Второе дополнение – значительно интереснее. Черчилль воздал должное контр-адмиралу Сэмюелю Элиоту Морисону (1887–1976), автору пятнадцатитомной «Истории военно-морских операций США в годы Второй мировой войны» и обладателю многочисленных наград, в том числе двух Пулитцеровских премий и почетных докторских степеней одиннадцати университетов (среди них Гарвардский, Йельский, Колумбийский и Оксфордский). Упоминание имени Морисона сопровождалось следующей припиской: «сочинения которого о военно-морских операциях дают четкое представление о действиях флота США»13.
Авторитет Морисона не вызывает сомнения, но почему именно его труды были выделены Черчиллем? Причиной стала одна неблаговидная история, произошедшая во время написания «Поворота судьбы». В процессе подготовки материалов о ключевых эпизодах на тихоокеанском театре военных действий: сражение в Коралловом море (май 1942 года) и битва у атолла Мидуэй (июнь 1942 года) Гордон Аллен обратился к фундаментальному труду Морисона. Фрагмент «Поворота судьбы», описывающий войну в Тихом океане, был напечатан 17 октября 1950 года в New York Times. Когда Морисон ознакомился с публикацией, ему не составило труда определить первоисточник – четвертый том собственной «Истории». В связи с тем, что весь текст был изложен своими словами, Морисон не мог предъявить претензии в прямом заимствовании. Но тот факт, что, несмотря на активное использование его труда, о нем самом и о проделанной им работе не было сказано ни слова, вызвал у него недовольство, о котором он сообщил своему адвокату Бруксу Беку. Бек тут же связался с издательством Houghton Mifflin Со., потребовав упоминания имени Морисона в благодарностях.
До публикации четвертого тома в книжном формате оставался всего месяц. В срочном порядке Лафлин связался с Черчиллем, сообщив о произошедшем инциденте. До этого автор практически не ссылался во «Второй мировой войне» на труды других историков. Хотя тот же Аллен не раз обращал внимание на необходимость упоминания в книге имени американского контр-адмирала, но Черчилль пропускал эти заявления мимо ушей. Теперь, когда ситуация могла быть предана огласке и грозила обернуться скандалом, ничего не оставалось, как смягчить свою позицию и сделать дополнительную вставку в подготовленную к изданию рукопись. «Я очень благодарен вам за вашу щедрую признательность», – написал Морисон Черчиллю после выхода четвертого тома14.
«Поворот судьбы» привлек к себе большое внимание критиков, мнения которых по обе стороны Атлантики разделились. Оно и понятно, если учесть, что в разных странах произведение появилось в разное время, на фоне разных политических событий и военных страстей. Американские рецензенты уделили большое внимание разбору персональной дипломатии британского политика и его встречам с другими главами антигитлеровской коалиции. «В свете сегодняшних событий в книге нет более интересного момента, чем описание встречи мистера Черчилля со Сталиным», – писал журналист Дрю Миддлтон (1914–1990) в одном из ноябрьских номеров New York Times.
В целом, рецензенты признавали, что с литературной точки зрения новый том превосходит вышедший ранее. По их мнению, автор не только смог в увлекательной форме описать различные технические детали, но и сумел обеспечить единство изложения в эпизодах, которые одновременно происходили на разных театрах военных действий. Рецензенты также не смогли избежать искушения, чтобы обыграть в своих комментариях название тома, показав «неотъемлемый драматический контраст» повествования с переходом от поражений к победам. Американскими журналистами четвертый том был назван «одним из главных произведений нашего времени», приближением к настоящему историческому повествованию, давно ожидаемому читателями.
Отдельное место среди многочисленных рецензий занимает разбор тома известным радиожурналистом Эдвардом Роско Мэроу (1908–1965). По его мнению, никому, кроме Черчилля, еще «не удавалось описать исторические события подобного масштаба», одновременно принимая в них ключевое участие. Придут другие историки, которые получат полный доступ к архивам и, возможно, оспорят трактовки знаменитого автора, но «и они останутся заложниками его опыта». На страницах новой книги, говорит Мэроу, Черчилль предстает «несравненным рассказчиком, первоклассным дипломатом» и прирожденным полководцем.
В Британии тоже не было недостатка в хвалебных отзывах. Четвертому тому не просто была дана более высокая оценка, чем предыдущему, – его возвели на пьедестал среди всей серии. Так же как в Америке, «Поворот судьбы» назвали «главным литературно-историческим сочинением современности», а для признания выдающихся достижений автора цитировали обращение Рузвельта к Черчиллю (январь 1942 года): «Настоящее наслаждение жить с вами в одном десятилетии». Многие читатели «переживали такое же восторженное состояние, переворачивая страницы этой в высшей степени живописной и откровенной биографии», – распевали достоинства новой книги журналисты.
В отличие от американских коллег, британские рецензенты не стали акцентировать внимание на взаимосвязи с событиями в Корее. Кроме того, не все отзывы были положительны. Некоторые выступили с критическим разбором, например, такой была вышедшая в Listener в начале августа 1951 года рецензия известного военного историка и теоретика Бэзила Генри Лиддела Гарта (1895–1970). По мнению Лиддела Гарта, автор проявил несправедливое отношение к двум военачальникам: генералам Арчибальду Уэйвеллу и Клоду Окинлеку, которых он отстранил от средневосточного командования. Одновременно с вопросами назначения и отношения к генералам авторитетный исследователь также осудил защищаемую автором концепцию «безоговорочной капитуляции». Лиддел Гарт полагал, что своим стремлением к «безоговорочной капитуляции» британский премьер загнал страну, «поставив ее в зависимость от Америки».
О том, что Черчилль думал на самом деле о безоговорочной капитуляции и каким образом была принята эта концепция, будет рассмотрено ниже. Пока же остановимся на мнении современников, прочитавших четвертый том. Обращает на себя внимание точка зрения лейбориста Говарда Стэффорда Кроссмана (1907–1974). В своей статье он указал на основную дилемму, которая, по его мнению, сильно повлияла на трактовки автора. В процессе работы над новым томом Черчилль оказался зажат между молотом американцев и наковальней Советского Союза. К моменту выхода новой книги британский политик сбавил обороты антисоветской риторики и начал активный поиск средств к мирному сосуществованию западных демократий и восточного коммунистического блока. В свете этих тенденций при описании военных переговоров на высшем уровне с выработкой дальнейшей стратегии ведения боевых действий ему пришлось лавировать между несколькими противоречивыми положениями: с одной стороны, представлять себя союзником Сталина, с другой – дальновидным государственным деятелем, предупреждавшим о создании зоны советского влияния в Восточной Европе. Противоречивая ситуация сложилась и в отношении открытия второго фронта, когда Черчилль был вынужден демонстрировать свою под держку этой операции и одновременно настаивать на преимуществах средиземноморской стратегии15.
Четвертый том стал самым большим в гексалогии[47]. Главной его темой стала сдержанная формула: «Как силы великого альянса стали преобладающими»16. В свете этой темы и в свете названия самого тома можно было бы предположить, что автор расскажет читателям о «поворотных» эпизодах Второй мировой войны, пришедшихся на 1942 год. И Черчилль действительно рассказывает. Но не обо всем.
Он акцентирует внимание на двух ключевых для себя и Великобритании инцидентах. Первый: самая крупная в истории британских вооруженных сил капитуляция – сдача Сингапура в феврале 1942 года. Ситуацию усугубляло то, что это ЧП было не единственным в означенный период. За несколько дней до фиаско на другом конце земного шара немецкие линкоры «Шарнхорст» и «Гнейзенау» вышли из французского порта Брест и беспрепятственно проследовали через Ла-Манш и Северное море в Вильгельмсхафен, вызвав негодование у британцев. Если в случае с линкорами удар по репутации был нанесен лично Черчиллю, то после капитуляции Сингапура унижению подверглась вся нация. «Раз наша армия неспособна сражаться лучше, чем она это делает сейчас, мы заслужили потерю империи!» – записал в дневнике Алан Брук17. Войска капитулировали перед меньшей по численности армией противника, развеяв миф о непобедимости европейцев. Последнее обстоятельство будет сказываться не только во время войны, но и после, когда начнется борьба за деколонизацию Азии. Потеря военно-морской базы имела и стратегические последствия, позволив японцем развить наступление по расходящимся направлениям, с захватом Бирмы и Голландской Ост-Индии и созданием в дальнейшем угрозы для Индии и Австралии соответственно.
Наибольший личный оттенок для членов «Синдиката» капитуляция Сингапура имела для генерала Паунэлла, который служил в этом регионе. Как и во время битвы за Францию, он активно делился своими переживаниями с дневником, порой нелицеприятно отзываясь о британском премьере. На этот раз Паунэлл тоже благоразумно умолчал о сохранившихся свидетельствах. Тем не менее его вклад в описание обороны и падения Сингапура был весьма значителен. Большая часть материала была написана на основе его черновиков, подготовленных в 1949 году.
Что касается Черчилля, то он признавал собственные ошибки. Читая одну из своих записок 1940 года, он отметил на полях: «Заметьте, я ошибочно предполагал, что база защищена с суши. Ужасно!» Частично это признание войдет в окончательную редакцию18. Но основная проблема заключалась не в отсутствии должного контроля и своевременного обнаружения незащищенности базы с суши. Капитуляция Сингапура стала еще одним подтверждением того, что взгляды премьер-министра устарели. Черчилль воспринимал Сингапур, как крепость, возвращаясь во времена своего предка генерала Мальборо и оставляя за рамками современное сочетание армии, авиации и флота. Кроме того, он недооценил японские войска и оголил дальневосточный участок за счет реализации средиземноморской стратегии. Подобная тенденция будет наблюдаться и дальше, когда японцы станут угрожать Австралии. Последняя будет требовать помощи от метрополии, но встретит непонимание на Даунинг-стрит. Определенные следы нарастания напряженности в отношении с австралийским руководством найдут свое отражение в четвертом томе19.
Второй эпизод, на котором фокусируется внимание автора, также связан с военным провалом – падением в июне 1942 года Тобрука. Как и в случае с Сингапуром, войска союзников оказались плененными армией, которая уступала им в численности. Сдача Тобрука стала очередным ударом по репутации премьера, ярого апологета военных действий в Северной Африке. Кроме того, Черчилль лично приказал держать Тобрук, а также гарантировал США, что порт останется недосягаемой целью для танковой армии противника. Теперь его обещания были пущены по ветру. Контекст омрачало и то, что информация о поражении в битве при Газале и неожиданной, позорной капитуляции Тобрука была доложена главе британского правительства во время его переговоров с Рузвельтом. «Это был один из самых тяжелых ударов, который я перенес во время войны», признавался Черчилль в мемуарах, добавляя, что «одно дело – поражение, другое – бесчестье»20.
Когда Черчилль взялся описывать события в Тобруке, ему предстояло объяснить причину это провала. Проведенные Паунэллом исследования показали существенные различия между немецкими и британскими танками, причем не в пользу последних. Генерал подготовил солидный отчет на эту тему, который первоначально планировалось использовать в качестве основы для написания отдельной главы об особенностях конструкции и тактико-технических характеристиках различных моделей. Затем Черчилль решил ограничиться использованием черновика Паунэлла в приложении. Но в дальнейшем отказались и от этой затеи, практически полностью исключив подготовленный текст.
Одновременно с изучением вооружения Паунэлл отправился за поиском ответов в британские архивы. Анализ документов Военного министерства и военного кабинета показал, что в начале 1942 года база в Тобруке в основном использовалась для организации наступления. Поэтому главнокомандующий на Среднем Востоке генерал Клод Окинлек принял решение не предусматривать оборону Тобрука в случае его осады. По письменному распоряжению Окинлека минные поля, окружающие порт, были обезврежены, колючая проволока демонтирована, танковые рвы – засыпаны песком. Черчилль попросил Паунэлла уточнить, было ли известно об этом распоряжении в Лондоне, на что генерал ответил, что никаких свидетельств на этот счет ему обнаружить не удалось. Однако, как станет известно из опубликованных в 1957 году мемуаров генерала Джона Кеннеди (1893–1970) из Военного министерства, его ведомство действительно получило приказ Окинлека в начале 1942 года. Правда, тогда ему не придали должного значения.
В историю генерал Окинлек вошел не самым успешным военачальником, однако в отношении Тобрука он придерживался вполне разумного подхода, опирающегося на реалии войны в пустыне. Оборона отдельных баз и участков пустыни нередко является тяжелым и непропорционально затратным мероприятием с точки зрения тактической ценности получаемого результата. Окинлек не видел ничего критичного, если в случае успешного наступления противника он отведет свои войска к Эль-Аламейну, где организует основную линию обороны, будучи защищенным с юга непроходимой безводной впадиной Каттара. Черчилль же мыслил в категориях психологической войны и большой политики, для него любое отступление было фатально, а капитуляция, подобная сдаче Тобрука, – настоящей катастрофой. Хотя, по мнению современных исследователей, если бы не мелодраматизм Черчилля, значение этого эпизода в послевоенной историографии, несмотря на всю горечь поражения, получило бы менее резкие оценки21.
Тобрук был нужен Черчиллю не только из-за политических и стратегических причин. Он показал надир, к которому привели военные усилия британцев после двух лет премьерства нашего героя, и как драматург войны Черчилль хотел подчеркнуть это. Затем начнется возрождение, и первым верстовым столбом на этом пути станет победа в битве при Эль-Аламейне в начале ноября 1942 года.
Одновременно с победой при Эль-Аламейне происходило другое знаковое событие. И имя этому событию – Сталинград, о котором Р. Шервуд сказал, что оно «изменило всю картину войны и перспективы ближайшего будущего»22. Современный британский исследователь Макс Гастингс указывает, что героическая оборона Сталинграда с разгромом шестой армии под командованием фельдмаршала Фридриха Вильгельма Паулюса (1890–1957) была «намного важнее Эль-Аламейна». Аналогичной точки зрения придерживаются и другие зарубежные исследователи, например член Британской академии профессор Д. Рейнольдс, который отмечает, что события на Волге «затмили во всех отношениях» победу в пустыне. «Эль-Аламейн мог быть проигнорирован немецкой пропагандой – все-таки большинство армии Роммеля составляли итальянцы, – но катастрофу у Сталинграда нельзя было скрыть от немецкого народа, – объясняет ученый. – По радио на протяжении трех дней исполнялась торжественная музыка, включая снова и снова Траурный марш Зигфрида из оперы Вагнера „Гибель богов“. Миф о Гитлере больше никогда не восстановится»23.
Какое место в своем произведении Черчилль отводит событиям на Волге? Он представляет их как «решающую победу русских армий», а также восхищается стойкостью советских граждан, которых «ничто не могло сломить» и которые «со страстным упорством сражались среди развалин своего города». Но не стоит обманываться столь лестными речами. Например, в другом месте, описывая двухлетнюю борьбу в Новой Гвинее, он заявляет, что «эта кампания принадлежит к числу труднейших в истории войн ввиду упорного сопротивления врага, трудных условий местности, страшных потерь от болезней и отсутствия средств связи». А о Тунисской кампании, приведшей к пленению двухсот пятидесяти тысяч солдат противника, он говорит, что «никто не может спорить с величием этой победы». По его словам, она «сравнима со Сталинградом»24.
Если же говорить об объеме изложения, то Сталинградская битва представлена не просто скромно, а оскорбительно скромно. Описание решающих событий на Волге занимает в «Повороте судьбы» (напомним, объем книги составляет тысячу страниц) всего пять страниц, из них четыре страницы текста и две карты на полстраницы каждая. Причем этот небольшой объем распределен между двумя главами и разделен более чем сотней страниц. Кроме того, основной текст написан генералом Паунэллом, а Черчилль добавил лишь несколько вводных предложений о «гигантской драме, развернувшейся около Сталинграда». Но и это еще не все. Описание Сталинградской битвы могло вообще не появиться в книге. В версии от июля 1950 года, которая рассматривалась, как близкая к финальной, содержалось лишь два кратких упоминания грандиозных событий, да и то в корреспонденции британского премьера. Прочитав рукопись, Ривз нашел такое положение дел «неприемлемым». По его мнению, знаковой победе Красной армии должна быть посвящена отдельная глава, либо текст на несколько страниц с отражением ставшего на весь мир известным города в названии главы.
Аналогичная критика звучала со стороны Ривза и в отношении тихоокеанского театра военных действий. Вкупе с описанием блокады Ленинграда и переломом у Сталинграда Черчилль должен был описать сражения на Филиппинах, у атолла Мидуэй и за Гуадалканал. Только так, считал Ривз, читатели могли увидеть все события в «должной перспективе».
Во многом именно благодаря замечаниям Ривза четвертый том и был доработан. В августе 1950 года вставили с незначительными правками и дополнениями материал Паунэлла про Сталинград, Аллен подготовил главу про Мидуэй и в черновом варианте описание битвы за Гуадалканал. Из-за жестких требований по срокам со стороны американских издателей последний кусок был перенесен в пятый том и оказался в хронологическом порядке не на своем месте. Что же до первых двух фрагментов, то материал про Сталинград уступал по объему описанию про Мидуэй. Не нашел своего отражения на страницах «Поворота судьбы» и рассказ о блокаде Ленинграда, о которой не сказано ни слова. Столь явный дисбаланс вызвал закономерные вопросы у исследователей. Сам же Черчилль в предисловии четвертого тома повторил, что «события излагаются с точки зрения британского премьер-министра»25, давая тем самым понять, что в книге содержатся только те эпизоды, в которых автор принимал личное участие. Возможно, и сдержанный подход в описании сражений на русском фронте не был бы столь красноречив, если бы Черчилль и в самом деле следовал тому, что декларировал. Но судя по главе, описывающей битву у атолла Мидуэй, он проявлял в этом вопросе избирательность. Возможно, все дело в отсутствии материалов? Нет. На момент работы над четвертым томом уже имелось опубликованное на английском языке[48] повествование о событиях на Восточном фронте. Помимо общедоступных источников, генералом Паунэллом были также обнаружены дополнительные материалы в архиве.
Современные исследователи считают, что причина диспаритета объяснялась различиями в подходах помощников, которые подготавливали черновые материалы. С одной стороны, был Гордон Аллен, проявлявший не меньший интерес к американской военно-морской истории, чем к собственной, с другой – Генри Паунэлл, без особого энтузиазма относившийся к достижениям СССР. Устранить возникшую диспропорцию мог бы Дикин, успешно справлявшийся с этой задачей раньше. Но в 1950 году он отстранился от участия в проекте, с головой окунувшись в преподавательскую деятельность в Оксфорде. Еще больше перекоса в сторону американской темы добавил сам автор. На дворе был 1950 год: разгар «холодной войны» и военное противостояние в Корее. Восхвалять бывшего союзника, как он это неоднократно делал в годы войны, Черчилль не только не хотел, но и в новых условиях считал некорректным. Более того, сделанные им дополнения редакции Паунэлла недвусмысленно передают его негативное отношение к коммунизму26.
В итоге от подлаживания к звукам нового времени пострадала не только объективность изложения, но и, с учетом огромного влияния произведения на целое поколение историков, объективность значительного количества последующих произведений на эту тему. «Черчилль проложил путь для будущих англоязычных исследователей, – констатирует Д. Рейнольдс. – Шум от сражений в Южной Азии и Северной Африке будет эхом раздаваться на протяжении десятилетий в исторических спорах. Молчание о Сталинграде будет нарушено только после окончания „холодной войны“, когда станет очевидным, что именно русская война была сердцевиной поворота судьбы»27. В книге историка Джонатана Эдельмана «Прелюдия к холодной войне» (1988 год), указано, что в период с июня 1941 по июнь 1944 года 93 % потерь вермахта пришлись на противостояние с СССР. Если в абсолютных величинах, то речь идет о потере убитыми, ранеными или пропавшими без вести – 4,2 миллиона человек против 329 тысяч на всех остальных фронтах и театрах военных действий28. Да и в последующий период, вторит ему Макс Гастингс, западные союзники не «несли ответственности за уничтожение основных сил германской армии», поскольку все предпринятые ими операции были «подчинены событиям на Восточном фронте» и лишь «помогали русским» уничтожить нацизм29.
От Сталинграда уместно перейти к рассмотрению болезненной темы второго фронта и ее описания в четвертом томе. Еще в «Их звездном часе» Черчилль возражал против обвинений в свой адрес, будто он был последовательным противником высадки союзников в Нормандии. По его словам, он «с самого начала проявил немало инициативы, используя свою власть, и приложил значительные усилия к тому, чтобы создать огромный аппарат и армаду судов для высадки танков на побережье». В четвертом томе Черчилль продолжает гнуть ту же линию, добавляя, что был «полностью согласен» с планом Гопкинса: «лобового натиска на противника в Северной Франции в 1943 году»30. Он также упоминает о двух операциях, ставших прообразом будущей высадки союзников: «Следжхэммер», предполагающей атаку на Шербур силами от шести до десяти дивизий в 1942 году, и «Раунд-ап»[49], полномасштабной высадке в Северной Франции силами сорока дивизий.
Несмотря на то что Черчилль проявлял активный интерес к «Следжхэммеру», его вердикт относительно успеха этой операции был неутешителен. В частности, он считал, что штурм Шербура при численном превосходстве противника и наличии у него сильных укреплений представляет собой «рискованную операцию». Но даже если бы высадка прошла удачно, войска союзников оказались бы запертыми на оконечности полуострова Котантен, и им бы пришлось удерживать позиции в этой «тесной ловушке» в условиях непрекращающихся бомбардировок в течение года. В итоге, заявляет Черчилль, ему «пришлось выступить против» этой операции, которая «отпала сама по себе из-за собственной слабости»31.
В своих мемуарах Черчилль признавал, что «русские ведут гигантские бои изо дня в день против главных ударных сил германской армии»32. Тем не менее признание существенного вклада СССР не мешало британскому премьеру придерживаться достаточно циничного подхода. На закрытой встрече с редакторами крупных оппозиционных газет в июле 1942 года он заявил: «Сам по себе факт, что русские страдают, совсем не означает, что мы тоже должны страдать. Мы должны заставить страдать своего противника»33.
Каким образом Черчилль собирался заставить «страдать противника»? Предлагал ли он, учитывая совместное использование советских баз в Крыму, напасть на нефтяные промыслы Плоешти или совместно с Красной армией атаковать Петсамо, из которого военная промышленность Германии получала треть никеля? Нет. Согласно используемым в книге документам: записка генералу Немею от 15 июня 1942 года (приведена в основном тексте) и меморандум «Обзор военного положения» от 21 июля 1942 года (содержится в приложении), отчетливо прослеживается, что Черчилль продолжал верить в неминуемый коллапс немецкой промышленности и крах нацистского режима. Большая роль в его планах отводилась «подъему населения», «освободительным армиям» и «всеобщим восстаниям против тирании Гитлера»34.
Если же говорить об активном противостоянии с противником, то Черчилль стремился «запустить когти нашей правой лапы во Французскую Северную Африку, рвануть левой лапой по Нордкапу и подождать год, не рискуя ломать свои зубы об укрепленный германский фронт по ту сторону Ла-Манша». Приоритетной для британского премьера стала оккупация Северной Африки в сочетании с наступлением на Триполи и Тунис, так называемая операция «Гимнаст», впоследствии получившая известность как «Торч». В августе 1942 года Черчилль сообщит Сталину, что по сравнению с высадкой в Северной Африке «нападение шести или восьми англо-американских дивизий на полуостров Шербур и на острова Ла-Манша было бы рискованной и бесплодной операцией». Однако еще до обсуждения со Сталиным Черчилль начал искать поддержку своих планов у Рузвельта. «Мы никогда не должны позволить себе забывать о „Гимнасте“», – писал он в послании президенту в конце мая 1942 года. «Я уверен, что „Гимнаст“ является лучшей возможностью оказать помощь русскому фронту в 1942 году», – повторяет он в своей телеграмме Ф. Д. Р. в июле. Своими обращениями он стремился «добиться от США» «отказаться от всех планов вторжения через Ла-Манш в 1942 году»35.
Последняя фраза имела принципиальное значение и была связана (как выразился М. Гастингс) с «самой важной победой Черчилля в этой войне»36. У США были разные варианты активного участия в боевых действиях. Они могли усилить дальневосточную группировку войск или озадачиться отправкой контингента во Францию. Но Черчилль сумел убедить главу Белого дома выбрать в качестве приоритетного направления выгодный для Британии средиземноморский регион и настоять на высадке в Северной Африке. Последующий анализ показал, что Рузвельт действительно не был готов к открытию второго фронта в 1942 году. Его позиция относительно высадки в Северной Франции определялась сложным сплетением внешне- и внутриполитических факторов. С одной стороны, он понимал, что его страна не успеет переправить значительное число военных, и это обстоятельство ставило его в зависимость от британцев. С другой стороны, глава США боялся провала операции, что делало его беззащитным для критики изоляционистов и значительно ухудшало перспективы его партии на промежуточных выборах в Конгресс в 1942 году. Американские разведслужбы смотрели еще дальше. В секретном докладе руководителя Управления стратегических служб (прообраз ЦРУ) Уильяма Донована (1883–1959) упоминалась возможность «японского нападения на СССР до конца лета», и только после этого события рекомендовалось определять формат помощи воюющему союзнику. Не лучше обстояло дело и с американскими военными, которые не только выступали против открытия фронта в Европе в 1942 году, но и считали подобную задачу в принципе нереализуемой37.
Предложения Черчилля легли на подготовленную почву. Британский премьер считал, что «быстрое изгнание войск держав Оси» из Северной Африки одновременно с усилением бомбардировок Германии является «наиболее эффективной помощью», которую союзники могут оказать СССР. Хотя в то же время – несколько раньше, на страницах предыдущего тома, – он достаточно подробно объяснял, что для германского верховного командования Северная Африка всегда оставалась «второстепенным театром». В этой связи становится очевидным, что предложения Черчилля о войне на другом континенте были связаны больше не с помощью бьющемуся с основными силами вермахта союзнику, а с отстаиванием геополитических интересов собственной страны: освобождением Египта и установлением контроля над транспортными потоками Средиземноморья. Глава британского правительства убивал одним выстрелом двух зайцев, проводя совместную с американцами операцию (а значит, сковывая активность и следующее за ней укрепление позиции США на других участках) и защищая стратегические интересы Лондона. О том, что Черчилля волновал вопрос сохранения Британской империи, можно судить также по другому фрагменту его мемуаров, где, размышляя над планами «гигантского мероприятия 1943 года», он заявлял, что «мы не могли отложить в сторону все остальные обязанности». И дальше: «Нашим первым обязательством перед империей была защита Индии от японского вторжения». Когда же Черчилля упрекали в эгоистическом понимании национальных интересов, он отвечал, что те же «коммунисты» в период с сентября 1939 по июнь 1941 года «стояли в стороне, и их вовсе не интересовала наша судьба в момент смертельной опасности»38.
У каждой страны, как и у каждого человека, своя правда. Однако если рассмотреть ситуацию с надгосударственного уровня, то нельзя не признать катастрофические последствия подобного подхода. В Берлине тоже сидели неглупые люди, и, когда они увидели отсутствие слаженной операции союзников в критические годы: 1941-й и 1942-й, для них стало очевидным наличие разногласий между членами антигитлеровской коалиции, а соответственно, и значительные дивиденды, которые Третий рейх мог бы получить из подобной ситуации. Например, усиление группировки войск на Восточном фронте. В период с апреля по ноябрь 1942 года против Красной армии вводилось по десять свежих дивизий ежемесячно. А учитывая, что Восточный фронт был основным театром военных действий, столь значительное увеличение сил противника означало не только ухудшение ситуации для советских граждан, вынужденных проливать больше крови и тратить больше материально-технических средств, но и оттягивание общей победы с осложнением пути ее достижения. Последнее особенно удивительно, поскольку в сентябре 1942 года Черчилль не исключал поражения СССР, и эта перспектива приводила его в ужас. В своей записке генералу Исмею для Комитета начальников штабов за этот период он, в частности, отмечает, что «полное поражение России или превращение ее в незначительный военный фактор бросит против нас все германские армии»39. А главное, как англо-американские политики и военные собирались вести войну с Германией в этом случае, когда с захватом Советского Союза империя фюрера получила бы новые огромные источники сырья и продовольствия, сводя на нет экономическую блокаду? Наконец, наличие разногласий в коалиции подпитывало надежды немецкого руководства на заключение сепаратного мира с западными странами40, что усиливало подозрения и вызывало дополнительное ожесточение межсоюзнических отношений, причем не только в годы войны, но и в последующий период.