Кейс начинает вставать, однако незнакомка жестом останавливает ее и усаживается в другое кресло.
— Стелла Волкова. — Она протягивает руку.
— Кейс Поллард. — Кейс отвечает на рукопожатие. Значит, это и есть автор? Значит, ее зовут Стелла? Разве Стелла — русское имя?
Стелла Волкова сжимает ее руку, потом отпускает.
— Вы первая.
— Первая? — Кейс чувствует, что ее глаза вот-вот вывалятся из орбит.
Официант ставит на стол две чашки, наливает кофе из фарфорового кофейника.
— Здесь делают очень хороший кофе. Когда я была ребенком, только номенклатура могла пить хороший кофе. И он был хуже, чем этот. Вам с сахаром? Со сливками?
Не доверяя своим рукам, Кейс качает головой.
— Я тоже пью только черный. — Стелла поднимает чашку, вдыхает аромат, делает маленький глоток. Говорит что-то одобрительное по-русски. — Вам нравится Москва? Были здесь раньше?
— Нет, ни разу, — отвечает Кейс. — Все так необычно.
— Думаю, для нас тоже. Каждый день что-то новое, необычное.
Серьезное лицо, широко раскрытые глаза.
— Почему здесь так много полицейских машин? — спрашивает Кейс, только чтобы не допустить молчания, которое, она боится, может ее убить. Задать следующий вопрос. — Они проезжают очень быстро, но без сирен.
— Полицейские машины?
— Немаркированные, с голубыми мигалками.
— О нет! Это не полицейские. Это машины важных людей, богатых людей. Или тех, кто на них работает. Они купили разрешение, могут не подчиняться правилам движения. Мигалки — предупреждение другим, знак вежливости. Вам это странно, да?
Мне все странно, думает Кейс. Или ничего.
— Стелла, можно вас спросить?
— Да?
— Это вы автор фрагментов?
Стелла склоняет голову набок:
— Я близнецы.
Если она сейчас раздвоится, то Кейс даже глазом не моргнет.
— У меня сестра, она художница. А я только распространитель. Я нахожу аудиторию. Конечно, не такой уж большой талант, я знаю.
— Боже мой, — говорит Кейс, которая не верит в Бога. — Значит, это действительно правда.
Глаза Стеллы распахиваются еще шире:
— Да, правда. Моя сестра Нора — она художница. Кейс чувствует, что опять начинает тормозить. Следующий вопрос. Что угодно.
— Это русские имена? Стелла и Нора?
— Наша мать была большой поклонницей вашей литературы. Особенно Уильямса и Джойса.
— Уильямс?
— Теннесси Уильямс. Ну да, Стелла. И Нора [29].
— Мой отец жил в Теннесси, — говорит Кейс, чувствуя себя марионеткой, которую дергают за ниточку.
— Вы писали, что он умер, когда упали башни.
— Да, пропал без вести.
— Наши родители погибли. От взрыва, в Ленинграде. Я и моя сестра, и наша мать, мы все жили в Париже. Нора изучала кинематографию, конечно. А я бизнес. Наш отец не хотел, чтобы мы были в России. Слишком опасно. Он работал у своего брата, нашего дяди, который стал очень влиятельным человеком. В Париже он сказал: мы должны быть готовы, что никогда не вернемся назад. Но умерла его мать, наша бабушка, и мы приехали на похороны. Всего на три дня. — Огромные черные глаза внимательно смотрят на Кейс. — Бомба была привязана к дереву. Ее взорвали по радио, когда мы вышли из подъезда, все одетые в черное, для похорон. Наши родители погибли мгновенно, им повезло. Нора была тяжело ранена. Очень тяжело. У меня только вывихи — челюсть, плечо. И много мелких царапин.
— Мне очень жаль…
— Да. — Стелла кивает, словно в подтверждение чего-то. — С тех пор мы живем в Москве. Мой дядя здесь часто бывает, а Норе сейчас нужно много разных вещей. Кто ваши друзья?
— Простите?
— Вы писали, что следите за работой Норы со своими друзьями. И с большим увлечением. — Улыбка пробивается сквозь бледное спокойствие Стеллы, как чудо. Вернее, это даже не спокойствие, думает Кейс, а чуткая, настороженная неподвижность. Не шевелись, и они нас не заметят. — Кто такой Морис? Очень красивое имя.
— Он работает в банке, в Гонконге. Англичанин. Мы с ним не встречались, но я знаю, он хороший. Вы ведь понимаете, что мы общаемся через вебсайт? И по имэйлу?
— Да. Я даже, наверное, видела сайт. У меня есть такая программа, от фирмы «Магия-символ». Я слежу за распространением работы Норы по специальным номерам. Программа очень хорошая, ее нашел Сергей.
— Кто это?
— Его наняли, чтобы помогать. Из политехнического, один из лучших аспирантов. Я боюсь, он теперь забросит карьеру: дядя слишком хорошо платит. Но ему нравится то, что делает Нора. Так же, как и вам.
— Скажите, Стелла, фрагменты… работа Норы — это компьютерная модель? Или там снимаются живые актеры? — Кейс боится, что вопрос слишком прямой, слишком тупой.
— В институте кинематографии в Париже она сняла три короткометражных фильма. Самый длинный — шестнадцать минут. Он был показан на фестивале в Каннах, имел успех. Вы там были? Набережная Круазетт.
Кейс лихорадочно делает внутренние заметки.
— Только один раз.
— После взрыва нас отвезли в Швейцарию. Норе требовались операции. Здешняя кровь ей не подходит. Нам повезло, что не было большого вреда от первых переливаний, которые сделали в России. Я все время была с ней, конечно. Сначала она не могла говорить, никого не узнавала. Потом заговорила — только со мной, на нашем детском языке.
— Язык близнецов?
— Да, Стеллы и Норы. Потом вернулся и другой язык. Врачи меня спросили, что ее интересует. Я сказала, конечно, кино. И скоро по заказу дяди сделали монтажную студию — прямо там, в клинике. Мы показали Норе кино, над которым она работала раньше, в Париже. Никакой реакции. Как будто смотрит на пустой экран. Потом показали кино, которое возили в Канны. На это она отреагировала, но очень болезненно. Постепенно она стала пользоваться оборудованием. Менять, монтировать.
Кейс слушает, как зачарованная. Бесшумно возникает официант, подливает кофе в опустевшую чашку.
— Проходит три месяца, она все перемонтирует. Ей успели сделать пять операций, а она не прерывала работы. Я видела, как фильм меняется, становится короче. В конце концов от него остался один кадр.
«Кофеин» на мгновение стихает, с какой-то жутковатой синхронностью. Кейс вздрагивает.
— Что было на этом кадре?
— Птица. Летящая птица. Размытое изображение. Распростертые крылья на фоне серых туч. — Официант подходит с кофейником, Стелла закрывает чашку рукой. — После этого она ушла внутрь.
— Внутрь?
— Перестала говорить, перестала реагировать. Отказалась есть. Ее снова стали кормить через трубки. Я сходила с ума. Заговорили о том, чтобы перевезти ее в Америку. Потом вызвали американских докторов. В конце концов сказали, что ничего не могут сделать, что его невозможно удалить.
— Удалить? Что удалить?
— Последний фрагмент. Он застрял в голове, как раз между полушариями. Его нельзя трогать, риск слишком велик. — Темные глаза становятся бездонными, заполняют собою весь мир. — И тогда она заметила экран.
— Экран?
— Да, монитор. Под потолком в коридоре. Сигнал от камеры наблюдения, направленной на стойку регистрации у входа в приемный покой. Дежурная сестра сидит, читает. Люди проходят мимо. Один доктор понял, что она смотрит на экран. Самый умный из докторов, из Штутгарта. Он приказал, чтобы сигнал с камеры подали в ее монтажную студию. Она смотрела на изображение, и взгляд становился осмысленным. Убирали сигнал — она опять начинала умирать. Доктор записал два часа трансляции, дал ей на кассету. Она начала редактировать, манипулировать. И скоро выделила одну фигуру — мужчину, кого-то из персонала. Его привели в студию, но она никак не отреагировала. Не обратила внимания. Она продолжала работать. Однажды я вошла, а она редактировала его лицо в «Фотошопе». Это было начало.
Кейс прижимается затылком к спинке кресла. Заставляет себя закрыть глаза. Сейчас она их откроет — и увидит старый «Баз Риксон», наброшенный на плечи Дэмиеновой кибердевочки. Или нишу в квартире в Хонго, набитую чужой одеждой.
— Вы устали? Плохо чувствуете?
Она открывает глаза. Стелла все еще здесь.
— Нет, просто слушаю ваш рассказ. Спасибо, что согласились со мной встретиться.
— Не за что.
— Стелла?
— Что?
— Зачем вы мне это рассказали? Все, что вы с сестрой делаете, держится в строжайшей тайне. Но когда я нашла ваш адрес — а это было очень непросто, — вы сразу же ответили. Я прилетела сюда, вы согласились со мной встретиться. Я не понимаю.
— Вы самая первая. Моя сестра — ее не интересуют зрители. Вряд ли она сознает, что я делаю с ее работой. Я даю миру возможность увидеть… Ей все равно. А я все это время ждала. И когда вы написали, я поняла, что вы настоящая.
— Настоящая?
— Мой дядя очень важный человек, большой бизнесмен, сейчас даже больше, чем раньше, когда погибли наши родители. Мы его редко видим, но его люди нас охраняют. Понимаете, они его боятся. И поэтому они очень осторожны. Я считаю, это жалкая и безрадостная жизнь, однако в этой стране, если ты богат, приходится так жить. Я хотела, чтобы мир узнал о работе сестры. Но они настояли, чтобы все было анонимно. — Печальная улыбка всплывает на поверхность неподвижного бледного лица. — Когда вы сказали, что ваш отец погиб, я подумала: вы не станете нам вредить. — Улыбка сменяется озабоченным выражением. — Она очень расстроилась, моя сестра. Она сделала себе больно.
— Потому что я приехала?
— Ну что вы. Она не знает. Нет, когда мы увидели теракт в Нью-Йорке.
Теперь Стелла смотрит уже не на Кейс, а в сторону входа, где стоят два молодых человека в широких черных брюках и в кожаных куртках.
— Сейчас мне надо уйти, — говорит она. — Это мои водители. На улице ждет машина, отвезет вас в гостиницу. — Она встает. — Нехорошо, когда женщина ходит ночью одна.
Кейс тоже встает; Стелла на полголовы выше ее.
— Я вас еще увижу?
— Конечно.
— И я смогу встретиться с вашей сестрой?
— Да.
— Когда?
— Завтра. Я с вами свяжусь, пришлю машину. Пойдемте.
Стелла идет к выходу — не спросив счет, не оставив денег; симпатичный официант почтительно нагибает голову, пожилой мужчина в белом переднике тоже кланяется. Она выходит на улицу, игнорируя двух парней в кожаных куртках. Кейс следует за ней.
— Вот ваша машина. Черный «мерседес». Стелла пожимает ей руку.
— Была рада встретиться.
— Да, — отвечает Кейс. — Спасибо вам.
— Спокойной ночи.
Один из парней забегает вперед, открывает пассажирскую дверь. Кейс садится в машину. Парнишка захлопывает дверь, обходит машину сзади, садится за руль. Они трогаются. Оглянувшись, Кейс видит, что Стелла машет ей рукой.
Когда «мерседес» въезжает на Большой Каменный мост, водитель трогает клавишу на приборной панели. Включается синяя мигалка. Он разгоняется, виртуозно меняет передачи. Машина молнией пролетает по горбатому мосту и ныряет в улочки Замоскворечья.
РАСКОПКИ
Открыв глаза, Кейс видит узкий треугольник дневного света на потолке — как продольное сечение клинка, острие которого вонзается в щель между охряными занавесками.
Она помнит, что, вернувшись в номер, пересмотрела на «Айбуке» варианты монтажа Мориса и Кинщика, и впечатление было абсолютно новым. Даже сейчас его невозможно описать или характеризовать.
Выбравшись из-под тяжелых простыней, она раздвигает занавески. В окно брызжет яростный свет, и с островка на реке столь же яростно прыгает в глаза гнуснейший монументальный уродец.
В ванной, в окружении назойливого обилия коричневых тонов, Кейс экспериментирует с душевыми кранами, автоматически отмечая сходство с дизайном «Колер». Тоже конструкция, только без фирменного знака. Распаковав новое мыло, она забирается в ванну.
Двадцать минут спустя, одевшись и высушив волосы, Кейс стоит в буфете на первом этаже, обескураженно разглядывая накрытые к завтраку столы. Горы копченого мяса, гигантские пирамиды красной и белой рыбы, серебряные тазики с черной икрой, миски со сметаной. Блинчики. Еще какие-то похожие на блинчики штуковины, начиненные сладким сыром. Наконец, уже отчаявшись, она обнаруживает на самом последнем столе кукурузные хлопья и свежие фрукты. Рядом стоят большие кувшины с соками и кофе в огромных старомодных термосах с никелированными крышками.
Кейс находит свободный столик, садится и начинает методично есть, глядя в тарелку. За соседним столиком француз — легкий, как пение птички на темном фоне тяжелой русской основательности.
Произошло что-то очень большое, думает Кейс. И все еще продолжает происходить. Но словами не выразить. Понятно, что это связано со Стеллой, с ее рассказом, с историей ее сестры, однако вместить эту историю в рамки своей жизни Кейс уже не может. Она словно переселилась в эту историю, а ее жизнь осталась позади, как покинутая комната — если оглянуться, можно увидеть открытую дверь.
Поднявшись в номер, она звонит Капюшончику в Чикаго.
— Я буду с вами откровенен, — отвечает он после последнего неполного гудка. — Сейчас в квартире никого нет. Но наличных и наркотиков я дома не держу, а у моего питбуля бешенство…
Она вешает трубку, не оставляя сообщения.
Значит ли это, что он уже вылетел?
Можно позвонить Сильвии Джеппсон и спросить у нее, но Кейс не хочется лишний раз общаться с «Синим муравьем».
Стелла ей доверяет. В какой бы страшный, дикий и глубоко трагичный русский сценарий ни были впаяны судьбы этих близнецов, Кейс отчаянно не хочет предать неуловимо-трепетное чудо, блеснувшее вчера на поверхности неподвижного бледного лица.
Капюшончик это понял бы. А кто еще? Уж точно не Бун, сейчас она не сомневается. Может быть, Бигенд — по-своему, как он обычно понимает эмоции, которых сам никогда не испытывал.
Кейс открывает бутылку русской минеральной воды.
Доротея работает на русского, который живет на Кипре и является владельцем домена armaz.ru, связанного, если верить Буну, с российской нефтяной промышленностью.
Интересно, люди, которые забрались в офис Кэтрин Мак-Нелли, — они тоже были русскими? Вовсе не обязательно, думает Кейс. Те двое в Токио, например, были итальянцами. Это политкорректный заговор, без расовой дискриминации.
С другой стороны — Баранов, если разобраться, тоже русский. Точнее, англо-русский. Правда, он как-то выпадает из цепочки, которую она пытается выстроить. Так же как и Дэмиен, снимающий в российской глуши свой археологический панк-проект. Хотя отец его подружки тоже считается крупным мафиози.
Уин говорил, что всегда надо допускать возможность совпадений. Иначе соскользнешь в апофению, и каждая мелочь начнет казаться частью распухающего заговора, и ты увязнешь, пытаясь распутать сложную симметрию чудовищной паутины, и наверняка пропустишь настоящую угрозу, которая чуть менее симметрична, чуть несовершенна, но существование которой Уин всегда принимал, как должное.
Россия. Было еще что-то такое…
Кейс вдруг вспоминает — как раз в середине глотка — и начинает судорожно кашлять.
Один из ее старых постов. Тот самый, что выскочил, когда она задала слово «Россия» как параметр поиска по Ф:Ф:Ф.
Она вставляет диск и повторяет поиск.
Автором может быть кто угодно. Например, какой-нибудь русский мафиози со склонностью к самовыражению. Нереализовавшийся талант, обладающий необходимыми ресурсами для создания и распространения фрагментов.
Датировано январем. Тогда она еще посещала Кэтрин. И понятия не имела, что будет работать на «Синего муравья», полетит в Лондон и свяжется с Бигендом.
Мафия.
Необходимые ресурсы.
Она вытирает губы тыльной стороной руки.
Значит, не склонность к самовыражению. А любовь к осиротевшим племянницам.
Если уж у Баранова в недрах Лэнгли или АНБ нашелся старый друг-должник, сумевший выудить адрес Стеллы и Норы из потока сетевого трафика, то что говорить об очень богатом и влиятельном русском бизнесмене? Страшно подумать, чего он может добиться в своей родной стране. А хоть даже и не в своей.
Нет сегодня такой мерзости, для которой не могло бы служить эвфемизмом выражение «богатый и влиятельный», если речь заходит о России.
Кейс чувствует, как узел напряжения между лопатками запутывается все сильнее.
Когда вебсайт московской телефонной книги отказывается выдать информацию по студиям пилатеса, она надевает тренировочный костюм и поднимается в спортзал, расположенный этажом выше. В зале ни души, если не считать толстого русского старика с выражением религиозной скорби на лице, тяжко топающего по электрической беговой дорожке.
Все тренажеры здесь новые, блестящие и, судя по всему, отечественного производства. Дэмиен наверняка захотел бы их заснять. В дальнем углу Кейс находит что-то похожее на борцовский мат и пытается вспомнить комплекс упражнений на ковре, который им показывали в самом начале.
Отрабатывая полузабытые движения, она постоянно чувствует на себе печальный взгляд толстяка. И к своему удивлению осознает, что даже рада его присутствию.
Такое уж сегодня утро.
Кейс борется с желанием выйти на улицу, спуститься в ближайшее метро и за легендарно низкую плату оказаться в вычурном мире минеральных чудес. Посетить эти станции, эти единственные из дворцов, действительно доставшиеся пролетариату. Хоть чем-то ослабить нестерпимое напряжение ожидания.
Но уходить нельзя. И она не уходит.
Она ждет ответа от Стеллы.
После полудня звонит мобильный телефон.
— Алле?
— Где вы, Кейс? — Это Бигенд.
— В Ливерпуле. — Она лжет рефлекторно, не успев подумать. — А вы где?
— В Париже. Сильвия говорит, вы скоро ко мне присоединитесь.
— Пока не уверена. Я пытаюсь кое-что разузнать. Надеюсь, вы не только из-за меня там сидите? Я могу и вообще не прилететь.
— Вовсе нет, не беспокойтесь. Не хотите подробнее рассказать про «кое-что»?
— Не по мобильному. Лучше при встрече. — Кейс надеется, что причина звучит достаточно по-бунски.
— Вы говорили с Буном. — Это даже не вопрос.
— Да.
— У него сложилось впечатление, что вы без энтузиазма отнеслись к информации, которую он раздобыл в Огайо.
— Он слишком много значения придает интонациям.
— Что, нет искры в отношениях?
— Хьюберт, у нас с ним не роман.
— Вы дадите мне знать, если случится что-то важное?
Кейс принимает как должное, что по звонку нельзя определить местонахождение ее телефона. Она надеется, что это так. Даже если нет — все равно ничего не поделаешь.
— Разумеется. Мне надо идти, Хьюберт. До свидания. Отбой. Она представляет, как он с недоумением смотрит на телефон.
И тут же раздается новый звонок.
— Да?
— Здравствуйте. Это Стелла. Вы еще хотите встретиться?
— Очень хочу.
— Не слишком рано? Вы успели поспать?
— Да, спасибо.
Интересно, по какому расписанию живет Стелла.
— Тогда спуститесь вниз, к будке охранника. Туда подъедет машина. Через тридцать минут. Это нормально?
— Конечно!
— До свидания.
Кейс встает — в трусиках и футболке «Фрут оф зе лум» — и начинает одеваться. Она понимает, что такая встреча требует самого формального наряда, какой только можно придумать. Лучшие чулки из Японии, французские туфли, «типа юбка», раскатанная на всю длину и подтянутая вверх, чтобы создать приемлемую имитацию платья. Она идет в ванную и накладывает косметику, затем возвращается и надевает черную вязаную кофту. И напоследок проверяет почту.
Письмо от Дэмиена.
Трудный день. Я уже, наверное, пятьдесят раз говорил, насколько глубоко верю в документальность. Знаю, людям это кажется странным: я же мастер фальши, розыгрыша, одно выдаю за другое и т. д., и т. п. Наверное, они правы, если даже в журнале «Лицо» так написано. Но сегодня у меня есть повод всерьез усомниться в этом ярлыке, потому что мы только что полностью откопали «Юнкерс-87 Штука». Я тебе не рассказывал? Это практически целый самолет, который по какой-то дурацкой причине был похоронен под полутораметровым слоем грязи. Тут есть один гуру, он точно указал нам место. Говорит, что во сне ему было видение. Думаю, он просто ходит здесь зимой с металлодетектором. Так вот, этот гуру сказал — здесь! Ройте здесь, и обретете самолет. Как раз перед тем, как мы улетели в Лондон, ребята прорыли траншею и наткнулись на него. Пришлось прибегнуть к взяткам и угрозам, чтобы заставить их дождаться нашего возвращения, потому что я хотел сделать эпизод с самолетом кульминацией всего фильма. Я даже не подозревал, что это окажется именно «Штука» — самый нацистский из всех нацистских самолетов! Поразительно! Пикирующий бомбардировщик, их применяли в Испании — Герника и все такое. Абсолютно легендарный экспонат. И вот — свершилось! Представь, он лежит на дне огромной ямы, весь облепленный грязью, как дикарь из Новой Гвинеи. Если я правильно понял, это самый крупный трофей из всех, что были здесь отрыты, и можешь себе вообразить, сколько социотехники потребовалось, чтобы убедить их не открывать фонарь и не лезть в кабину. Последние две ночи Брайан и Мик постоянно дежурили рядом, отгоняя археологов, но долго это продолжаться не могло. Наконец настал великий день: мы установили камеры и приготовились снимать то, ради чего был затеян весь этот проект. И вот уже два самых крутых мужика с паучьими татуировками на плечах взбираются на покрытые скользкой слякотью крылья, и со своей позиции на краю раскопа я вижу, что в тех местах, где их ботинки сдирают грязь, металл даже не заржавел, и что весь самолет сохранился в идеально-музейном состоянии. Просто не верится! А потом Брайан тоже залезает на крыло, чтобы снимать крупным планом, ручной камерой, и мужики начинают горстями соскребать грязь с фонаря. А там — пилот! Проступают очертания его головы, очков… Прежде я еще ни разу не видел, чтобы Брайан оторвался от видоискателя во время съемки. Но тут он обернулся ко мне, глаза ошалевшие — типа ЧТО ЗА ЧЕРТ?! — а я кричу ему во всю глотку: «Давай, давай снимай!!!» И он снимает весь процесс: как сбивают фонарь, как вынимают пилота — буквальна по кускам… Представляешь, труп просто развалился на глазах. Они набросились, сняли часы, компас, кобуру с пистолетом, начали делить, драться, соскальзывая с крыльев вниз, — и просто разорвали его на части. И Брайан все это заснял, а Мик работал на второй камере и тоже много чего поймал, и плюс еще новые ребята снимали. Взяли всю сцену, с разных углов. И в один момент я оглядываюсь назад — и вижу, что эта идиотка Марина смеется! Причем не истерически, как можно было подумать, а просто ржет, как лошадь, потому, что ее прикалывает это зрелище… И вот теперь я сижу в палатке один и пишу это письмо, потому что слово за слово… в общем, я ее послал куда подальше. Мик и Брайан уже успели нажраться. А я просто боюсь смотреть отснятый материал. Страх, конечно, пройдет, может быть, даже завтра. Но сейчас я, наверное, пойду и тоже надерусь. Как он ухитрился попасть в это болото, с целым самолетом? В общем, как говорится, спасибо, что выслушала. И не забудь полить цветы и покормить чертовых рыбок. Надеюсь, у тебя все в порядке.
С любовью,
Дэмиен.
Кейс трясет головой, перечитывает письмо.
Я тоже тебя люблю. Спешу, не могу много писать. Со мной все в порядке. Я сейчас тоже в России, в Москве. Подробнее расскажу позже.
Она начинает упаковывать «Айбук» в сумку, потом передумывает. Как-то неправильно — приносить лэптоп на встречу с автором фрагментов. Лучше взять с собой восточногерманскую папку. Перекладывая необходимые предметы из багажного изделия, она вспоминает, что при регистрации у нее забрали паспорт. И до сих пор не отдали. Его можно взять по дороге. На дне папки рука натыкается на что-то холодное. Это камденский импровизированный кастет, металлическая деталь от Дэмиеновой кибердевочки. Хорошо, что эта папка была сдана в багаж. Кейс кладет железку обратно, «а счастье. Потом проверяет, не забыла ли ключи от номера, и выходит в коридор — с головой, наполненной картинами из только что прочитанного письма.
У приехавшего за ней водителя темные очки и чисто выбритый череп интересной лепки. Обтекаемый.
«Мерседес» выезжает на улицу, где Кейс вчера гуляла. Она вспоминает, что опять не взяла у администратора паспорт.
КИНО
Они сворачивают на широкую магистраль. Тверская — интуитивно определяет Кейс; утром она успела полистать схемы окружающих улиц. От водителя, уже вставившего в ухо наушник, пахнет одеколоном.
Машина спокойно едет по предполагаемой Тверской, двигаясь вместе с основным потоком, не включая мигалки.
Над дорогой протянут транспарант с надписью по-английски: ВЫСТАВКА ВОСКОВЫХ ФИГУР.
На вывесках то и дело встречаются вкрапления латинских букв. «Бутик», «Кодак», аптека под названием «Фармаком».
Когда они поворачивают налево, Кейс спрашивает:
— Какая это улица?
— Георгиевский, — отвечает водитель. Хотя с тем же успехом это может быть его имя.
Они еще раз поворачивают и останавливаются в узком переулке.
Кейс начинает было объяснять, что не имела в виду «остановиться», но водитель выходит, обегает вокруг машины и открывает ей дверь.
— Выходите.
Неровный серый бетон. На стене граффити, кириллица. Буквы раздуты в неуклюжем подражании Нью-Йорку и Лос-Анджелесу.
— Прошу. — Водитель дергает помятую стальную дверь. Она распахивается с гулким стуком. За дверью темнота.
— Сюда.
— Стелла там?
— Кино, — отвечает он.
Кейс следует за ним и оказывается в непонятном полутемном объеме. За спиной захлопывается дверь. Единственный источник света — голая лампочка наверху, в конце невообразимо крутого лестничного пролета. Цементные ступени, никаких перил.
— Прошу. — Водитель указывает в сторону лестницы. Приглядевшись, Кейс замечает, что перила все же есть: призрачная стальная полоска, опирающаяся всего на два прута — сверху и снизу. Провисает в середине, как веревка. Вибрирует, когда за нее возьмешься.
— Он получил утку в лицо…
— Вверх, пожалуйста.
— Простите. — Она начинает подниматься, слыша за спиной его дыхание.
Наверху еще одна стальная дверь, более узкая, прямо под сорокаваттной лампочкой. Кейс открывает ее.
Кухня, залитая красным светом.
Как общие кухни в старых нью-йоркских квартирах, только чуть больше. Приземистая плита сталинской эпохи — шире, чем машина, на которой они приехали. Такие топятся дровами или углем.
Там, где в нью-йоркских кухнях располагается общая ванна, установлен душ: отделанный кафелем квадратный бортик окружает цементное углубление в полу. С пятиметрового потолка, покрытого полувековым слоем коричневой копоти, свисает старинный оцинкованный разбрызгиватель — по виду ветеринарного или сельскохозяйственного предназначения. Источником красного света служит ворованный знак метро — буква «М» с лампочкой внутри, прислоненная к стене.
— Вот вы и здесь, — говорит Стелла, открывая дверь; из проема бьет яркий свет.
Стелла обращается к водителю по-русски. Тот кивает, выходит на лестницу, прикрывает за собой дверь.
— Здесь — это где?
— Идемте.
Стелла ведет ее в комнату с высокими грязными окнами; похоже, раньше эти окна были наглухо закрыты ставнями.
— Кремль. — Стелла указывает на зубчатую стену, видную в проеме соседних зданий. — А вон там Дума.
Кейс оглядывается по сторонам. Потертые стены, некрашенные еще с советских времен, напоминают бар в Роппонджи. Многолетняя никотиновая копоть скрывает то, что изначально было кремовой краской. Царапины, трещины. Рисунок паркета на полу практически не виден под несколькими слоями краски; верхний слой красно-коричневый. Два новеньких белых стола из «Икеи», два вращающихся стула, несколько компьютеров, корзины для бумаг. На стене над столами какая-то сложная схема, нарисованная фломастерами на нескольких смежных белых досках.
— Сергей называет это проектом, который никогда не кончится, — говорит Стелла, заметив, что Кейс смотрит на схему, а не в окно. — Здесь, конечно, только начало работы.
— Но ведь у фильма будет конец? — Кейс чувствует, что краснеет: разве можно так сразу задавать лобовой вопрос?
— Вы имеете в виду линейный сюжет?
— Я должна была спросить.
Она чувствует, что сейчас они все — и Капюшончик, и Айви, и Кинщик, и Морис, и весь Ф:Ф:Ф — все незримо стоят у нее за спиной.
— Понятия не имею. Она может начать редактировать, как свой студенческий фильм: чтобы свести все к одному кадру. А может, однажды они заговорят, ее герои. Кто знает? Нора ведь молчит.
В комнату заходит парень с густыми рыжими волосами; кивает, садится за один из компьютеров.
— Пойдемте. — Стелла показывает на дверь, откуда вышел рыжий парень. — Вы знаете эту идею: сквот? Как в Амстердаме, Берлине?
— Да.
— У вас это есть? В Америке?
— В общем, нет.
— Здесь, в этих комнатах был сквот. Очень популярный в восьмидесятых. Праздник никогда не кончался. Знаете, одни люди приходят, другие уходят, а веселье продолжается. Говорили о свободе, об искусстве, о духовных вещах. Мы с Норой были еще школьницами, когда нас сюда привели. Наш отец очень рассердился бы, если бы узнал.
Комната, куда они попали, гораздо больше предыдущей. Здесь собран импровизированный компьютерный зал: рабочие места разделены некрашеными фанерными перегородками. Экраны не светятся, стулья пусты. На одном из мониторов сидит плюшевая фигурка кота Гарфилда; видны и другие признаки офисного уюта. Кейс берет со стола квадратную акриловую пластинку. В прозрачном материале трехмерная лазерная гравюра: эмблема кока-колы и стилизованное изображение башен-близнецов, а внизу слова «МЫПОМНИМ». Она быстро кладет гравюру на место.