Затем я продолжила переписывать «Джейн Эйр» набело. Тем временем пришла весточка от «Смит, Элдер и Ко». Я открыла конверт, уныло предвкушая две скупые безнадежные строчки с благодарностью и извещением, что упомянутые издатели не могут опубликовать мою рукопись. Вместо этого, к своему удивлению, я вынула письмо на двух страницах.
Оно было от мистера Уильяма Смита Уильямса, литературного консультанта в «Смит, Элдер и Ко». Мистер Уильямс, разумеется, по «деловым соображениям» отказался издать «Учителя», но утверждал, что роман обладает «большой литературной мощью». Затем он обсуждал его достоинства и недостатки так учтиво, так деликатно, в таком разумном ключе, с таким прозорливым пониманием, что подобный отказ воодушевил меня больше, чем вульгарно выраженное согласие. Мистер Уильямс добавил, что труд в трех томах будет встречен с особым вниманием.
Я перечла письмо четыре раза; мои пальцы дрожали.
В огромном волнении я ответила «Смит и Элдер», что как раз заканчиваю совершенно новый «труд в трех томах», в который попыталась внести больше живости, чем в предыдущий.
Я писала как заведенная. В конце августа я послала законченную рукопись «Джейн Эйр» в Лондон и стала ждать ответа. Долго ждать не пришлось, хотя эти две недели показались самыми длинными в моей жизни.
Каждый день я следила из окна столовой за появлением почтальона, словно ястреб. Поскольку Табби в последние годы совсем оглохла и охромела, так что могла выполнять лишь самую простую работу на кухне, принимать и разбирать нашу почту оставалось одной из немногих и самых драгоценных радостей в ее жизни. Я не собиралась отнимать у нее эту радость, а потому стояла, едва дыша, и слушала прихрамывающие шаги от входной двери к папиному кабинету, вопреки всему надеясь, что служанка повернет обратно в столовую и доставит мне послание.
|
|
Когда наконец оно пришло – когда Табби вложила мне в руки письмо от «Смит и Элдер» «мистеру Карреру Беллу через мисс Бронте, Хауорт», – мое сердце едва не остановилось.
– Что случилось, мисс? – в тревоге спросила Табби. – От кого это письмо? Господи, вы белая как привидение!
– Ерунда, – отозвалась я поспешно (но громко, чтобы она услышала).
Зрение Табби настолько ухудшилось, что она едва могла разобрать имя получателя, не говоря уже о том, чтобы угадать личность отправителя.
– Всего лишь ответ на мой запрос. Посмотрю наверху.
Я бросилась в свою комнату, разорвала конверт и с колотящимся сердцем прочла:
Уважаемый сэр!
Мы получили Вашу превосходную рукопись «Джейн Эйр» и хотели бы приобрести права на ее публикацию. Готовы предложить Вам вознаграждение в размере ста фунтов…
Тут я завопила от радости. Ах! Даже не верится, что это правда!
Дверь внезапно распахнулась, и в комнату ворвалась Эмили.
– Что такое? Что стряслось?
Бросив единственный взгляд на мое счастливое лицо и конверт в руке, сестра немедленно сделала правильный вывод о содержании послания.
– Они берут твою книгу?
– Они заплатят за публикацию! Сто фунтов!
Эмили, обычно такая спокойная, такая безмятежная, такая прозаичная в любой жизненной ситуации, будь то кризис или празднество, издала крик и обняла меня. Через мгновение влетела Анна с широко распахнутыми от страха глазами. Страх сменился ликованием, как только она услышала новость.
|
|
– Шарлотта! Даже не верится!
– Сто фунтов! – воскликнула Эмили.
– Самостоятельно зарабатывать – это все, о чем я мечтала! К тому же, смотрите, – я показала им письмо, – их интересует преимущественное право покупки моих следующих двух книг, за каждую из которых я получу еще по сто фунтов.[60]
Мы весело загалдели, так что Марта опасливо заглянула в комнату, и даже Бренуэлл в замешательстве, спотыкаясь, вышел в коридор. Он решил, что в доме снова случился пожар. Нам пришлось схватить шляпки и выбежать на пустоши, где мы несколько часов вели себя как глупые школьницы, бегали, скакали, обнимались и так визжали от счастья, что любой прохожий счел бы нас сумасшедшими.
– Просто подумайте, – говорила я, широко раскинув руки и наслаждаясь безбрежными просторами голубого неба. – Мы столько трудились, столько надрывались, столько мечтали и наконец‑то будем опубликованы, все вместе!
Только через несколько лет, когда я познакомилась и подружилась со своим издателем, краснея, я выяснила обстоятельства принятия моего романа. Уильям Смит Уильямс прочел его первым. Он полночи просидел за рукописью без сна, был очарован и настоял, чтобы владелец фирмы – молодой и интеллигентный мистер Джордж Смит – тоже прочел ее. Тот, смеясь, сказал, что его коллега слишком уж расхваливал рукопись, и ему невозможно было поверить. Тем не менее он тоже проглотил роман за одно воскресенье: приступил после завтрака, отказался от назначенной верховой прогулки с другом, поспешно съел ужин и лег спать, только дочитав книгу.
|
|
Разумеется, тогда я ни о чем не догадывалась. Едва я успела поверить, что буду опубликована, как книга увидела мир. «Джейн Эйр» прошла путь от рассмотрения до публикации за головокружительно короткие шесть недель – так быстро, что появилась на целых два месяца раньше книг Эмили и Анны, хотя их романы были приняты Томасом Ньюби задолго до моего.
Сперва, однако, я получила письмо от «Смит и Элдер» с предложением внести в «Джейн Эйр» «пару незначительных изменений».
– Они хотят, чтобы я вырезала всю первую часть о детстве Джейн в Гейтсхэде, – в смятении сообщила я сестрам, – и переписала, сократила или удалила все главы о Ловудской школе.
– Какая нелепость! Это важные детали истории, – заявила Эмили, – и весьма интересные.
– Они определяют прошлое и характер Джейн, – согласилась Анна. – И вызывают сочувствие.
– Издатель, судя по всему, считает, что эти сцены окажутся слишком мучительными для некоторых читателей и сделают книгу слишком длинной. – Я в расстройстве отложила письмо. – Зачем они купили роман, если он не нравится им? Я уже не смогу его урезать или изменить. Боюсь, любые корректировки лишь нанесут вред. Каждое мое слово – вклад в целое; и каждое слово – истина.
– Уверена, что в истине есть свое суровое очарование, – заметила Анна.
– К тому же расскажи я всю правду о своем пребывании в Школе дочерей духовенства, и книга оказалась бы еще мрачней. А так я смягчила многие подробности, и история стала более легкой.
– Я не поменяла бы ни строчки, – отрезала Эмили. – Доверься сердцу. Твоя книга может намного больше потрафить читательским вкусам, чем предполагают в издательстве. Так и напиши им.
Я написала. «Смит и Элдер» учли мои пожелания. Затем, не сознавая, как скоро книгу напечатают, я немедленно отправилась в «Брукройд» ради короткого отдыха с Эллен. К моему изумлению, через день после моего приезда в Бирсталл Эмили переправила мне первые листы корректуры «Джейн Эйр», которые я должна была вычитать и вернуть как можно скорее. Мне пришлось заниматься этим перед Эллен, сидя напротив нее в одной комнате. Каких усилий мне стоило сохранять молчание! Я была связана клятвой сестрам и обещала скрывать наше авторство и потому вынужденно притворялась, что пишу какие‑то личные пустяки. Эллен хватило проницательности понять, что дело нечисто, но она благородно не задавала вопросов и не подглядывала, кому адресован сверток, когда мы отправили его обратно в Лондон.
Мой роман вышел в свет шестнадцатого октября. Первые шесть прелестно переплетенных экземпляров с названием «Джейн Эйр, автобиография, под редакцией Каррера Белла» прибыли девятнадцатого. Когда‑то при виде нашего стихотворного сборника я испытала немалое удовольствие, но оно было несравнимо с ликованием, охватившим меня сейчас. Наконец моя мечта сбылась: я взяла в руки свою собственную книгу, историю, порожденную моим воображением и опытом, которую благодаря воле Божьей, чуду речи и печатному станку смогут прочесть другие люди!
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На успех «Джейн Эйр» я не слишком рассчитывала. Я знала, что критики капризны, а благосклонность публики непросто завоевать и еще сложнее удержать. Читателя не интересовали неизвестные авторы – от них непонятно чего ждать; и все же я искренне надеялась, что книга будет продаваться, хотя бы ради оптимистичных надежд моих великодушных издателей, которые столько из‑за нее хлопотали.
Укрывшись в Хауорте, я с огромным вниманием изучала отзывы в газетах и журналах, переправляемые мне мистером Уильямсом. Многие рецензенты не находили повода для критики.
– «Исключительно любопытный роман, который мы искренне рекомендуем, – в октябре прочла я сестрам из „Критика“. – Несомненно, он будет пользоваться спросом».
– Ха! – воскликнула Эмили. – Лично я в этом не сомневалась.
– «Экстраординарная книга, – взволнованно прочла я в „Эре“ через несколько недель. – Вымышленная история, и все же больше чем история, поскольку в ней звучит сама природа и истина. Ей нет соперников среди современных книг. Все серьезные романисты наших дней проигрывают в сравнении с Каррером Беллом». О! Какая чрезмерная похвала! Несомненно, я не заслуживаю ее.
– Заслуживаешь, – возразила Анна.
Последующие месяцы оглушили меня множеством похвал. Не все отзывы были благосклонны: отдельные рецензенты объявили «Джейн Эйр» грубой и аморальной – критика, которой я не понимала и выносила с трудом; другие обвиняли мистера Рочестера в «почти непристойном поведении» и находили отдельные эпизоды ужасными или неправдоподобными. Однако общее мнение, к моему облегчению, было несомненно положительным. Один критик даже назвал «Джейн Эйр» «решительно лучшим романом сезона». Мистер Смит написал мне, что спрос практически беспрецедентный: за три месяца после выхода все две с половиной тысячи экземпляров распроданы и роман переиздан.
Загадка моей личности изогнула не одну пару бровей. Бесчисленные статьи в прессе утверждали, что выражают любопытство всего читательского мира Англии, и требовали ответа: кто такой Каррер Белл? Это настоящее имя или псевдоним? Книга написана мужчиной или женщиной? Многие незначительные эпизоды романа толковались так и сяк в попытке определить пол автора – но тщетно. Я смеялась над догадками и радовалась своей анонимности.
Очень скоро я вступила в регулярную переписку с мистером Смитом и мистером Уильямсом, которые, хоть и незнакомые мне лично (и полагавшие меня в то время мужчиной под женским прикрытием), обращались ко мне с учтивостью, добротой и остроумием и выражали веру в мой талант, чем немало способствовали уверенности в себе и счастью. Узнав, что у меня нет доступа к хорошей публичной библиотеке, издатели стали присылать мне коробками самые новые и лучшие книги, и мы с сестрами поглощали их одну за другой. Расширяя свои познания в современной литературе, продолжая волнующий обмен мыслями и идеями с издателями, я словно отворила окно, впустив свет и жизнь в свой уединенный застывший приют, и увидела совершенно новый и неведомый мир. Также мне начали приходить неожиданные письма. Прославленный журналист, романист и драматург Джордж Генри Льюис, опубликовав великодушную рецензию на «Джейн Эйр», написал Карреру Беллу (послания переправляли мне «Смит и Элдер»), заклиная «остерегаться мелодрамы» в своей следующей книге. Этот совет, несомненно исполненный благих намерений, прямо противоречил тому, что я недавно испытала, безуспешно продавая свой наименее волнующий роман «Учитель». Далее мистер Льюис рекомендовал «следовать путеводному свету, который излучает кроткий взор мисс Остин», писательницы, которую он считал «одним из величайших художников и величайших портретистов человеческого характера, когда‑либо живших на земле». Джейн Остин умерла через год после моего рождения; в последнее время ее романы вернулись в моду, но я не была с ними знакома. Заинтригованная, я раздобыла экземпляр «Гордости и предубеждения», и мы с сестрами немедленно прочли его.
– Не правда ли, книга чудесная? – спросила Анна в день выпечки, когда мы перемазались в муке.
– Да, милая книга, – ответила я. – Мисс Остин была весьма проницательной и наблюдательной особой. И в то же время ее сочинения кажутся мне скупыми и скромными. Вот уж кого не обвинишь в напыщенном пустословии! Роману… как бы лучше выразить… не хватает чувства.
– Не то слово! – Эмили с силой месила тесто. – Мисс Остин описывает почти что ничего. Между ее влюбленными нет физического влечения; ни единой искры страсти за весь роман! Она не поэт!
– Возможен ли великий художник без поэзии? – Я задумалась. – Ее книга подобна ухоженному саду с аккуратными бордюрами и нежными цветами, но без малейшего яркого проблеска – ни открытых просторов, ни свежего воздуха, ни голубых холмов, ни журчащих ручейков.
– Мне бы вряд ли понравилось жить с ее леди и джентльменами в их элегантных, но тесных домиках, – заметила Эмили.
– Что ж, а я считаю героев очаровательными, – возразила Анна, – а историю славной и на редкость остроумной.
– Последнее нельзя отрицать, – согласилась я. – Мисс Остин умела быть занимательной и ироничной, а способностью достигать поставленной цели превосходила любого известного мне писателя.
Я не сказала брату о публикации моей книги; в любом случае он был слишком слаб, чтобы проявить внимание или интерес. Но теперь, когда роман приобрел определенный успех, мы с сестрами решили, что настала пора поделиться новостью с отцом.
В первую неделю декабря я принесла в папин кабинет экземпляр «Джейн Эйр», а также несколько рецензий, включая одну не слишком лестную. Папа с закрытыми глазами сидел в кресле у камина после раннего ужина, который часто предпочитал съедать в одиночестве. Я встала рядом.
– Папа, я написала книгу.
– Неужели, дорогая?
– Да, и буду очень признательна, если ты прочтешь ее.
– Лучше не стоит. – Он так и не открыл глаза. – Твой почерк слишком неразборчив для меня. Боюсь, он утрудит зрение.
– Но это не рукопись, папа. Это печатная книга.
– Дорогая! – Папа с тревогой взглянул на меня. – Тебе не следовало входить в такие расходы! Ты почти наверняка потеряешь деньги, ведь книгу будет не продать. Никто не знает ни тебя, ни твоего имени.
– Я не платила за публикацию, папа, и не думаю, что потеряю деньги. Ты все поймешь, если разрешишь, чтобы я прочла тебе пару рецензий и раскрыла подробности.
Сев рядом, я ознакомила отца с несколькими рецензиями. Он выразил безмерное удивление и любопытство.
– Но почему Каррер Белл? Почему ты не подписала книгу своим собственным именем?
– Папа, тебе же известно, что многие авторы берут псевдонимы. Кроме того, полагаю, к писательницам относятся с большим предубеждением, чем к их коллегам‑мужчинам.
Оставив ему экземпляр «Джейн Эйр», я вышла. В конце дня папа спустился в столовую, где мы с сестрами пили чай, и произнес:
– Девочки, вы знаете, что Шарлотта написала книгу? Роман оказался даже лучше, чем я думал.
Мы с сестрами переглянулись, стараясь сохранять невозмутимые лица.
– Неужели? – отозвалась Эмили. – Книгу?
– Да, – с энтузиазмом подтвердил папа. – Смотрите, ее уже издали: три тома в хорошем переплете, бумага высшего сорта и очень четкий шрифт.
– Приятно, что тебе понравилось качество издания, папа, – заметила я.
– Не только, – ответил отец. – История всецело захватила меня. Я читал весь вечер. Понятно, отчего критики так всполошились.
– Ты должна показать мне эту удивительную книгу, Шарлотта, – заявила Эмили, едва покосившись на меня.
– Возможно. – Я улыбнулась одновременно ее забавной гримаске и отцовскому одобрению. – Но, папа, до сих пор я скрывала свою работу от других и хочу, чтобы так оставалось и впредь. Пожалуйста, пообещай сохранить мое авторство в секрете.
– Еще чего! Это серьезное достижение – опубликованная книга, которой вся Англия возносит похвалу. Разве ты не гордишься?
– Горжусь, папа, но не желаю становиться известной личностью. В особенности мое авторство должно быть тайной в Йоркшире. Я умру, если однажды незнакомец заявится к нам в дом без приглашения и сунет нос в мою личную жизнь. Хуже того, если бы во время работы я думала о том, что мою книгу прочтут знакомые, это сковало бы меня по рукам и ногам.
– Что ж, так и быть. – Отец глубоко вздохнул. – Какая досада! Как бы мне хотелось поделиться новостью с коллегами. Уверен, мистер Николлс пришел бы в восторг.
– Мистер Николлс? – Я внезапно залилась краской. – Мистеру Николлсу неинтересна литература, папа. Уверяю тебя, ему было бы все равно. Пожалуйста, пообещай, что ничего ему не расскажешь.
С огромной неохотой папа согласился.
* * *
Издатель моих сестер, мистер Томас Ньюби, к сожалению, не обладал деловыми качествами и благородством господ Смита и Элдера. Мои сестры страдали от томительных отсрочек, промедления и нарушенных договоров и все же отказались передать свои работы «Смит и Элдер», поясняя, что не желают покушаться на мой успех.
К еще большему разочарованию сестер, когда в середине декабря их романы наконец увидели свет – опубликованные под псевдонимами в едином трехтомнике, в котором «Грозовой перевал» занимал два первых тома, а «Агнес Грей» третий, – выяснилось, что книги дешево переплетены в серый картон. Вместо позолоты названия и имена авторов были напечатаны простой черной краской на крошечном квадратике дешевой белой бумаги, приклеенной к тканевому корешку – единственной полоске ткани во всем трехтомнике. Титульная страница первого тома ошибочно гласила: «Грозовой перевал, роман Эллиса Белла в трех томах», как если бы романа Анны не существовало. А еще книги изобиловали опечатками. Почти все ошибки, которые Эмили и Анна с таким трудом исправили в корректуре, благополучно перекочевали в окончательный вариант.
Однако еще более неприятным оказалось мнение критиков. Рецензия на «Грозовой перевал» в январском «Атласе» была такой унизительной, что я едва осмелилась показать ее Эмили, но та лишь презрительно засмеялась.
– «Среди действующих лиц нет ни единого персонажа, не достойного самой пылкой ненависти или ледяного презрения», – вслух прочла Эмили одним снежным утром. Она лежала на коврике у огня, Кипер лениво растянулся у нее под боком. – О! Я знала, что не следует предлагать мою книгу к изданию.
Сестра с отвращением швырнула мне журнал.
– «Британия» похвалила «Грозовой перевал», – возразила я. – По их мнению, в твоем сочинении заметна «оригинальная мощь».
– И что его, несомненно, породил «мало повидавший ум», – усмехнулась Эмили.
– Но это правда, – вмешалась Анна, которая прилежно шила на диване со спящим Флосси под боком. – Мы все обладаем весьма скудным жизненным опытом.
– Что опыт по сравнению с воображением? – воскликнула Эмили. – И почему они все ноют, что в романе нет ни цели, ни морали? Разве в каждой книге нужна мораль? Разве не ценно само по себе исследование ожесточающей силы и последствий ничем не скованной страсти?
– Ценно. Другие так и пишут, – ответила я. – Разве ты забыла рецензию в «Дуглас Джерролдс уикли»?
– Он называет книгу странной и сбивающей критиков с толку, – кисло произнесла Эмили.
– Он также говорит что «ее невозможно забросить на середине, – начала я цитировать по памяти. – Мы настоятельно рекомендуем всем любителям новизны найти этот роман, поскольку не сомневаемся, что они никогда не читали ничего подобного».
– Тоже мне похвала, – фыркнула Эмили.
– Радуйся, что твою книгу вообще заметили, – тихо промолвила Анна.
Я с болью на нее посмотрела. Ее книгу почти не обсуждали. Немногие критики, которые упомянули «Агнес Грей», указали лишь, что ей недостает мощи «Грозового перевала», зато она «намного приятнее» по части темы и трактовки.
– Мне кажется, – в утешение сказала я, – что не следовало представлять ваши работы вместе, поскольку это совершенно разные истории, как по сюжету, так и по характеру.
– Критики надо мной не властны, – решительно заявила Анна. – Я творю кровью сердца. Все остальное не важно; мыслями я уже с новым романом.
– И все же к милой и нежной «Агнес Грей» отнеслись бы более благосклонно, выйди она отдельной книгой. Боюсь, ее затмила более жестокая и драматичная история Эмили.
– Нас обеих затмила твоя история, Шарлотта, – спокойно констатировала Эмили. – «Джейн Эйр» полюбилась и читателям, и критикам. Она непогрешима.
– Неправда… – начала я.
Эмили встала на колени и взяла меня за руки, глядя с глубокой любовью.
– Молю, чтобы холодный прием наших книг не испортил удовольствие от твоего триумфа, Шарлотта. «Джейн Эйр» – чудесный роман. Мы обе гордимся тобой.
В отличие от критиков папа, узнав, что все его три дочери издались, был одинаково восторжен в своей радости и похвале.
– Я давно что‑то подозревал, – засмеялся он, услышав новость, – но мои подозрения оставались смутными. Я был уверен только, что вы, девочки, непрерывно пишете, и явно не письма.
Несмотря на наши возражения, папа поместил все шесть томов «братьев Белл» на маленьком столике в своем кабинете. Он с гордостью собирал газетные и журнальные рецензии на наши романы, старательно помечая вырезки датами публикации. Не раз я замечала, как отец перечитывает эти рецензии, когда стучала в дверь его кабинета и заглядывала объявить о визите мистера Николлса. Папе приходилось быстро убирать свои драгоценные вырезки в конверт и прятать в тайное место.
Весь прошлый год я видела мистера Николлса почти каждый день, но неизменно мельком, и мы редко обменивались более чем парой фраз. Однако, в отличие от нашего беспутного брата и простых и исполнительных слуг, мистер Николлс был умным, пытливым и наблюдательным человеком, и потому уберечь наш секрет от него было непросто. Много раз мистер Николлс являлся в пасторат одновременно с почтальоном, который приносил письма и посылки от лондонских издателей. Эти загадочные свертки зажигали огонек любопытства в глазах викария, но мы с сестрами всегда исчезали со своими трофеями, не проронив ни слова объяснения.
Одним таким утром в конце января я услышала крик Табби:
– Еще одна посылка для вас, мисс Шарлотта!
Подбежав к двери, я увидела, что мистер Николлс вернулся с собаками с прогулки. К моему замешательству, Табби протянула мне сверток на глазах у викария.
– Вы такие популярные леди, мисс! Кто посылает вам столько книжек из Лондона?
– Друг, – поспешно отозвалась я и покраснела, пытаясь спрятать адрес отправителя.
Через неделю, когда я принесла чай папе и мистеру Николлсу, викарий спросил отца, почему он поставил романы Беллов на самое видное место в своем кабинете. Не моргнув и глазом, папа пояснил, что просто восхищается ими. Я была благодарна отцу за осмотрительность, равно как и Эмили, которая продолжала настаивать sine qua non[61]на анонимности. По реакции мистера Николлса было ясно, что он не усомнился в ответе; он также не выразил желания прочесть упомянутые работы. В то время я была уверена, что самая идея женщины‑романистки поразила бы мистера Николлса. Ему никогда не пришло бы в голову, что Беллы в действительности три женщины, к тому же дочери его пастора.
Я давно и пылко восхищалась трудами Уильяма Мейкписа Теккерея, особенно мне нравился его последний роман «Ярмарка тщеславия». Когда вскоре после публикации «Джейн Эйр» сей достойный джентльмен похвалил мой труд, я была так изумлена и благодарна за его щедрость, что посвятила ему второе издание «Джейн Эйр», чем произвела внезапный фурор.
– О нет! – воскликнула я, вбегая в столовую, где Эмили и Анна усердно расчесывали длинную шелковистую шерсть Флосси. – Мистер Теккерей только что известил меня о самых неожиданных и огорчительных обстоятельствах. По‑видимому, всем известно – кроме меня, разумеется, – что мистер Теккерей, как и мистер Рочестер, был женат на сумасшедшей. Ему пришлось поселить ее отдельно от себя.
– Ты, верно, шутишь, – удивилась Эмили, откладывая собачью щетку.
– К сожалению, нет. В газетах муссируются слухи, что Каррер Белл посвятил ему издание, поскольку автор «Джейн Эйр» – гувернантка семейства Теккереев.
– Моя дорогая, – прошептала Анна. – Какое неудачное совпадение.
– Что ж, жизнь зачастую удивительней выдумки. – Я со вздохом опустилась на диван. – В своем письме мистер Теккерей весьма великодушен и безропотен. Но подумать только, что мой невольный промах сделал его жертвой сплетен… О! Это слишком ужасно.
Этот случай породил немало комментариев в прессе и привлек дополнительное внимание к трем загадочным Беллам. Любопытство вызывал не только их неясный пол и содержание романов («эксцентричность женской фантазии», по выражению одного критика). Люди начали подозревать, что Беллы – один и тот же человек! Они задавали вопрос: что, если «Агнес Грей» и «Грозовой перевал» в действительности ранние и менее удачные творения автора «Джейн Эйр»?
Поначалу мы с сестрами смеялись над подобными домыслами. Шло время, журналисты продолжали судачить, и я все больше грустнела. При виде беспощадных рецензий Эмили пыталась скрыть уколы разочарования под маской непоколебимого равнодушия и стоицизма, но я прекрасно знала ее истинные чувства и умаляла собственные достижения как могла. В то же время любая похвала моей книге заставляла меня терзаться от сомнений и страха. Все лучшее в себе я излила в «Джейн Эйр». Смогу ли я написать другую книгу, которая будет принята так же хорошо?
Зима 1848 года выдалась особенно суровой; холодный восточный ветер задувал с пустошей. Дважды за несколько коротких недель мы с сестрами и братом переболели гриппом или очень тяжелой простудой. Болезнь Анны задержалась надолго и нанесла серьезный ущерб, она сопровождалась мучительным кашлем и жаром, которые ослабили грудь сестры и вызвали жестокий рецидив астмы, беспокоившей ее с детства. Два дня и две ночи Анна дышала так шумно и тяжко, что я опасалась за ее жизнь. Сестра переносила болезнь с обычным героическим стоицизмом и без единой жалобы, лишь вздыхала время от времени, когда силы почти покидали ее.
Зима сменилась весной. Весь тот период я пыталась отыскать сюжет для нового романа. Издатели предлагали мне работать по частям, подобно Диккенсу и Теккерею, но я отказалась на том основании, что не посмею предложить труд к публикации, пока не напишу последнее слово последней главы и не буду довольна всем содержимым без исключения, а потому останусь верной форме трехтомника. Я подала план переделки «Учителя», намереваясь выбросить всю первую часть и изменить и дополнить вторую, но он был вежливо и твердо отклонен. Я придумала три разных начала новой книги, но ни одно мне не нравилось. На время я совершенно зашла в тупик.
В юности мной владела потребность запечатлевать свои яркие грезы. Тогда, как и в случае с «Джейн Эйр», творчество было моей радостью и укрепительным средством. Целые недели пролетали в мгновение ока; я писала, потому что не могла не писать. Теперь, к моему смятению, тот самый успех, о котором я мечтала, и связанные с ним деловые ожидания отчасти лишили сочинительство радости. Выдающиеся современные писатели обладали знанием жизни, какого у меня не было; в моих глазах это придавало их работам важность и разносторонность, которые я не могла предложить. На моих плечах лежало тяжкое бремя ответственности: я должна была создать не менее прекрасную книгу. Я верила, что обладаю литературным даром, но обнаружила, что не каждый день и даже не каждую неделю могу написать текст, достойный прочтения.
Наконец я выбрала тему. Невзирая на успех «Джейн Эйр», я стремилась избегнуть очередных обвинений в мелодраматичности и неправдоподобии, брошенных мне иными рецензентами. Общественное положение незамужних женщин все больше волновало меня. В то же время меня интриговала идея исторического романа, а папа рассказывал множество захватывающих историй эпохи Регентства о беспокойных временах луддитских беспорядков в шерстяной и хлопковой промышленности Йоркшира. Исходя из этого, я приступила к изысканиям и взялась за «Шерли».
Эмили тоже начала новую книгу, хотя отказывалась открыть подробности.
– Не уверена, хочу ли еще публиковаться, – объяснила она, когда той весной мы встретились в столовой за одной из своих вечерних дискуссий. – А даже если хочу, лучше всего мне работается в одиночестве. Большую часть первого черновика «Грозового перевала» я написала именно так. Я тружусь над новым романом; вот и все, что я могу пока сообщить. Я покажу тебе книгу, если буду ею довольна.
Анна, несмотря на слабеющее здоровье, больше года провела за письменным столом, лихорадочно сочиняя свою «Незнакомку из Уайлдфелл‑холла». Сестра была настолько поглощена творчеством, что нам с Эмили стоило немалых усилий разговорить ее или вытащить на прогулку.
– Тебе вредно вести такую малоподвижную жизнь, – предупредила я одним особенно чудесным майским днем. – Обязательно нужно размяться, Анна. Пойдем с нами!
– Я почти переписала роман набело, – упиралась она. – Мистер Ньюби ждет. Хочу закончить.
Роман «Незнакомка из Уайлдфелл‑холла» был весьма смелым, изображающим отважную женщину, которая бросила пьяного беспутного мужа, чтобы самой зарабатывать на жизнь и спасти сына от его дурного влияния. Я аплодировала стараниям и мастерству Анны. Книга была сильной и хорошо написанной, и все же мне казалось, что выбор темы неудачен.
– Твой богатый пьяница не Бренуэлл, даже если пьет совсем как он. Скрупулезное описание его падения неприятно читать, а аморальность многих главных персонажей – они изменяли своим супругам, подобно обитателям и гостям Торп‑Грин‑холла, – боюсь, не слишком понравится публике. Вспомни, как критиковали меня за создание мистера Рочестера, хотя все его романы были в прошлом и он сожалел о них.