(Дмитрий Михель)
(Гендерные исследования. 2002. №6. С.133-149)
Советский Союз встретил 22 июня 1941 года, имея более чем пятимиллионную армию. Это была настолько грозная сила, что мало у кого возникало сомнение, что армия сможет в самые короткие сроки разгромить фашистских захватчиков и перенести свою победоносную войну на его территорию. Но уже к концу первой недели войны эти иллюзии были развеяны, а после знаменитого обращения Сталина к советскому народу, к «братьям и сестрам», пришло ясное понимание того факта, что армия нуждается в помощи. Уже в первый месяц войны родился исторический лозунг «Все для фронта, все для победы», который выражал решимость общества взять дело в свои руки. С новой силой был укреплен союз между армией и народом.
Одновременно с этим в сознании общества кристаллизовался образ своего защитника. В его роли выступал молодой боец, который массовым порядком тиражировался на плакатах военных лет, фигурировал на киноэкране в фильме «Два бойца» (1942), жил на страницах поэмы Твардовского «Василий Теркин» (1941—1945). Это был, скорее, молодой человек, чем зрелый мужчина, безусый, но уже не юнец. Его возраст колебался где-то между двадцатью двумя и двадцатью пятью годами, и у него, как можно было предположить, еще не было собственной семьи. Это был, безусловно, боец регулярной армии, которому в силу его физических кондиций и возраста полагалось расправляться с «фашистским зверем». Его запоминающийся образ зримо выражал мысль о том, что солдат-защитник является лучшим из сыновей своего народа, его старшим сыном, что это далеко не младший сын, поскольку младшим сыновьям полагается находиться дома, при матери и сестрах.
|
|
Следует спросить, насколько этот образ отражал реальное положение дел. На многих кадрах военной хроники, мы почти не находим юношеских лиц, но встречаемся с людьми в солдатской форме, чей возраст значительно старше, с мужчинами средних лет, от тридцати до пятидесяти. По-видимому, плакатно-кинематографический солдат был, скорее, пожеланием, чем реальностью. Далеко не секрет, что большое число тех, кто погиб в первые два года войны были именно молодыми людьми, родившимися в 1922—1923 годах, о которых Григорий Бакланов трагически метко сказал: «Навеки — девятнадцатилетние» [1]. Возможно, будет правильно утверждать, что победу для советского народа в той грозной войне завоевали не мальчишки, не солдаты основного призывного возраста, но, скорее, их отцы, если не сказать более широко — сам народ. Между тем на плакате сороковых годов и солдат-защитник, и солдат-победитель вновь и вновь репрезентировались в образе молодого человека, т.е. того, кому народ доверяет выполнить ратное дело, сам оставаясь на втором плане — на колхозном поле, в заводском цеху, в школе и дома.
Можно теперь спросить, почему советские масс-медиа эпохи Отечественной войны упорно транслировали именно такой образ солдата, который был на целый порядок моложе своего реального прототипа. Не связано ли это с желанием представить некий идеализированный тип мужественности, отвечающий глубинным пожеланиям народа и его вождей? В самом деле, этот идеальный тип, лишенный признаков подлинной зрелости (без усов), едва ли не бесполый, вполне мог отвечать этим надеждам. Однако не хотелось бы сводить дело исключительно к психологическим объяснениям этой закономерности [2]. При этом и чисто социологическая трактовка здесь видится недостаточной, хотя воин-защитник в качестве солдата регулярной армии статистически должен был идентифицироваться как молодой человек девятнадцати-двадцатидвухлетнего возраста. Я полагаю, перед нами социально-антропологический факт.
|
|
Иными словами, дело касается проблемы социального производства конкретного типа мужественности, признаваемого в конкретную историческую эпоху в качестве социально приемлемого типа. Для объяснения этого факта можно было бы обратиться к весьма значительному списку причин. Но в этой статье мне хочется обратить внимание лишь на три группы обстоятельств, которые сделали возможным рассматривать солдата середины ХХ века как мальчика, противопоставив его образ образу воина-мужчины, который на некоторое время стал редкой фигурой символического пространства, все же не исчезнув в принципе. В первую очередь, я сосредоточу внимание на изменениях в области военных технологий и всего порядка вещей, образующих феномен, который далее я буду называть полем боя. Во-вторых, будет рассмотрен характер взаимоотношений между обществом и армией в ХХ веке под углом зрения изменения военной доктрины и характера представлений о природе войны. В-третьих, речь пойдет о специфическом обстоятельстве, связанном с проникновением в пространство военного дела особой точки зрения на солдата, которая вырабатывается медицинским работником. В финальной части статьи разговор пойдет о современной ситуации с гендерной идентичностью солдата, которая производится под влиянием новейших трансформаций в сфере военной техники и политики.