
Шалый скривил недовольную мину, но задерживаться не стал – он явно куда-то торопился. Краем глаза обувщик приметил, как Бориска через служебный вход прошмыгнул за деревянное ограждение, но значения тому не придал. Вновь напала на него дрема, рябь на поверхности ставка превратилась в мягкую простынь, но пролетела какая-то птица над самым водоемом, погрузила туда свои крошечные когтистые лапки, разорвала призрачную простыню, прошуршала крыльями почти у самого лица Луки и окончательное прогнала сон.
«Птица – интересно, живая или… опять?» - подумал Лука. Помотал головой, стряхивая с себя остатки дремотной лености, расправил плечи, усаживаясь поудобнее на камне, и вдруг вспомнил свою беседу с Радловым – ту ее часть, которая касалась веры. Тут же промелькнуло в мыслях этакой искоркой: «Петр говорит, есть Бог. Только как же представить Его?».
Рассуждения Луки начали цепляться за все недавно виденные им предметы и выхватили из бессвязной череды образов два черных крыла.
«Итак, Бог как птица, - пронеслось в голове. – Залетает в дом, кружится, кружится, но, не найдя ничего своего, выпархивает наружу, оставляя печать проклятия».
«Тогда, может быть, Бог обитает в церквях?» - спрашивал Лука сам себя, ибо и всегда на сложные темы размышлял двумя разными внутренними голосами, словно распределял роли между половинками своего сознания – ему казалось, что истина рождается если не в споре, то уж по крайней мере в диалоге, потому даже в одиночестве он старался выстроить диалог.
«В церквях? Отчего же тогда нет наставления слушателям в храме? Отчего там совершается торговля, если это запрещено? Нет, в церквях нет Бога».
«Но если Бог просто есть? – не унимался второй внутренний голос. – Проявляется через Вселенную и звезды, через великое и сиюминутное?».
«Увы, - был ответ, - мир есть лишь случайное нагромождение вещей и событий, и всё великое, всё сиюминутное в нем столь же случайно. Откровения бывают ошибочны, человек в своих поисках приходит не туда, куда бы желал, более того, поиски вовсе могут оказаться тщетными».
«Выходит, Бога…
…вообще нет?».
«Пожалуй, так».
«Ну а если… если отказаться от мысли, будто человек – венец творения? Признать человека побочным продуктом жизни, а не ее целью?
Тогда Богу было бы совершенно незачем появляться и проявляться в жизни людей, даже и существуя! Иными словами, можно предположить, что человек для высшего миропорядка ценности не имеет, но Бог в мире все равно есть, только ради чего-то или кого-то другого – не для человека».
«Предположить-то можно, однако в этом случае Бог проявлялся бы в нерушимом природном порядке».
«Разве это не так?».
«О, нет! Ежегодно и ежечасно нарушается природный порядок – летом идет неуместный град, зимой вдруг тает снег, как у нас недавно. Природа – скорее механизм, и, как в любом механизме, в ней случаются сбои. Едва ли сбои происходили бы в божественном механизме.
Да и в конечном счете, если Бог есть, его присутствие должно хоть как-то ощущаться…».
Лука отвлекся от разделения своих мыслей по ролям, огляделся. Он сидел на камне один. Видел рябую поверхность воды, подернутую сероватой дымкой из пыли, хилое деревце рядом, белое небо с голубыми просветами, белое же солнце с желтой короной, черную деревню вдали, за озером.
«И за всем этим должен проступать образ Бога? Если приглядеться, верно?» - уточнил он сам у себя.
Но, как ни всматривался, как ни пытался проникнуть сквозь материю – видел лишь воду, хилое деревце, небо, солнце и черную деревню. Больше ничего. Какой, в самом деле, смысл в этом нелепом нагромождении, грубо слепленном из живых тканей, камней и гнили?
«Смысл! – возликовал внутренний голос. – Вот именно! Бога доказало бы наличие смысла!».
«Только смысла нет, - и Лука подавил ликование в своей душе. – Всякий смысл субъективен, а Бога объяснил бы лишь объективный, универсальный смысл, то есть соразмерный Богу и не зависящий от точки зрения. Но объективности не существует никогда, нигде, ни в чем, ибо все познается через призму человеческого восприятия».
«И получается, что все-таки Бога нет?».
«Получается, нет. Сказать ли Радлову? Хотя он и слова такого не знает, субъективный».
- По-твоему, и души нет?
Лука вздрогнул – это был новый голос. Посмотрел по сторонам, но рядом по-прежнему никого не наблюдалось. Нет, голос определенно звучал внутри головы, но звучал чужеродно, с какими-то грозными, незнакомыми нотками, с чужим тембром, и совершенно не подчинялся ни воле, ни распределению ролей. Как незваный гость, ворвавшийся посреди вечера и вклинившийся в начавшуюся без него беседу, нарушив этим ее стройность.
- Так души – нет? – повторил незнакомый голос внутри головы.
«Нет», - мысленно ответил Лука, покрываясь холодным потом, несмотря на разогретый солнцем воздух вокруг. Паника схватила своими лапищами его рыхлое, трепыхающееся, как рыба без воды, сердце и сжимала теперь, заставляя биться еще сильнее.
- А ведь глаза – зеркало души, - вещал тот же прокравшийся откуда-то извне голос.
«Да что же это… происходит?», - Лука поднялся на ноги, замочив их в ставке, но дальше не мог сделать ни шагу – колени тряслись, а ступни будто вросли в месиво из воды и грунта, не оторвать.
- Глаза – зеркало души, - настойчиво повторил чужак в голове. – Что у тебя в глазах?
Лука в бешенстве застучал себе по вискам, по затылку, пытаясь прогнать новый голос, и вдруг увидел где-то сбоку неподвижно висящую в воздухе птицу. Он мгновенно сообразил, что птица ему только чудится, и в прошлый раз, прямо перед лицом, тоже чудилась, а на самом-то деле они все, все при отравлении передохли.
Тут пространство перед ним начало сгущаться, и в некотором отдалении замаячил силуэт Ильи – тот самый, который ранее привел его на заболоченный участок, к дереву, где пытался повеситься настоящий Илья, во плоти.
«Неужто… в больнице что-то случилось?» - заволновался Лука да попробовал приблизиться к силуэту – тот, как и в прошлый раз, отдалился ровно настолько, чтобы расстояние между ним и преследователем не сократилось. А обувщик оказался в воде по колено, но как будто и не заметил.
- Илья, - прошептал он в беспамятстве и вдруг ринулся в погоню, утопая в толще ставка по пояс, но не глубже – подобные водоемы всегда почти оказывались мелкими.
Он выбрался на землю по другую сторону разлившейся лужи, угодил ненароком в болотную муть, миновал рабочий поселок (женщины, снующие между бараками, долго еще потом судачили, как пробегал какой-то безумец), выскочил на пустошь и все бежал, бежал, бежал за призрачным силуэтом, по привычке называя его именем своего сына.
В какой-то момент позади раздался оглушительный гром, так что Лука от неожиданности рухнул наземь. Гром раскатистыми волнами прокатился по близлежащим холмам, заставил содрогнуться все полое туловище древней горы, перекати-полем прошелся по пустоши, достиг вымершего грачевника и там успокоился.
Лука вскочил, ничего толком не соображая, и увидел, что убегавший от него силуэт повис над землей неподвижно. Тогда обувщик осторожно, на цыпочках, приблизился, повторяя шепотом:
- Илья…
Только это был не Илья. В воздухе висел черный силуэт вроде тени, который при ближайшем рассмотрении даже очертаниями не походил на сына обувщика, ибо был тоньше и длиннее. На черном фоне никаких деталей или черт не выделялось. А, впрочем, приглядевшись, Лука обнаружил рот тени. Рот этот раскрылся, обнажая темноту, и из него выпорхнула черная птица. А затем и весь силуэт распался на таких же точно птиц – они покружили немного в небе траурным роем, что-то простонали да постепенно исчезли без следа…
5.
Шалый в тот день обдумывал, как бы еще навредить Радлову. Ближе к середине дня он вновь отправился следить за домом, решив на этот раз действовать осторожнее да на глаза никому не попадаться.