Впоследствии Черчилль будет неоднократно возвращаться к высказанным опасениям. Например, в феврале 1945 года он отметит: «Единственное, что связывает союзников, это общая вражда». Спустя три недели будет добавлено: «Ныне мы вступаем в мир факторов, не поддающихся точному учету, где на каждом шагу возникают сомнения». В ноябре 1947 года, выступая перед учениками Хэрроу[96] он констатирует, что проблемы «ревущей и грохочущей войны» сменили заботы «мучительного и обглоданного мира»4.
И тем не менее, для того чтобы продолжить повествование, все равно придется от чего-то отталкиваться, приняв, пусть и условно, какое-то событие или какой-то момент за начало. Выберем в качестве точки отсчета окончание Второй мировой войны, когда Германия лежала в руинах, а Япония капитулировала. Казалось бы, цель достигнута, общие враги антигитлеровской коалиции разгромлены. Но какой ценой? Не будем сейчас говорить про СССР, вклад которого в общую победу был самым значительным, оставим на время за рамками обсуждения и США, сосредоточив внимание на одном государстве – Великобритании.
На протяжении многих десятилетий британским политикам, некогда стоящим во главе огромной империи, приходилось решать множество сложнейших внешнеполитических и макроэкономических проблем. Но та ситуация, в которой они оказались осенью 1945 года, поразила даже самых выдержанных государственных деятелей. Хотя чему удивляться? Печальный опыт Первой мировой учил, что войны такого масштаба не проходят бесследно. Уже тогда, в 1919–1920 годах, стало понятно, что мир изменился. Привычная для британской политики практика загребать жар чужими руками начала давать сбои. Слишком много сил было отдано на полях Первой мировой, слишком могущественны стали другие страны, чтобы соревноваться за место под солнцем. Первый болезненный удар по британскому самолюбию был нанесен в феврале 1922 года с подписанием Вашингтонского морского соглашения, вводившего ограничения на тоннаж линкоров и линейных крейсеров, который на флотах Великобритании, США, Японии, Франции и Италии определялся теперь отношением 3:3:1,8:1:1. А ведь за десять лет до проходившей в столице США конференции «владычица морей» считала, что ее флот должен превосходить по силе флоты двух самых сильных потенциальных противников.
С потерей господства на море недалек был крах и всей империи, который не замедлила приблизить новая война. Вместо зияющих доспехов и внушающих почтение лавров победа превратилась, по словам Черчилля, в «мешковину и пепел»5. На мировой сцене корону гегемона примеряли не в Лондоне. А Лондону, чтобы указать на его новое место, в мае 1945 года были сокращены поставки по ленд-лизу. В августе они прекратились вовсе. Отныне Британия должна была оплачивать все покупки на общих условиях. А чем платить? Страна оказалась на грани банкротства. Война обошлась в девять миллиардов фунтов, поглотив 4,2 миллиарда авуаров и разогнав внешний долг перед США до 4,3 миллиарда фунтов6.
Проблемы на общегосударственном уровне не замедлили сказаться на жизни простых граждан: мясо, масло, яйца, сыр, мыло, одежда, бумага – все это и многое другое выдавалось теперь по талонам; нормировался расход бензина, угля и прочего горючего, подача электроэнергии прекращалась с 14:00 до 16:00 и с 21:00 до 12:00; наблюдались перебои в транспортной системе и работе коммунальных служб; требовалось срочное решение жилищной проблемы, так как в результате авианалетов были разрушены или серьезно повреждены свыше 750 тысяч домов.
В столь тяжелой экономической ситуации выходов было немного. За новым займом был предпринят заморский вояж. Делегацию возглавил выдающийся экономист Джон Мейнард Кейнс (1883–1946). После нескольких месяцев напряженных переговоров в декабре 1945 года Британии удалось получить от США кредит, правда, на жестких условиях. Вместо запланированных 4,4 миллиарда долларов было получено лишь 3,75 миллиарда со ставкой 2 % годовых и погашением равными долями, начиная с 1952 года на протяжении последующих пятидесяти лет. Полностью долг был погашен только в декабре 2006 года. Помимо выплат, Британия попадала под ряд требований, связанных с отменой валютных ограничений и вводом конвертируемости фунта в соответствии с Бреттон-Вудским соглашением, что в 1949 году привело к девальвации фунта с 4,08 до 2,80 доллара за одну единицу британской валюты7.
Несмотря на то что летом 1945 года Черчилль сложил с себя полномочия главы правительства, он как никто понимал истинный масштаб экономической катастрофы, накрывшей его страну. «Не знаю, каким образом мы расплатимся с нашими долгами», – недоумевал он в беседе с супругой в начале сентября 1945 года. Пройдет два года, а ситуация не улучшится. В личной переписке с Клементиной экс-премьер продолжал жаловаться на «депрессию при мысли о будущем». «Я и в самом деле не понимаю, как наш маленький остров заработает себе на выживание, когда вокруг столько трудностей»8. Аналогичные мысли высказывались и при общении с помощниками. Тридцатого ноября 1947 года поздравить бывшего шефа с днем рождения на Гайд-парк-гейт, 28 приехал Джон Колвилл. После беседы с Черчиллем он записал в дневнике, что «Уинстон пребывает в мрачном настроении, будучи убежден, что наша страна обречена на мучительные экономические страдания». Даже во времена Битвы за Атлантику, Черчилль переживал меньше, чем сейчас. «Еще никогда в своей жизни он не чувствовал такого отчаяния», – отметил со слов политика Дж. Колвилл9.
Впоследствии некоторые историки, например, Дж. П. Тэйлор (1906–1990), будут утверждать, что среди виновных в произошедшем был, в том числе, и сам Черчилль. Мол, если бы в последний период войны место премьера занимал более скромный государственный деятель, который приберег бы остаток ресурсов на послевоенное время, возможно, восстановление не стало бы столь тяжелым, а зависимость от США – столь подавляющей. Подогреваемый имперскими амбициями, а также верой в англо-американский союз, Черчилль стремился обеспечить своей стране одно из основных мест среди воюющих держав, чем истощил национальные ресурсы, увеличил государственный долг и практически обнулил экспортную торговлю с США10.
Сам Черчилль возлагал основную вину за постигшие Британию экономические беды на лейбористское правительство. Но дело было не только в экс-премьере, лейбористах и вообще в национальной политике. Огромное влияние стали оказывать внешние факторы. И тот же Черчилль этого не мог не сознавать, сокрушаясь, что метрополия способна обеспечить едой всего шестьдесят процентов собственного населения11. Остальное зависит от внешних поставок, лишь усугубляющих пропасть экономического порабощения.
В один из июньских дней 1952 года он принимал у себя в Чартвелле членов секретариата премьер-министра. После стандартной процедуры кормления рыбок: в аквариумах – в кабинете, а также в прудах – в саду, Черчилль пригласил гостей на ланч. Во время застольной беседы он начал обсуждать экономические вопросы, заметив: «Я повидал многое на этом свете, но могу вас заверить, что это самый ужасный пейзаж, который я когда-либо наблюдал»12. Экономические проблемы окажутся не только «самым ужасным пейзажем», но и самым непреодолимым барьером в многолетней карьере политика. Даже возвращение на пост премьер-министра в 1951 году не позволит ему в корне изменить ситуацию. Отойдя отдел, Черчилль выразит в сентябре 1956 года опасение, что его страна «продолжает катиться вниз»13.
В последующие годы за Черчиллем закрепится репутация милитариста и поджигателя войны, подталкивающего свою страну, США и Европу к новому военному противостоянию, на этот раз с коммунистическим соперником. Ниже мы еще вернемся к рассмотрению этой составляющей внешнеполитического курса, но уже сейчас приведенных оценок и мнений относительно устойчивости британской экономики вполне достаточно, чтобы усомниться в наличии приписываемого политику боевого задора. Об инициации какого масштабного конфликта можно говорить, когда собственная страна находится в состоянии полномасштабного кризиса?
Другое важное наблюдение состоит в том, что за шаткостью экономического положения последовала сдача позиций на внешнеполитической арене. «Наше влияние в мире уже не то, что было в прошлом», – с грустью признавал Черчилль во время одного из своих выступлений в октябре 1951 года14. После своего возвращения на Даунинг-стрит и возобновления плотного общения с заокеанским партнером, он еще больше убедился в том, насколько сократилась роль великой некогда Британии в мировой политике. Причем прозрение не заставило себя долго ждать. Уже во время своего первого (после назначения главой правительства) официального визита в США в январе 1952 года он констатировал в личных беседах с близким окружением, что США стали «слишком великими, в то время как мы – слишком маленькими».
«Бедная Англия», – грустно вздыхал потомок викторианских мастодонтов15.
Изменение роли и места Британии в мировой политике оказало серьезное влияние на взгляды Черчилля. Какого бы мнения отныне он ни придерживался, каких бы решений ни принимал, какие бы планы ни вынашивал, все это определялось положением его страны на послевоенной геополитической карте.
Что же предлагал Черчилль, и какой путь в резко изменившихся условиях он предлагал для горячо любимой им Британии?
В годы войны, выступая в ноябре 1942 года в Мэншн-хаусе, резиденции лорд-мэра лондонского Сити, Черчилль произнес ставшие впоследствии знаменитыми слова: «Я не для того стал первым министром короля, чтобы председательствовать при ликвидации Британской империи»16.0 том, как подобное заявление воспринималось в послевоенную эпоху, можно судить по высказыванию великого актера Чарльза Чаплина, вполне далекого от политики (хотя и пострадавшего за свои убеждения) человека: «Может быть, сказано это очень хлестко, но перед лицом современной действительности звучит пустой фразой»17. Но Черчилль не собирался отступать. Он считал, что у Британии, даже ослабленной войной, даже придавленной прессом экономических проблем, даже вступившей в фазу деколонизации, есть что предложить миру и на чем построить новое могущество, сохранив «ведущее положение и оставшись великой державой, которая способна устоять против нажима извне»18.
Одним из таких козырей Черчилль считал «британскую парламентскую систему», отмечая, что она «вызывает во всем мире все больше уважения»19.
Вторым джокером в колоде он называл английский язык. Еще в начале своей карьеры Черчилль выражал надежду, что английский язык продолжит триумфальное шествие по миру, находя новых поклонников и «оказывая значительное влияние на развитие человечества»20. Он одним из первых политиков понял, что «империи будущего будут империями, построенными на интеллекте»21. Не количество самолетов, кораблей и пушек определяют отныне силу государства. Секрет влияния лежит в технологиях и научно-техническом прогрессе. И язык в этом случае выступает лакмусовой бумажкой, отражающей масштабы и глубину проникновения чужеземных идей. Когда национальный язык оказывается не в состоянии находить слова для обозначения новых понятий, предметов, явлений или открытий, он заимствует их из других языков. Так, например, стало с термином «спутник», перешедшим из русского языка в связи с отсутствием подходящего аналога в Европе и США. Но влияние языка является улицей с двухсторонним движением. Заимствование иностранных слов может означать не только распространение зарубежных идей и открытий. Являясь средством выражения мыслей, чувств и мировосприятия, язык определяет мышление человека. Соответственно, оказывать влияние и прививать вкус к новому образу жизни можно не только путем внедрения новшеств, но и популяризацией своего языка в других странах.
Во второй половине 1920-х годов английский лингвист, писатель и философ Чарльз Кэй Огден (1889–1957) познакомил общественность с международным искусственным языком Basic English. От основного английского он отличался упрощенной грамматикой и ограниченным набором слов – всего восемьсот пятьдесят единиц, позволяющих овладеть Basic English любому желающему за относительно непродолжительное время. Черчилль был одним из тех, кто активно поддержал лингвистическую новинку. Особенно в годы Второй мировой, когда после вступления в войну СССР и США роль Британии в мировой политике стала постепенно сужаться.
В июле 1943 года Черчилль направил секретарю кабмина Эдварду Бриджесу докладную записку, отметив, что широкое распространение детища Огдена может стать для Британии «более долговременным и плодотворным, чем присоединение огромных территорий». Он предложил сформировать комитет под председательством министра по делам Индии и Бирмы Леопольда Эмери (1873–1955), который должен был внимательно изучить потенциал Basic English и в случае положительных результатов подготовить рекомендации по внедрению нового языка. Кроме того, Черчилль распорядился, чтобы Би-би-си в рамках «своей пропаганды» начало ежедневное обучение радиослушателей Basic English, а также способствовало использованию этого языка для «обмена мнениями»22.
Исполнение этого указания постигла судьба, которая довольно часто наблюдается в сфере управления. Его просто блокировали. В конце сентября премьер-министр с негодованием обнаружил, что за прошедшие два с половиной месяца сформированный им комитет не собрался ни разу. Коллеги не оценили предложение шефа, сославшись на занятость по другим вопросам. Но Черчилль от своих идей не отказался. По приглашению президента Гарвардского университета Джеймса Конанта он согласился выступить в начале сентября перед студентами и преподавателями знаменитого учебного заведения. Мероприятие состоялось в театре Сандерса, расположенного в Мемориал-холле, огромном здании из красного кирпича в готическом стиле. Облаченный по торжественному случаю в мантию и головной убор оксфордского преподавателя (специально были позаимствованы в Принстоне), Черчилль указал уважаемой аудитории на необходимость «распространения английского языка по всей планете». Он одобрил деятельность сформированной в Гарварде комиссии по изучению английского языка, которая была направлена на популяризацию Basic English в странах Южной Америки, а также среди проживающих в США мигрантов. По его мнению, экспансия английского языка не только укрепит положение англоязычных стран на международной арене, но и позволит сохранить мир во всем мире23.
Озвученные в театре Сандерса идеи были не просто фантазиями отвлекшегося от управления войной государственного деятеля. Черчилль придавал огромное значение своему выступлению в Гарварде. Спустя несколько дней после посещения университета он попросил Брендана Брекена, занимающего в тот момент пост министра информации, подготовить «в табличной форме отчет о реакции всех популярных американских газет на мое заявление с указанием, кто из них выступил в поддержку, а кто высказался против»24.
По иронии судьбы, выступление Черчилля, хотя и привлекло внимание, в ряде изданий не попало на первые полосы. Настоящий ажиотаж среди редакторов вызвали крупные железнодорожные аварии, произошедшие примерно в это же время. Сначала за неделю до выступления британского политика пассажирский поезд на пути между Нью-Йорком и Чикаго столкнулся с товарным составом, в результате чего погибли двадцать семь человек. Затем, непосредственно в день выступления, поезд класса люкс, следовавший из Вашингтона в Нью-Йорк, сошел с рельс на северо-востоке Филадельфии. Последняя трагедия, ставшая одной из самых крупных в истории железнодорожного транспорта США, унесла жизни семидесяти девяти человек.
По возвращению из Гарварда Черчилль заставил сформированный им комитет приступить к работе. В декабре были подготовлены первые предложения о переводе на Basic English наиболее популярных произведений с последующим продвижением результатов этой работы при поддержке Британского совета, колониального ведомства, Министерства информации и Би-би-си. «Мое убеждение, – заявил Черчилль Рузвельту, – что Basic English принесет человечеству великое благо и окажется мощным подспорьем для повышения влияния англосаксов в мировых делах»25. В июле 1945 года он заметит, что «распространение нашего языка по всему миру является лучшим способом» достижения поставленных целей26.
И без этого признания было очевидным стремление Черчилля максимально использовать лингвистический инструмент для обеспечения Британии достойного места под солнцем. Но могли Basic English стать реальной опорой PaxBritannica нового формата? Тот же Рузвельт, который хотя и надеялся, что английский в скором времени сменит французский и станет основным языком дипломатов, был скептически настроен относительно возможностей Basic English. В частности, он задался вопросом, насколько бы изменился ход Второй мировой войны, если бы в мае 1940 года Черчилль предложил британцам всего лишь «кровь, работу, воду из глаз и воду на лице»? Basic English был хорошим средством приобщения к англоязычному миру, но недостаточным для погружения в его тонкости. Специалисты столкнулись с серьезными трудностями при переводе знаменитых произведений, особенно поэтического жанра. Красоте языка и богатству средств выражения не было место в новой конструкции. После того как лейбористы одержали летом 1945 года победу, заняв Даунинг-стрит и Уайтхолл, развитие Basic English было спущено на тормозах. Глава Би-би-си не без удовлетворения сообщил своим подчиненным, что Basic English можно «поместить на высокую полку и положить в темный угол»27.
На этом указании судьба Basic English не закончится, и ему еще суждено будет увидеть и развитие, и распространение. Что же до Черчилля, то он продолжит испытывать трепетное отношение к языку. В 1949 году он призовет «оберегать английский язык от современного сленга, искажений и чуждых заимствований». Вместо этого следует «всячески популяризировать и поддерживать свой язык»28. Однако для повышения влияния своей страны на внешнеполитической арене Черчиллю придется использовать не только возможности лингвистики. И прежде чем перейти к рассмотрению предложений старого льва, остановимся на том, что собой представляла эта арена в середине 1940-х годов.
Есть разные способы описания какого-либо явления. Учитывая, что погружение в дипломатические перипетии выходит за рамки настоящего исследования, воспользуемся методом контраста, показав, в чем состояли принципиальные отличия геополитики послевоенного периода от ситуации в 1920-1930-е годы. Задолго до описываемых событий, завершая в 1835 году первый том своего знаменитого и не потерявшего по сей день актуальности трактата «Демократия в Америке», французский политик Алексис де Токвиль (1805–1859) проницательно предположил, что настанет день, когда США и Россия будут «держать в своих руках судьбы половины мира». Спустя сто двадцать лет американский политолог Ганс Иоахим Моргентау (1904–1980) в своем magnum opus «Политические отношения между нациями» констатировал, что «международное положение свелось к примитивному спектаклю с двумя гигантами, наблюдающими друг за другом с настороженностью и подозрением»29.
Речь шла о двух колоссальных глыбах, масштаб которых был настолько велик, что они фактически образовали собой полюса нового мира. Разумеется, США и СССР существовали и раньше, играя немаловажную роль в мировой политике еще до начала Второй мировой. Но произошедшие события оказали сильное влияние на эти супердержавы. Советский Союз образца 1945 года, несмотря на все понесенные потери и неизбежное ослабление после четырех лет титанического напряжения, значительно отличался от позиций молодой Советской республики, которая в танталовых муках коллективизации, раскулачивания и обращения к ГУЛАГу проводила масштабную индустриализацию, одновременно являясь парией во внешнем мире и постоянно подвергаясь остракизму со стороны зарубежных политиков и дипломатов. Теперь это был гигант, переломивший хребет самой мощной армии в Европе, понесший самые значительные потери, устоявший под расплющивающими ударами судьбы и требовавший к себе уважения.
Изменилась и роль США, оставивших европейскую сцену после Первой мировой войны и настойчиво напоминавших о себе в 1930-е лишь необходимостью возвращения военных долгов и взысканием репараций. Вторая мировая война безжалостным катком разрушений прошлась почти по всем странам-участницам, оставив разбитыми экономические, политические и военные институты. Исключение составили только Соединенные Штаты, на территории которых не велось боевых действий, национальная промышленность которых продолжала развитие, а союзники и те, кто потерпел поражение, превратились в их должников. Не стоит забывать, что США были монополистом в атомном оружии и производили половину мировой промышленной продукции30. В одном из своих выступлений военного периода Черчилль заметил, что «судьбы человечества не решаются арифметическим подсчетом материальных величин»31. Но бывают случаи, когда без подсчета не обойтись. В 1945 году Соединенные Штаты, значительно окрепшие после войны, предпочли гегемонию изоляционизму, решив играть активную роль во всех сферах международной политики.
Итак, есть СССР, есть США. Есть повергнутая в экономический кризис Британия. Еще есть Европа, разрушенная, ослабленная, но с огромным потенциалом. Разрабатывая свою внешнеполитическую концепцию, Черчилль предложил так называемую модель трех сфер, в каждую из которых входили страны с демократическими режимами. К первой сфере относились Содружество наций и Британская империя. Ко второй – англоязычные страны, объединенные вокруг США. К третьей – Европа. Прелесть этой модели по Черчиллю состояла в том, что Британия была единственной страной, входившей в каждую из трех сфер, и последнее обстоятельство определяло ее «великую роль» связующего звена, отвечающего за интеграционные процессы. «Только наше государство, через которое проходят все морские и воздушные пути, способно связать эти сферы между собой», – было заявлено на конгрессе консерваторов в 1948 году32. Черчилль рассматривал Британию в качестве гаранта мира. «Если начнется война, это произойдет, потому что мировые силы выйдут из-под британского контроля», – подчеркивал он роль своей страны33.
Концепция Черчилля отличалась амбициозным настроем и глобальным размахом. В связи с чем невольно возникает вопрос, каким образом британский политик собирался реализовать свои планы в жизнь, если речь шла о находящемся на грани банкротства государстве? Черчилль всегда верил в индивидуальное начало и огромные возможности персональной дипломатии. Так и теперь, он решил сделать ставку на отдельную личность – на себя. Пусть после всеобщих выборов он уже не был премьер-министром, но на международном Олимпе он продолжал занимать особое положение. Осознавая прерогативность своей позиции и максимально используя сформированный за годы мировой войны политический капитал, Черчилль устремился в бой. Несмотря на свой возраст и отсутствие официальных полномочий, он начал целую серию международных турне, выступая в университетах, ратушах, собраниях. Наблюдая за его активностью (в среднем пятьдесят выступлений в год), журналисты не просто восхищались его энергией, но и недоумевали над тем фактом, что занимающие в официальной иерархии более высокое положение британские политики – премьер-министр и глава Форин-офиса – были известны в Европе и США куда менее их неугомонного коллеги из оппозиции34.
Важной составляющей этих выступлений было то, что при их подготовке Черчиллю пришлось определиться в отношении к трем ключевым субъектам нового миропорядка: СССР, Европе и США. Именно от выбранного курса взаимодействия с каждым из них в отдельности, а также в комплексе взаимоотношений друг с другом зависела реализация внешнеполитической модели. Следуя этой логике, рассмотрим последовательно подход Черчилля в отношении СССР, Европы и США.
Начнем с СССР. Из предыдущих глав видно, что отношения Черчилля с союзником по антигитлеровской коалиции отличал разнонаправленный и противоречивый характер. Но главным являлось то, что разногласия на идеологической почве держались в латентном состоянии. По мнению британского премьера, война была не тем периодом, когда следовало «руководствоваться идеологическими симпатиями»35. Но подобного рода толерантность носила временный характер и сохранялась до тех пор, пока продолжали греметь пушки. Стоило забрезжить лучику мира, как тут же неприятие коммунизма вышло из тени и начало оказывать влияние на суждения и мнения западных политиков.
Свою долю беспокойства добавлял и геополитический фактор. Советские войска не просто крушили вермахт, а с каждой новой победой неудержимой волной продвигались на запад, усиливая позиции своего руководства за столом переговоров. Черчилль решил положить конец этому давлению и перехватить инициативу. Для вытеснения Красной армии за пределы Польши, а также в целях «принуждения России подчиниться воле Соединенных Штатов и Британской империи» он поручил в апреле 1945 года Объединенному штабу планирования военного кабинета разработать план экстренной военной операции против СССР36. В начале третьей декады мая документ был представлен на утверждение. Одним из ключевых положений подготовленного плана было использование людских резервов и сохранившегося промышленного потенциала Германии.
На этом обстоятельстве имеет смысл остановиться подробнее, заглянув несколько вперед. За неделю до своего восьмидесятилетия, 23 ноября 1954 года, Черчилль, в тот момент премьер-министр, выступал перед избирателями в Вудфорде. В своей речи он упомянул, что незадолго до окончания войны он направил фельдмаршалу Монтгомери телеграмму, в которой приказал «аккуратно собрать» все вооружение вермахта для дальнейшего использования в случае возможного противостояния с СССР. Заявление в Вудфорде произвело эффект разорвавшейся бомбы. Пресса не упустила возможности отметить эту речь на своих страницах, выразив недоумение и негодование. Через несколько дней некоторые парламентарии-лейбористы отказались даже поставить свои подписи в приветственном адресе восьмидесятилетнему юбиляру, мотивируя свое решение тем, что не могут чтить человека, который собирался «использовать бывших нацистских солдат против наших военных союзников». Были и те, кто, потрясенные до глубины души откровенным признанием, попросили представить документальные подтверждения приказа. В ответ на этот запрос поступила рекомендация обратиться к последнему тому «Второй мировой», который наверняка содержит необходимые доказательства. Один из дотошных критиков – Эмануэль Шинвелл (1884–1986), занимавший в правительстве Эттли пост военного министра, прочитал шестой том от корки до корки, но нашел лишь записку Черчилля от 17 мая 1945 года начальнику штаба ВВС и генералу Исмею, в которой запрещалось «уничтожать немцами или нами без предварительного разрешения кабинета» «германские самолеты, пригодные для использования в боевых операциях», а также телеграмму генералу Эйзенхауэру от 9 мая 1945 года, где отмечалась важность «сохранить все, что заслуживает сохранения», поскольку вооружение немцев может «остро потребоваться» в будущем37.
Не обнаружив нужных документов, Шинвелл вынес вопрос на рассмотрение парламента. Его интересовало, зачем премьер-министр исключил столь важные свидетельства из своих мемуаров и чем он руководствовался, обнародовав свою резолюцию сейчас, спустя почти десять лет после упоминаемых событий. Черчилль попытался что-то ответить в свое оправдание, но выглядело это неубедительно. «Похоже, я свалял дурака в Вудфорде, забыв, что сделал на самом деле», – признается он своему врачу после заседания в парламенте.
Возможно, Черчилль и забыл о своих решениях десятилетней давности, но само заявление в Вудфорде не было экспромтом. Речь тщательно готовилась. Хотя сам факт письменного распоряжения, адресованного Монтгомери, вызывал у автора сомнения. Причем не в 1954 году, а ранее. Еще в марте 1950-го Дикин передал Келли просьбу Черчилля найти в архиве политика указанную телеграмму. После безуспешных поисков в Чартвелле к исполнению поручения присоединился Генри Паунэлл, обратившийся к записям военного кабинета. Но никакого документального следа найти не удалось. После выступления в Вудфорде масштабное прочесывание правительственных архивов было инициировано Норманом Бруком, но вновь безрезультатно. Нашлась лишь стенограмма выступления Черчилля на заседании Комитета начальников штабов от 16 мая 1945 года, где он высказался против «уничтожения оружия противника». По его мнению, следовало «сохранить по мере возможности все оружие противника». Последнее, по его словам, может «понадобиться для вооружения освобожденных людей»38.
Оставалось обратиться к самому Монтгомери. Фельдмаршал не собирался отмалчиваться. Он подтвердил факт передачи ему привлекшей внимание общественности телеграммы. Однако, порывшись в своем архиве и не найдя никаких письменных подтверждений, добавил, что телеграмма была передана по секретным каналам и уничтожена после прочтения. В 1959 году Монтгомери вернется к истории со злополучным документом. Согласно новой версии, никакой телеграммы не было. Имело место лишь устное общение с премьер-министром, которое состоялось 14 мая 1945 года на Даунинг-стрит. Спустя месяц после этой аудиенции, озадаченный необходимостью выделения большого количества войск для охраны собранного вооружения, Монтгомери запросил у Военного министерства подтверждение о целесообразности хранения немецкого оружия. Не получив ответа, он отдал через неделю приказ уничтожить собранные трофеи39.