Официальная биография Уинстона Спенсера Черчилля 22 глава

В победе – великодушие;

В мире – добрая воля.

Более того, в предисловии к первому тому также была добавлена следующая ремарка: «Я надеюсь, что размышления над прошлым могут послужить руководством для будущего, что они позволят новому поколению исправить некоторые ошибки минувших лет и тем самым дадут ему возможность управлять надвигающимися величественными событиями будущего в соответствии с нуждами и честью человечества». К сентенциям также могут быть отнесены: «Безделье порождает всякое зло», или: «Мы должны мало заботиться о чем-либо другом, кроме того, чтобы всеми силами стараться делать все, что мы можем», или: «Нет худшей ошибки для государственного руководителя, как поддерживать ложные надежды, которые вскоре будут развеяны»⁴⁰⁰.

К каким же выводам приходит Черчилль? Многие из них были описаны выше, но на одном имеет смысл остановиться отдельно. Уинстон Черчилль, этот защитник парламентаризма и символ британских политических институтов, недружелюбно отзывается о демократии, упоминая ее «трескотню и разноголосицу» и ставя под сомнение сам принцип подобной формы правления, когда судьбу выборов определяет большинство. В качестве примера он приводит французских коллег, которые вместо восстановления сил после Первой мировой войны погрузились в «интриги между различными группировками». Возможность французов самим выбирать своих руководителей, а также властолюбие политиков привело к «непрерывной смене правительств и министров». Результатом «увлечения партий политической игрой» стала «неустойчивость французского правительства», которая негативно влияла на решение насущных задач, связанных с укреплением обороноспособности страны, а также формированием последовательной и адекватной изменившимся условиям внешней политики.

Черчилль критикует победителей Первой мировой войны за их стремление «жить сегодняшним днем, без уверенности в будущем, от одних выборов до других». Он порицает современных политиков, «стремящихся лишь к популярности и успеху у электората вне зависимости от соблюдения жизненно важных интересов государства». Он осуждает авторов Веймарской конституции, которые, желая предоставить германскому народу возможность «осуществлять полный и постоянный контроль над своим парламентом», установили выборы в рейхстаг каждые два года. Вместо достижения благих целей подобное нововведение означало лишь, что и политики, и народ «постоянно жили в атмосфере лихорадочного политического возбуждения и непрерывных избирательных кампаний»⁴⁰¹.

В своих рассуждениях Черчилль опирается на два принципиальных тезиса. Первый – масса неспособна принять правильное решение, поскольку, когда заходит речь о выборах, то приходится иметь дело либо с «пребывающим в неведении, дезинформированным большинством», либо – со «сбитым с толку, недовольным, смущенным, обескураженным, хотя и несколько поверхностно судящем обо всем» общественном мнением. Многие читатели могут возразить и привести солидный перечень примеров, когда народ брал бразды правления в свои руки, громогласно заявляя о своей позиции. Как правило, в таких ситуациях речь идет о революционном способе решения проблем. Черчилль тоже приводит подобные сценарии. Например, волнительные события в Югославии в марте 1941 года: «Народ, активность которого до сих пор была парализована, которым плохо управляли и плохо руководили и который уже давно испытывал такое чувство, что его стараются заманить в ловушку, бросил отважный героический вызов тирану и победителю в тот самый момент, когда тот находился в расцвете своей мощи». Приводя эти пафосные строки, сам автор не поддается эмоциям и сохраняет разум холодным. Он разделяет причину и следствие, отводя «национальному подъему» второстепенную роль. Стимулом или источником, вызвавшим восстание, стал «военный переворот», «задуманный и выполненный небольшой группой сербских офицеров еще до того, как определилось общественное мнение»⁴⁰². Неумолимый апологет индивидуализма, даже в таких массовых проявлениях недовольства, как революция, Черчилль все равно инициаторами событий считает узкую группу избранного меньшинства, определяющего будущее массы и толпы.

Второй тезис касается следующего утверждения: даже если выбор сделан и сделан правильно, то контроль народа над ситуацией является лишь иллюзией, поскольку на самом деле в критические моменты истории электорату очень трудно изменить ее течение. В качестве доказательства Черчилль приводит Мюнхенское соглашение 1938 года, когда проявилось бессилие и «ликующих толп, которые приветствовали Чемберлена», и «партийных организаторов». Это был момент, когда премьер-министр «господствовал над подавляющей частью общественного мнения». Даже в правительстве, которое было «потрясено до основания», дабы не потерять своих мест и не подвергнуться остракизму, все «поддерживали друг друга». По словам Черчилля, западным демократиям в то время вынесли «ужасный приговор»: «Тебя взвесили и нашли легковесным»⁴⁰³.

Особенно много рассуждений о непрочности демократической системы содержатся в первом томе «Второй мировой». Тому было несколько причин. С одной стороны, Черчилль так и не смог свыкнуться и принять свое поражение на всеобщих выборах 1945 года. С другой – он считал стремление задобрить избирателей сладким лозунгом и отказ рассматривать ситуацию целиком основными причинами мирового военного конфликта. В своем разъяснении Генри Люсу в ноябре 1947 года, перечисляя ключевые факторы, которые привели к войне, Черчилль, в том числе, указал, что 1930-е годы стали тем периодом, когда «хорошие люди слонялись туда-сюда, взад-вперед, подстраиваясь под изменчивое общественное мнение». «Хорошие люди» стремились лишь «одержать победу на ближайших выборах и занять какой-нибудь пост», поставив себя в зависимость от мнения «избирателей, погруженных в ежедневные заработки на хлеб насущный и обладающих слишком короткими и переменчивыми настроениями»⁴⁰⁴.

Аналогичная мысль повторяется и на страницах шеститомной истории. В частности, анализируя решения своих соотечественников, Черчилль констатирует, что вместо «учета реальных фактов положения в Европе» длительное время целью политики британского правительства было «удовлетворение желаний влиятельных кругов общественного мнения Англии». Черчилль считал подобную политику недопустимой, заявляя, что «для партии или политических деятелей гораздо лучше лишиться власти, нежели поставить под угрозу жизнь нации». Рассматривая, как государственные мужи, которые занимают высокие посты и делают громкие заявления, на самом деле находятся в зависимости от электората, Черчилль обращал внимание и на другую сторону этого явления. Если население страны, формирующее «общественное мнение», видит себя в роли истинного капитана британского лайнера, то, по мнению нашего героя, оно глубоко ошибается. Вместо кормчего, указывающего пусть и неправильный, частный, непоследовательный путь, оно «пребывает в неведении», и «большинство британского народа» остается «дезинформированным»⁴⁰⁵.

Что же предлагал Черчилль в качестве альтернативы? Он указывает на президента Рузвельта, который вместе с генералом Маршаллом стал «после Пёрл-Харбора выше могущественных течений общественного мнения»⁴⁰⁶. Правда, в этом случае речь шла о критическом положении, диктующем иные условия государственного управления. Но для Черчилля-руководителя, с его любовью к кризисам, такая ситуация является вполне привычной, а сама модель рабочей и эффективной для некоторых ситуаций.

В следующей главе сюжетная линия еще предоставит возможность понаблюдать за тем, как менялись взгляды британского политика относительно надежности демократических институтов. Сейчас же, рассматривая морализмы, остановимся на еще одном выводе автора. В свое время при работе над «Мировым кризисом» Черчилль выступил последователем Макиавелли в отношении нежелательности полумер и компромиссов⁴⁰⁷. Аналогичных взглядов он придерживается и в новом сочинении, акцентируя внимание читателей на том, что «призывы к сдержанности могут стать главным источником смертельной опасности», что «средний курс, избранный под влиянием стремления к безопасности и спокойной жизни, может оказаться ведущим к катастрофе»⁴⁰⁸.

Проведя краткий обзор «Второй мировой войны», рассмотрим, как Черчилль сам воспринимал свое произведение. В процессе работы над книгой он неоднократно повторял, что «не пишет историю, а излагает свои соображения»⁴⁰⁹. Более того, он старается даже избегать самого термина «история», предпочитая «рассказ, изложение и повествование»⁴¹⁰. «Я не называю эту книгу историей: это задача другого поколения, – указывал автор в предисловии к первому тому. – Но я с уверенностью могу утверждать, что это вклад в историю, который принесет свою пользу в будущем». Также он повторяет, что «описывает события такими, какими он их видел», что «старается лишь внести свою лепту в описание исторических событий с точки зрения британского премьер-министра и министра обороны», что «рассказывает о том, что знал и переживал», будучи главой британского правительства⁴¹¹.

В принципе, для Черчилля, который сделал ставку на изложение личной истории, в выборе подобного метода повествования не было ничего нового. Однажды в 1947 году у него состоялся следующий диалог с Бивербруком:

– Чем ты занимаешься? – спросил Черчилль.

– Пишу, – прозвучало в ответ.

– О ком ты пишешь?

– О себе, – ответил Бивербрук.

– Хорошая тема! – воскликнул Черчилль. – Я пишу о себе уже пятьдесят лет и с превосходными результатами⁴¹².

Черчилль действительно писал о себе в течение полувека, став и Босуэллом, и Джонсоном в одном лице. Но только если раньше его коллеги позволяли себе иронизировать над его литературными стремлениями, говоря, например, о его пятитомнике про Первую мировую войну, что Черчилль написал автобиографию, которую назвал «Мировым кризисом», то в конце 1940-х и начале 1950-х годов, с выходом шеститомника о другом военном конфликте, эти шутки были уже неуместны. Как замечали его современники, положение Черчилля во Второй мировой войне сделало его личную историю и историю страны неотделимыми друг от друга⁴¹³.

Шутки шутками, но аналогия с «Мировым кризисом» напрашивается непроизвольно и не сказать о ней несколько слов будет неправильно. В свое время рассказ Черчилля о Великой войне произвел сильное впечатление на современников. Но по-настоящему талантливый человек не останавливается на достигнутом, и если даже он и возвращается к хорошо зарекомендовавшему себя формату, то, как правило, добивается более значимого результата. «Вторая мировая война» уступает «Мальборо», но превосходит «Мировой кризис» в своей целостности.

Отчасти это связано с положением автора в новом военном конфликте. В период с 1914 по 1918 год Черчилль возглавлял различные ведомства, а с 1915 по 1917 год и того хуже, был не у дел, заседая в парламенте, воюя на фронте и занимаясь журналистикой. Все это различие в должностях и точке обзора происходящих событий повлияло на изложение материала, лишив «Мировой кризис» единства^[94]. Спустя четверть века, не считая девяти месяцев руководства Адмиралтейством, все время пока бушевала мировая война, Черчилль провел на капитанском мостике. Взгляд на события с позиции премьера не только придал описанию целостность, но и сама должность главы правительства предоставила уникальную возможность по-другому рассмотреть спорные вопросы, поднимавшиеся в других произведениях автора. Среди таких вопросов выделяются: отношения между Британией и США (напряженные в XVIII, XIX и в начале XX столетия, но улаженные персональной дипломатией и установлением особых отношений с Ф. Рузвельтом), партийная борьба (занимавшая столько места в «Лорде Рандольфе» и «Мальборо» и решенная нашим героем благодаря формированию коалиционного правительства), недоверие между гражданскими и военными (занявшее ни одну страницу в «Мировом кризе» и ослабленное Черчиллем с назначением себя – главы правительства – на пост министра обороны), стратегические споры между «западниками» и «восточниками» (потрепавшие британскому политику столько нервов при разработке и реализации военных планов в годы Первой мировой войны и теперь сведенные им на нет консолидацией стратегических инициатив в своих руках).

Разумеется, дело было не только в Черчилле и занимаемой им высокой должности. Само событие играло немаловажную роль. Как известно из биологии: функция определяет орган. Вторая мировая война не только превзошла свою предшественницу в кровожадности, потерях и разрушениях, она вырвалась вперед и по уровню лидерства. На сцене появились исторические персонажи большей колоритности, динамизма и решительности. Причем, как указывает Исайя Берлин, это характерно для всех ключевых стран-участниц. Для России: Сталин – Николай II; для Италии: Муссолини – король Виктор Эммануил; для Германии: Гитлер – Вильгельм И; для США: Рузвельт – Вильсон, для Великобритании: Черчилль – Ллойд Джордж. Исключение составляет Франция, но ее участие в военных действиях носило сначала отступающий, а затем подпольный характер, но даже в этом ограниченном формате личность де Голля заметно выделяется на фоне политиков начала XX столетия (за исключением, пожалуй, лишь Клемансо)⁴¹⁴. И Черчилль, благодаря своему таланту писателя, смог показать и масштаб противостояния, и масштаб участвующих в нем персоналий. Именно поэтому, признавая субъективизм изложения, исследователи продолжают рассматривать его сочинение, как историю, а самого Черчилля считать историком⁴¹⁵.

Но и это еще не все. Именно послевоенные годы работы над «Второй мировой» и стали «звездным часом» британского автора, который благодаря своему творчеству смог сформировать у современников и последующих поколений устойчивое положительное мнение о своей деятельности. И это мнение, несмотря на всю его ограниченность и спорность, до сих пор продолжает оказывать влияние на специалистов, занимающихся изучением его личности⁴¹⁶, а также самим мировым конфликтом⁴¹⁷.

Ирония заключалась в том, что за Черчиллем, знаменитым своими устными выступлениями и письменными публикациями, закрепилась репутация человека больше слова, чем дела. И одна из целей, которую он преследовал, работая над своим произведением, состояла именно в опровержении этого стойкого убеждения и доказательстве того, что его управление опиралось не только на вдохновленные и памятные речи, но и на конкретные, порой весьма жесткие, порой спорные, порой авторитарные, но всегда решительные административные действия. Только для того, чтобы доказать, что он человек дела, Черчилль вновь обратился к слову. И несмотря на двусмысленность этой ситуации, ему удалось добиться желаемого. Правда, не без проблем и не без принесения в жертву своего литературного детища. Пытаясь добиться поставленной цели, автор сконцентрировал внимание на себе, чем вызвал заслуженную критику в свой адрес насчет предвзятости, односторонности и субъективности.

Используемый Черчиллем метод усиления поступков последующими за ними словами с объяснением мотивов своего поведения и возвеличиванием своих достижений не нов и часто практикуется государственными мужами. Но Черчилль пошел дальше большинства. Он призвал на помощь команду экспертов, процитировал неизвестные и закрытые для широкой публики документы и все это сделал с таким размахом, который остался нереализуем для других участников войны.

В итоге количество перешло в качество. И сегодня монументальный труд британского политика-автора изучают не только историки, проверяющие и уточняющие приводимые данные, обсуждающие предложенные трактовки и, порой не без успеха, спорящие с автором. Его труд стал также предметом исследований для филологов. У Черчилля всегда было особое отношение к слову. Он выступал против канцеляризмов и бюрократизмов, витиеватых оборотов и напыщенных конструкций, считая, что они виновны в «разрушении любых форм человеческого общения, а также способствуют уничтожению самого мыслительного процесса»⁴¹⁸. В августе 1940 года он просил своих коллег избегать «путанных и расплывчатых выражений», являющихся не более чем пустым многословием. Он призывал «использовать короткие выразительные фразы, даже если они и относятся к разговорной речи»⁴¹⁹.

Любовь Черчилля к слову прослеживается и в его произведении. Например, во втором томе он упоминает свои споры с Военным министерством, которое назвало новое боевое формирование «местной обороной из добровольцев». Черчилль настоял на более наглядном и броском – «ополченцы». В третьем томе он описывает, как ему подготовили на утверждение проект создания «центров общественных питания». Премьер нашел, что этот термин является «отвратительным». Он предложил «британские рестораны», поскольку само слово «ресторан» ассоциируется у всех с «хорошей едой». В пятом томе автор приводит свою записку министру авиации, в которой объясняет разницу между «вторжением» и «вхождением». В то время как «вторжение» осуществляется в «страны, с которыми мы находимся в состоянии войны», «вхождение» применимо к союзным территориям, которые «мы желаем „освободить“»⁴²⁰.

«Вторая мировая» богата также красивыми стилистическими оборотами: «намерения достигнуть решающих результатов в весьма ограниченный отрезок времени», или «последствия, выходящие за рамки тактического значения», или «в политическую область можно вступить только через ворота успеха». Последнее выражение напоминает уже афоризм. Подобного рода максимы также характерны для рассматриваемого сочинения: «Завеса будущего приподнимается постепенно, и смертные должны жить сегодняшним днем»; как впрочем, и рассуждения более общего порядка: «В мрачных войнах современной демократии нет места рыцарству». Ставя диагноз эпохе, Черчилль утверждает, что «тупая бойня в гигантских масштабах и массовые эффекты подавляют все возвышенные чувства»⁴²¹.

Среди ученых, причем не только англоязычных, есть отдельные филологические исследования «Второй мировой войны»⁴²². Наличие подобных работ служит наглядным подтверждением, что произведение Черчилля будет и впредь являться предметом изучения, анализа, размышлений и обсуждений. Нам же осталось осветить только один исторический эпизод, связанный с этим литературным начинанием.

Если не считать биографических опусов: «Лорда Рандольфа Черчилля» и «Мальборо», то самыми крупными опубликованными историческими сочинениями британского автора до выхода «Второй мировой войны» были «Речная война» и «Мировой кризис».

Обе эти работы объединяло наличие сокращенного, однотомного издания. Аналогичной практики решили придерживаться и на этот раз. Первым с предложением об однотомном издании выступил Денис Келли в сентябре 1952 года. Черчилль не стал торопиться с ответом, посчитав, что основные силы нужно сосредоточить на завершении последнего тома, а дальше – как время покажет.

Время показало, что потребность в подобной книге есть. В ходе имевших место в 1954 и 1955 году переговоров с издателями было достигнуто соглашение о подготовке однотомной версии «Второй мировой войны» объемом не более полумиллиона слов. Отличительной чертой предыдущих изданий подобного формата было написание специально для них нового материала. Так, «Речная война» была дополнена главой об окончательном разгроме армии халифа и завершении Суданской кампании, а «Мировой кризис» – давно ожидаемым рассказом о битве на Марне, оборвавшей бравурные планы немцев на быструю победу. Для «Второй мировой войны» в качестве такого материала был выбран эпилог.

Подготовка новой книги началась в 1956 году, когда Черчилль уже вышел в отставку и единственным его официальным участием в политике было представление в палате общин избирательного округа Вудфорд. Отошел он уже и от литературной деятельности, рассматривая участие в литературном проекте, как свой последний акт на сцене творчества.

Основную работу по сокращению текста выполнил Денис Келли. Черчилль же сконцентрировался на написании эпилога. Правда, не без помощи все того же Дениса Келли и своего последнего личного секретаря Энтони Монтагю Брауна. Работа над эпилогом велась в феврале 1957 года на вилле Ривза Ля Пауза. Черчилль надиктовал отдельные фрагменты, снабдив их цитатами из своих речей 1946 года. После этого помощники в четырехдневный срок переработали надиктованный текст в эссе объемом десять тысяч слов. Черчилль дважды перечитал подготовленный материал, внося свои правки, пока 16 февраля эпилог новой книги не был передан издателям⁴²³.

Как и во время любого творческого процесса, в создании эпилога не обошлось без дискуссий и недовольств. Среди прочего, Монтагю Браун включил фрагмент, осуждающий деятельность еврейских террористов в Палестине. «Немногие из нас могут упрекать евреев за их ожесточенные взгляды в вопросах создания собственного национального государства, – значилось в тексте. – От народа, который едва не подвергся полному уничтожению, трудно ожидать благоразумия. Но действия террористов, которые добиваются своего убийством британских официальных лиц и военных являются гнусными и отвратительными проявлениями неблагодарности». Ривзу не понравился этот фрагмент, и он попросил его убрать. В обсуждение вмешался Черчилль, заметив, что «это печальные факты, но они должны быть упомянуты». Ривз отступил⁴²⁴.

По словам Монтагю Брауна, работа над эпилогом представляла собой «наслаждение»⁴²⁵. Причем весьма прибыльное. Особенно для автора. За десять тысяч слов эпилога Черчилль получил двадцать тысяч фунтов, не облагаемых налогом. «Два фунта – за одно слово, я полагаю, это самый большой гонорар, который платился когда-либо за текст», – изумлялся Ривз⁴²⁶.

Выдержки из эпилога были впервые опубликованы в нескольких номерах Daily Telegraph в период с 21 по 24 апреля 1958 года, а также в Look 29 апреля 1958 года. Сама книга под названием «Мемуары о Второй мировой войне» была издана Cassell & Со. Ltd. в феврале 1959 года. Меньше чем за десять лет она выдержала семь допечаток: в феврале 1959, сентябре 1960 и 1961, феврале 1963, июне 1964 и 1965, а также в декабре 1967 годах. Одновременно с Cassell & Со. Ltd. в 1959 году было подготовлено издание Houghton Mifflin Со. В том же году Time-Life Inc. познакомило публику с сокращенной версией однотомного издания, которое было разбито на две книги. Однотомное издание будет периодически появляться на книжных прилавках и в дальнейшем. Достаточно упомянуть переиздания Bonanza Books – 1978-й, Houghton Mifflin Со. – 1996-й, Pimlico — 2002-й и Bloomsbury Academic – 2013 год.

Однотомный формат «Второй мировой войны» пользуется заслуженной популярностью. С психологической точки зрения, для каждого желающего ознакомиться с громадным трудом Черчилля гораздо легче прочитать тысячу страниц, чем проштудировать свыше пяти тысяч страниц оригинального издания. Но и помимо объема, эта книга не лишена других достоинств. «Сокращенное издание подготовлено очень искусно, и по моему личному мнению, читается более гладко, чем шеститомник», – отмечал Морис Эшли⁴²⁷.

Несмотря на то что «Мемуары о Второй мировой войне» – самостоятельное произведение, которое представляет интерес само по себе, наиболее ценным в нем, конечно, является эпилог, ставший лебединой песней Черчилля-литератора. Имеющий форму эссе, эпилог освещает основные события, произошедшие на международной сцене за период с 1945 по 1957 год.

Свое повествование Черчилль начал с поражения Консервативной партии в 1945 году. С того момента прошло уже двенадцать лет. Солидный временной промежуток, за который британский политик смог многого добиться, а главное – взять реванш и вновь возглавить правительство. Казалось бы, одержанные в эти годы победы должны были притупить боль ненавистного фиаско. Но рана оказалась слишком глубокой, продолжая кровоточить даже на закате политической карьеры.

От частного – к общему, от личной истории – к истории мировой. В повествовании можно выделить несколько базовых тем. Первая – союз с США. Черчилль продолжает развивать идею, что «основной темой моей политической жизни было продолжение особых англо-американских отношений». Вторая идея – объединение Европы. Автор рассуждает о создании общеевропейской армии и о франко-германском союзе. Третья тема касалась наметившегося после войны противостояния СССР и Запада. «Я всегда относился к храброму русскому народу с огромным уважением», – пишет Черчилль. Но страх перед коммунизмом превзошел эти благородные чувства. «Казалось, что после всей длительной агонии и усилий мировой войны половина Европы сменила одного деспота на другого»⁴²⁸. Впоследствии за Черчиллем закрепится репутация политика, негативно относящегося к СССР. Каким на самом деле было его отношение к самому большому государству в мире, а также как развивалась и как менялась его точка зрения в отношении послевоенной Европы и союза с США, представляет тему для отдельного повествования, которое будет представлено в следующей главе.

Глава 3
На перепутье

Послевоенные мемуары, несмотря на их исполинский объем, невиданный ранее масштаб описываемых в них событий, несмотря на все многообразие трактовок с необходимостью учета мириад факторов и интересов множества людей, не занимали все время Черчилля. В период с 1948 по 1953 год Cassell and Company Ltd. опубликовало пять сборников его речей под редакцией Рандольфа. В августе 1948-го вышел сборник «Мускулы мира», который объединил двадцать девять выступлений, прозвучавших в период с октября 1945 года по декабрь 1946-го, в феврале 1950-го появился сборник «Объединись, Европа», включавший пятьдесят два выступления 1947–1948 годов, в октябре 1951-го – «На перепутье», с текстами пятидесяти восьми выступлений 1949–1950 годов. Четвертый сборник, «В борьбе с приливом»^[95] с текстами пятидесяти двух выступлений, пришедшихся на 1951 и 1952 год, поступил в продажу в июне 1953-го.

Содержание и формат, а также время создания этих сборников были особенными. Поэтому для понимания высказанных в них идей с их внутренним развитием и внешним контекстом необходимо отойти от привычного формата изложения, оставив за рамками исследования и историю написания этих сборников, и моменты, связанные с их публикацией. Тем более что и о том, и о другом, говорить особенно нечего. Главной задачей всех этих книг было выражение авторских взглядов и представление их читателям. Взгляды, разумеется, касались наболевших вопросов, причем основной упор был сделан на разборе международной ситуации.

Столь явный крен в сторону внешнеполитических проблем объясняется несколькими факторами с достаточно долгой историей. Сам Черчилль не был неофитом в этой сфере. Он погрузился в бурные воды внешней политики больше тридцати пяти лет назад, когда во время Агадирского кризиса 1911 года сцепы, сдерживающие мир от кровопролития, подверглись опасному испытанию на прочность. На тот момент милитаристского запала для начала боевых действий оказалось недостаточно. Но пройдет всего три года, и человечество погрузится в беспощадный хаос глобальной войны, которая сначала войдет в историю, как Великая, а затем прочно закрепится в анналах под названием Первая мировая. Спустя двадцать лет после того, как мирные договоры были подписаны, а пушки зачехлены, человечество вновь подвергнется испытанию чудовищным катаклизмом, который унесет жизни миллионов людей и еще больше оставит искалеченными. После подобных потерь, казалось бы, сколько еще жизней нужно принести на алтарь всеобщего мира и погашения захватнических амбиций отдельных политиков? Но борьба за сферы влияния продолжалась. «Будущее внушало мрачные предчувствия» – такими словами Черчилль охарактеризовал международное положение после окончания Первой мировой войны. Аналогичные слова он мог бы повторить и осенью 1945 года².

Наступивший после окончания Второй мировой период будет связан для Черчилля с активной внешнеполитической деятельностью и строительством того мира, который он считал правильным, или, если соблюдать политкорректность, приемлемым для своей страны. Несмотря на то что этот временной промежуток оказался относительно непродолжительным – всего девять лет, несмотря на то что в первые шесть лет этого периода Черчилль был ограничен в возможностях, находясь в оппозиции и не занимая никакого исполнительного поста, а следующие три года большую часть времени уделяя заботе о собственном здоровье, принятые в этот временной отрезок решения стали одними из самых обсуждаемых в его политической карьере. Причем мнение о них сложилось достаточно противоречивое и неоднозначное.

Большая часть принятых в послевоенные годы решений объяснена и подробно изложена Черчиллем в упомянутых выше сборниках. Но одного их прочтения недостаточно, чтобы пролить свет на истинный характер сформулированной внешнеполитической концепции, а также понять причины, повлиявшие на предпочтение выбранного курса. Обычно, когда имеешь дело со столь запутанными эпизодами, дабы не дать себя увлечь на ложные тропы, имеет смысл начинать исследования с того момента, когда все зародилось. И первая сложность, с которой обычно сталкиваются при таком подходе, заключается в простой, но труднопреодолимой особенности – определить «с чего начиналось» бывает практически невозможно.

Да что говорить об исследователях! Взять, к примеру, того же Черчилля. Он начал думать о послевоенном мировом устройстве не в 1945 году. Еще в ноябре 1942 года, выступая в палате общин, он открыто признался, что «проблемы, связанные с победой, более приятны, чем проблемы, связанные с поражением, но они неизмеримо сложнее». Он предупредил своих коллег, что в своем «стремлении захватить инициативу мы столкнемся с многочисленными трудностями и неотвратимыми опасностями, а также в полной мере встретимся с ошибками, огорчениями и разочарованиями». Эти слова были произнесены отнюдь не на закрытой сессии парламента. Более того, Черчилль включил их в один из сборников военных речей, тем самым давая понять, что не собирается скрывать своих взглядов относительно запутанности проблем, с которыми неизбежно столкнутся политики после достижения победы³.