Сивертс сказал обо всех знаковых произведениях. Единственное, что он не включил в свою речь, – и это не может не удивлять, – «Вторую мировую войну», последнее, самое масштабное и продолжающее выходить произведение нобелевского лауреата.
Заключительная часть выступления была посвящена теме ораторства. Рассматривая британского автора с этой позиции, Сивертс охарактеризовал тексты выступлений Черчилля, как «стремительные, безошибочные в своей цели и волнительные в своей грандиозности». «Есть власть, которая выковывает звенья истории, – подчеркнул шведский литератор. – Прокламации Наполеона достигали обычно эффекта своей лапидарностью. Но красноречие Черчилля трогало сердца в судьбоносные часы совершенно другим образом. Он, возможно, сам возвел себе бессмертный монумент своими великими выступлениями»247.
Завершая речь, Сивертс обратился к Клементине: «Литературная премия предназначена для того, чтобы добавить блеска автору, но в нынешней ситуации автор добавляет блеск премии». Затем последовала ожидаемая просьба принять награду, которую супруге лауреата вручил король Швеции.
В официальном заявлении Черчилля для прессы значилось: «Я обратил внимание, что первым британцем, получившим эту награду, стал Редьярд Киплинг, вторым – мистер Бернард Шоу. Разумеется, я не могу соревноваться ни с тем, ни с другим. Я знал их обоих довольно хорошо, и мне ближе мистер Редьярд Киплинг, чем мистер Бернард Шоу. Хотя, с другой стороны, мистер Редьярд Киплинг никогда особенно не думал обо мне, в то время как от мистера Бернарда Шоу я получил много лестных отзывов». Заявление Черчилля на удивление иронично, и касательно Киплинга, с которым он все-таки общался, и касательно Шоу, который распространял далеко не только лестные отзывы относительно своего коллеги по перу.
В ответном адресе, прочтенным Клементиной от имени супруга, также сообщалось, что лауреат «чувствует себя гордым и одновременно охваченным благоговейным страхом» перед врученной наградой. Была затронута и серьезная тема. Черчилль признал, что возможности человека увеличились по многим направлениям, за исключением самоограничения. «Еще никогда в сфере действий события не препятствовали столь решительным образом развитию индивидуализма. Редко, когда в истории жестокие факты определяли мышление или широко распространенные индивидуальные добродетели были настолько неприметны для общественного внимания». Человечество столкнулось с «внушающим ужас вопросом: не имеем ли мы дело с явлениями, которые выходят за рамки нашего контроля». «Несомненно, мы находимся сейчас в таком положении, когда это может оказаться правдой», – считал новоиспеченный лауреат248.
Если Черчилль воспринял решение Шведской академии более или менее спокойно, то воодушевлению его издателей не было предела. Лучшей рекламной кампании для «Второй мировой войны» в целом и шестого тома в частности трудно было себе представить. Таким джек-потом нельзя не воспользоваться. New York Times организовала публикацию «Триумфа и трагедии» в виде тридцати статей, выходящих шесть дней в неделю с 23 октября по 26 ноября, Daily Telegraph – тридцать семь публикаций в период с 23 октября по 18 декабря, захватывающих церемонию в Стокгольме. По оценкам издания, к декабрю 1953 года было продано шесть миллионов экземпляров первых пяти томов, а количество газет и журналов, в которых публиковались отдельные фрагменты, превысило пятьдесят (более чем в сорока странах). Опросы Gallup показали, что, отвечая на вопрос, какая книга самая лучшая из прочитанных в текущем 1953 году, читатели поместили «Вторую мировую войну» на четвертое место, на котором она опередила «Грозовой перевал» Э. Бронте.
В книжном формате шестой том появился на прилавках в 79-ю годовщину автора – 30 ноября 1953 года. Первый тираж Houghton Mifflin Со. составил шестьдесят тысяч экземпляров, повторив объем публикации пятого тома. Затем последовало издание в серии Book of the Month Club, выход книги в Торонто, и только в конце апреля 1954 года книга появилась в Великобритании. Несмотря на полученную автором Нобелевскую премию, тираж Cassell & Со. Ltd. составил всего двести тысяч экземпляров – на семьдесят пять тысяч меньше, чем во время публикации пятого тома. Тенденция ослабления интереса к многотомному проекту оказалась сильнее почетного признания литературных заслуг автора в Швеции.
Черчилль надеялся, что его книга понравится читателям. Особенно американским. «Разумеется, американцы останутся довольны последним томом, в котором много о них, – скажет он своему врачу в августе 1953 года. – Порой они слишком самоуверенны. И я решил им на это указать»249. Том «Триумф и трагедия» действительно, был восторженно встречен американской прессой, которая отмечала «величественное и вдохновляющее повествование» (New Orleans Times-Picayune), а сам текст характеризовался, как «великая эпическая проза о войне» (American Historical Review) и «одно из величайших современных исследований государственного управления» (New York Herald Tribune). Британцы не отставали, выступив с совсем уж трубадурным заявлением: «величайшее произведение в мире в стиле нон-фикшн после Библии» (Reynolds News).
Были в этой бочке меда и пара ложек дегтя. Одна – от американского историка, профессора Декстера Перкинса (1889–1984), который в своей рецензии в Saturday Review указал на отсутствие «блеска и яркости, что очень часто характеризовали стиль» Черчилля. Среди британцев тоже нашлись те, кто сумел разглядеть пятна на солнце. Например, военно-морской историк капитан Стивен Роскилл, впоследствии член Колледжа Черчилля при Кембриджском университете. «Роскилл относится к такому типу отставных военно-морских офицеров, которые считают, что политики должны в годы войны сидеть в Адмиралтействе только для того, чтобы брать на себя всю ответственность за неудачи на море, а также награждать моряков в случае успеха», – такими словами охарактеризует его позже Черчилль.
Других рецензентов, особенно американцев, привлекло то, как Черчилль изложил начало «холодной войны». По их мнению, «субъективно» – слишком сильно сказалось текущее положение автора. Многих не устроил мягкий тон в отношении нарастающего противостояния с СССР. Видно было, что политик не хотел обострять отношения. Британские читатели, наоборот, высоко оценили и стиль, и мысли, и поступки своего знаменитого соотечественника, и в сторону «североатлантических друзей», не
пожелавших услышать предупреждающий глас Черчилля, было даже выпущено несколько стрел250.
В отличие от предыдущих, последний том был достаточно слаб с точки зрения описания военных событий. Подобная метаморфоза объяснялась тем, что основные усилия англо-американских войск после высадки в Нормандии были сосредоточены вокруг событий в Европе, но для британского автора победы в Бельгии, Голландии и Франции были далеки, а если и привлекали внимание, то лишь для фиксации роли в этих событиях собственно британцев. Например: «Приближалось генеральное наступление Монтгомери <…> британская армия предприняла наступление силами трех корпусов, имея целью расширить плацдармы…»251.
Освещение вклада британцев в общую победу было одной из основных целей Черчилля-историка. На протяжении всей гексалогии этой теме уделялось особое внимание. Еще в пятом томе он специально приводит свое послание Александеру от 23 мая 1944 года, в котором сообщает, что на очередном заседании военного кабинета было задано несколько вопросов о том, «достаточно ли отмечается роль британских войск». «Мы не хотим, чтобы говорилось что-нибудь без основания, но при чтении газет может сложиться впечатление, что наши войска не участвуют активно в операциях», – сообщал премьер-министр, признавая, что подобное положение дел «может вызвать в общественном мнении недоумение и недовольство». В новом томе Черчилль цитирует телеграмму, направленную в конце июля Монтгомери. В ней он, в частности, указывал на «крайнюю важность, чтобы британская армия нанесла сильный удар и одержала победу». В противном случае может «начаться сравнение» военных усилий Великобритании и США, что «приведет к опасным взаимным обвинениям» и «подрыву боеспособности союзной организации»252.
К моменту работы над шестым томом в историографии, особенно американской, стали преобладать наветы в адрес Монтгомери. Его обвиняли в медлительности в первые три месяца после высадки в Нормандии; также его критиковали за стремление нанести быстрый локальный удар по Руру силами британских войск вместо следования первоначальному плану с организацией наступления по всему фронту. Мемуары, содержащие изложение его позиции, Монтгомери опубликует только в 1958 году, а пока для защиты реноме он открыл архивы своему биографу Алану Мурхеду, а также военному корреспонденту Реджинальду Уилмоту (1911–1954), успевшему до своей кончины в авиакатастрофе опубликовать в 1952 году «Борьбу за Европу». Согласно Уилмоту, решительный удар в сентябре, на котором настаивал Монтгомери, мог привести к завершению войны в Европе уже в 1944 году.
Приступив к описанию событий последнего года войны в Европе, Черчилль встречался с Монтгомери и в частных беседах разделял его взгляды. Но в тексте он не стал развивать тезисы Уилмота. Во-первых, он не хотел обострять отношения с американцами. Во-вторых, первые месяцы после высадки в Нормандии он был больше обеспокоен рисками, связанными с пересечением Ла-Манша и закреплением на подконтрольных противнику территориях, чем поиском новых возможностей для развития наступления. В-третьих, Черчилль продолжал мыслить категориями окопной войны времен Первой мировой, не принимая в расчет ресурсы мобильных групп. Взгляды премьера стали постепенно меняться осенью 1944 года, когда наступление на Западном фронте начало буксовать. В своей книге он приводит телеграмму Смэтсу от 3 декабря 1944 года, в которой признает, что «замечания и прогнозы Монтгомери оказались верными»253.
Относительно скромно представленные события в Европе контрастируют в шестом томе с довольно подробным изложением кампании в Бирме. Заметив это несоответствие, Ривз тут же обратил на него внимание автора, посоветовав сократить текст. Но его рекомендации не были учтены, и причиной тому был не столько сам Черчилль, сколько его помощники, а также внешнее окружение. Паунэлл руководил штабом в этом регионе в 1943–1945 годах, а Келли получил в 1944 году в сражении при Бирме Военный крест.
Кроме того, после публикации пятого тома ветераны 14-й армии выразили недовольство тем, что их успехи обошли стороной. С премьер-министром связался лично командующий 14-й армии фельдмаршал Ульям Джозеф Слим (1891–1970). На момент публикации пятого тома Слим возглавлял Имперский генеральный штаб, и его мнение игнорировать было нежелательно. Черчилль пообещал, что восполнит упущение в следующем томе. Так борьба «знаменитой» 14-й армии с японцами получила свое освещение, а Слим был удостоен похвалы за «мастерское командование»254.
При работе над шестым томом автору пришлось рассматривать и другие замечания, причем не только отдельных людей, но и целых стран. В сентябре 1952 года Ривз информировал о «недовольстве голландцев», которые считали, что ими «пренебрегли», в отличие от французов, поляков и бельгийцев. В итоге при описании битвы за Арнем (сентябрь 1944 года) было добавлено упоминание о храбрости голландского Сопротивления, а также было решено отдать должное стойкости голландцев, которые провели под оккупацией нацистов уже пятую зиму. На подобную учтивость в отношении претензий с внешней стороны значительное влияние оказывал тот факт, что на момент работы над шестым томом Нидерланды, как впрочем, и Бельгия, были членами НАТО. В 1944 году Форин-офис прорабатывал укрепление союзных отношений с этими государствами путем включения их в «западный блок», за что подвергся резкой критике со стороны премьер-министра. Черчилль не верил в положительный эффект привлечения подобных союзников, считая бельгийцев «чрезвычайно слабыми», а их довоенное поведение «шокирующим». Не лучшего мнения он придерживался и о голландцах, находя их «всецело эгоистичными, сражающимися только после того, как на них напали, да и то всего несколько часов». В 1951 году Черчилль планировал развить эту тему в шестом томе, однако в 1953 году он подверг свои замыслы ревизии255.
Еще одной претензией со стороны иностранных читателей стало обращение из Израиля, в котором автора журили за отсутствие в тексте информации о Холокосте. Черчилль привел письмо Идену от 11 июля 1944 года, в котором клеймил учиненный нацистами геноцид, как «возможно, самое масштабное и самое ужасное преступление, совершаемое когда-либо во всей мировой истории». «Несомненно, – указывал он, – что любой связанный с этими преступлениями <…> включая тех, кто только исполнял приказы и осуществлял бойню, должны быть приговорены к смерти, после того как их участие в этих убийствах будет доказано». Несмотря на откровенный язык, самому посланию нашлось место лишь в приложении256. Но с летом 1944 года связаны и другие документы британского премьера, касающиеся мрачной темы. Например, после того как в начале июля ему доложили, что в течение последних нескольких месяцев по железной дороге из Будапешта в концентрационный лагерь Освенцим перевезено несколько сот тысяч евреев, он распорядился незамедлительно «обратиться к представителям наших ВВС и получить от них все возможное» для уничтожения злополучной дороги. «Если в этом будет необходимость, подключайте меня к решению проблемы», – сказал он Идену257. Однако ни этот страстный призыв, ни иные упоминания концлагерей не встречаются на страницах «Триумфа и трагедии». В отличие, например, от первого тома, где автор замечает, что «массовое систематическое уничтожение шести-семи миллионов мужчин, женщин и детей в немецких концентрационных лагерях превышает по своему ужасу жестокие и скорые расправы Чингисхана»258.
Вполне возможно, что Черчилль не стал приводить упомянутое обращение к Идену насчет разрушения железной дороги, поскольку оно не было реализовано. Министерство авиации сослалось на множество технических сложностей в исполнении поручения, а военное ведомство США нашло предложенную идею вообще невыполнимой. Сам Черчилль также не стал контролировать исполнение своего указания, увлекшись международными поездками и заботами об очередных спорах и компромиссах с союзниками259.
К другим эпизодам лета 1944 года, которые скромно представлены на страницах шестого тома, относится знаменитое неудачное покушение на Гитлера в «Волчьем логове» 20 июля 1944 года. Не считая косвенного упоминания в фрагменте о Роммеле: фельдмаршал «чудом выздоровел, чтобы позднее погибнуть по приказу Гитлера», Черчилль уделяет этому важному событию всего один абзац. Он рассказывает о деталях покушения и объясняет, почему оно провалилось. Характеризуя безжалостность фюрера, в котором «этот заговор разжег всю присущую ему ярость», Черчилль лишь вскользь упоминает о расправе, которую тот «учинил над всеми заподозренными в соучастии», отрывисто заметив, что об этой чистке «даже страшно рассказывать»260.
Норман Брук и Билл Дикин были неприятно удивлены сдержанностью автора и обратились к нему с просьбой расширить интересный фрагмент. Тем более, материал для коррекции имелся. Черчилль заплатил журналисту Яну Колвину пятьдесят гиней за подготовку черновика «Двенадцать часов заговора» объемом пять тысяч слов. Несмотря на обращения и подготовленный конспект, автор оказался непримирим, заявив, что «сообщил все, что необходимо».
Настаивая на своей версии, Черчилль мог руководствоваться разными соображениями. Современные западные историки склонны не слишком героизировать инцидент 20 июля, полагая, что стремление физически устранить Гитлера объяснялось не столько преступлениями последнего, сколько пониманием того, что фюрер ведет Германию к тотальному поражению261. При такой трактовке сокращение эпизода могло объясняться нежеланием давать поводы для пересудов о дальнейшем развитии событий, если бы покушение удалось. Но у британского премьера могли быть и другие причины. Черчилль упоминает имя полковника Клауса фон Штауффенберга (1907–1944), который решился на убийство фюрера, расплатившись за это собственной жизнью (расстрелян на следующий день после инцидента). Но Штауффенберг действовал и планировал операцию не один: имел место продуманный и разветвленный заговор, в который были вовлечены высокопоставленные военные чины Третьего рейха. Если бы замысел удался и в Германии произошла смена власти, следующим шагом могла бы стать самоликвидация Западного фронта и заключение перемирия с Великобританией и США.
Подобный сценарий стал бы логическим продолжением секретных переговоров, активно ведущихся между разведками США и Германии в мае и июне 1944 года. В частности, например, во время встреч в Швейцарии главы местного разведывательного центра УСС[81] Аллена Даллеса (1893–1969) и генерал-фельдмаршала Вальтера фон Браухича (1881–1948) были озвучены предложения немецких военачальников: свержение Гитлера, создание военного правительства, согласившегося бы на безоговорочную капитуляцию с одновременной организацией борьбы против оккупации Красной армии какой-либо части Германии. Стороны не договорились. Реализация подобных предложений означала нарушение договоренностей с СССР и резкое обострение отношений с восточным союзником. Тем более что и вступившая в переговоры немецкая оппозиция пока еще никак не проявила себя. Американцы предложили желающим перемен немцам показать серьезность своих намерений наделе, в первую очередь ослабив сопротивление на западном направлении. Судя по тем нерешительным действиям, пассивности и инертности, которые были продемонстрированы немецким командованием в противостоянии с англо-американскими войсками в июне и первой половине июля 1944 года, предложение США не осталось без внимания. К моменту покушения на Гитлера на Западном фронте сложилась идеальная ситуация для начала активных действий, правда не на военном, а на дипломатическом направлении262.
В неявном виде эта ситуация найдет отражение в мемуарах Черчилля, указавшего, что события в «Волчьем логове» совпали с «затишьем на фронте в Нормандии». В остальном, британский политик хранил молчание, хотя даже по тому, что вошло в окончательную редакцию, явно прослеживается его желание «опередить русских в некоторых районах Центральной Европы». Он упоминает о венграх, которые «выразили намерение оказать сопротивление советскому продвижению, но капитулировали бы перед британскими войсками, если бы последние могли подойти вовремя». Он рассуждает о «массовой капитуляции на Западе», признаваясь, что «не видел причины для огорчений», если при таком сценарии «мы дойдем до Эльбы или даже дальше, до того как туда дойдет Сталин». Он приводит в основном тексте послание Эйзенхауэру от 2 апреля 1945 года, в котором есть такие строки: «Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились с русскими как можно дальше на Востоке»263.
Игра Запада с идеей сепаратного мира служит еще одним доказательством того, что, несмотря на открытие второго фронта, основные бои велись на Востоке, и на это же направление приходились и основные потери. Черчилль признает это в своих мемуарах, называя «летнюю кампанию русских» «эпопеей блестящих успехов» и приводя свое послание к Сталину от 27 сентября 1944 года, в котором упоминалось, что «с глубоким интересом и растущей надеждой мы наблюдали за развитием гигантского наступления русских»264. Но в целом масштабное наступление Красной армии летом 1944 года (операция «Багратион») представлено крупными мазками и разбросанно по трем главам. Британский политик в очередной раз обходит события на Восточном фронте стороной, довольствуясь черновиком Паунэлла, который успехам советских войск в период с июня 1944 по февраль 1945 года посвятил всего одну тысячу слов.
Как автор, Черчилль был вправе сам выбирать темы для своего текста и сам определять глубину их изложения. Но подобная самостоятельность имела объективные ограничения. Были события, эпизоды и тематические области, которые даже он не мог избежать. К ним относился 1945 год и две знаменитые конференции. Согласно Денису Келли, воспоминания Черчилля о встречи Большой тройки в Ялте носили «чрезвычайно болезненный характер», и автор «предпочел бы их забыть». Подобный настрой отразился на работе с текстом, который превратился в пересказ официальных записей с разбавлением последних различными реминисценциями личного характера. Гораздо больше, чем итоговая версия, могут передать черновые наброски, подготовленные лично Черчиллем и содержащие для его помощников основные тезисы по сбору и обработке материала. В частности, он указал, что сама конференция представляла собой «тяжелое явление»; во время обсуждения «Сталин и Молотов пообещали вступить в войну против Японии»; «было достигнуто соглашение по Польше, нарушенное в последующие месяцы»; и, наконец, последнее: «Перед нашими ногами был весь мир, – в элегическом тоне отмечает Черчилль. – Двадцать пять миллионов человек стояли на марше и ждали нашего приказа на земле и на воде. Мы казались друзьями». Надежды на взаимное сотрудничество не оправдаются, и на следующем крупном саммите – встрече в Потсдаме, раскол и разногласия между союзниками станут очевидны. «Этой завершающей конференцией трех держав было суждено создать разброд», – утверждает Черчилль.
Описание событий в Потсдаме займет две главы, но так же, как и Ялтинские дискуссии, оно будет иметь поверхностный вид, с предпочтением пересказа стенограмм серьезному анализу. В какой-то степени Потсдам с его «мрачной атмосферой споров» стал для Черчилля еще более тяжелым воспоминанием, чем Ялта. И не только потому, что из-за поражения на выборах он был вынужден прервать свое участие. В Потсдаме еще более отчетливо проявились контуры сужающейся роли Великобритании в международных делах, а также объективная слабость на фоне других участников коалиции в финансовой и военной сфере. Черчилль приводит диалог с Трумэном, в котором жалуется на возросший внешний долг и тяжелое экономическое положение своего государства. Ответ президента не внушал оптимизма. Заверив, что он сделает все возможное для поддержки союзника, Трумэн сослался на множество проблем внутри США, дав тем самым понять, что согласие помочь в принципе еще не означает принятие конкретных обязательств265.
Черчилль использовал слабость собственной страны для доказательства важного тезиса – США тоже были виновны в развязывании «холодной войны». «Британия, хотя все еще оставалась весьма сильной державой, не могла действовать решительно в одиночку», – подчеркивает наш герой, добавляя, что в описываемый период он «мог лишь предупреждать и взывать». В основном он «взывал» к США. Но «выступая на арене как победитель, как вершитель судеб человечества, Соединенные Штаты не имели ясных и последовательных целей»266.
Приведенные комментарии относятся к апрелю 1945 года. Этот месяц стал особенным в разворачивающемся конфликте: в относительно небольшой для истории промежуток времени, в течение восемнадцати дней, скончались два главы государства. Одна кончина была вполне прогнозируема – суицид фюрера. Другая – внезапна: скоропостижная смерть от инсульта президента США Франклина Делано Рузвельта[82]. В то время как самоубийству Гитлера Черчилль уделяет лишь один абзац, смерти Рузвельта отведена целая глава, которая по замыслу автора стала краеугольной в томе.
Черчилль начал работать над этой главой достаточно поздно, в сентябре 1952 года. Отдыхая на вилле Бивербурка он направил запрос Дикину, попросив его собрать материалы о кончине Рузвельта в апреле 1945 года. В частности, его интересовало: «Когда я получил эти новости? Как скоро я выступил на эту тему в парламенте? Что именно я сказал?»267.
В своей книге Черчилль отметит, что «Рузвельт умер в самый кульминационный момент войны, в момент, когда его авторитет был крайне необходим для направления политики Соединенных Штатов». Описывая свои первые впечатления после получения печального известия, он признается, что «почувствовал себя так, словно мне нанесли физический удар». «Мои взаимоотношения с этим блистательным человеком имели огромное значение на протяжении долгих тяжелых лет совместной работы, – скажет он. – Теперь этим отношениям пришел конец. Я был подавлен сознанием большой, непоправимой утраты»268.
Одновременно с запросами дополнительных сведений о кончине президента Черчилля интересовали сведения об установлении отношений с его преемником. Планировалось, что первая встреча состоится во время похорон Рузвельта, но британский премьер отказался принимать участие в траурной церемонии. В 1945 году отказ Черчилля присутствовать на похоронах человека, которого он считал своим самым близким союзником, вызвал в Вашингтоне недовольство. Но Черчилль не стал обращать внимания на негативную реакцию, объяснив в мемуарах, что в «первое мгновение решил вылететь на похороны и уже заказал самолет», однако «на меня оказали большое давление, требуя, чтобы я не выезжал из страны в этот критический и трудный момент, и я уступил желаниям своих друзей» (супруге он сообщил, что в стране «происходит много важных событий»269). Он также привел свое послание Трумэну, направленное на следующий день после кончины Ф. Д. Р.: «Я очень сожалею, что не могу сейчас изменить свои планы, одобренные сегодня утром королем и кабинетом. Планы предусматривают обсуждения в парламенте, а также мое выступление с целью воздать должное покойному президенту»270. Выступление состоялось, но, по мнению очевидцев, ему не хватало вдохновения, и оно «не шло ни в какое сравнение с речью Уинстона по случаю кончины Чемберлена, речью, достойной Перикла»271.
Впоследствии Черчилль скажет Джону Колвиллу, что «если бы Рузвельт не скончался и пребывал бы в хорошем здравии, президент смог бы вовремя увидеть красный свет, требующий пересмотра американской политики: в конце концов, Трумэн был всего лишь новичком, приведенным в замешательство потоком событий и возложенной на него ответственностью, которую он никогда не ожидал»272.
Несмотря на огромное значение, которое придавалось главе о кончине Рузвельта, результат получился довольно слабым. Первым на это обратил внимание корректор Чарльз Вуд, затем Келли, попросивший Нормана Брука «убедить премьер-министра пройтись по тексту еще раз». Черчилль и сам понимал, что качество материала оставляет желать лучшего. В феврале 1953 года он поделился с секретарем кабмина своими планами доработать текст во время летних каникул. В июне британского политика разбил инсульт, и ему уже было не до правок. Он взялся за коррекцию лишь в конце августа, да и то вместо серьезной переработки внес лишь незначительные изменения. Итог оказался неутешительным. К сожалению помощников, Черчилль так и не смог воздвигнуть литературный монумент своим отношениям с американским президентом. Автор и сам остался неудовлетворен, поскольку ему так и не удалось доказать читателям, почему кончина Рузвельта является «кульминационным моментом», о чем было заявлено в названии главы273.
Несмотря на неудачу с замыслом в целом, одну мысль Черчиллю все-таки удалось выразить. Замкнув на себе решение ключевых проблем управления войной и насущных международных проблем, скрытный по натуре, осторожный в мыслях и действиях Рузвельт до последнего не передавал дел своему преемнику. А когда момент настал, он оказался бессильным, оставив Трумэна неподготовленным к свалившейся на него ноше. Для понимания степени неподготовленности нового президента приведем лишь один факт. Новоиспеченному главе Белого дома было доложено об атомном проекте – самом важном, который будет определять политику США в течение следующих десятилетий, – только на тринадцатые (!) сутки после кончины предшественника. Черчиллю поведение Рузвельта показалось «странным»[83]. Произошедшую в Соединенных Штатах передачу власти он назовет «печальным моментом», когда «один президент не мог действовать, а другой не мог знать, как действовать»275. Но Трумэн быстро наверстал упущенное, решительно взяв бразды правления в свои истосковавшиеся по реальной власти руки. Теперь Черчиллю предстояло решать дела с новым лидером, однако это уже совсем другая история.
Шестой том был завершен и опубликован. Главным в нем, помимо содержащихся трактовок, приведенных фактов, оставленных комментариев и невысказанных мнений, было то, что он подводил черту под литературным проектом «Вторая мировая война», которому суждено будет стать самым объемным и самым популярным в творческом наследии британского автора. В Лондоне с 1950 по 1956 год Reprint Society/World Books подготовило шеститомное издание, выдержавшее несколько допечаток: в частности, первый том допечатывался четырнадцать раз, второй – девять, третий – десять, четвертый и пятый – по шесть, шестой – два раза. В 1955 году еще одним лондонским издательством, Educational Book Со., Ltd., был издан полный шеститомный комплект с иллюстрациями, ставший одним из самых красиво оформленных во всей истории публикации этого произведения.
От роскоши к массовости. В 1960 тору Penguin Paperbacks решило познакомить читателей с книгой Черчилля в мягком переплете. Проект не удался. Был издан только первый том, переизданный в 1962 году. Идею с мягким переплетом подхватят и разовьют в США. В 1962-м в Нью-Йорке, благодаря Bantam Books Inc., появится первый полный комплект «Второй мировой войны» в мягком переплете. В последующие десятилетия тираж выдержит множество допечаток. Через два года полный комплект в мягком переплете появился и в Англии. Cassell & Со. Ltd. представило иллюстрированную версию. Помимо мягкого переплета и большого количества фотографий, это издание имело не шести-, а двенадцатитомное оформление: каждая книга вышла в виде отдельного тома. Комплект пользовался популярностью, особенно на родине автора, выдержав несколько допечаток.