Официальная биография Уинстона Спенсера Черчилля 13 глава

Во время путешествия в Венецию Черчилль едва не расстался с жизнью. Желая лучше рассмотреть одну из достопримечательностей, он высунул голову из окна. Но не успел он насладиться видом, как сопровождавший его телохранитель резко схватил политика за плечо и буквально втащил обратно в купе. В этот момент поезд пронесся мимо столба с электрическими проводами, расположенного всего в паре десятков сантиметров от железнодорожных путей. Еще доля секунды, и неосторожного пассажира снесло бы этой опорой. Черчилль не растерялся. «Энтони Иден едва не получил повышение», – улыбаясь, заметил он⁷⁰.

Политик пробыл в Excelsior Hotel до 9 сентября. Затем через остановку в Париже он вернулся в Британию 12-го числа.

До своего отъезда во Францию Черчилль направил в Houghton Mifflin Со. все семнадцать глав первой книги пятого тома. Казалось, что график, хотя и с небольшим опозданием, выдерживается, и вдруг неожиданно произошел сбой. Вместо того чтобы ускорить завершение второй книги, выезд за границу затормозил рабочий процесс. Сказалось то, что никто из «Синдиката» не сопровождал экс-премьера. Оставшись без помощников и без документов, Черчилль сосредоточился непосредственно на редактуре, отправляя отработанные материалы в английскую типографию и правя распечатанные материалы, что значительно замедлило творческий процесс. Не улучшило ситуацию и возобновившееся общение с членами команды⁷¹.

Из-за возникшей задержки в Анси и Венеции сроки передачи рукописи в издательство были сорваны. Лафлин получил последние главы спустя более двух недель после запланированной даты – 18 сентября. Черчилль во всем обвинил издателей, которые, по его мнению, испортили ему отдых и снизили творческую активность. Те действительно отвлекали его напоминаниями о сроках и разного рода предложениями. Например, Лонгвелл для иллюстративного ряда публикации нового тома в Life хотел организовать фото-сессию Черчилля. «Телеграфирую тебе, что это не важно», – написал политик Келли, причем «не» было подчеркнуто три раза⁷².

Как Черчилль ни роптал на издателей, но основная причина задержек была связана с ним самим. Он уделял не так много внимания работе над книгой, как того требовалось. Сопровождавший его дворецкий Норман Макгован вспоминал, что «большую часть времени своего отдыха в Венеции мистер Черчилль занимался живописью»⁷³. Келли был раздосадован нежеланием патрона знакомиться с комментариями к рукописи. «Ради бога, сделайте так, чтобы мистер Ч прочитал комментарии профа очень внимательно», – умолял Келли секретаря Леттиц Марстон (1919 —?). Речь шла о замечаниях, подготовленных профессором Линдеманом. Кроме того, Келли беспокоили фрагменты, описывающие бомбардировки Германии. Они готовились на основе воспоминаний Линдемана, который был склонен ошибаться. «Если мистер Ч небрежно отнесется к этой главе, на него с критикой обрушится каждая вдова, потерявшая во время этих рейдов своего супруга», – объяснял Келли секретарю⁷⁴. Леттиц Марстон довела обеспокоенность Келли до Черчилля, и тот согласился внимательнее отнестись к правке обозначенного фрагмента. Именно тогда он и обратился за экспертным мнением к главному маршалу авиации Гэрроду, правда, не совсем удачно.

Единственный член «Синдиката», который все-таки присоединился к Черчиллю в Венеции, был Чарльз Вуд^[53]. Его специально вызвали для ускорения процесса корректуры. И процесс был ускорен. Правда, срок все равно выдержать не удалось. Да и сам Вуд не вписался в коллектив – буквально сразу он был подвергнут остракизму со стороны секретарей. Черчилль это заметил и сказал своим помощникам, что «если никто из вас не будет мил с мистером Вудом, тогда я буду завтракать с ним один»⁷⁵.

Задержка в передаче рукописи привела к задержке публикации. «Кольцо смыкается» вышло примерно в то же время, что и предыдущий том в прошлом году. Первый тираж в количестве шестидесяти тысяч экземпляров был с большим трудом издан Houghton Mifflin Со. 23 ноября 1951 года. За ним последовали публикации в серии Book of the Month Club, а также издание в Канаде. В Британии новый том появился только через девять месяцев – 3 сентября 1952 года.

Столь значительная задержка была связана с дефицитом бумаги и периодически накатывающимися забастовками в типографии. Ухудшилась также ситуация со стоимостью издания: произведение подорожало на двадцать процентов. Флауэр успокоил Черчилля, что это вынужденная мера, связанная с увеличением себестоимости: в полтора раза подорожала бумага, на треть увеличилась стоимость услуг типографии. Цена нового тома возросла бы еще выше, если бы не тираж – двести семьдесят пять тысяч экземпляров, который за счет большого объема позволил сократить себестоимость единицы продукции. Обращает внимание, что Cassell & Со. Ltd. оставило тираж на столь же высоком уровне, как и во время «Поворота судьбы», что иначе как верой в потенциал нового тома объяснить нельзя. Британских издателей действительно отличал оптимистичный настрой. И на это у них были убедительные причины.

В предисловии к новому тому Черчилль указал, что на содержание книги так или иначе повлияла текущая обстановка. За минувшие с момента описываемых событий семь лет «многое изменилось в международных отношениях». «Между бывшими сотоварищами возникли глубокие расхождения. Сгустились новые и, быть может, более мрачные тучи». В результате «некоторые из мыслей и выражений, содержащиеся в телеграммах, протоколах и отчетах о конференциях, могут странно звучать для иностранных читателей»⁷⁶.

За означенный период действительно многое изменилось. Но в момент публикации пятого тома кардинальные события произошли и в самой Британии, повлияв на автора произведения и на восприятие предложенного им текста. На вторые сутки после того, как последняя порция материалов пятого тома была передана в Houghton Mifflin Со., лидер тори получил письмо от премьер-министра. Он давно ждал новостей, которые содержало это послание: «Мистер Черчилль, я решил провести всеобщие выборы в октябре этого года. Сегодня вечером после девятичасовых новостей я объявлю об этом решении. Искренне ваш, К. Р. Эттли»⁷⁷.

Перед Черчиллем открывались двери новых возможностей. Новые выборы, новые победы, новые достижения. Если выборы пройдут успешно, тогда он сможет вернуться в хорошо знакомый ему комплекс зданий на Даунинг-стрит. Это возвращение было не только желательным, но и в психологическом плане очень важным для британского политика. Во-первых, ему снова удалось продемонстрировать собственную непотопляемость. Далеко не каждый мог восстановиться после такого удара, который был нанесен народным волеизъявлением летом 1945 года. А он смог. Во-вторых,

Черчилль был уже больше полувека в большой политике, дважды Корона призывала его формировать правительство, но ни разу он не становился премьером, избранным народом. И теперь у него вновь появилась такая возможность.

Но у медали новых выборов была и обратная сторона. В ноябре 1951 года Черчиллю исполнилось семьдесят семь лет. В таком возрасте большинство его соотечественников уже в течение двенадцати лет наслаждались заслуженным отдыхом на пенсии. А у Черчилля на эти двенадцать пенсионных лет пришлись тяжелейшие шесть лет войны, а также шесть лет руководства партией в оппозиции и написание пяти томов мемуаров общим объемом почти четыре тысячи триста страниц.

Хорошо знавшая и любившая своего супруга Клементина считала, что ее дорогому Уинстону не следует становиться премьер-министром. Клементина и сама не хотела быть в очередной раз супругой главы правительства, руководствуясь не эгоистическими соображениями, а вполне объективными факторами, основное место среди которых занимала забота о своем благоверном. Черчилль мог обманывать свое окружение и даже самого себя, но не Клементину, которая прожила с ним больше сорока лет и прекрасно понимала потребности и возможности супруга. Она отлично знала, что он уже не тот и состояние его здоровья вызывает серьезные опасения. Она беспокоилась за его жизнь, не исключая, что новая нагрузка может оказаться фатальной. Позже она признается Монтагю Брауну, что для нее настоящим кошмаром этого периода было то, что супруга настигнет удар во время очередного выступления⁷⁸. И как будет показано дальше, опасения мудрой женщины имели основания.

Но даже без столь крайних и трагичных вариантов, как внезапная кончина или инсульт, состояние Черчилля беспокоило Клементину и по другой причине. Наблюдение за тем, как достигший в прошлом успеха человек начинает соперничать с образом самого себя, но терпит по ряду объективных причин (старость, болезни, изменение внешних условий, исчерпание таланта и ресурсов) обидное поражение, всегда производит жалкое зрелище. Клементина прекрасно понимала, что если Черчилль победит на выборах, то его дальнейшую деятельность на посту премьер-министра будут сравнивать не только с руководством Эттли, но и с его собственным премьерством в военные годы. А между этими двумя периодами многое изменилось. И главное – изменился сам Черчилль. Вступив в бой со своим реноме десятилетней давности, он неизбежно проиграл бы. А Клементина хотела, чтобы ее супруг остался в памяти своего народа и всего мира лидером, который привел страну к победе, но никак не уставшим стариком, запутавшимся в сложностях нового времени.

Однако глас миссис Черчилль не был, а в действительности и не мог быть услышан. Во-первых, далеко не каждый человек способен отказаться от власти. Особенно если речь идет об амбициозной персоналии, о Черчилле, который стремился к власти на протяжении нескольких десятилетий, однажды уже вкусил ее и до сих пор продолжал оставаться в орбите ее дурманящего аромата. Во-вторых, на кону стояла репутация. Черчилль не мог отказать себе в возможности восстановить свой пошатнувшийся после поражения на выборах 1945 года имидж, причем не только перед современниками, но и перед потомками. В-третьих, свою роль сыграл личностный фактор. Достоинства в одних обстоятельствах могут обернуться недостатками в других. Упрямство, непримиримость, независимость суждений, то есть именно те качества, которые на протяжении стольких лет толкали Черчилля вперед, приводя и к успехам, и к разочарованиям, теперь вновь вынуждали занять стойку борца, принять вызов судьбы и с открытом забралом ринуться в бой. Словом, для него выбор был предопределен – снова оказаться в гуще событий.

Все это были сильные эмоции и красивые слова, но что на деле Черчилль и его партия могли предложить избирателям? Поражение 1945 года не прошло незамеченным, запустив механизмы реформирования Консервативной партии. Из теории организационных изменений известно, что, как правило, трансформация начинается со смены руководителей. В политической жизни Британии также считается моветоном исполнение лидером партии своих обязанностей после поражения на выборах, особенно если речь идет о таком разгроме, которому тори подверглись летом 1945 года. Но Черчилль был необычным политиком с необычными достижениями и необычным статусом. Наиболее радикально настроенные консерваторы уже тогда были бы не прочь обновить партийное руководство, но вслух своих претензий никто не высказывал. Однако без кадровых решений не обошлось. По предложению Черчилля, в июле 1946 года председателем партии стал Фредерик Джеймс Маркиз, лорд Вултон^[54] (1883–1964), занимавший в военном правительстве пост министра продовольствия (с 1940 по 1943 год) и восстановления (с 1943 по 1945 год). Также в августе и в сентябре 1945 года в отставку подали заместитель председателя партии сэр Гарольд Митчелл (1900–1983) и директор Центрального бюро сэр Роберт Топпинг (1877–1952).

Вторым после смены первых лиц направлением модернизации является ребрендинг. Считая, что прилагательное «консервативный» вызывает неприятные ассоциации у молодежи, Вултон при участии Г. Макмиллана предложил изменить название партии: «Единая (или союзная) партия», «Партия единства», «Консервативные демократы», «Прогрессивные консерваторы», «Национал-демократы» или «Новая демократическая партия». Однако дальше рассмотрения различных вариантов дело не пошло. Период восстановления сочли не самым удачным для подобной метаморфозы, да и старое название, какие бы ассоциации оно ни вызывало, уже слишком прочно закрепилось в британском политическом сознании, чтобы отказываться от него в столь неблагоприятный момент.

Ситуация была настолько тяжелой, что помимо забот о фасаде нужно было думать о переустройстве внутренних процессов и выработке новой программы, за которой пошли бы избиратели. В рамках этих начинаний в конце 1945 года был образован Парламентский секретариат, создан Консервативный политический центр, а также возрожден в расширенном составе Исследовательский департамент. Под руководством Вултона были произведены изменения в системе партийного финансирования с оплатой расходов на избирательную кампанию из избирательных фондов, а не средств кандидатов, укреплена независимость местных ассоциаций, а также внедрены новые подходы пропаганды и агитации с распространением специальной литературы и плакатов с поддержкой тори. Для привлечения новых последователей активизировалась работа на уровне муниципальных советов и местного самоуправления.

Одновременно изменения коснулись идейного переосмысления и обогащения. В первые послевоенные годы появился ряд новых программных документов: «Промышленная хартия», «Сельскохозяйственная хартия», «Консервативная политика для Уэльса и Монмутшира», а также памфлет «Правильная дорога к Британии»^[55].

Отличительной особенностью перечисленных нововведений было то, что участие в них Черчилля носило ограниченный характер. В 1947 году, готовясь к ежегодной партийной конференции, он пригласил к себе Реджинальда Модлинга (1917–1979), в то время молодого сотрудника Исследовательского департамента Консервативной партии^[56], и попросил его в пяти строчках сформулировать основные положения «Промышленной хартии». Когда Модлинг выполнил поручение, Черчилль прочитал заготовку и воскликнул:

– Я не согласен ни с единым словом.

– Что ж, сэр, но это именно то, что приняли делегаты конференции.

– Ладно, тогда оставьте.

Черчилль включил подготовленный текст в свое выступление, прочитав его холодно и без эмоций⁷⁹.

Экс-премьер концентрировал свои главные усилия на внешнеполитическом фронте, строя основную политическую программу тори вокруг «глобальной роли» Британии в сплочении англоязычного мира и Западной Европы. Он выступал за «восстановление экономической независимости страны, полной личной свободы наших граждан и их предпринимательской инициативы»⁸⁰. По словам Г. Макмиллана, лидер консерваторов «не любил вникать в детали социально-экономической политики, поэтому сторонники реформ получили значительную свободу действий»⁸¹. Эта свобода позволяла развиваться передовым членам партии, предлагая новые идеи, но без поддержки сверху появлялся существенный риск, что реформы так и останутся на бумаге. По иронии судьбы, Черчилль, всегда ратовавший за перемены и инновации и при этом никогда не считавшийся настоящим тори, теперь стал одновременно главным козырем партии в парламентских выборах и главным тормозом ее дальнейшего развития. «Нам оставалось только ждать, ждать и смотреть, кто прекратит свое существование первым: Уинстон или Консервативная партия», – сокрушался Р. Батлер⁸². В кулуарах все чаще стали перешептываться: «Возможно, было бы лучше, если бы Уинстон оставил свой пост, а его место занял бы Иден»⁸³.

С Черчиллем действительно было непросто. Погруженный в работу над мемуарами, а также постоянно выступающий в Европе и США с глобальными речами^[57] он нечасто появлялся на скучных партийных собраниях и практически не занимался обычными, но неизбежными рутинными партийными вопросами. Если же говорить о его выступлениях, то хотя они и привлекали внимание, и даже способны были вызвать общественный резонанс, это были выступления одиночки. Черчилль редко согласовывал свою позицию с линией партии и еще реже обсуждал свои дальнейшие действия с однопартийцами.

Лучше всего тактика британского политика может быть описана его собственными словами. В 1937 году в одной из статей для Collier’s он указывал, что «основная обязанность оппозиции состоит в том, чтобы критиковать каждое предложение правительства, каждый предлагаемый им для обсуждения административный акт»⁸⁴. Именно эта критика и легла в основу его выступлений. Черчилль направил свою риторику против лейбористов, социализма и национализации. Он заявил, что «социализм противоречит человеческой природе» и является «философией неудачников, символом веры невежд и евангелием для завистников»⁸⁵.

При этом лидер тори не утверждал, что капитализм лишен недостатков. Сравнивая две политические системы, он считал, что «врожденным пороком капитализма является неравное распределение богатств», а «врожденным пороком социализма – равное распределение нищеты»⁸⁶. Это заявление относится к октябрю 1945 года. Во время избирательной кампании в октябре 1951 года он использовал другое образное сравнение: «Различие между нашим взглядом и взглядом социалистов аналогичны различиям между лестницей и очередью. Мы – за лестницу. Пусть каждый проявит свои лучшие качества в карабканье наверх. Социалисты же – за очередь. Пусть каждый ждет своей очереди». Тем же, кто, возражая Черчиллю, напоминал, что на лестницу можно не только взобраться, но с нее также можно легко упасть, он отвечал: «Мы создадим социальную страховочную сеть, самую лучшую в мире»⁸⁷.

Черчилля часто обвиняли в оппортунизме и непоследовательности. Но пример с социализмом – яркое подтверждение несостоятельности этих утверждений. В своей послевоенной риторике, направленной против левых элементов политического спектра, политик придерживался тех же приемов и того же слога, которые использовал до начала Второй мировой войны. Вот, к примеру, как он отзывается о лейбористах в одной из своих статей в Evening Standard в июле 1957 года: «Партия, которая исповедует абсурдные в теории и разрушительные при их практическом применении доктрины»⁸⁸. В послевоенных речах добавилась лишь специфика нового времени. В том числе и в отношении новых имен: «Лидер лейбористов очень скромен, и у него на это есть все основания»; или: «Эттли сродни клопу, который, питаясь кровью короля, думает, что в нем самом течет королевская кровь»⁸⁹. В истории остались и другие хлесткие ремарки: «Подъехал пустой автомобиль, открылась дверь, и из салона вышел Клемент Эттли»; или характеристика лидера лейбористов, как «овцы в овечьей шкуре»⁹⁰. Правда, в действительности последние два высказывания нашему герою не принадлежали. Но даже то, что Черчилль сказал лично, уже было много.

Досталось не только Эттли, но и его кабинету. Перефразируя Линкольна, Черчилль заявил, что лейбористы, эти «никчемности», сформировали «правительство никчемностей для никчемностей». Он называл «методы и приемы работы социалистов расточительными и неуклюжими». «Еще ни одно правительство не совмещало столь страстную похоть к власти со столь безнадежной импотенцией в ее использовании», – выразился он в ноябре 1947 на одном из заседаний палаты общин⁹¹.

В чем конкретно, по мнению лидера консерваторов, выражается «расточительность и неуклюжесть» лейбористов? Во-первых, Черчилль выступил против всеобщего равенства, как это равенство видят социалисты. В его понимании, «сильные должны помогать слабым». Социалисты, напротив, «уверены, что сильных нужно держать в узде, принижая до уровня слабых, чтобы все распределялось поровну». «Социалисты предпочли бы, чтобы у каждого была половина нормы, нежели чтобы кто-нибудь получил вторую порцию». К чему приводит подобное распределение благ и возможностей? К весьма неутешительным выводам и опасным последствиям, когда «темп общества в его движении вперед задается самыми медленными и слабыми его представителями»⁹².

Во-вторых, лидер оппозиции обвинил лейбористов в ухудшении социально-экономических условий жизни обычных граждан. «Мы стали больше платить за то, что покупаем за рубежом, и получаем меньше за то, что продаем», – возмущался лидер тори⁹³. При этом в своих речах он не только использовал таранные удары, но и не брезговал ироничными шлепками, которые лучше запоминались и легче воспринимались. Так, например, во время выступления в своем избирательном округе в конце января 1950 года он заявил: «Почему длинные очереди должны стать постоянной и неизбежной составляющей нашей жизни. Больше социалисты не мечтают об утопии, они мечтают о кьютопии^[58]»⁹⁴.

Попала под огонь критики и сохраненная лейбористами со времен войны карточная система распределения продовольствия, активно поспособствовавшая появлению огромного бюрократического аппарата и созданию «громадной армии чиновников», которая увеличилась в три раза по отношению к довоенному периоду. В результате главной заботой высшего политического руководства страны стало «обеспечение этой армии достаточным объемом работы, которая оправдывала бы ее существование», а также «предоставление чиновникам как можно больших полномочий и бесчисленных возможностей для вмешательства в жизни других людей».

За чей счет содержится непропорционально развитый бюрократический аппарат и за чей счет «оплачиваются щедрые административные расходы»? – вопрошал Черчилль. За счет обычных граждан, которые покрывают все издержки налоговыми выплатами и приобретением продуктов по завышенным ценам. «Социалисты делают вид, будто с помощью своей системы продовольственных карточек и субсидий на продукты питания обеспечивают малоимущих и всех остальных жителей страны дешевой едой, – возмущался политик. – Но для этого они сначала берут деньги из кармана наших граждан, а затем возвращают за вычетом тяжелого бремени расходов на громадную армию чиновников, занимающихся организацией работы карточной системы»⁹⁵.

Не оставил Черчилль без внимания и такое нововведение лейбористов, как национализация. Выступая в марте 1947 года в парламенте, он заявил собравшимся депутатам и членам правительства, что «можно попробовать уничтожить богатство, но это приведет лишь к распространению нищеты». В августе того же года он отметил, что «частная собственность имеет право себя защищать». «Наша цивилизация построена за счет частной собственности и может быть защищена только частной собственностью». В ноябре 1948-го он назвал предложенный законопроект о национализации сталелитейной промышленности «средством ограничения торговли». В октябре 1949-го на партийной конференции он высказал опасения, что национализация приведет лишь к тому, что «бурно развивающаяся промышленность будет приведена в беспорядок, расколота и в итоге заморожена и парализована неповоротливыми и дорогостоящими тисками государственной бюрократии». А что значит бюрократия? «Бюрократов не наказывают за неправильные решения, – объясняет Черчилль. – До тех пор пока они пунктуально ходят на работу, честно выполняют свои обязанности и ведут себя в вежливой манере перед своим руководством, им нечего беспокоиться о своей занятости и пенсиях». И таким людям, у которых «отсутствует заинтересованность действовать правильно», которые «не подвергаются наказаниям за свои ошибки», лейбористы передали «ключевые отрасли промышленности». «Я сомневаюсь, – заявил Черчилль в феврале 1950 года, – что обычному среднему социалисту доставляет удовольствие по утрам говорить себе: „Ого, я владею Банком Англии, я владею железными дорогами, я владею угольной промышленностью“. А если подобные речи и доставляют ему удовольствие, то он за него дорого платит в виде налогов, высоких цен или того и другого вместе взятых»⁹⁶.

Третья претензия Черчилля правящей партии состояла в ухудшившейся экономической ситуации на государственном уровне⁹⁷. «Какой смысл быть великой нацией, если наши граждане в конце недели не могут оплатить счета за жилье», – недоумевал лидер тори в частных беседах. На публике он был еще более резок и непримирим. «Сегодня самая большая беда нашей страны – это непрекращающаяся девальвация фунта или, говоря другими словами, постоянный рост цен, обесценивание труда и удорожание всего, что мы закупаем», – заявил Черчилль в июле 1951 года, выступая в своем избирательном округе Вудфорд. «Из-за разницы в курсе валют мы вынуждены отдавать плоды двенадцатичасового труда – физического или умственного – за то, что раньше могли купить восемью часами работы», – возмущался он. «Разве этот факт не вызывает изумления? – обращался политик к своим избирателям. – Шесть лет работы правительства социалистов нанесли нашим финансам больше ущерба, чем Гитлер»⁹⁸.

Находясь под влиянием идей австрийского экономиста Фридриха фон Хайека (1899–1992), Черчилль считал, что негативные экономические последствия вызваны нарушением фундаментальных основ здоровой экономики: «устранением мотива получения большего дохода и соблюдения собственных интересов как основного практического руководства в мириадах повседневных трансакций», что привело к «ограничению, параличу и разрушению британской находчивости, бережливости и изобретательности». Черчилль призывал «пока не поздно, избавить страну от извращенных доктрин социализма». В противном случае Британии будет «нечего надеяться на возрождение». Если не предпринять мер, «самые находчивые и энергичные эмигрируют, а в нашей стране останется огромная масса обремененных заботами, голодных, сломленных людей и возвышающаяся над ними группка чиновников», результатом чего станут «упадок и разруха»⁹⁹.

Упоминание «группки чиновников» особенно важно, поскольку касается одного из устоявшихся тезисов в мировоззрении политика: взаимосвязи между социализмом и ограничением свободы. «Как свободный англичанин, я больше всего ненавижу зависеть от чьей-либо милости или находиться в чьей-либо власти, будь то Гитлер или Эттли», – заявил он во время одного из заседаний парламента в ноябре 1947 года. За месяц до этого на съезде Консервативной партии он возмущался, что «наша жизнь все больше и больше регламентируется и регулируется тысячами правил, за соблюдением которых неусыпно следит огромная армия чиновников». По его словам, «всеми возможными способами создается и совершенствуется аппарат тоталитарного управления, охватывающий все сферы жизни британского общества». В представлении Черчилля, лейбористское правительство избрало эффективную тактику, используя «трудности в качестве предлога для введения еще большего количества ограничений и дальнейшего роста бюрократии». Сначала «правительство совершает ошибки, которые приводят к ухудшению ситуации», затем оно «требует новых полномочий для ее исправления». В результате лейбористы «все ближе подходят к реализации идеи всесильного государства, в котором человеку отводится роль беззащитного раба, пешки»¹⁰⁰.

Для того чтобы выступить противником ограничений и защитником свободы, Черчиллю не нужно было дожидаться программных заявлений на ежегодных партийных конференциях. Он незамедлительно реагировал на малейшие притеснения, идущие из стана политических оппонентов. Едва назначенный в 1950 году на должность министра городского и сельского планирования Хью Дальтон в момент представления «очередной из своих незначительных уступок» заявил: «Это эксперимент со свободой, надеюсь, никто не станет ею злоупотреблять», и Черчилль тут же разразился гневной тирадой. По его словам, «это высказывание как нельзя лучше характеризует отношение правителей-социалистов к людям». В их понимании «свобода является привилегией» и «экспериментом», который немедленно свернут, если им «разонравится» поведение обычных граждан. «Какой образчик высокомерия и надменного самодовольства! – сердито восклицал Черчилль. – Разве так можно говорить с народом Британии! Этот министр изъясняется так, будто он уполномочен распоряжаться нашими свободами, раздавая их нам, как печенье собачке, которая встала на задние лапы и, заискивающе виляя хвостом, выпрашивает у него угощение»¹⁰¹.

Многие политики не обращали внимания на заявления в духе Дальтона, не реагировали они и на мелкие ограничения в свободе, преподносимые как необходимые меры по исправлению экономического положения. Но именно в этой незначительности, последовательности и постепенности Черчилль и видел основную угрозу. «История многих стран показывает, – предупреждал он, – что самый простой способ, с помощью которого можно сначала потихоньку ограничить свободу какой-нибудь великой и могучей нации, а потом и вовсе свести ее на нет, – это действовать не спеша, шаг за шагом, этап за этапом». В отличие от лейбористов, которые, в понимании Черчилля, стремятся создать всесильное тоталитарное государство, контролирующее каждый аспект жизни своих граждан, идеалом консерваторов была «власть народа, волей народа и для народа», когда «народ контролирует правительство, а не наоборот»¹⁰².

В 1952 году один из крупнейших и влиятельнейших философов XX столетия Карл Раймунд Поппер (1902–1994) выпустил второе, переработанное издание своей известной монографии «Открытое общество и его враги», в которой подверг жесткой критике различные утопические теории от Платона до Маркса. Когда Черчилль будет отмечать свое восьмидесятилетие, Поппер подарит ему экземпляр своего труда со следующей дарственной надписью: «Защитнику Открытого общества в знак авторской признательности»¹⁰³.

Несмотря на признание заслуг Черчилля такими выдающимися умами, как Поппер, выступления британского политика не получили повсеместной поддержки. И для понимания, почему это произошло, приведения одних цитат из выступлений политика недостаточно. Необходимо рассматривать ситуацию целиком. Наблюдая за последовательной, упорной, непримиримой критикой лидера тори, создается впечатление, что он вновь представлял себя отвергнутым пророком, ведущим, как и пятнадцать лет назад, дерзкую борьбу с преобладающим мнением, которое считал ошибочным. Только это было другое время. Да и лейбористское правительство во главе с Клементом Эттли отличалось от консервативного блока Болдуина – Чемберлена. Черчилль открыто критиковал лейбористов, но его обвинения больше служили выражением собственной политической философии, чем описанием действительности. Лейбористы многое сделали для укрепления экономики страны в тяжелые послевоенные годы. Они представляли собой иную мишень, и для этой мишени нужны были иные стрелы. Черчилль же следовал давно отработанным, но устаревшим приемам. Он обращался к своему красноречию, которое, хотя и способно было произвести впечатление, современным британцам казалось вычурным и мелодраматичным¹⁰⁴.