Весельчак Ив умел драться легко, непринужденно, словно играючи. Кажется, он так и не смог всерьез воспринимать происходящее. Во время тренировочного боя он подсекал полевые цветы, чтобы собрать букет для Вендис, с которой обычно бился в паре.
Рри, как всегда спокойный, был совершенным воином. Он не горячился, оставаясь почти равнодушным, просто наносил удары, словно призрак, сметая любые преграды.
Даже Макку, несмотря на мои прежние сомнения, научился неплохо биться.
Лишь маленький Волчонок еще уступал остальным. Ему не хватало мощи мускулов и веса для равноценной борьбы. Но его отчаянное желание прославиться, его ненависть к Звероловам были настолько сильны, что они искупали нехватку силы.
Мои волки жили, учились, сражались, вставали и ложились лишь по моему желанию. Волчий Дол вдруг стал для меня отдельным самостоятельным миром, моей собственной вселенной, а я был ее творцом. Выживет ли Волчий Дол, смогут ли победить мои волки, зависело только от моей собственной способности научить их сражаться и вести их в бой. Поражение в битве стало бы катастрофой моего личного "я", моего мира, моей души.
Была глубокая осень, деревья пылали багряным убором, земля пахла тленом, суетились белки, падали листья и бесшумно ложились мне под ноги. Я шел по мягкой, пружинистой земле, еще не схваченной первыми морозами. Природа вокруг замерла в ожидании зимы, в ожидании смерти.
Я был уверен, что Звероловы не оставят без внимания нападение на их людей у Большого Стана. Каждый день я ожидал известий от разведчиков. Каждый день я внушал своим волкам, что бой близок. И, несмотря на всю мою готовность к этим событиям, принесенное разведчиком известие о том, что Звероловы покинули крепость, потрясло меня. Прежде Звероловы нападали лишь летом. Если бы у меня было больше времени, я бы успел не только превратить своих волков в настоящих воинов, но и укрепить подходы к Волчьему Долу, провести переговоры с другими родственными племенами. Но Звероловов не интересовали мои планы. Они вышли из крепости в количестве шестидесяти человек и теперь продвигались в нашу сторону. Это, безусловно, было военным походом.
|
|
– Выходим им навстречу, – сказал я Креоку.
– Навстречу, – согласился Креок и оскалился в волчьей ухмылке.
Выход назначили на ближайшее утро. Я распустил волков. Сборами должен был распорядиться Креок. В ночь перед походом все должны отдыхать. Я велел волкам отоспаться и плотно перекусить, перед тем как собраться на поляне перед моей пещерой. Трудно сказать, кто волновался больше: я ли, прошедший сквозь пламя нескольких битв, или мои волки, идущие в первое настоящее сражение. Их волнение было и понятно, и простительно. Любой новичок волнуется перед первой битвой. Меня же понять было труднее. Это не было трусостью, а скорее отчаянной неуверенностью в собственных способностях.
Я пошел к реке, к Великой Реке, как звали ее даки. В каждой местности была река, носившая такое же название и посвященная Великой Богине. Была такая река и на Медовом Острове, и не одна.
Река величественно и неторопливо несла свои воды, отражая небо, облака и птиц, парящих над ней. Ей, реке, не было дела до наших проблем. Она была слишком значительна, слишком грандиозна, чтобы интересоваться жителями своих берегов. Я простоял над обрывом до глубокой ночи, так и не оторвав взгляда от серебристой глади реки. Теперь в ней отражалась луна. Мое уединение нарушил вождь даков.
|
|
Он бесшумно подошел и встал рядом со мной, уставился на луну, тяжело вздохнул. Я понял, что он нуждается в поддержке, в той силе, которая должна быть у вождя, но которой, увы, не было даже у меня. Он пришел сейчас и один, потому что не мог показывать свою слабость перед подчиненными ему воинами. Так же должен поступать и я. А потому я долго и вдохновенно говорил ему о том, как много значит для нас эта битва, как счастливы будут даки, когда перестанут бояться Звероловов, каким великим воином вырастет Волчонок, если отец его покажет ему пример в этом сражении. Креок внимал мне, и, по мере того как глаза его загорались вдохновением, я все меньше верил в собственные слова. Потом я отправил вождя спать, а сам вернулся в свою пещеру.
В отчаянии и страхе я мерил шагами пещеру, пытаясь придумать какой‑нибудь план, кроме того, что у меня уже был: с громким воем напасть на отряд Звероловов и как‑нибудь их всех перебить. План, конечно, был хорош уже тем, что он вообще имелся. Но все же я понимал, что он не предусматривает неожиданных ситуаций. Что делать, если Звероловы начнут нас теснить или, наоборот, отступят и закроются в своей крепости? Или случится что‑нибудь еще, что обычно происходит во время захватов и битв, что‑нибудь такое, о чем я даже не подозреваю теперь, поскольку никогда прежде не интересовался общим ходом событий во время боя, а после сражений, вместо того чтобы вслушиваться в разговоры Бренна с остальными вождями, предпочитал развлекаться.
|
|
Не моя вина, что я всего лишь рядовой воин, не созданный для управления войском. Я привык, не задумываясь, выполнять распоряжения вождя, предоставляя ему право рассуждать, строить планы атак и разрабатывать тактику сражения. Мое дело было убивать врагов в том месте и в то время, когда прикажет мне Бренн. В минуты боя я не видел и не знал, что происходит вокруг меня, как идет сражение в целом. Это задача вождя. Мое же назначение – рубиться. Что мне делать теперь, когда десятки пар глаз взирают на меня с надеждой и доверием, которое я в силу своего низкого происхождения и отсутствия опыта ведения битв могу не оправдать?
Когда ходьба от стены до стены наконец утомила меня, я сел и достал Меч.
– Ты! – сказал я ему обиженно, поскольку он не переживал и ему неведом был страх перед предстоящей битвой.
Но поскольку ничего к обиженному «ты!» я добавить не смог, то не стал продолжать обвинительную речь, а, вздохнув, пожаловался:
– Я растерян и подавлен, я не знаю, что мне делать. А ты молчишь, упиваясь собственным могуществом, вместо того чтобы помочь мне!
Голова на навершии Меча раскрыла один глаз, внимательно посмотрела на меня.
– Поставь себе цель, великий воин, и я приведу тебя к ней! – отозвался Меч. – Хочешь быть королем? Властвовать над народами? Хочешь завоевывать новые страны? Или, может быть, ты хочешь быть воспетым в героических песнях бардов? Выбирай сам! Я лишь средство достижения цели. Меч не может решать за тебя, что тебе делать и как действовать. Я лишь твой друг, твой защитник и помощник. Ты должен быть настоящим храбрецом, как Бренн, и я знаю, что ты таков. Какое великолепное пиршество ты устроил мне в римских землях! Разве я подвел тебя тогда? Разве я не защищал тебя, несмотря на неравенство сил, несмотря на безумие самой идеи сражаться одному против целой армии?!
– Я был тогда одержим. Нечего вспоминать об этом, теперь все иначе.
– О, ты был тогда одержим – одержим боевым безумием и жаждой мести! Что же теперь мешает тебе быть отважным, проникнуться той одержимостью, которая пылает в сердцах героев? Почему ты не убиваешь все время, как другие? Сначала ты запихиваешь меня под тюфяк. Какой позор! Ни крови, ни битв, только пыль, темнота и твой пьяный храп. Потом ты изнуряешь меня бесконечными тренировками, так ни разу и не пролив ни капли крови своих бестолковых учеников. И ты еще ждешь от меня советов! Откуда им взяться? Я не только не могу давать советы, скоро я разучусь убивать и буду годен лишь на то, чтобы рубить дрова.
– Не льсти себе, дрова удобнее рубить топором, чем тобой. Если ты не можешь ни подбодрить меня, ни дать дельный совет, то молчи и жди своего часа.
Больше Меч не сказал ни слова, и я подозреваю, что он обиделся, если, конечно, способен на это. Он сильно преувеличил мое бездействие, я убил нескольких Звероловов и постоянно непреднамеренно ранил волков во время тренировок. Кровь была, но, видимо, ему все казалось мало после бойни в Риме. Как ни странно, слова Меча действительно подбодрили меня и придали мне той решимости, которой так не хватало. Как всегда, упоминание о Бренне помогло мне сосредоточиться.
«Перед тобой, – сказал я себе, – не такой противник, с каким сражался Бренн. Это не коварные римляне или укрывшиеся за неприступными стенами антилльцы, это не многочисленные аллоброги или отчаянные племена селгов. Это просто отсталые дикари, даже их хваленое железное оружие сделано куда хуже, чем то, что было у поэннинских витязей. Они не так смелы, если вспомнить, как один из них пытался удрать, когда я убил его товарища. И, главное, они не готовы к нападению со стороны даков. Мне не придется вести сложные сражения, брать в осады крепости или разрабатывать хитроумные планы преодоления магических преград. О какой тактике здесь может идти речь? Нападем ночью, окружим со всех сторон и перережем гадов. Это все, на что я способен. А что еще можно ждать от волка? Людская хитрость и изворотливость мне недоступны. А Звероловы ничего другого и не заслуживают. В конце концов, я принес и так уже достаточно человеческого оружия в нашу волчью стаю. Итак, мне остается лишь вообразить себя Бренном и вести свое племя в бой против врагов, как делал это величайший вождь Медового Острова».
Мои размышления были прерваны шорохом у входа в пещеру. Волки собирались, я вышел к ним. Солнца еще не было видно, но на темном ночном небе у горизонта уже появились розовые подпалины рассвета. Пришла пора выступать. Я проверил оружие своих воинов и по примеру Бренна произнес им речь. Конечно, она была не такая длинная и цветистая, как речь моего вождя, но все же мне удалось вдохновить волков, и я этим гордился.
Потом, когда все расселись и пропели походную песнь, я принялся раскрашивать себя белоземляной краской. Подошел Волчонок, сев на корточки напротив меня, он с интересом наблюдал за моим занятием. Я молчал, гадая, сколько он выдержит, как долго сможет бороться с любопытством. Выдержал он всего несколько мгновений.
– Что ты такое делаешь? – поинтересовался он.
– Ты что же, никогда не видел раскрашенных воинов? Мы всегда делаем так перед боем. Это создает нам магическую защиту и устрашает врага,
По правде сказать, я лично никогда еще не раскрашивал себя, всегда больше полагаясь на собственное умение биться, чем на высшие силы, способные защитить меня. Но многие мои товарищи по оружию раскрашивали себя синей краской из остролистой вайды. Делал это и Бренн, а сейчас мне необходимо было походить на него, я должен был чувствовать себя сильным, как он, отважным и смелым, как мой вождь.
– Я никогда не видел раскрашенных воинов, Залмоксис, я никогда не видел боя. Я тоже хочу устрашать врага, научи меня это делать.
Учить было уже некогда, поэтому я усадил Волчонка перед собой и сам нанес ему несколько полос на лицо и плечи, прошептав заклинание против смерти. Не очень‑то я верил в него, помня, что Бренн перед своей последней битвой тоже был раскрашен и защищен, однако это не спасло его от гибели. Когда раскраска была завершена. Волчонок жалобно попросил:
– Защити так и мою сестру, Залмоксис, она тоже впервые идет в бой.
В этой фразе «тоже впервые идет в бой» я услышал тщательно скрываемый страх, страх, который владел, наверное, всеми нами. Прошлые стычки со Звероловами в расчет не шли. Для волков это был первый настоящий бой с железом в руках, я же впервые сам вел воинов. Мы все боялись, мы все тщательно скрывали это. Краска помогала скрывать наш страх. Я раскрасил всех желающих.
Оборотни прикрепили мечи к спинам, как делал это я, и мы обратились в зверей. В волчьем обличье мы сможем двигаться очень быстро и застанем Звероловов в самом начале пути, когда они еще не готовы к нападению. Мы выступили. Серая стая, словно тень, безмолвно и быстро двигалась по лесу в сторону цитадели Звероловов.
Через сутки мы сделали короткий привал, поспали и подкрепились. К следующей ночи мы достигли своей цели. Впереди, еще невидимые нами, но уже вычисленные разведчиками, были Звероловы. Они двигались открыто, не прячась, издавая такой шум, что дикие звери их слышали за много миль и разбегались кто куда. Люди не умеют скрытно ходить по лесу, они разговаривают, сопят, гремят оружием. Обозначая их путь, шуршат листья, трещат ветки.
Я решил напасть, когда Звероловы остановятся на ночевку. Время клонилось к закату, мы ждали сообщения от разведчиков. Оно скоро пришло. Звероловы расположились неподалеку на поляне, окруженной лесом. Удобное место для нападения. Я разделил отряд на две группы. Ведомые Креоком волки ушли в глубь леса, чтобы обойти поляну и выйти с другой стороны. Мы были совсем близко от поляны, но люди не чувствовали нашего присутствия. Волки умеют скрываться в деревьях так, что человек мог пройти в локте от них, едва не задев, но так и не заметить хищника.
Какое‑то неуловимое чувство сомнения, словно паутинка по лицу, проскользнуло сквозь меня. Я всматривался в бледные лица моих волков, но ни в одном из них не видел страха. Обреченность, решимость, покорность судьбе и смерти! Но ни трусости, ни сомнений. Волки стояли вокруг меня, спокойные, сдержанные, почти равнодушные, Я научил их не демонстрировать свои эмоции. Белая Волчица стояла рядом, почти касаясь меня плечом. Я чувствовал тепло ее тела, слышал, как яростно стучит ее сердце, разгоняя кровь. Она закусила губу, лицо сосредоточенное и такое же бледное, как у других. Я обнял ее, на мгновение с силой прижал к себе, но тут же ослабил объятия. Она не отстранилась, подняла на меня строгий и ясный взгляд своих серо‑голубых глаз.
Между нами втиснулся Волчонок, он отпихнул сестру и начал что‑то быстро шептать мне. Он единственный не поддался общему состоянию строгой решимости. Он трепетал от волнения и гордости, глаза его горели восторгом. Я потрепал его по светлым нечесаным космам, взглянул поверх его головы на Белую Волчицу. Но она больше не смотрела в мою сторону, встала рядом со своим дядей, полная решимости.
Мы ждали, когда последние сполохи заката погаснут и появится луна. Вот Бледная Госпожа выкатилась на небосклон и подсветила серые облака. Мы смотрели сквозь голые ветви деревьев с редкими, еще не опавшими листьями, на полную луну, призрачную и холодную. Оплачешь ли ты нас, Бледная Госпожа, или будешь, как прежде, надменно взирать с высоты на мир, в котором нас уже, возможно, не будет?
Эти тревожные мгновения пронизали нас своей невыразимой тоской. Я молча молился, наверное, впервые в жизни, призывая на помощь Великую Богиню и всех других известных мне богов. «О, Залмоксис, волчий бог, – умолял я, – прости мне мое самозванство, не оставь свой народ, дай мне силы и уверенность вести их».
В следующее мгновение я понял: все не так. Какое‑то смутное ощущение неудовлетворенности давно уже преследовало меня, но я гнал его прочь, не в силах осмыслить его, связывая это со своим страхом. Но теперь я внезапно понял, что происходит. Мои волки не верят в меня! Они не боятся сражения, потому что не боятся смерти. Они идут в бой, чтобы отомстить и умереть. Месть, а не вера в победу движет ими. Они не охвачены тем огнем веры, той безумной яростью, какими всегда были одержимы воины Бренна. Но разве можно сравнить битвы прошлого с тем, что происходит сейчас? Бренн был героем, прославившимся в десятках, если не сотнях, сражений. В него верили, как в бога войны. Я уже не говорю о его второй личине, о Звере, бессмертном и кровожадном чудовище, которое гнало Бренна в бой, в кровь, в смерть, вело и спасало, и приводило к победе. Немногие знали о сущности этой личины, и большинство воинов полагало, что он просто оборотень. Но сила Зверя в сотни раз превосходит способности оборотня. Волколак – порождение этого мира, сын земли. Зверь, или, как его называли, Туата де Дананн, Древний Враг, был порождением Нижнего Мира, демоном, духом, управляемым Фоморами. Он нес в себе такое пламя ярости, что зажигал всех вокруг. Он был огнем и душой нашего войска. Люди шли за ним не раздумывая, не сомневаясь, отдав ему душу и волю. А еще позади войска всегда стоял Гвидион. Маг редко принимал участие в битве, но силу его чувствовали все, и все знали, человек с холодным лицом, скрестивший руки на груди, смотрящий вслед войску так, будто и не видит его вовсе, их не покинет. Он видит всех, чувствует каждого, друид придет на помощь, когда будет нужен. И, как всегда, при воспоминании о Гвидионе, перед моими глазами промелькнуло видение: мертвый вождь, и костер над ним, и жертва, извивающаяся в пламени, и равнодушие в глазах друида. Но было не время для видений, я сбросил его, как старый хлам.
Теперь за моей спиной не стоял Гвидион, впереди меня не пылала ярость, мне не за кем было идти. Я сам вел себя в эту битву, себя и своих волков. Но в силах ли я был заменить собой и вечную силу, и пылающую ярость?
Волки не верят в меня, не верят в то, что можно уничтожить вдвое превосходящего противника. Они благодарны мне за то, что я научил их убивать Звероловов, но я для них лишь способ отомстить, они не верят, что я приведу их к победе. А верю ли в это я сам?
Я не нашел ответа, сейчас не было времени задаваться вопросами. Бледная Госпожа уже взошла на небосклон. Поздно горевать о прошлых потерях, поздно сожалеть о совершенных ошибках.
Пламя, разожженное Гвидионом, распались на пепелище!
Черные ветви на фоне бледной луны.
Волчье время, волчья война. Самое время идти.
Я коротко взвыл и, услышав ответ Креока, бросился вперед. К чести Звероловов, нам не удалось застать их врасплох внезапным нападением. Они спали чутко, вполглаза, сжимая в руках оружие. Они больше не чувствовали себя в безопасности среди своих лесов. Главный мой расчет на неожиданность не оправдался. Напрасно я надеялся, что внезапным и сильным натиском мы легко расправимся с вдвое превосходящим нас по численности противником.
Из темноты на Звероловов обрушился град ударов. Рядом со мной пронзительно закричали от боли. Откуда‑то сбоку брызнула мне на лицо горячая кровь, я раздраженно сплюнул. Позади меня коротко взвыл волк, и раздался треск разрываемой плоти, кто‑то со стоном упал. Передо мной вырос силуэт Зверолова, я не успел поднять Меч, ударил снизу вверх и, повернув, извлек его, уклонившись от падающего тела, тут же столкнулся с другим врагом. Его топор просвистел рядом с моей головой. Я хотел его убить, но он рухнул подле меня, сраженный кем‑то из волков.
Мелькали блики на лезвиях мечей и топоров, свистели в воздухе копья. Я услышал чей‑то призыв убивать все, что движется, но не понял, кто кричал, Зверолов или дак. Меня охватила злость, я тоже закричал:
– Даки! Вперед!
С этим неоригинальным кличем я врубился в толпу Звероловов, разя их Мечом. Я слышал его песнь: «Кровь! Кровь!» С жутким воем за мной бежали волки.
– Убейте их предводителя! – донесся до меня крик. – Убейте Бешеного Пса!
– Ищите Бешеного Пса! – подхватил кто‑то приказ. Как же в такой темноте люди смогут отличить одного волка от другого? Бессмысленный приказ.
Рукоять Меча стала мокрой от крови, но вытереть ее не было времени. Как только я убивал одного Зверолова, передо мной тут же возникал другой. Они все были одинаковые, с перекошенными лицами, в волчьих шкурах. Мне казалось, что я бьюсь с одним и тем же врагом, который без конца воскресает. Пьянея от запаха крови, я все убивал и убивал этого проклятого Зверолова. И все время рядом с собой я видел Рри, он брал на себя новых врагов, тех, что пытались напасть на меня сбоку, сзади. Наконец я понял, что он прикрывает меня. Это привело меня в бешенство, и я заорал:
– Прочь! Ты мне не нужен!
Но он бросился вперед и вновь отразил удар, нацеленный на меня.
– Это приказ Креока, – бросил Рри, ловко увернувшись от меча нападающего.
Приказ Креока! Он, видно, побоялся, что я впаду в то странное неистовство, которое охватило меня, когда я убивал кузнеца. Даже вождь даков не доверял мне!
Весь мир внезапно сузился до размеров маленькой поляны посреди Бескрайнего леса, поляны, превратившейся холодной осенней ночью в кровавое месиво.
Мы старались оттеснить Звероловов в лес, где вдали от костров им будет плохо видно врага. Ветки деревьев будут мешать им, цепляться за одежду, в темноте они начнут резать своих, в то время как волкам будет все отлично видно. Повсюду валялось оружие, выпавшее из рук убитых. Перепрыгивая на ходу через тела мертвых и раненых, я мимолетом подумал, какую уйму волков смогу вооружить, собрав этот улов. Волки бились подле меня на поляне, бой шел и где‑то в лесу. Я не видел, что там происходит, и не мог позволить себе оглянуться, отвлечься от врага. Сражение вышло из‑под моего контроля.
Перед моим лицом промелькнуло лезвие меча, не задумываясь, я отразил его. Новый удар чиркнул меня по лицу. Рри оттолкнул меня и пропорол живот еще одному Зверолову. Я оступился, едва не упав на мертвого волка. Я не смог разглядеть его лица, потому что глаза мне залила кровь. Я вытер рукавом лицо и оглянулся. Мы уже сражались посреди деревьев. Но удалось ли нам вытеснить Звероловов с поляны или это они нас гнали, я уже понять не мог.
Рядом со мной рухнул еще один волк, упал, не издав ни звука. А сколько их осталось позади меня, сколько там, на поляне лежит моих товарищей, которые уже никогда не встанут, не отпразднуют нашу победу, не оплачут поражения? Сколько их там? Я не позволил себе оглянуться. Не сейчас, когда битва еще не закончена.
Не оглядывайся, иди вперед, убивай врага, потом ты узнаешь, скольких жизней стоила твоя победа, сколько волчьих сердец уже никогда не будут биться. Сколько твоих друзей уйдут через Серую Долину в Чертог Воинов и поднимут там кубки за своего вождя, позволившего им стать бессмертными. И тот, кто возглавляет там этот пир, тот, кого даки зовут Залмоксисом, увидев, какое великолепное жертвоприношение совершил я в его честь, сколько дал я ему посланников, может быть, простит меня за присвоение его имени, может быть, сжалится над своим народом и избавит даков от их безумного вождя.
Волки сражались, бился и я, уже не зная и не осознавая, что происходит вокруг. Я не понял, почему Звероловы отступили, ринулись прочь, хотя я готов был сам признать поражение. Просто внезапно наступила тишина, нарушаемая лишь стонами раненых. Лязг металла оборвался, потому что не с кем стало драться. Большая часть Звероловов была убита, кто‑то бежал. И только теперь я стал осматриваться, разглядывая оставшихся в живых волков. Я привел с собой три с лишним десятка, в живых насчитал лишь тринадцать, включая меня.
Наступил бледный рассвет, осветив поляну розовыми лучами. Подошел Креок, положил мне руку на плечо, заглянул в глаза.
– Мы победили в этой битве, – произнес Креок срывающимся голосом.
Его лицо было перекошено от скорби. Я вздохнул и пошел прочь. Земля под ногами мягко пружинила, ветви деревьев гладили меня еще не опавшими листьями.
Теперь я знал, что чувствовал мой вождь, оставляя за собой павших друзей, погибших с его именем на устах, защищая его жизнь. Власть не несет в себе ничего хорошего, вождь не может быть светлым, не может быть чистым. На его совести слишком много крови его соплеменников, которых он вынужден вести на смерть.
Меня догнала Вендис, встала передо мной:
– Мы победили, Залмоксис, победили. Впервые мы обратили их в бегство, впервые убили столько Звероловов. Ты понимаешь? Их осталось теперь не так много.
– Нас тоже, Вендис, – глухо ответил я.
– Дядя погиб, – жалобно всхлипнула она. – Он был рядом со мной, считал своим долгом меня прикрывать. А о себе забыл.
Я прижал ее к себе. Я был рад, что она жива, и Волчонок тоже, и Креок, и Келл, и Ури, и Макку. А вот Рри больше нет, и нет весельчака Ива, нет Ифи, нет Млеока. Нет очень многих.
От скорби мне хотелось метаться и выть, кричать и проклинать богов. Но вместо этого я взял Вендис за руку и вернулся с ней на поляну, где волки собирали оружие. Своих умерших волки не хоронят. Мы просто сложили их трупы отдельно от Звероловов и прикрыли ветками.
Серым безрадостным днем мы выступили в обратный путь, и только теперь меня начали донимать раны. По‑видимому, они были не слишком серьезными, раз я мог еще идти. А идти было нужно, потому что нас осталось всего тринадцать человек, и все мы имели раны, и нам приходилось еще нести боевые трофеи: невиданное количество оружия и металлических изделий. Теперь я мог вооружить почти все племя.
И я шел, ослепленный духовной и телесной болью, невзирая на лихорадку и темные пятна в глазах. Волчонок отделался несколькими царапинами. Слегка прихрамывая, он бежал подле меня, ни на мгновение не умолкая. Весь путь домой он рассказывал мне о своих подвигах, подсчитывая убитых им врагов. А было их столь много, что количество давно превысило шесть десятков вышедших против нас Звероловов. И лишь к концу пути Вендис, заметив мое плохое состояние, отогнала от меня братца и шла со мной рядом, беспокойно поглядывая. Ее забота бесила меня, но отогнать ее я не смог. Я шел, борясь с тошнотой и головокружением, боясь лишь одного: упасть на глазах у моих товарищей.
Когда мы вернулись, израненные, груженные оружием, в Волчьем Доле нас встретили грустными песнями. Каждое лето Звероловы уносили жизни не одного десятка волков. Потери были привычны для стаи. Но впервые даки ушли в Чертог Воинов в сопровождении стольких врагов. Впервые Звероловы вернулись в свою крепость без пленников.
– Я должен кое‑что сказать волкам, – обратился я к Креоку.
И добавил про себя: пока я еще могу говорить. Креок сделал жест рукой, призывая всех замолчать. Песнь оборвалась; В тишине на меня уставились десятки пар волчьих глаз.
– Каждый из вас скажет потом о ком‑то из убитых. Пусть о каждом кто‑нибудь скажет слово. Я скажу о Рри. Он был таким спокойным и чистым, словно небо в безоблачную и безветренную погоду. Хороший воин, хороший товарищ. От таких не ждут ни подвигов, ни предательства. Он сражался рядом со мной и по приказу вашего вождя прикрывал меня. Не буду говорить, правильно ли это. Но скажу, что я видел во время битвы. Нет еще того барда, который сложит о нем песнь. Рядом со мной сражался герой, бесстрашный, отважный! Он бросался в самое пекло и не думал о собственной жизни. Кровь залила его всего с головы до ног, на нем не было живого места от ран. Но он сражался за меня, за вас, за свое племя, за эту победу, за то, чтобы сегодня мы смогли сказать друг другу: да, мы многих потеряли, и боль потери разрывает наши сердца, но мы победили и доказали себе и врагам, что мы можем победить, а значит можем выжить. Рри погиб не зря. Его смерть принесла поражение Звероловам, они больше не устрашающий кошмар, они просто заноза в волчьей лапе. Мы избавимся от этой занозы. Я верю, что пока среди нас есть такие волки, как Рри, мы непобедимы. Пусть будет легок путь Рри через Серую Долину!
– Пусть будет легок путь Рри через Серую Долину! – подхватили вслед за мной волки. – Пусть будет легок путь!
Я растрогался собственной речью едва ли не до слез. Почему перед битвой я не смог сказать им ничего такого?
Среди волков я увидел престарелого отца Рри, его лицо сияло гордостью, я подумал, что должен подойти к нему.
Когда я дотронулся до его плеча, старик поднял на меня волчьи глаза и благодарно кивнул. Ему понравилась моя речь.
Очередь говорить перешла к Креоку. Он прокашлялся и громко произнес:
– Залмоксис верно сказал, о мертвых героях здесь еще прозвучит много речей. Я тоже скажу, но о другом. О том, кто вел нас, кто верил в нас, хотя нас было так мало и мы были так неопытны. Смотрите, вот он стоит перед вами, тот, чье имя будет являться Звероловам в ночных кошмарах. Они уже никогда не забудут, что среди волков появился Бешеный Пес!
Поднялся ужасный галдеж, и я даже не сразу понял, что это славят меня. Кличка, придуманная людьми, как оскорбление, превратилась внезапно в мое боевое прозвище. Сопровождаемый криками волков, я ушел к себе в пещеру, чувствуя, что силы покидают меня.
Не знаю, долго ли пролежал я здесь в полузабытье, когда Креок пришел ко мне. Он велел мне подняться, но ноги не послушались меня, и я рухнул обратно на свою лежанку. Тогда он поднял меня на руки и отнес в свою пещеру. Его жена промыла мои раны и перевязала их, напоила меня каким‑то отваром, от которого я уснул долгим и глубоким исцеляющим сном.
Несколько дней, пока я был еще слаб, мне пришлось провести в семье Креока. Какими благословенными и умиротворяющими были эти дни. Пещера Креока словно существовала вне времени, будто была в Ином Мире. Я изо всех сил старался ощутить себя своим в этом уютном мирке любви и согласия, в этом чистеньком жилище, где всегда вкусно пахло, где все были довольны друг другом. Я пытался сродниться с этим миром хоть на время, ощутить себя членом этой замечательной семьи, похожей на все другие счастливые семьи своей безмятежной умиротворенностью, забыть хоть на время тревогу и тоску. Вендис и ее мать окружили меня нежной заботой.
Мне так хочется тишины и покоя – тишины в сердце и покоя в душе. Белая Волчица могла бы дать мне и то, и другое. За время жизни среди лаков эта мысль все чаще посещала меня, и тогда я с новым интересом рассматривал стройную фигуру Вендис, ее светлые, почти белые волосы, изящные, неторопливые движения молодой хищницы. Я предпринимал самые героические, самые серьезные попытки полюбить ее. Она была одухотворяюще красива, возбуждающе соблазнительна, я тянулся к ней всей душой, но в обществе ее, как и ни в чьем другом, не находил покоя.
Меня все чаще охватывало гнетущее ощущение падения, на миг мир менялся и обретал черты черного туннеля. Заботы о боеспособности и безопасности даков, подготовка к битве и сама битва со Звероловами вырвали меня из этого странного состояния, но теперь я начал вновь проваливаться в него. По ночам меня мучили кошмары. Отступившие на время, они вновь вернулись ко мне. То снилась мне окровавленная и хохочущая голова альбиноса – моего вождя Бренна. То видел я бредущего по высокой ржи странника с посохом в руке, он оборачивался и звал меня, и тогда я понимал, что это Гвидион. Я пытался бежать ему навстречу, но ветер бил меня в грудь, сбивал с ног и сталкивал в пропасть. И тогда я падал, падал, поглощаемый черной пустотой.