Проект Cassell & Со. Ltd. стал последним изданием «Второй мировой войны», осуществленным при жизни автора. Следующий выход в свет этого произведения, также в двенадцатитомном оформлении, состоится только в 1974 году, к столетнему юбилею Черчилля. Издательство Heron Books Ltd. представит на суд публики третью иллюстрированную версию знаменитого труда, сделав дорогое оформление[84]. Среди других публикаций следует отметить издание 1985 года Penguin Books, издание 1986 года Houghton Mifflin Со., издание 2005 года Penguin Books и издание 2015 года W&N.
«Вторая мировая война» стала самым популярным произведением Черчилля на международном книжном рынке. Оно переведено на арабский, болгарский, венгерский, голландский, греческий, датский, иврит, испанский, итальянский, корейский, немецкий (отдельные издания в Германии и Швейцарии), норвежский, польский, португальский, сербо-хорватский, турецкий, французский (отдельные издания во Франции, Бельгии и Швейцарии), шведский и японский языки.
Монументальное произведение британского автора вышло также и на русском языке. Еще при подготовке к изданию первого тома Ривз и Черчилль обсуждали вопрос русскоязычного перевода и издания мемуаров на территории Советского Союза. Ривз считал, что Советское правительство, скорее всего, откажет. Но если этот проект все же заинтересует русских, тогда, пошутил Ривз, Черчилль смог бы заработать рубли, решив «вновь посетить Ялту»276.
Издание «Второй мировой войны» на русском языке было подготовлено после смерти Сталина Военным издательством Министерства обороны Союза ССР. Это издание было выпущено ограниченным тиражом для узкой группы лиц и является одним из самых редких русскоязычных изданий Черчилля. За прошедшие шестьдесят лет оно ни разу полностью не переиздавалось. В 1991 году на основе этого издания Воениздат подготовил сокращенный перевод. Шесть томов «Второй мировой войны» были выпущены в виде трех книг. Предисловие написал Дмитрий Антонович Волкогонов (1928–1995), использовавший заглавие последнего тома для собственной биографии И. В. Сталина, написанной им в конце 1980-х годов. Сокращенное издание будет пользоваться популярностью и впоследствии не раз станет появляться на российском книжном рынке, как в шести-, так и в трехкнижном оформлении. Среди них издание 1997 года, «Терра-Книжный клуб» (шестикнижное); 2005 года, «Харвест» (трехкнижное); 2010 года «Альпина нон-фикшн» (трехкнижное, несколько переизданий).
В предисловии к первому русскоязычному сокращенному изданию Волкогонов указывает, что из произведения были «опущены события внутренней политической жизни Англии, парламентской борьбы, бытовые подробности <…> некоторые вопросы материально-технического снабжения, перевозок войск и ряд второстепенных эпизодов», а также «исключены весьма обширные приложения, содержащие схемы, отдельные проекты планов и другие документы, письма автору, развернутые подзаголовки». Объясняя сделанные купюры, Волкогонов успокаивает читателей, что в результате сокращения удалось «сохранить максимум авторского текста, не повредив канву и последовательность повествования». Кроме того, по мнению автора предисловия, в некоторых случаях подобные купюры были просто необходимы. «Как правило, Черчилль вначале излагает то или иное событие своими словами, затем приводит в подтверждение письма, им и ему написанные. Это ведет к многочисленным повторам одной и той же мысли», – объясняется он.
Учитывая, что речь идет о почти двукратном сокращении, может создаться впечатление, что половина текста Черчилля это повторы и дублирования, что, конечно, не соответствует действительности. Необычным кажется и чрезмерное использование термина «письма». Британский автор действительно не скупился на использование различных документов, но речь идет не о приватной переписке, а о подлинных свидетельствах мировой войны, многие из которых никогда не публиковались и, возможно, никогда не будут опубликованы на русском языке. Нельзя забывать и о том, что купюра есть купюра, и нередки случаи, когда во время сокращений, даже если они касаются незначительных, по мнению редактора, подробностей, с водой выплескивают и дитя. Причем о наличии которого читатели никогда не узнают. Так, русскоязычная аудитория лишилась следующей личной ремарки автора о своей жизни в первой половине 1930-х годов из пятой главы первой книги первого тома:
Я зарабатывал устным и письменным словом. Мной были написаны последовательно несколько томов «Мальборо». Я постоянно размышлял над обстановкой в Европе и перевооружением Германии. По большей части я жил в Чартвелле, где у меня было много способов развлечь себя. Своими собственными руками я построил два коттеджа, сделал большую пристройку к кухне, украсил сад декоративными горками, построил бассейн с подогревом, чтобы наслаждаться купанием в нашу ненадежную погоду. Таким образом, мне было некогда скучать, и у меня не было ни одного неиспользованного момента с утра до вечера, я находился в окружении моей счастливой семьи, проживающей в мире и спокойствии в моей обители277.
На первый взгляд ничем не примечательный фрагмент с описанием «бытовых подробностей». Но попробуем рассмотреть его в контексте. Черчилль вставил приведенный кусок в главу с пугающим названием «Годы нашествия саранчи», обыгрывающим библейское выражение «годы, которые пожирала саранча»[85]. От периода с таким названием не жди ничего хорошего. Но автор изображает семейную идиллию, кроме того, он демонстрирует свою разносторонность, показывая, что даже в период безвластия, в отсутствие всех постов (кроме депутатского мандата), у него было много дел, которыми можно занять себя, причем дел, связанных как с интеллектуальной, так и с физической активностью.
К другим фрагментам, с которыми по решению редакторов не были ознакомлены русскоязычные читатели, относятся размышления автора из первого тома (глава «Мюнхенская трагедия»). Они раскрывают мировоззрение и побудительные мотивы британского политика: «Для стран, держащих свое слово и действующих в соответствии с данными союзникам заверениями, существует полезное руководство – честь. Непостижимо, но то, что обычно понимается под этим термином, расходится с христианской этикой. Обычно на честь влияет та часть гордости, которая играет важную роль в ее стимулировании. Раздутый кодекс чести, толкающий на совершение крайне тщеславных и неблагоразумных поступков, не может быть оправдан, несмотря на всю свою внешнюю привлекательность». «Мюнхенская трагедия» была иным случаем, подчеркнул Черчилль. По его словам, это был «момент, когда честь определяла путь долга»278. Вряд ли этот абзац, добавленный в текст лично автором, нуждается в комментария. И вряд ли он попадает под дублирования и несущественные подробности, на которые ссылается Волкогонов.
В своем предисловии Волкогонов сообщает, что при сокращении были «опущены некоторые события внутренней политической жизни Англии, парламентской борьбы, бытовые подробности», в то время как «все, что пишет Черчилль об СССР, о советско-английских отношениях, а также описание конференций Большой тройки и встреч Черчилля со Сталиным» оставлено «без каких-либо сокращений». В целом, это действительно так. Главы и фрагменты, посвященные СССР, приводятся практически без купюр. Практически… Потому что часть авторского текста все-таки была удалена. Например, напоминания о том, как «во время предыдущей войны большевики нарушили священные соглашения с западными союзниками и заключили сепаратный мир с кайзеровской Германией, приняв жесткие условия»279. Есть в тексте и другие вырезанные фрагменты, показывающие, что издание полного русскоязычного перевода «Второй мировой войны» не потеряло своей актуальности и, возможно, все-таки появится в ближайшие годы.
Большинство переводов «Второй мировой войны» на иностранные языки, а также упомянутые выше иностранные издания были сделаны при жизни автора, обеспечив ему значительное материальное вознаграждение. «У меня такое ощущение, что я не книгу пишу, а делаю себе состояние», – признается Черчилль в конце 1940-х280. Деньги к деньгам. Одновременно с головокружительными гонорарами за сочинение о мировой войне, он также получал роялти за свои предыдущие произведения, значительно подскочившие в цене после премьерства автора. В одном только августе 1948 года Черчилль продал за десять тысяч фунтов права на экранизацию «Савролы» и «Речной войны», а также за четыреста пятьдесят фунтов – на издание «Мальборо» в Нидерландах. Еще десять тысяч фунтов он получил за экранизации «Мои ранние годы»281. «Впервые в своей жизни я стал достаточно богатым человеком», – признается политик в конце февраля 1953 года282.
Деньги деньгами, но не все меряется с материальной точки зрения. Лорд Моран считал, что после войны его пациент сильно сдал, и к моменту работы над третьим томом «Второй мировой» «стало очевидно, что ему не хватает умственной энергии для выполнения работы должным образом»283.
Ситуация была неоднозначной. Действительно, с годами Черчилль стал терять хватку. Это чувствуется в многословии и документальном обилии его знаменитого сочинения. Но при этом он обладал огромным опытом, да и сил у него оставалось достаточно, чтобы предложить публике нечто особенное. И в этом он преуспел. Гексалогия является самым крупным произведением в литературном наследии Черчилля – более двух миллионов слов[86]. Автору потребовалось восемь лет, чтобы реализовать задуманное. Лишь работа над «Мальборо» заняла столько же времени. Правда, во время подготовки биографии своего предка Черчилль не занимал никаких должностей, кроме членства в палате общин, в отличие от конца 1940-х и начала 1950-х годов, когда он возглавлял сначала оппозицию, а затем – правительство.
Наконец, отдельно необходимо отметить и самого автора, который одним только своим именем во многом придал уникальность произведению. Черчилль стал не только единственным политиком, который занимал в двух мировых войнах руководящие посты и о каждой из них написал объемные исторические сочинения, он также стал единственным главой правительства, который столь подробно изложил свою точку зрения на события. Единственным политиком, который, пусть временно, в конце, но возглавлял правительство в военные годы, а позже рассказал о своем опыте, был генерал де Голль. Но три тома его мемуаров выйдут в промежуток с 1954 по 1959 год, когда Черчилль уже закончит и издаст собственный шеститомник.
На фоне других политиков, взявшихся за перо, Черчилля также выделяют следующие два момента. Первый прекрасно сформулировал профессор Манфред Вайдхорн: «Черчилль предсказал кризис, он боролся с кризисом, он описал кризис»284. На другой обратил внимание Дэвид Рейнольдс: в то время как большинство мемуаров создаются в период отставки, автор «Второй мировой войны» был не только ушедшим в отставку, но и будущим (или действующим, в зависимости от того, о каком томе идет речь) премьер-министром285. В определенной степени последнее замечание характерно и для де Голля, который писал свои мемуары в период между председательством Временного правительства (1944–1946 годы), премьерством в Четвертой (1958–1959 годы) и президентством в Пятой республике (1959–1969 годы).
Выше была рассмотрена история написания и публикации «Второй мировой войны», а также дан краткий анализ каждого тома. Учитывая, что мы имеем дело не с обычным произведением, а представляющим, по словам М. Вайдхорна, Summa Theologica[87] автора286, пришло время остановиться на нескольких основных моментах, которые встречаются не только в отдельных томах, а характерны для всего произведения в целом.
Помимо своей безжалостности, трагизма, лишений и потерь, Вторая мировая война характеризовалась небывалым уровнем научно-технического прогресса. Самые последние открытия ученых были поставлены в строй и отправлены на фронт. Спрос рождал предложение, и потребность в новых средствах обеспечения господства над противником толкала на новые свершения и достижения. Но насколько подобное развитие семимильными шагами науки и промышленности соотносилось с мировоззрением Черчилля? Довольно противоречивым образом. Несмотря на свое высокое положение, обязывающее всегда интересоваться и потворствовать новому, а также былые успехи в области инновационных технологий, Черчилль не слишком благоволил происходящим изменениям.
Впервые обозначившаяся в мемуарах «Мои ранние годы» тема консерватизма получила на протяжении 1930-х годов непрерывное развитие. Нашла она продолжение и в военные годы. Черчилль констатировал, что «без знания прошлого невозможно судить о будущем»287, и призывал своих подчиненных, чтобы «обширные планы построения нового мира не отвлекали от сохранения того, что осталось от старого»288. В марте 1943 года, выступая по радио, он заявил, что «не всякая мудрость есть новая мудрость, а посему, если мы хотим успешно справиться с проблемами будущего, мы обязаны изучать прошлое». В подтверждение своей мысли он приведет «глубокомысленную сентенцию» Дизраэли, что «народы управляются силой или по привычке». Поэтому «двигаясь постепенно и настойчиво от классовых к национальным основам политики и экономики нашего общества и цивилизации, мы не должны забывать о славных страницах прошлого»289.
После окончания войны тема консерватизма усилится и выйдет в творчестве политика на новый уровень. В «Надвигающейся буре» Черчилль, который представляет себя дальновидным политиком, великолепно распознающим не только угрозы, но и возможности (как, например, стало с радаром, хотя и в этом эпизоде созданный автором образ отличается от реального290), называет изобретение двигателя внутреннего сгорания и получившее распространение летное искусство «злосчастными открытиями, сделанными незрелой цивилизацией»291. И это говорит Черчилль, стоявший у истоков появления танка и активно летавший на первых несовершенных аэропланах и гидросамолетах! Нет ли здесь противоречия? Внешнее – да, внутреннего – нет. Нельзя забывать, что в момент начала Второй мировой войны Черчиллю исполнилось почти шестьдесят пять лет. Он был воспитан в Викторианскую эпоху, идеалам которой оставался верен до конца своих дней. Но эта эпоха с ее ценностями, миропониманием и условностями ушла в небытие прошлого сразу же после завершения Первой мировой войны. На исторической сцене появились новые люди, новые правила, новые изобретения. Черчилль пытался идти в ногу со временем, но даже для него, всегда интересующегося последними новинками, оно стало двигаться слишком быстро. Постепенно, шаг за шагом, он стал отставать. А тем временем цивилизация погрузилась в мрачную бездну мирового конфликта, и наступил «период такого материального разрушения и упадка морали, какие в прежние века нельзя было даже и представить»292.
Аналогично предшественнице, Вторая мировая с ее «тупой бойней в гигантских масштабах и массовыми эффектами, не оставляющими места обособленным чувствам» навсегда изменила душу человечества. По мнению Черчилля, результатом кровопролитных сражений, унесших жизни десятков миллионов человек, стало «исчезновение всяких уз, которые связывали людей». Ослабли и узы, связывающие Черчилля с этим миром, который все больше становился для него непонятным и неконтролируемым. Отсюда и усилившийся консерватизм с его осуждением последних изобретений, отсюда и та сложность изображения «для нового поколения картины страстей, которые разгорелись» в предвоенные годы293.
Тем не менее, какой бы настрой ни отличал британского политика, ему приходилось действовать в условиях перманентной турбулентности, когда даже для того, чтобы оставаться на месте, приходится бежать изо всех сил. Черчилль и сам прекрасно понимал необходимость дальнейших научных изысканий и инновационных решений, указывая в своем меморандуме в сентябре 1940 года, что «скорее всего мы сможем справиться с превосходящими силами противника путем изобретения нового оружия и прежде всего при помощи передовой науки»294.
Черчиллю пришлось иметь дело с несколькими техническими новинками. Одна из них касалась авиации. Вначале 1910-х годов он многое сделал для развития военно-воздушных сил. А теперь, заняв пост премьер-министра, он с нескрываемым беспокойством наблюдал за тем, насколько достижения в области ВВС изменили подходы к ведению боевых действий и насколько серьезному пересмотру подверглась действовавшая на протяжении многих десятилетий доктрина национальной обороны Великобритании. И дело не ограничилось тем, что Туманный Альбион стал отныне уязвим с воздуха. Произошедшие изменения имели более глубокий характер. Если раньше любое развитие военной техники лишь «осложняло и усугубляло опасность переброски армии» через Ла-Манш и создавало в случае успешной высадки противника на побережье «почти непреодолимые трудности их снабжения», то с появлением авиации враг мог «установить господство в воздухе по обе стороны узкого Дуврского пролива», сведя на нет оборонительную мощь военно-морского флота Его Величества и обеспечив условия для десантирования295.
Но развитие науки и технологий является улицей с двухсторонним движением, и, создавая новые угрозы, оно также предлагает и новые возможности. В Британии не только страдали от налетов люфтваффе и готовились к возможному вторжению, но и активно использовали новый вид оружия, меняя собственные концептуальные наработки. Отныне вместо привычной для британцев военно-морской блокады основное место в борьбе с противником заняли стратегические бомбардировки. «Флот может проиграть войну, но только авиация может ее выиграть», – такими словами Черчилль начал свой меморандум от 3 сентября 1940 года. Он указал, что «наши главные усилия должны быть направлены на достижение решающего превосходства в воздухе». Подчеркивая, что «только бомбардировщики могут одержать победу», Черчилль призвал «сбрасывать над Германией все большее количество бомб» с целью уничтожения «промышленной и научной базы». Этот меморандум представлен в основном тексте второго тома. В следующем томе автор приводит три других знаменитых меморандума, подготовленные им в период с 16 по 20 декабря 1941 года во время путешествия в США и задающие основные направления боевых действий. Среди прочего, он указывал, что «мы возлагаем большие надежды на подрыв производственной мощи Германии и морального состояния ее населения путем все более ожесточенных и точных бомбардировок городов и портов». В четвертом томе Черчилль выражает свое «сожаление» дневными бомбардировками, считая, что в ночное время можно было бы сбросить на Германию «гораздо больше бомб», а с использованием научных достижений – значительно повысить точность попадания296. Но в целом автор не слишком акцентирует внимание на этом поворотном моменте, а также на личной поддержке стратегических бомбардировок. Так, например, он удаляет из приложений четвертого тома меморандум от 29 июля 1942 года, который был обращен к последовательному критику идеи стратегических бомбардировок Клементу Эттли. В этом документе Черчилль откровенно признается, что «в результате длительных размышлений» он пришел к выводу, что «нашим лучшим шансом одержать победу являются громадные бомбардировщики»297.
Причина осторожного освещения столь принципиальной темы объяснялась не только желанием навести тень на плетень своих замыслов, хотя последние и оказались в целом ошибочными: все-таки не стратегические бомбардировки сломили волю нацистов к сопротивлению, кроме того, не считая последних трех месяцев войны, производство немецких танков, самолетов, артиллерии и подводных лодок несмотря на непрекращающиеся налеты англо-американской авиации лишь возрастало год от года. Причина была в ином. Активные бомбардировки немецких городов, помимо разрушения промышленной инфраструктуры страны, привели к массовой гибели гражданского населения. Черчилль непосредственно не руководил бомбардировками, но, являясь главой правительства, он знал, что происходит по другую сторону Северного моря. Знал и одобрял. Черчилль воспринимал происходящее, как расплату. «Я прославляю как пример высшей и поэтической справедливости тот факт, что люди, которые развязали и обрушили на человечество все эти ужасы, теперь у себя дома на собственной шкуре почувствуют сокрушительные удары справедливого возмездия», – заявил он по радио 10 мая 1942 года. В своей речи в палате общин 21 февраля 1944 года он напомнил, что «авиация была тем видом оружия», которое Германия «избрала в качестве главного орудия завоеваний». «Я не буду морализировать, – добавил Черчилль, – но скажу только, что в длинной цепи событий есть странная и суровая справедливость»298.
Приведенные выступления пропитаны военным угаром с его неизбежным стремлением наказать обидчика как можно больнее за собственные потери. Но схожая, хотя и лексически более сдержанная позиция представлена и в мемуарах. В первом томе автор констатирует, что «отвратительные бомбардировки немцами открытых городов с воздуха вызвали двадцатикратный по своей мощи ответ со стороны все возраставших воздушных сил союзников»299, тем самым показывая четкую причинно-следственную связь между «отвратительным» нападением немцев и карой со стороны союзников.
Представленная логика важна для понимания того, как трансформировалось в годы войны отношение Черчилля к роли и методам стратегических бомбардировок. Выше уже упоминалось, что разрушение технической инфраструктуры противника с воздуха занимало важное место в общей концепции достижения победы путем экономического коллапса Германии. При этом целями нападения являлись исключительно промышленные центры, заводы и фабрики, а также военные объекты. Но так продолжалось лишь до поры до времени. В 1941 году британскому премьеру лег на стол отчет, согласно которому из каждых двадцати бомбардировщиков в пятимильный радиус от цели попадал всего один. Черчилль был шокирован полученной информацией. Начальник штаба ВВС Чарльз Портал предложил увеличить количество задействованных самолетов, но премьер отклонил это предложение, указав, что необходимо искать качественное решение и повышать точность определения целей. Несмотря на значительные усилия, решить проблему так и не удалось. Воспользовавшись негодованием премьера, Линдеман предложил изменить общий подход и сбрасывать бомбы не на точечные элементы промышленной инфраструктуры, а на более крупные объекты – города. Таким образом, считал профессор, удастся не только разрушить стратегически важные объекты, но и лишить жилья тех, кто на них работает. А то, что при этом будет гибнуть гражданское население, британских стратегов особенно не смутило300.
Черчилль размышлял над проблемой стратегических бомбардировок достаточно давно, написав несколько статей на эту тему еще в 1930-е годы. Он выступал против уничтожения гражданского населения, заявив даже на одном из заседаний палаты общин в 1937 году, что, по его мнению, если равные стороны вступили в противоборство, то победу одержит тот, кто не станет «наводить ужасы войны на слабых и беззащитных»301. Аналогичных взглядов он придерживался и в начале войны, отвечая на призывы отплатить немецкому населению той же монетой, что использует люфтваффе: «Это война военных, а не гражданских» и его девиз: «Сначала – дело, потом – удовольствие»302. Но по мере ведения боевых действий с не слишком щепетильным в вопросах морали противником, наблюдая лишения и разрушения, захлестнувшие население собственной страны, Черчилль изменил свою позицию и одобрил предложения Линдемана о начале бомбардировок немецких городов. «Бомбардировщики не смогли стать рапирой, вместо этого они превратились в дубину», – прокомментировал произошедшую метаморфозу британский автор Макс Гастингс303.
За изменением подхода последовали кадровые назначения. В конце февраля 1942 года главой бомбардировочного командования ВВС был назначен Артур Харрис, вошедший в историю, как Бомбардировщик Харрис или Мясник Харрис. Не мучившийся угрызениями совести, Харрис самоотверженно приступил к исполнению своих обязанностей – в конце марта огню предали портовый город Любек, затем, через месяц с землей сровняли Росток, а еще через месяц масштабные разрушения силами более тысячи бомбардировщиков были нанесены Кёльну. Дальше – больше. Только за первые десять месяцев 1944 года на Германию было сброшено четверть миллиона тонн бомб, что в два раза превышало аналогичный показатель за период с 1939 по 1944 год. К концу войны англо-американцы удвоили свои усилия, сбросив полмиллиона тонн бомб304.
Для Черчилля новый этап бомбардировок совпал с ослаблением интереса к этому средству ведения войны. Впоследствии он признавал, что «трудно сравнивать испытания лондонцев зимой 1940–1941 года с тем, что пережили немцы в последние три года войны». В своих мемуарах он понизит градус ненависти военных выступлений, заметив в первом томе, что «принуждать государства к капитуляции посредством запугивания беспомощного гражданского населения и уничтожения женщин и детей» является «отвратительной идеей». В понимании Черчилля-историка-моралиста подобная практика, появившаяся в XX веке, стала еще одним подтверждением деградации человеческого общества. Черчилль вообще не был особенно высокого мнения о «нашем просвещенном веке», считая, что в нем «совершаются такие преступления, от которых в ужасе отшатнулись бы или на которые, во всяком случае, были бы неспособны дикари прошлого»305. «Мы что, звери? Не слишком ли далеко мы зашли?» – задастся он вопросом в июне 1943 года после просмотра кинохроники о бомбардировках Рура306.
Разрушения Германии, хотя и привлекали внимание современных автору читателей, а также последующих исследователей, вызывали не самый жгучий интерес в части авиации и ее использования в годы войны. Куда больше алчущих подробностей софитов было направлено на другую тему – применение атомного оружия. В своей рецензии на шестой том американский историк профессор Декстер Перкинс отмечал, что эта книга представляет собой «источник огромной важности», в ней поднимаются вопросы, которые «будут обсуждаться многие годы»307. Атомная бомба и ее использование в Хиросиме и Нагасаки относились к одному из таких вопросов.
Рассматривать подобные темы всегда непросто и одномоментные снэпшоты здесь явно не помогут, а лишь исказят восприятие. Для понимания того, как Черчилль на самом деле относился к новому изобретению, что определяло это отношение, а так же как менялась точка зрения нашего героя, необходимо обратиться к прошлому. Черчилль проявил интерес к новому виду оружия достаточно рано. Профессор Грэхем Фармело полагает, что впервые британский политик познакомился с термином «атомная бомба» в романе Герберта Уэллса (1866–1946) «Мир освобожденный»308. Роман был написан в 1913-м и вышел в начале 1914 года. Находясь под влиянием идей физика Эрнеста Резерфорда (1871–1937) и радиохимика Фредерика Содди (1877–1956), Уэллс развил в своем произведении идею высвобождения энергии радиоактивного излучения, но в его представлении атомная бомба по своей взрывной силе не многим отличалась от других взрывчатых средств.
Идея создания нового вида оружия привлекла внимание Черчилля, и он использовал ее в своей статье 1924 года «Следует ли нам всем совершить самоубийство?» В частности, он задался вопросом: «Не существует ли несравненно более действенных способов использования энергии взрыва, нежели те, что были открыты до сих пор»? Он указал на возможность создания «бомбы величиной не больше апельсина, которая обладала бы таинственной способностью уничтожать сразу целые кварталы или сосредотачивала бы в себе разрушительную силу тысяч тонн пороха, так чтобы одним ударом сметать целые селения»309.
В 1926 году профессор Линдеман познакомил своего друга с одной работой, посвященной квантовой теории. Названия книги не сохранилось, но доподлинно известно, что она вызвала интерес у политика, который не только ее проштудировал, но и кратко изложил своими словами основные положения. В частности, Черчилль акцентировал внимание на том, что электроны быстро перемещаются внутри атома и некоторые из них способны переходить, благодаря квантовому скачку, с одной орбиты на другую. В большинстве химических элементов ядра стабильны, но в таких элементах, как уран или радий, за счет радиоактивного распада происходит изменение ядра с образованием нового элемента и выделением большого количества энергии. Здесь Черчилль сбивается на аналогию из мира политики, замечая, что радиоактивность представляет, по сути, «высвобождение энергии ценой структуры», так же как «империи распадаются на независимые государства, которые позже распадаются» на более мелкие сообщества. Этот не подлежащий для публикации документ стал первым зафиксированным письменно рассуждением Черчилля о ядерных исследованиях310.
Проявленный интерес к использованию энергии атома был неплохим началом для дальнейшего изучения перспективной темы. Но то ли сказались консервативные тенденции, то ли проявились когнитивные ограничения, интерес политика к атомному вопросу стал ослабевать. В августе 1939 года он не видел перспектив создания атомной бомбы в ближайшее время311 и для получения его поддержки на масштабные исследования в годы войны потребовались определенные усилия со стороны помощников. Столкнувшись с нехваткой ресурсов, британцы, как известно, передали результаты своих наработок в США. Несмотря на то что Манхэттенский проект (как и его британский прообраз «Тьюб Эллойс») иногда становился темой обсуждений с Рузвельтом, Черчилль, в целом, мало интересовался статусом реализации этих начинаний. На что даже куратор проекта с британской стороны Джон Андерсон (1882–1958) жаловался в марте 1945 года Нильсу Бору (1885–1962): проблема с Черчиллем заключается в том, что его «ум далек от науки и ему трудно обозреть этот проект в должной перспективе»312.