На самом деле то, что Черчилль назвал «первоначальным текстом», который действительно был подготовлен до победы тори на выборах, серьезно отличалось от опубликованной версии. Начиная с октября 1951 года «Синдикатом» были предприняты колоссальные усилия по доработке рукописи. Свою роль сыграл и автор, который постоянно вносил корректировки в готовый текст, пытаясь синхронизировать изложение последнего года войны с текущими внешнеполитическими реалиями.
Компоновка шестого тома началась в ноябре 1950 года. На этот период приходится определение основных вех последнего года войны – от высадки союзников в Нормандии до поражения Консервативной партии в июле 1945 года. Работа продолжилась в Марракеше зимой 1950–1951 года. Вчерне были подготовлены двадцать три главы, в основном благодаря нанизыванию официальных документов на продуманный ранее каркас изложения с немногочисленными вставками надиктованного текста в форме пояснений или введений к тому или иному документу.
После рабочего отдыха в Марракеше шестой том был отложен в сторону на несколько месяцев. В начале мая 1951 года Черчилль распределил темы между своими помощниками. Дикин должен был взяться за подготовку материала о политике на Балканах, Аллен – за сражения на тихоокеанском театре военных действий, Исмей – за описание второй конференции в Квебеке139. «Синдикат» приступил к работе, Черчилль надиктовывал свои воспоминания о конференции в Ялте, о последующем визите в Афины, а также о последней встрече с Рузвельтом в Александрии140. При подготовке материалов о Ялтинской конференции британский политик, помимо собственной памяти, также опирался на записи своего секретаря Нины Эдит Джо Старди (1922–2006)141.
В сентябре 1951 года, передав издателям «Кольцо смыкается», Черчилль вернулся к работе над последним томом. Получив 20 сентября от Эттли сообщение о проведении всеобщих выборов и понимая, что в случае победы его возможности в доработке новой книги будут ограничены, он распорядился подготовить «предварительную версию» к 26 октября. «Синдикат» ускорился, на всех парах помчавшись к заданной цели. В середине ноября, уже после того, как на Даунинг-стрит произошла рокировка, к новому главе правительства обратился секретарь кабмина Норман Брук. По его мнению, британское общество крайне негативно отнесется к продолжению Черчиллем литературной деятельности на столь высоком официальном посту. Он предложил выступить с заявлением и успокоить общественность, что пятый том был завершен и сдан издателям еще до назначения автора на пост премьер-министра, а шестой том находится в стадии проверки фактов и трактовок, и в отношении него потребуются незначительные корректировки перед публикацией. Премьер отказался выпускать такое заявление, ограничившись приводимой выше ремаркой в предисловии.
Как и следовало ожидать, в первые месяцы после назначения у Черчилля практически не было сил, времени и возможностей для работы над книгой. Основные функции были переданы «Синдикату», который продолжал доработку текста зимой 1951–1952 года и последующей весной. Итогом трудов стала так называемая «первая исправленная» версия. Черчилль подключился к проекту только весной 1952 года: он занялся внесением правок и подготовкой к маю читабельной версии для издателей с последующим получением последнего транша гонорара142.
Летом 1952 года Черчилль снова отстранился от творчества. В середине июня Дикин навестил премьера в загородном поместье, привезя с собой отчет о проделанной «Синдикатом» работе. Было подготовлено двадцать семь карт из запланированных двадцати девяти, а также тщательно проверены восемь приложений, содержащих сокращения, расшифровку кодовых имен, дополнительные документы, данные о потерях в различных операциях, текст выступления от 13 мая 1945 года, данные о перестановках в правительстве в период 1944–1945 годов143.
Основную роль в работе над книгой в этот период сыграл Денис Келли, который пытался сократить число используемых официальных документов, а также повысить качество остального текста. В сентябре, во время отдыха на вилле Бивербрука, творчеством занялся сам Черчилль. На этот раз он стал дополнительно шлифовать главы, посвященные англо-американским отношениям в заключительные месяцы войны.
Подключение автора в сентябре 1952 года к работе над шестым томом привело к принятию судьбоносного для всего литературного проекта решения. В конце октября Черчилль распустил «Синдикат», прекратив выплаты Аллену, Дикину и Паунэллу. Двадцать седьмого числа он пригласил творческий коллектив на Даунинг-стрит на прощальный обед. Во время этой сентиментальной встречи каждый из членов команды выразил свое восхищение автором, а также подтвердил готовность помочь в завершении последнего тома на безвозмездной основе.
На знаменательном вечере не присутствовал генерал Немей. После переезда Черчилля на Даунинг-стрит Немей стал гораздо реже участвовать в творческом процессе. Новый глава правительства назначил его сначала министром по делам Содружества, а спустя полгода направил в Париж в должности генерального секретаря НАТО – первого в истории этой организации. Учитывая новые обязанности, подключения Немея к созданию шестого тома носили крайне ограниченный характер. Он добавил лишь несколько эпизодов о Ялтинской и Потсдамской конференциях, а также пробежался по некоторым главам в свободное время.
Не было на прощальном обеде и Дениса Келли. Но если Немей не мог присутствовать в связи с большой занятостью, то архивариуса Черчилль лично исключил из списка приглашенных. Несмотря на большой вклад Келли, он так и не вошел в круг доверенных лиц. А ведь Келли действительно внес существенную лепту. При этом на каждом новом этапе его участие становилось все более заметным, а при создании последнего тома он занял едва ли не центральное место в творческом коллективе. Именно он в ноябре – декабре 1950 года помогал Черчиллю собрать и структурировать документы, сформировав каркас шестого тома. Именно он в мае – июне 1951 года откорректировал ключевые главы о двух международных конференциях в Ялте и Потсдаме, переписав стенограммы в форме от первого лица. Именно Келли сделал значительные доработки летом 1952 года, после которых Черчилль принял решение о роспуске «Синдиката». Отношение Черчилля к Келли объяснялось как личными факторами, так и тем обстоятельством, что, несмотря на значительный объем проделанной архивариусом работы, большая ее часть носила черновой характер. Основная интеллектуальная составляющая лежала (после, разумеется, Черчилля) на Дикине, Паунэлле, Исмее и Аллене144.
Один из вопросов, который часто задается при анализе шеститомника и который мы уже рассматривали в предыдущей главе, состоит в определении доли личного участия Черчилля при написании этого произведения. Если оценивать литературный проект в этой плоскости, то участие автора в последнем томе было самым небольшим. И это несмотря на указания Черчилля членам «Синдиката» уделять основное внимание при подготовке материалов «синопсису», а не «попыткам написания готового текста»145. Большая часть материалов о войне на Тихом океане и в Бирме была подготовлена Алленом и Паунэллом. Генерал также отвечал за изложение событий на европейском театре военных действий. Дикин занялся разбором конференций. Некоторые главы, например «Окружение Германии», были практически полностью созданы творческим коллективом. Черчилль добавил лишь пару абзацев перед текстом своего обращения по радио 15 мая 1945 года. Несмотря на все эти факты, «Синдикат» постарался приложить значительные усилия, чтобы авторство Черчилля не вызывало сомнений. «Надеюсь, моя помощь окажется полезной, – скажет Келли в августе 1952 года, передавая переписанную первую книгу шестого тома. – Я полагаю, вы получите удовольствие от ее чтения. По-моему, это лучшая книга, которую вы когда-либо написали».
Немного странное обращение, которое может сойти одновременно за самовосхваление и вычурную форму лести. На самом деле в словах Келли не было ни того, ни другого. Да, «Синдикат» помогал Черчиллю. И помогал активно. Но Черчилль все равно продолжал оставаться автором того, что выходило под обложкой с его именем. Несмотря на всю свою загрузку на ниве политической деятельности, несмотря на усталость от шестилетней работы над мемуарами, а также на берущее свое почтенный возраст, он по-прежнему определял развитие литературного проекта и по мере сил принимал в нем участие. Причем, как правило, это участие имело ключевое значение. В частности, именно Черчиллем была произведена первая сортировка в 1949 году телеграмм, меморандумов, рабочих записей, письменных поручений для последующего использования собранных документов. Сортировка и отбор каждого документа предполагали также коррекцию в соответствии с обозначенными ранее принципами сохранения секретности. Помимо структуризации материалов, а также их повторного рассмотрения весной 1952 года с добавлением новых бумаг для приложения автор надиктовал значительный объем своих воспоминаний. Например, реминисценции о встрече со Сталиным в октябре 1944 года и пересечении Рейна в конце марта 1945 года. Коррекция рукописи производилась лично автором в сентябре 1952-го, а также во время путешествия в США в конце того же года. «Я провел три утра над этой запутанной главой, но думаю, что сейчас она стала значительно лучше», – писал Черчилль Келли 2 января 1953 года о главе «Роковое решение». После встречи с президентом США премьер отправился восстанавливать силы на Ямайку. Как всегда, отдых перемежался работой, в том числе доведением до нужной кондиции последних глав о Потсдамской конференции146.
Визит Черчилля в США в январе 1953 года и общение с президентом были весьма примечательны для всего литературного проекта. Как-никак речь шла о вновь избранном президенте США. От смены хозяина Белого дома напрямую зависело описание в шестом томе англо-американских отношений на высшем уровне. Осенью 1948 года Гарри С. Трумэн был переизбран с принесением присяги и началом нового президентского срока в январе 1949 года. Конституция США позволяла ему выставить свою кандидатуру на очередных выборах в 1952 году. Однако по ряду причин он отказался участвовать в очередной избирательной гонке, оставив другим кандидатам возможность бороться за президентское кресло. Победил Дуайт Эйзенхауэр.
Снятие Трумэном своей кандидатуры на выборах 1952 года в определенной степени облегчило задачу Черчиллю, который планировал включить в последний том несколько бумаг от имени экс-президента. Отныне согласования становились проще. Хотя и не отменялись вовсе. В конце марта 1953 года Черчилль обратился к американскому политику за разрешением использовать в своем произведении «дюжину личных посланий» господина Трумэна. Он готов был пойти даже на их пересказ, правда, только в крайнем случае.
В момент этого обращения Трумэн отдыхал на Гавайях. Он пообещал подробно рассмотреть запрос премьер-министра после возвращения домой, обнадежив при этом, что скорее всего даст необходимое согласие. В жизни быстрые ответы не всегда удачны, а в политике тем более. Вернувшись в родной штат Миссури, экс-президент обратился за консультацией к журналисту Уильяму Хиллману (1895–1962), который ранее выступил редактором сборника документов «Мистер президент», а в настоящее время работал с Трумэном над его мемуарами. Хиллман отнесся к просьбе британского политика настороженно. В каком контексте предполагалось использовать эти документы? Безусловно, отмечал журналист, «мистер Черчилль является уважаемым человеком». Но в то же время он «британский государственный деятель с типичной гибкостью мышления в отношении ретроспекций». Трумэн согласился с Хиллманом, отказав в прямых цитированиях и попросив переписать все касающиеся его телеграммы, письма и записки, которые будут использованы в шестом томе. Свой ответ он объяснил тем, что не может позволить цитировать оригинальные документы, так как в настоящее время его архив «не приведен в порядок»147.
Произошедшие в США перемены добавляли и другие сложности. Теперь необходимо было решить не только вопрос об использовании посланий нового президента США, но и как его представить на страницах мемуаров. «В связи с победой Эйзенхауэра на выборах я должен серьезно сократить шестой том», – признается Черчилль Джону Колвиллу148.
За поддержкой в доработке текста в свете новых изменений пришлось в какой уже раз обратиться к Норману Бруку. Безотказный Брук и его команда прошлись по тексту, выявив две критичные главы. По ним секретарь кабмина дал свои замечания, а также настоятельно рекомендовал согласовать текст с новым президентом США. По большей части предложенные им правки были приняты, а рекомендация удовлетворена.
Сами главы с сопроводительной запиской были направлены Эйзенхауэру от имени Черчилля[61] в апреле 1953 года: «Теперь, после того как вы заняли высший политический пост в своей стране, я крайне обеспокоен тем, чтобы не было опубликовано ничего из того, что может представлять угрозу нашим отношениям, а также ослабить симпатию и понимание, которые существуют между нашими странами». Черчилль также сообщил, что «за последние несколько месяцев многократно прошелся по тексту» и готов гарантировать, что в книге «не содержится ничего, что могло бы послужить основанием для предположения, будто в описываемые дни между нами существовали какие-либо разногласия»149.
Президент ответил, что слишком занят в настоящее время для просмотра переданного текста. Он попросил направить текст начальнику своего штаба в военные годы генералу Вальтеру Беделл Смиту (1895–1961), который в 1953 году занимал пост заместителя госсекретаря. Перед отправкой фрагментов нового сочинения Беделл Смиту Брук еще раз внимательно прошелся по тексту. В итоге было решено вместо отдельных кусков согласовать с представителем США полный текст восьми глав. Подобное изменение первоначальных замыслов недвусмысленно показывает, насколько обеспокоен был Черчилль возникновением малейших осложнений в отношениях с заокеанской державой. В своих пояснениях к направленным материалам он отмечал, что имевшие место в 1944 и 1945 годах в англо-американском стане разногласия, «нельзя скрывать, они принадлежат истории, и окончательное суждение о них будет сделано исследователями в будущем»150.
Изображение американской темы было не единственной составляющей международных процессов, которая оказывала влияние на создаваемое произведение. В апреле 1953 года Камроуз имел встречу с британским премьером. По ее результатам он сообщил Лафлину, что в настоящий момент Черчилля «беспокоит русский аспект».
После окончания Второй мировой войны СССР рассматривался бывшими союзниками по антигитлеровской коалиции как геополитический противник. За последние восемь лет в его адрес было сказано много обидных слов. Но есть время для противостояния, а есть – для мирного сосуществования. Как будет показано дальше, в начале 1950-х Черчилль, последовательно критиковавший коммунизм в первые послевоенные годы, стал выступать за восстановление отношений с восточным гигантом. Одним из главных направлений в его международной деятельности после назначения на пост премьер-министра стало проведение конференции на высшем уровне с закладыванием основ для партнерства СССР и западных демократий. И в свете этого тренда он считал крайне нежелательным, чтобы на книжных прилавках появилась его (теперь уже – главы британского правительства) книга, в которой была бы представлена критическая оценка советских государственных деятелей.
На самом деле обеспокоенность Черчилля в отношении советской темы появилась не весной 1953 года, когда из жизни и со сцены мировой истории ушел И. В. Сталин. Британский политик прогревал тему встречи на высшем уровне, начиная с 1951 года. Поэтому советский фактор играл важную роль уже на начальном этапе работы над последним томом. Например, в конечную редакцию не вошли фрагменты, содержащие несправедливые утверждения, будто «Советская Россия становится смертельной угрозой для свободного мира».
Эта фраза была продиктована Черчиллем 23 декабря 1950 года во время отдыха в Марракеше. Вообще, большинство наиболее жестких высказываний в адрес бывшего военного союзника, первоначально предполагавшиеся для шестого тома, были подготовлены в конце декабря 1950 года. И это не простое совпадение. В очередной раз на описание событий прошлого влияло настоящее. В конце ноября 1950 года в Корейскую войну вступил коммунистический Китай, отбросивший объединенные войска Южной Кореи и союзников далеко на юг. Отступление войск произвело сильное впечатление на Западе. Сильное впечатление оно произвело и на Черчилля, который послал ободряющую телеграмму генералу Макартуру, а также рассматривал возможность своего личного полета в Токио[62] чтобы из столицы Японии помочь восстановить боеспособность войск.
В освещении советской темы был еще один важный нюанс. Даже в своих самых критических отзывах об СССР Черчилль сознательно избегал персональных атак на Сталина. Например, в своих «Записках о шестом томе», рассказывая, как, по его мнению, советское руководство нарушило достигнутые в Ялте договоренности, Черчилль перекладывает основную вину не на главу СССР, а на его окружение151. Аналогичная трактовка останется и в опубликованной версии.
Для шестого тома характерно не только приглушение критики Сталина, но и наличие хвалебных ремарок в адрес советского государственного деятеля. Так, описывая события сентября 1944 года, Черчилль признается, что «ощущал острую потребность повидаться со Сталиным, с которым, как я всегда считал, можно поговорить по-человечески»152. Примечательно, что Черчилль продиктовал эти слова 26 ноября 1950 года, как раз в тот момент, когда Китай не без поддержки СССР вступил в Корейскую войну.
С назначением на пост премьер-министра Черчилль продолжил предпринимать шаги по сближению с советским лидером, а после его кончины – с его преемниками. Все эти дипломатические ходы нашли свое отражение в работе над мемуарами – при постоянном редактировании и сглаживании резких высказываний в адрес СССР, подготовленных его помощниками.
В частности, в черновике главы «Последнее наступление» Паунэлл написал, что незадолго до своей кончины Рузвельт «слишком много полагался на честность Сталина, а также на собственную способность к убеждению, но сейчас вся его добыча ускользнула». Черчилль удалил это предложение. Аналогичная судьба постигла другое упоминание о главе СССР, который «не только разгромил на фронтах своего врага, но и обманул союзников». Не осталось в тексте и ключевого фрагмента, подготовленного Денисом Келли, где говорилось, что «Берлин, Прага и Вена без особой нужды были уступлены Советам». Дальше шло: «В этом можно разглядеть трагедию в час нашего триумфа» – фраза, которая тоже не прошла авторский ценз.
Изменения коснулись и названия глав. Так, летом 1953 года Черчилль заменил «советское оскорбление» на «советские подозрения», а «советскую ловушку» – на «усиление трений с Россией». Авторский подход проявился и в частных замечаниях. Например, в отказе назвать имя Сталина при описании очередного болезненного раунда обсуждений польского вопроса. Черчилль использовал обезличенную форму, заметив, что ему «приходилось иметь дело с политиками из Кремля, руководимыми расчетами, а не эмоциями». «Я не хочу совершать никаких поступков, которые могут ухудшить существующее положение», – признался автор Денису Келли насчет внесенных правок153.
Попытка снять напряженность между двумя странами повлияла и на название тома, вернее, на его объяснение. Выбирая заглавие, Черчилль решил использовать выражение «триумф и крах» из любимого стихотворения Редьярда Киплинга (1865–1936):
Ты – друг Мечты, но средь ее туманов
Не заблудиться смог? И не считал,
Что Мысль есть Бог? И жалких шарлатанов —
Триумф и Крах – с улыбкой отметал?
И ты сумеешь не придать значенья,
Когда рабы твой труд испепелят
И смысл высокий твоего ученья
Толпа на свой перетолкует лад?[63]
Для своего произведения Черчилль выбрал – «Триумф и трагедия». В отличие от других томов, автор решил дать в предисловии пояснение. Келли подготовил черновик, в котором говорилось о том, как «полная победа одного из самых успешных союзов современности обрекла больше половины Европы на тиранию не менее ужасную, а возможно, даже более продолжительную, чем тиранию, над которой была одержана победа силами Великого альянса». Черчилль переписал этот текст, оставив для истории следующее, более сдержанное толкование: «Я назвал этот том „Триумф и трагедия“, потому что полная победа Великого альянса до сих пор не принесла еще всеобщего мира нашему охваченному тревогой земному шару»154.
Укрепление отношений с США и восстановление сотрудничества с СССР были не единственными факторами, оказавшими влияние на творческий процесс. Черчиллю шел семьдесят девятый год, а он, несмотря на инфаркт и два микроинсульта, продолжал тянуть лямку премьерства, возглавлял Министерство обороны, а в свободное время дорабатывал и редактировал монументальное сочинение. Но даже у титанов здоровье не луженое, и эксплуатировать свой организм можно лишь до заданных пределов. Черчилль начал быстрее утомляться и уставать. Ему стало сложнее концентрироваться, ухудшилась память, ослабла интеллектуальная хватка. Хотя бывали периоды просвета, когда жизненная энергия возвращалась, производя неизменное впечатление на окружающих. «В ментальном отношении он более оживлен, чем в конце войны», – изумлялся дипломат Пирсон Джон Диксон (1904–1965)155.
Диксон записал в дневнике свои впечатления 20 июня 1953 года, после рабочей встречи с премьер-министром, продлившейся больше полутора часов. О том, насколько его воспоминания отражали реальное состояние, легко судить по тому факту, что буквально через три дня личный врач нашего героя выразил опасения относительно состояния здоровья подопечного. Он обратил внимание на то, что речь премьера звучит «неразборчиво». Приходилось дважды переспрашивать, что он хотел сказать156.
На календаре был вторник 23 июня. Вечером в резиденции на Даунинг-стрит давали обед, на который были приглашены тридцать восемь гостей, включая премьер-министра Италии Альчиде Амедео Франческо де Гаспери (1881–1954). Черчилль пребывал в хорошем расположении духа. Он активно участвовал в обсуждении и даже выступил с «восхитительной» короткой речью о завоевании римлянами Британии, рассказав о «Цезаре и легионах»157.
Когда обед подошел к концу, Черчилль встал из-за стола и проводил гостей в гостиную. Пройдя несколько шагов, он вдруг почувствовал себя плохо. Схватился за первый попавшийся стул, обмяк и опустился на него. Рядом с ним оказалась супруга историка искусств Кеннета Маккензи Кларка (1903–1983) Элизабет (1902–1976). Обращаясь к ней, он произнес: «Мне нужен друг. Они взвалили на меня слишком много»158. Усталый вид Черчилля насторожил даму. Она поделилась своими опасениями с супругом, а тот в свою очередь – с младшей дочерью премьера. Мэри тут же подбежала к отцу. Вскоре к ней присоединился Кристофер Соамс. Понимая, что с тестем случилось что-то серьезное, он обратился к Клементине, сказав, что мистер Черчилль выглядит «очень усталым».
– Ох! – воскликнула Клементина. – Тогда мы должны уложить его в постель.
– Для начала нужно дождаться слуг, – произнес Соамс. – Он не в состоянии идти самостоятельно.
Не только идти, но и говорить. Речь премьера стала путанной и неразборчивой159.
Мэри Соамс впоследствии вспоминала, что была слишком занята гостями, поэтому не придала серьезного значения ухудшению здоровья отца. Но ее муж придерживался другого мнения. Кристофер попросил жену максимально отвлечь присутствующих. Ему самому удалось убедить Гаспери, что британский премьер нуждается в отдыхе. Итальянец с пониманием отнесся к этому и вскоре покинул резиденцию. Примеру Гаспери последовали и другие.
Когда остались только близкие люди, Колвилл стал срочно связываться с Мораном, но безуспешно. В итоге он оставил ему записку с просьбой срочно прибыть на Даунинг-стрит. Пока же Черчилля перенесли наверх, в спальную. Как вспоминали очевидцы, состояние его улучшилось160.
Моран появился утром. Опросив участников событий, он направился в спальную премьера.
– Ах, Чарльз, я думал, ты никогда не придешь, – довольно бодрым голосом произнес Черчилль.
Несмотря на заметное улучшение, поводов для радости было мало. Моран диагностировал инсульт. Это был третий и самый крупный удар из поражавших мозг британского политика. Да, он сохранял ясность мышления и даже смог самостоятельно встать и сделать несколько шагов. Но шаги были неуверенными.
– Я бы не захотел в палате общин на виду всех депутатов идти к своему месту, – признался Черчилль.
Частично была поражена левая часть тела.
– Я хочу знать, что со мной произошло – сказал он.
За шесть лет до описываемых событий, в 1947 году, Черчилль выступал в Гилдхолле на международном конгрессе врачей. Среди прочего он отметил, что, хотя труд медиков не прост, они «по крайней мере могут не жаловаться на безработицу»161, пациентов на их век хватит. И вот теперь Черчилль сам стал пациентом. Причем, судя по возрасту и характеру заболевания, – пациентом уже постоянным.
– Я хочу знать, Чарльз, в каком состоянии я нахожусь и что это значит, – сказал он после продолжительной паузы.
Моран пояснил, что ему требуется время, чтобы подготовить исчерпывающий ответ. Проведя осмотр, он оставил своего пациента и направился за консультациями к Вальтеру Расселу Брэину (1895–1966), известному неврологу, который наблюдал британского политика162.
Пока консилиум врачей определялся с тем, что делать дальше, Черчилль решил провести запланированное на утро заседание правительства. Колвилл вспоминал, что у премьера перекосился рот и возникли сложности с онемением левой руки. Никто из министров не знал, что случилось. Макмиллана смутил лишь бледный цвет лица Черчилля, а Батлера – что обычно словоохотливый премьер «неожиданно молчал», просто заслушивая вопросы повестки дня и не делая никаких комментариев со своей стороны163.
После заседания Черчилль отправился на ланч. На трапезе присутствовал только узкий круг близких родственников – супруга, дочь Мэри и зять Соамс. Политик выглядел усталым. Когда ланч подошел к концу, у него снова возникли сложности с тем, чтобы подняться со стула, и ему пришлось оказывать помощь164. Приехали Моран и Брэин. После осмотра Черчилль выразил желание принять участие в заседании палаты общин. Ситуация осложнялась тем, что глава внешнеполитического ведомства Энтони Иден также по состоянию здоровья не мог исполнять свои обязанности, и Черчилль одновременно с совмещением постов премьера и министра обороны негласно возглавлял еще и Форин-офис. Опасаясь, что парламент будет интересоваться решениями правительства во внешнеполитической сфере, Черчилль пригласил Колвилла и стал расспрашивать его относительно количества подготовленных депутатами вопросов, их важности, а также поинтересовался, сколько из вопросов адресованы лично ему, премьеру, а сколько – МИД.
– Ладно, принеси все вопросы, давай их обсудим, – в итоге сказал Черчилль.
Когда Колвилл вышел из комнаты, Моран начала убеждать пациента отказаться от опасной затеи. В таком состоянии можно не только перепутать слова, отвечая на вопросы, но и вообще потерять нить рассуждений. Политик слушал молча, не возражая. После возвращения Колвилла он стал внимательно изучать вопросы.
– Не слишком важные, – прокомментировал секретарь.
Черчилль помолчал некоторое время, после чего отрывисто заметил, что не поедет в парламент. Свой визит на Уимблдон отменили также Мэри и Клементина, с нескрываемым беспокойством ожидавшие дальнейшего развития событий.
Следующий день не принес облегчения. Скорее наоборот. Последствия инсульта начали проявляться отчетливее. Речь стала еще более затруднена, походка – еще более неуверенной. А Черчилль размышлял о своем премьерстве и невозможности должным образом исполнять обязанности. У него была власть, о которой он мечтал не одно десятилетие, у него был опыт, значительно выделявший его на фоне многих коллег. Но к его глубочайшему разочарованию, достигнув того, к чему он так долго стремился, он оказался неспособен пустить в дело ни делегированные ему Короной полномочия, ни приобретенный за полвека сражений, движений и унижений в большой политике опыт.
– Я не чувствую, что управляю мировыми делами, – признался он своему врачу утром 25 июня.
По мере того как он говорил, его речь становилась все более неразборчивой. Он вновь захотел провести заседание кабинета, но Моран выступил против, переубедив неугомонного пациента165.
Близкому окружению пришлось изрядно потрудиться, чтобы сохранить ухудшение здоровья премьер-министра в тайне. В начале июля Черчилль должен был отправиться на конференцию на Бермуды с участием президента США и премьер-министра Франции. К этой встрече на высшем уровне было приковано внимание множества журналистов, аналитиков и государственных деятелей всего мира. По понятным причинам конференцию пришлось перенести.
Чтобы максимально ограничить доступ к премьеру, было принято решение перевезти его в Чартвелл. В то время Даунинг-стрит еще была открыта для прохода граждан, поэтому существовал риск, что кто-то из зевак заметит нездоровье премьера. Но все сложилось удачно. Черчиллю хватило сил самостоятельно выйти из здания и сесть в автомобиль. Однако за время поездки парализация левой части начала прогрессировать, и к моменту приезда в Чартвелл глава британского правительства уже не мог передвигаться самостоятельно.