За все семь лет, что велась работа над «Второй мировой войной», еще никогда вероятность остановки этого масштабного проекта не была столь велика, как в конце июня 1953 года. Разбитый параличом после третьего инсульта, Черчилль вел борьбу не за выкраивание времени для своего литературного начинания, не за использование того или иного документа и его согласование с правительством, не за гонорар и условия публикации – он боролся за свою жизнь.
К вечеру 25-го числа состояние Черчилля ухудшилось еще больше. Светлый период завершился. Колвилл вспоминал, что премьер был парализован практически полностью. На самом деле до полной парализации еще было далеко. Но состояние политика действительно вызывало серьезные опасения. «Не уверен, что премьер-министр переживет эти выходные», – признался Моран в беседе с секретарем в пятницу 26-го числа166.
Положение достигло критической отметки. Необходимо было рассмотреть варианты смены главы правительства. У Черчилля уже давно был преемник – Энтони Иден. Но по странному стечению обстоятельств Иден упустил свой шанс. В то время, когда Черчилль боролся за жизнь в Чартвелле, глава внешнеполитического ведомства находился на операционном столе в Бостоне. Эта была уже третья операция за последние несколько месяцев[64], и шансы Идена на выздоровление были не выше, чем у его босса.
Если бы Черчилль скончался, то из-за болезни Идена и невозможности назначения его на пост премьер-министра Корона столкнулась бы с серьезной конституционной проблемой. Колвилл поставил в известность личного секретаря монарха Алана Фредерика Ласелля (1887–1981), что в понедельник (29 июня), возможно, придется решать вопрос о назначении нового главы правительства. Было принято решение сформировать при неблагоприятном развитии событий правительство переходного периода во главе (номинально) с лордом-президентом Совета Робертом Артуром Джеймсом Гаскойн-Сесилом, S-м маркизом Солсбери (1893–1972), внуком 3-го маркиза Солсбери (1830–1903)[65]. После выздоровления Идена Солсбери должен был передать бразды правления министру иностранных дел167. Среди других претендентов на власть выделялся канцлер Казначейства Ричард Остин Батлер. Впоследствии он дважды – в январе 1957 и в октябре 1963 года – будет иметь возможность возглавить правительство. Но по его собственным ощущениям, самый лучший шанс занять пост премьер-министра был у него летом 1953 года168.
Несмотря на парализацию, Черчилль мог, хотя и неразборчиво, медленно, с большим трудом, говорить.
– Посмотри, насколько неуклюжа моя рука, – сказал он, обращаясь к доктору во время осмотра 26-го числа. – Переложив сигару в левую руку, он попытался поднести ее к губам. – Да, очень слаба.
Затем он попытался дотронуться кончиками пальцев до кисти врача.
– Два дня назад я хотел провести заседание кабинета. Сейчас я не в состоянии это сделать, – с грустью констатировал политик.
Тем временем Моран совместно с Брэином подготовил следующее заявление для прессы: «Премьер-министр на протяжении длительного периода времени исполнял без отдыха тяжелые обязанности, в результате у него произошло нарушение мозгового кровообращения и начались приступы головокружения. Мы рекомендовали премьер-министру отменить визит на Бермуды и взять отпуск продолжительностью не меньше месяца».
Заявление врачей не было опубликовано в предложенной редакции. Батлер и Солсбери внесли коррекцию, согласовав ее с Черчиллем. Общественности сообщили следующее: «Премьер-министр на протяжении длительного периода времени исполнял без отдыха тяжелые обязанности, и сейчас ему необходим полный покой. Мы рекомендовали премьер-министру отменить визит на Бермуды и сократить нагрузку, по крайней мере, на месяц»169.
Окружение Черчилля пошло на большой риск, прикрывая недееспособность своего босса. Моран возражал против такого поведения, считая, что в подобных вопросах с «общественностью необходимо вести себя честно»170. Что, если Черчилль через несколько дней прикажет долго жить? Как тогда объяснить народу последнее заявление? Но Батлер и Солсбери мыслили в рамках политических реалий. Раскрытие истинного положения дел означало проведение целого комплекса мероприятий, связанных с передачей власти и перестановкой на высшем уровне. Несмотря на наличие запасного плана, а также учитывая слабое состояние Идена, никто из руководителей Консервативной партии не хотел в тот момент предпринимать резких движений. Им было легче верить в то, что Черчилль поправится, чем взять на себя ответственность за принятие скоропалительных, непростых, но долгоиграющих решений.
Батлер и Солсбери были не единственные, кто стремился оставить происходящее в Чартвелле за закрытыми дверьми. Верный Джон Колвилл, получивший от премьер-министра «строгие указания» сохранять все в тайне, обратился к газетным баронам, с просьбой не распространяться о состоянии здоровья главы правительства.
На протяжении всей своей публичной жизни Черчилль всегда стремился налаживать, укреплять, сохранять и развивать отношения с представителями СМИ. Этот подход выручал не раз, давая возможность выступать с защитой своей точки зрения. Культивируемые годами связи помогли и в этот критический момент. Владельцы изданий, к которым обратился личный секретарь премьер-министра, были друзьями Черчилля: Брекен, Бивербрук и Камроуз. По просьбе Колвилла они все незамедлительно приехали в Чартвелл и согласились использовать имеющиеся в их распоряжении ресурсы для неразглашения информации о прошедших в последние дни переменах171.
В понедельник 29 июня на заседании правительства Батлер рассказал собравшимся, что премьер-министр «страдает от резкого переутомления, и ему необходим полный покой». После чего он повторил рекомендации врачей из официального заявления о снижении нагрузок на месяц. Об истинной природе заболевания не было сказано ни слова. Ни слова, которое бы осталось в официальных стенограммах. Когда секретари покинули комнату заседаний, не для протокола Батлер и Соамс поведали о том, что произошло на самом деле. «Это был ужасный шок для нас, – вспоминал Гарольд Макмиллан. – Многие из нас не смогли сдержать слез»172.
Тем временем, пока друзья Черчилля пытались держать все втайне, его состояние оставляло желать лучшего. В дневниковых записях Мэри Соамс от 27 июня встречается следующая запись: «Видела папу, настроение угрюмое. Повсюду медсестры, он не может самостоятельно ходить». Не желая мириться с новым положением дел, Черчилль все-таки попытался пойти сам, но в результате упал. К счастью, «без повреждений»173. Для облегчения его передвижений Брекен привез из Лондона инвалидную коляску.
Своему врачу Черчилль признался, что чувствует себя «еще более беспомощным». «Вскоре моя левая сторона будет парализована полностью», – произнес он. Затем, после небольшой паузы, продолжил: «Я не возражаю, но надеюсь, что это продлится недолго. Парализует ли вторую половину моего тела? Возможно, парализация продлится годы». По воспоминаниям врачей, Черчилль был очень требовательным пациентом, никогда не полагавшимся исключительно на силы природы. «Разве вы не можете сделать что-то еще»? – обычно с упреком обращался он к докторам. Так и на этот раз. «Скажи, есть ли какая-нибудь операция, способная справиться с парализацией? – спросил он лорда Морана. – Я не против выступить пионером»174.
Черчилль не раз в своей долгой жизни оказывался на тонкой грани между жизнью и смертью. Будь то воспаление легких в раннем детстве в Брайтоне, автомобильная авария в Нью-Йорке, заражение тифом в Баварии, пневмония в Карфагене. Но каждый раз он находил силы, чтобы восстановиться, удивляя и восхищая окружающих своей стойкостью и колоссальным запасом жизненных сил. Текущие события развивались по аналогичному сценарию. Уже на следующий день, 28-го числа, состояние премьер-министра улучшилось. «Сегодня он намного веселее… Лорд М[оран] отметил заметное улучшение», – записала в дневнике Мэри Соамс175.
Разумеется, до окончательного выздоровления было еще далеко. Но Черчиллю хватило сил, чтобы после обширного инсульта, произошедшего всего несколько дней назад, довольно длительное время пообщаться с Бивербруком. Гостивший в тот день в Чартвелле первый лорд Адмиралтейства Джеймс Льюис Томас (1903–1960) сообщил Идену, что Черчилль «активен вновь»176.
Двадцать девятого числа Черчилля навестил Камроуз. Темой их беседы было продолжение работы над «Второй мировой войной»! Автор не собирался сдаваться и, несмотря на произошедший с ним удар, рассчитывал закончить последний том как можно скорее. Однако большинство его коллег волновал вопрос не дальнейших творческих планов. Британский истеблишмент застыл в ожидании предстоящей отставки главы правительства. Но Черчилль не планировал покидать свой пост. Он поставил сам себе ультиматум. На октябрь была запланирована ежегодная конференция Консервативной партии. Если к этому времени он поправится и сможет успешно выступить на столь важном партийном собрании, тогда он продолжит руководство правительством, если нет – добровольно оставит пост и предоставит другим, более молодым и здоровым коллегам, вершить судьбу страны.
Тридцатого июня к Черчиллю приехал профессор Линдеман. «Я хорошо ем и хорошо сплю, но стоит мне заняться каким-нибудь делом, как я весь начинаю дрожать», – жаловался премьер-министр. Среди других гостей, навестивших политика в тот день, был Норман Брук. Колвилл вспоминал, что в эти напряженные дни секретарь кабинета сыграл очень важную роль. Своей «мудростью и хладнокровием» он позволил разрулить много сложных и насущных вопросов, связанных с операционной деятельностью и ответами на непрекращающийся поток запросов, предложений, сводок, распоряжений и требующих утверждения резолюций, которые шли со стороны ничего не подозревающих о здоровье премьер-министра чиновников из различных министерств и ведомств. На какое сообщение следует дать срочный ответ, какой запрос может подождать, с кем и на каком уровне лучше урегулировать ту или иную проблему – по всем этим и многим другим вопросам Брук давал ценные и своевременные советы, внеся значительный вклад в сохранение видимости полноценности премьер-министра в этот момент177.
В тот день Брук и Черчилль беседовали долго, вспоминая прошлое: Первую мировую войну, работу в Военном министерстве, особенно заключительный период, связанный с решением срочного вопроса демобилизации178. Неожиданно премьер-министр, сидевший в инвалидной коляске, произнес:
– А теперь, я хочу самостоятельно встать на ноги.
Брук начал его отговаривать, но безуспешно. Поняв, что переубедить Черчилля не удастся, Брук и Колвилл встали позади коляски, чтобы подхватить его в случае падения. Заметив это, он раздраженно отмахнулся от них тростью, приказав стоять в стороне. Затем спустил ноги на пол, схватил ручки коляски и с гигантским усилием – даже капли пота выступили на лбу – поднял себя. Продемонстрировав, что он в состоянии сделать это, Черчилль сел обратно в коляску, улыбнулся и закурил сигару. «Это была потрясающая демонстрация силы воли», – заметил Норман Брук, вспоминая об этом эпизоде, когда Черчилля уже не будет в живых179.
Лорд Моран не разделял восхищения ни Брука, ни его коллег, ни самого Черчилля. Даже восстановившись, его пациент все равно жил «словно на вулкане» и с ним «в любой момент мог случиться новый удар»180. Жизнь нашего героя действительно стала похожа на вулкан с постоянным ожиданием нового извержения. Это оказывало сильное психологическое давление на него самого, но он все равно не собирался сдаваться, решив максимально эффективно использовать оставшееся ему время. А для начала ему требовалось как можно быстрее оправиться от инсульта.
Все близкое окружение Черчилля не понаслышке знало о его силе воли и стойкости, но быстрая поправка после столь обширного удара произвела впечатление даже на них. Одна из проблем, с которой сталкиваются пациенты, пережившие инсульт, состоит в апатии и нежелании предпринимать усилия (порой весьма значительные) для восстановления. Инсульт парализует не только тело, но и волю. Черчиллю повезло, центры, отвечающие за жизнелюбие, у него не пострадали. Он хотел встать уже на второй день после кровоизлияния. А когда не смог, стал активно разрабатывать конечности и заниматься с массажистом, пытаясь при каждом удобном случае самостоятельно сделать несколько шагов.
Несмотря на все желание пациента, процесс выздоровления был медленным, да и состояние не отличалось стабильностью. То Черчилль жаловался, что в его голове теперь «пусто», то в тот же самый день мог начать цитировать по памяти любимые произведения Генри Уодсворта Лонгфелло (1807–1882). Когда Моран спросил его, как давно он читал эти стихи, Черчилль ответил:
– Пятьдесят лет назад.
Врач был поражен.
– Погодите-ка минуточку, – произнес он и стал осматривать книжные полки в поисках томика Лонгфелло.
Найдя сборник стихов, он попросил Черчилля продолжить декламацию. Во фрагменте из трехсот пятидесяти слов политик, меньше двух недель назад переживший удар, ошибся всего несколько раз, используя неверные слова. Например, священники у него стали монахами, а лампады – свечами.
– Инсульт не затронул вашу память, – сказал потрясенный доктор.
Черчилль приободрился и улыбнулся181.
Двадцать первого июля к Черчиллю приехал Колвилл. Он отметил, что у премьер-министра «значительно улучшились способности к концентрации». Еще через пять дней он констатировал, что его шеф «восстановился самым удивительным образом»182. В тот же день – 24 июля – после ланча с Колвиллом Черчилль направился в Чекере. Он смог сам дойти до автомобиля и хорошо перенес переезд в загородную резиденцию. В Чекерсе он пробыл несколько недель, дав возможность персоналу Чартвелла отдохнуть после напряженного месяца.
Покидая свой дом, Черчилль попозировал перед фотографами. И при этом весьма удачно, а главное – своевременно. Несмотря на негласный запрет обсуждения здоровья главы правительства в газетах, в Лондоне все равно ходили слухи о его недееспособности. Особенно отличились зарубежные издания, время от времени сообщавшие читателям о том, что последний из оставшихся в живых участников Большой тройки парализован и не может исполнять свои обязанности. Появление перед публикой позволило опровергнуть эту информацию. Впоследствии Черчилль будет часто обращаться к подобному приему, представая перед публикой в моменты максимальной концентрации своих жизненных сил и хорошего самочувствия. Правда, такие моменты наступали с каждым годом все реже и длились все меньше.
На следующий день после переезда в Чекере премьер-министра осмотрели Моран и Брэин. Мнение Брэина было однозначным: Черчилль «восстановился физически на 90 процентов». Невролога, правда, беспокоило, что у пациента, несмотря на быструю поправку, оставалась проблема с концентрацией. «Я не люблю концентрироваться, кроме тех случаев, когда возбужден или раздражен», – заметил на это Черчилль183.
Через неделю после консилиума начался новый этап выздоровления, который был отмечен аудиенцией у монарха в Виндзоре. Шестого августа в Чекере приехала многолетняя подруга Черчилля Вайолет Бонэм Картер (1887–1969). С момента их первой встречи на одном из приемов прошло больше сорока лет. Тогда Черчилль был в возрасте тридцати одного года – он был молод, подавал большие надежды, занимал первый в своей жизни официальный пост заместителя министра по делам колоний. Теперь он возглавлял правительство. Позади остались две мировые войны, многочисленные битвы на политической арене, уход в тень Либеральной партии, которую в свое время возглавлял отец Вайолет Герберт Генри Асквит (1852–1928), а на сцене появились новые политические силы и новые проблемы.
Старый друг произвел на Бонэм Картер благоприятное впечатление. У него был здоровый цвет лица, передвигался он, хотя и опираясь на трость, но «совершенно неплохо». «Ты знаешь, я был парализован, – поделился он. – Я не мог ходить. Я не испытывал боли, просто такое ощущение, будто на одну часть тела положили что-то очень тяжелое. Сейчас я могу пошевелить пальцами рук и ног». Во время ланча Вайолет обратила внимание, что порой ее собеседник говорил с трудом, а его рот «немного искривлялся». Еще она заметила, что время от времени Уинстон «неожиданно и без всякой причины злился, словно испорченный ребенок». Но эти периоды были кратковременны. Перед сеансом массажа Черчилль повел свою подругу к рыбкам, которые содержались в четырех аквариумах. «Вновь я осознала его неизменное детское начало, – записала вечером в дневнике Бонэм Картер. – Его страсть к своим игрушкам»184.
Восемнадцатого августа – спустя восемь недель после злополучного удара – Черчилль провел свое первое после выздоровления заседание правительства. Очевидцы вспоминали, что все прошло хорошо. Премьер сохранял вовлеченность на протяжении обсуждения всех вопросов, отмеченных в повестке дня, а последних было немало. Но несмотря на такие подвиги, Черчилль был еще слаб. Заседание его вымотало. Мэри Соамс была поражена усталым видом и серым цветом лица своего отца185.
Для полного выздоровления требовалось время. Хотя порой Черчилль пребывал в ударе и, как констатировал его врач, выглядел лучше, чем до приступа186. Хорошим признаком было и то, что политик очень быстро вернулся к своему образу жизни. Не только к курению сигар, но и к вкусной еде и напиткам. «Хотя моя болезнь и могла завершиться летальным исходом, даже она не в состоянии лишить меня сытных блюд и пинты шампанского», – сказал он Вальтеру Грабнеру, подливая шампанское себе в бокал187.
В чем же секрет этого человека грузного телосложения с множеством пагубных для здоровья привычек? Сам Черчилль объяснял свое долголетие тем, что он «никогда не стоял, когда можно было сидеть, и никогда не сидел, когда можно было прилечь»188. Своему врачу он признавался, что «не любит стоять, за исключением тех случаев, когда произносит речи»189.
Неужели все дело в том, чтобы отдыхать не после, а до переутомления? Не только. Несмотря на приведенные высказывания, на самом деле наш герой вел довольно активный образ жизни. Он постоянно куда-то ехал, что-то отстаивал, над чем-то работал, к чему-то стремился. Он никогда не останавливался – все время искал и дерзал. Кроме того, Черчиллю повезло. Природа наделила его не только хорошей памятью, цепким умом, но и огромным запасом энергии, которая позволяла ему достигнуть так много в столь многом.
Наглядным подтверждением его жизнестойкости является то, как он проводил время, приходя в себя после инсульта. Несмотря на то что больше всего от удара пострадал мозг, он обратился к одному из своих увлечений, которое требует активности именно этого органа, одновременно и утомляя и разрабатывая его, – к чтению.
Как и большинство людей, склонных к изложению своих мыслей, опыта и размышлений в письменном виде, Черчилль обожал книги. Но нагрузка на политической ниве, а также работа над очередным сочинением, требующая прочтения большого корпуса источников по описываемой тематике, оставляли не так много времени для чтения ради удовольствия. И тем не менее он старался использовать любую возможность, чтобы уединиться с книгой. Так, когда Сесил Скотт Форестер (1899–1966) прислал Черчиллю очередной роман о вымышленном офицере Королевского флота Горацио Хорнблоуэре – «Лорд Хорнблоуэр», политик проглотил это произведение буквально за сутки. В письме автору он указал только на один недостаток – объем. Роман показался ему слишком коротким. «Это упущение, если я могу так выразиться, характерно, по моему мнению, для всех ваших сочинений на эту вдохновляющую тему»190.
Очевидцы вспоминают, что с момента первого знакомства с романами о Хорнблоуэре Черчилль стал верным поклонником этой серии. Книги о вымышленном флотоводце часто можно было найти около его постели. Некоторые из них он перечитывал по нескольку раз, причем с неизменным интересом191. Ему нравился стиль автора, его привлекал приключенческий привкус сочинений, они пробуждали в нем юношеские мечты о героизме, подвигах, борьбе и всевозможных авантюрах.
Но страсть к приключениям была не единственной ноткой, вызывавшей столь теплый отклик в душе политика на сочинения Форестера. Хорнблоуэр живет в эпоху наполеоновских войн. Его образ писался с двух самых известных флотоводцев того времени: Горацио Нельсона (1758–1805) и Томаса Кокрейна (1775–1860). И он стал для Черчилля воплощением британского империализма. «Вы создали персонаж, который вернул из прошлого величие Королевского флота в момент его наивысшей славы, – скажет политик, обращаясь к автору. – Вы не утаиваете и темную сторону той эпохи, но в конце концов мы сражались не только против Наполеона – мы воевали ради того, чтобы наша страна могла занять свое место и предоставлять свои услуги всему миру в следующем столетии»192.
Черчилль был настолько восхищен героем романов Форестера, что даже упомянул его на страницах «Второй мировой войны». В третьем томе он рассказывает, как член правительства Оливер Литтелтон (1893–1972) передал ему один из томиков этого автора. Несмотря на занятость, премьер-министр нашел время в очередном морском путешествии ознакомиться с книгой. После прочтения он телеграфировал Литтелтону: «Я нашел „Хорнблоуэра“ превосходным». Литтелтон курировал ситуацию на Среднем Востоке, и послание премьера прошло через штаб этого региона, вызвав среди руководства переполох. Они подумали, что «Хорнблоуэр» это условное обозначение неизвестной им военной операции193.
В первые несколько недель после инсульта у Черчилля оказалось достаточно времени, чтобы удовлетворить свою страсть к чтению. Его секретари вспоминали, что после того, как гости уходили, премьер ложился в постель и начинал читать «свои романы». «Он обладал способностью отключаться и концентрироваться на чем-то другом, – свидетельствовала Джейн Портал. – Он был полностью поглощен чтением»194.
Черчилль начал читать буквально через несколько дней после удара. Он вновь перечитал «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте (1816–1855) и открыл для себя творчество Энтони Троллопа (1815–1882)195, прочитав серию романов о Плантагенете Паллисере. Когда его спросили, какое произведение Троллопа ему понравилось больше всего, он ответил: «Дети герцога». Почему? «Потому что в нем содержится хорошее описание того замечательного мира, который исчез навсегда».
Последняя ремарка принципиальна. Черчилль в основном обращался к викторианским авторам. Когда он читал роман Троллопа «Премьер-министр», у него состоялся следующий диалог с лордом Мораном:
– Я нашел отличие между описываемым в романе временем [1876 год] и сегодняшними днями довольно интересным, – сказал Черчилль.
– В каком смысле? – спросил врач.
– Ох, – вздохнул наш герой, – они смешивали общество и политику. То, что происходило в Карлтон-клубе и Реформ-клубе, могло влиять на премьер-министра. Палата лордов обладала гораздо большей властью. Несмотря на то что началось расширение избирательных прав, общественное мнение имело тогда меньше возможностей определять политику. Супруга премьер-министра устраивала в своем доме раут, приглашая по сорок пять гостей, и те разговоры, которые велись в ходе этого мероприятия, влияли на общий ход событий.
Спустя несколько лет Черчилль признается, что мир ушел слишком далеко вперед, Троллоп устарел196. Но это не помешает ему по-прежнему отдавать предпочтение викторианской литературе.
Литературные вкусы каждого человека являются его личным делом, но в случае с публичными людьми они могут многое рассказать о характере и мировоззрении. В том числе, в конкретный временной промежуток. В этой связи интересно заметить, что в первые месяцы после начала Второй мировой войны Невилл Чемберлен, занимающий на тот момент пост премьер-министра, использовал литературу как убежище от суровой реальности. Он читал исторические сочинения о елизаветинской эпохе, о правлении Якова I (1566–1625), а также комедии Шекспира. «Нужно обязательно иметь что-то, что отвлекает ум от бесконечных военных проблем, а также от надоедливой прессы и ворчливой палаты общин», – делился он с близкими197.
Иной подход был у Черчилля. Во-первых, в годы войны он практически не читал художественную и прочую литературу, выходящую за рамки решения насущных задач. Были лишь единичные случаи, да и то во время трансатлантических путешествий, в условиях радиотишины. Во-вторых, даже в эти редкие моменты он отдавал предпочтение приключенческой литературе198.
Несмотря на полное погружение в военную реальность и редкое обращение к беллетристике, было бы неправильно думать, что Черчилль не отдыхал. Нет, он отдыхал и переключался. И то, на что он переключался, тоже характеризует его вкусы и настрой. Он отдавал предпочтение вечерним киносеансам, признаваясь супруге, что просмотр «кино является удивительным развлечением, которое отвлекает ум»199. В конце войны, выражая признательность главе кинопроката, он скажет, что просмотр картин «принес мне много удовольствия и релаксации в тяжелые времена, через которые мы прошли»200. Вечерние киносеансы способствовали не только отдыху, но и активизации в Черчилле креативного начала. «Когда он смотрел кино, то словно высвобождал свою ментальную природу, – вспоминал его телохранитель Вальтер Томпсон. – Он мог два часа смотреть фильм, который знал досконально, но после сеанса выходил с новым, революционным планом и тут же знакомил с ним одного из своих секретарей»201.
Благодаря сохранившимся записям Сидни Бернштейна (1899–1993), работавшего в 1941–1942 годах в Министерстве информации, удалось составить фильмотеку британского премьер-министра за четырнадцать месяцев, с мая 1941 по июль 1942 года. Известно, что в этот период Черчилль посмотрел 91 фильм, из которых 74 приходились на Голливуд, пятнадцать были сняты в Британии и по одному – привезены из Австралии и СССР («В тылу врага», 1941 год). Среди актерского состава Черчилль отдавал предпочтение Гарри Куперу (1901–1961) – он посмотрел с ним пять картин, а также «великому таланту» Дине Дурбин (1921–2013) – четыре фильма. В четырех картинах также снялись Лоуренс Оливье (1907–1989), Рональд Колман (1891–1958) и Бетт Дэвис (1908–1989)202. Черчилль «смеялся от души» при просмотре «Великого диктатора» с участием любимого Чарли Чаплина (1889–1977), он был «потрясен силой чувств и эмоций» главных героев «Унесенных ветром», а также «пришел в крайнее волнение» от «Генриха V» с Оливье в качестве режиссера, продюсера и исполнителя главной роли. Зато нашумевший полнометражный дебют Орсона Уэллса (1915–1985) «Гражданин Кейн» оставил его равнодушным. «П.М [66] стало настолько скучно, что он ушел, не досмотрев до конца», – отметил в дневнике Джон Колвилл203.
Любимой картиной Черчилля была «Леди Гамильтон» 1941 года с Лоуренсом Оливье и Вивьен Ли (1913–1967) в главных ролях. Больше всего ему нравилась последняя сцена, где адмирал Нельсон гибнет в сражении при Трафальгаре. Политик неоднократно пересматривал этот фрагмент и каждый раз был не в состоянии сдержать слезы.
Во время просмотра «Леди Гамильтон» на борту «Принца Уэльского» в августе 1941 года Черчилль сказал собравшимся вокруг него морякам: «Джентльмены, я полагаю, этот фильм вас заинтересует, он повествует о событиях, аналогичных тем, в которых вам суждено принять участие». Незадолго до этого, в конце мая 1941 года, «Принц Уэльский» принимал участие в погоне и потоплении самого известного линкора кригсмарине «Бисмарк».
Черчилль включил этот фрагмент в третий том своих мемуаров. Пикантность эпизода заключается в том, что автор не только ссылается на дневник постоянного заместителя министра иностранных дел Александра Кадогана, но и корректирует его. В частности, цитируя записи своего коллеги, он указывает: «Смотрели после обеда „Леди Гамильтон“. Превосходно…». В опубликованной же спустя годы версии дневников Кадогана этот фрагмент носит более сдержанный характер и выглядит следующим образом: «Смотрели после обеда „Леди Гамильтон“. Весьма неплохо…[67]»204.
Среди других кинематографических увлечений Черчилля в годы войны выделяется «“Первоцвет“ Смит», фильм 1941 года, режиссером, продюсером и исполнителем главной роли в котором выступил Лесли Говард (1893–1943), известный широкой публике по исполнению роли Эшли Уилкса в фильме 1939 года «Унесенные ветром». «“Первоцвет“ Смит» имел яркую антинацистскую направленность и был посвящен освобождению узников концлагерей. В своей постановке Говард адаптировал для 1940-х годов события приключенческого романа «Алый Первоцвет», написанный баронессой Эммой Орци (1865–1947) в 1905 году и экранизированный в 1934 году. Роман Орци рассказывает об освобождении из тюрьмы аристократов во время революционного террора во Франции в 1793–1794 годах.
Черчилль был настолько увлечен самой идей этих постановок, что еще в 1940 году, после падения Франции, предложил создать организацию «Алый Первоцвет» для повышения морального духа сторонников де Голля и «Свободной Франции». А позже, характеризуя деятельность одного генерала, который организовал сопротивление во Франции, назвал его в беседе с Рузвельтом «замечательным человеком из рядов „Алого Первоцвета“»205.
В 1943 году Сталин прислал британскому премьеру фильм о победе под Сталинградом. Черчиллю картина понравилась, по его словам, она «была замечательно снята и служит превосходным памятником этому славному эпизоду в борьбе на Восточном фронте». В ответ генсеку направили британский фильм – «Победа в пустыне», повествующий о битве при Эль-Аламейне. Подобно картине о Сталинграде, этот фильм также основывался на фрагментах, снятых военными кинооператорами «под ожесточенным огнем, и кому-то стоил жизни». Воздавая должное труду военных кинооператоров, Черчилль отмечал, что их «жертвы были принесены не напрасно, ибо плоды труда этих людей вызывали величайшее восхищение во всем союзническом мире»206.