Мы снова написали майору протест против действий милиции и потребовали письменного объяснения этого случая. Сначала майор сильно сопротивлялся, не желая давать письменные заявления, но наконец написал, что монголы, которые проходили через наш лагерь утром, были плохими людьми и что мы должны избегать говорить с ними. Если бы курлукский князь слышал это!
Перед рассветом 10 ноября термометр зарегистрировал -20°С, но в полдень показал +10°С. Снег таял, и большие лужи окружили палатки. Майор нанес нам неожиданный визит и принес важные новости о том, что он получил письмо от верховного комиссара Хора, извещающее, что получено письмо из Лхасы, сообщающее, что правительство рассматривает наш случай. Это было первое письмо от правительства, подтверждающее получение сообщения из Чу-на-кхе.
11 ноября был холодный ветреный день со снежными заносами. Тяжелые облака ползли по холмам, обещая ночью снегопад. Главный начальник области неожиданно возвратил наше письмо, адресованное Его Святейшеству Далай ламе, посланное нами 28 октября. Он рассказал странную и невероятную историю о том, что письмо было потеряно посыльным и что другой путешественник подобрал его. Мы потребовали послать письмо еще раз и наказать предыдущего посыльного за небрежность. Посыльный с письмом умчался в тот же самый день. Большой монгольский караван на верблюдах проследовал на север. Наши люди переговорили с караванщиками, которые оказались ламами из Баруна и Дзун дзасака в Восточном Цайдаме. По их словам их караван был задержан на двадцать один день в Нагчу. По лхасскому пути прошли слухи, что на севере Нагчу стоял иностранный генерал с большим кавалерийским подразделением. В Нагчу люди говорили о большом нойоне или князе, прибывшем из Китая.
|
|
Прибыл в лагерь один из монголов, отвечающий за лошадей, и сообщил, что еще четверо животных погибли. Мы решили привести оставшихся лошадей и мулов к лагерю и попробовать продать их путешественникам Нам пришлось купить еще войлока, чтобы защитить себя от ночного холода. Холод был настолько силен, что ночью в карауле невозможно было найти себе места, и защита лагеря была поручена местной милиции, которая благополучно выдерживала погоду. У всех наших монголов были сердечные приступы. Они негодовали на жестокое отношение тибетских властей, и становилось все труднее сдерживать их чувства. К вечеру еще один большой верблюжий караван проследовал к северу, длинная вереница нагруженных верблюдов с людьми, идущими перед животными. Унылый холодный вечер следовал за холодным днем, и снежные порывы секли лица и ветер ревел в горах.
12 ноября. Снег шел всю ночь, но день был теплый и ветреный. Лошадь, мул и два верблюда умерли в течение ночи. Чтобы защитить оставшихся от холода, мы купили еще войлок и покрыли им дрожащих животных. Лошади и мулы представляли собой скелеты с длинными гривами и жесткой длинной шерстью.
13 ноября. Снегопад принес изменение в погоде и температуре. День был теплым и туманным, и плотная завеса скрыла окружающие горы Майор нанес нам еще один визит, и мы долго беседовали о ситуации. Он осмотрел животных каравана и нашел их в ужасном состоянии, многие из них были обречены. Он внезапно понял безнадежное положение каравана и согласился послать другого посыльного в Нагчу, чтобы убедить губернаторов постараться быстрее получить ответ из Лхасы. Мы имели достаточно тибетского гостеприимства. Мы вспомнили, что слышали о том, как несколько месяцев назад тибетский караван был задержан на несколько дней по приказу китайских властей. Тибетцы были разъярены и протестовали против такой задержки.
|
|
14 ноября. Облачное утро с серыми облаками, плывущими с юго-запада. В полдень необычно сильный снегопад полностью похоронил лагерь, что привело к большому количеству смертных случаев среди караванных животных. Лагерь был теперь окружен трупами лошадей, мулов и верблюдов. Вороны и большие стаи собак обгладывали их. Каждое утро приходилось далеко оттаскивать новый труп животного, умершего в течение ночи.
15 ноября. Тяжелый снегопад продолжался всю ночь, и утром мы едва могли перемещаться по лагерю. Снег необходимо было отгребать от входов в палатки, чтобы обитатели смогли выйти. Верблюды, связанные вьючной веревкой, были полностью захоронены под снегом и отказались подниматься. Это было плохим признаком и означало, что животные будут вскоре мертвы. Голодные мулы начали есть войлочные покрытия и хвосты друг друга.
16 ноября. Профессор Рерих заболел и должен был остаться в постели. Доктор также страдал от слабости сердца. Я написал еще письмо к майору, проинформировав его, что мы решили идти в Нагчу без задержки, поскольку дальнейшее ожидание причинит невосполнимый вред. Майор теперь старался избегать наш лагерь, отговариваясь тем, что он занят местными вопросами.
Местные старшины посоветовали нам отвести оставшихся верблюдов в Цомра, место в окрестностях Нагчу, где курлукский князь содержит своих верблюдов. По их словам, снегопады не были там столь сильными, и старой травы могло быть в достаточном количестве. Два мула и один верблюд замерзли в течение дня.
|
|
17 ноября. Ночной снегопад добавил еще дискомфорта, а теплое утро растопило снег. Воздух был сырой, и большие лужи быстро покрывали землю в лагере. Профессор Рерих все еще страдал от холода, и его состояние начинало беспокоить. Я направил посыльного к майору восемь раз, требуя, чтобы он прибыл, но он не появлялся, и наши служащие сказали, что видели его пьяным и неспособным говорить. Проходящие путешественники сообщили о тяжелом снегопаде в Шанг-шунгских горах. На Шанг-шунгском перевале снег достигает почти до седла, и всадники были не в состоянии пересечь перевал. Местные кочевники потеряли большую часть своего рогатого скота, и несколько семейств, находившихся в окрестностях, пытались переместить свои стоянки дальше на север.
18 ноября. Холодный ясный день последовал за унылыми днями и ночами со снегопадами. Термометр зарегистрировал -35°С утром, и низкие температуры преобладали в течение дня. Посыльный добрался до Чу-на-кхе с сообщением, что письмо из Лхасы должно было прибыть через четыре дня. Профессор Рерих все еще болел, отношение майора вызывало значительное раздражение среди служащих нашего лагеря.
19 ноября. Солнечный яркий день. Ранним утром умерла одна из самых лучших лошадей. Бедное животное долго билось в агонии, а голодные собаки сидели вокруг нее в ожидании конца. У монгола, который ездил на этой лошади, разрывалось сердце, он держал в руках голову умирающего животного до тех пор, пока не наступил конец.
В полдень майор возвратил наши письма Его Святейшеству Далай ламе и полковнику Бейли и несколько телеграмм в Нью-Йорк, которые были посланы для передачи через Лхасу в Индию. Губернаторы Нагчу написали, что они неспособны отправить эти письма в Лхасу из-за тяжелого снегопада на Шанг-шунгском перевале. Солдат, который ушел в Нагчу, чтобы купить зерно для животных, возвратился с провизией. Ему удалось закупить только два маленьких мешка зерна и один мешок плохой муки. Бедные караванные животные должны голодать. У нас было немного зерна, или цампы, и животных приходилось кормить чурой, или тибетским молочным сыром, и сухим чаем, который еще можно было найти у местных жителей. Большинство верблюдов были отправлены в Цомра, и только два лучших остались с нами. Чтобы хорошо сохранить их, пришлось распарывать верблюжьи седла и кормить их соломой, которой были набиты седельные подушки.
20 ноября. Холодные дни с морозными ночами, в течение которых термометр зарегистрировал до - 40°С. Земля сильно промерзла, а растаявший снег превратился в толстый слой льда, который затруднял движение.
22 ноября. За холодным безветренным утром последовал ветреный день. Юго-западный ветер обычно начинался после полудня и непрерывно дул до заката. Было невозможно оставаться долго снаружи, а внутренность палаток была слишком промерзшей. Полковник страдал от общего расстройства. Он остался в постели, и мы волновались за его состояние. Майор нанес свой ежедневный визит и сообщил мне, что, согласно тантрическому ламе, который теперь находится с ним в его лагере, письмо от правительства прибудет очень скоро и что мы не должны волноваться. Он сообщил мне, что он помнит, как видел мадам Девид Ноэль в Джекундо, но откровенно признался, что ничего не знает о генерале Перейра, который был там примерно в это же время.
На следующий день сильный ветер дул с самого утра и термометр зарегистрировал -25°С. Ничего не было известно о посыльном, который, как говорили, находился на пути в Лхасу. Некоторые из милиционеров провели целый день, наблюдая за дорогой. Расспрашивали каждого вновь прибывающего из Нагчу, но все были в полном неведении относительно какого-либо посланника или письма на дороге. Еще две лошади замерзли и несколько других были на грани гибели. Мулы скитались около лагеря в поисках пищи и поедали все, что находили на земле. У одного из погонщиков мулов пропал его ремень, а другой нашел съеденной свою меховую шапку. Возможности желудков мулов просто замечательны.
К вечеру мороз усилился, но ветер стих, и ночь была холодной, но тихой. Вечером я зашел в милицейскую палатку и увидел, что люди спят, сидя на голой земле. Это было чудо, что они не замерзали до смерти в своих рваных шубах из овчины.
24 ноября. Утро было одно из самых холодных, которое мы испытали, термометр зарегистрировал -45°С. Серый иноходец тибетского проводника был найден мертвым в снегу. Стаи голодных собак становились опасны и нападали на людей за лагерем. В этот день они убили трех овец. Милиционеры держали их на расстоянии, бросая камни, но без особых результатов. Собаки рассеивались и сразу же собирались снова в другом месте. Ночью мы едва могли спать из-за непрерывных завываний и лая. Собаки даже влезали в палатки и крали провизию. Местные жители считали, что необычный снегопад был наказанием, посланным Тибету за странное поведение правительства по отношению к нам.
25 ноября. Снова морозный день с температурой – 25°С. Утром мы провели собрание всех европейских членов экспедиции, и было решено попробовать получить разрешение пересечь Тибет к Индии восточным или западным путем через Шигадзе. Послали человека к майору, который прибыл сразу, очень встревоженный нашим решением начать южный путь. После длительной беседы он согласился сообщить наше намерение губернаторам Нагчу и просить их спешно запросить Лхасу.
26 ноября. Снова остро холодный день. Температура понизилась до -55°С, и утром мы обнаружили, что коньяк замерз во флягах. Интенсивный мороз вызвал поломку наших инструментов и часов, поскольку их пружины были неспособны выдержать такой холод. Чтобы сохранить тепло ночью, мы должны были спать в тяжелых меховых мешках и покрываться дополнительными меховыми одеялами. При пробуждении утром мы обычно обнаруживали внешнее одеяло полностью замороженным и образовавшим что-то вроде купола над лагерной постелью. Не могло быть и речи о том, чтобы подняться прежде, чем солнце немного прогреет воздух. Даже после этого процесс одевания (а мы снимали только верхние меховые пальто и верхние меховые сапоги) был болезненной операцией. Руки и ноги немели и отказывались повиноваться. Каждое утро можно было видеть одинокие фигуры наших коллег, бродящих вокруг своих палаток в бесполезной попытке согреться. Большие высоты усилили холод, и было едва возможно делать какую-либо работу.
Несмотря на эти затруднения, наши монголы выказали прекрасный дух и не жаловались. Людям приходилось проводить большую часть дня в холодной палатке. Чтобы согреться, они должны были бродить вокруг лагеря и при этом непрерывно читали молитвы. Было жалко видеть эти тихие фигуры, медленно двигающиеся вокруг. Их лица стали истощенными, с особенно обострившимися чертами, ввалившиеся же глаза приобрели специфический вид, который присущ людям, находящимся при смерти.
В результате несоответствующего питания цинга стала почти повальной среди наших местных спутников, а в конце нашей задержки даже появилась и среди европейского персонала. В целом европейцы показали лучшую сопротивляемость. Несколько монголов страдали от ослабления сердечной деятельности, и их руки и ноги сильно опухли. Они едва могли двигаться и создавали бесконечные причины для беспокойства.
Майор сдержал свое обещание, и посыльный выехал в Нагчу. Чтобы показать тибетцам, что наше намерение отправляться серьезно, мы начали восстанавливать седла и приспосабливать грузы. Хорп наблюдали за всеми этими процессами с большим интересом, и можно было слышать их замечания типа: «Конечно, они могут уйти в Шигадзе. Что делает Дева-шунг?»
27 ноября. Мы провели тихий день. Каждодневная программа наших занятий была ужасно однообразная. Мы поднимались рано, вскоре после рассвета. После завтрака мы все работали в лагере, кормили животных, восстанавливали палатки и писали письма различным чиновникам. Время от времени, чтобы согреться, последнее занятие прерывалось прогулками вверх и вниз по лагерю. Около полудня майор наносил свой ежедневный визит, и мы обычно тратили по несколько часов на переговоры. Вечером мы снова ходили по лагерю или писали в палатках. Было почти невозможно пользоваться пишущей машинкой. Пальцы примерзали к клавишам, и приходилось одевать перчатки. На закате каждый возвращался в свою палатку, чтобы провести ночь в меховом мешке.
Вечером 27 ноября необычное волнение в тибетском лагере указало на прибытие двух посланников от верховного комиссара Хора. Майор прислал сообщение, что он приедет рано на следующий день с письмами от верховного комиссара.
28 ноября. Майор прибыл около полудня и принес письмо от верховного комиссара. После обычных вежливых фраз верховный комиссар извинился за то, что не послал наши письма к Его Святейшеству Далай ламе и полковнику Ф.М. Бейли. Два письма он возвратил. Он также сообщал, что правительственный ответ будет передан через губернаторов Нагчу и с этого времени мы должны обращаться непосредственно к ним. Верховный комиссар, очевидно, пытался избежать ответственности и был не способен дать определенный ответ от правительства. Я был уверен в этом. Письмо было составлено в таких неясных выражениях, что становилось понятным, что верховный комиссар не способен принять какое-либо четкое решение. Любое постановление тибетского правительства излагалось в такой же манере, и чиновник, к которому оно было адресовано, не мог разобраться о реальных намерениях авторов. Последовав совету верховного комиссара, мы отправили посыльного губернаторам с сообщением, что решили двигаться в Нагчу и провести с ними переговоры о нашем дальнейшем маршруте в Индию.
Поздно вечером лама Риг-дзин прибыл с двумя верблюдами из Цомра и сообщил, что пять других умерли, а оставшиеся двенадцать не способны двигаться и уже несколько дней не поднимаются. Так пришел конец нашему верблюжьему каравану. Сорок прекрасных верблюдов погибли и только четыре остались живы. В Цомра находилось около сотни верблюдов, принадлежащих монголам, и большинство из них были в ужасном состоянии. В Цомра прошли сильные снегопады, и заносы, как сообщалось, распространились далеко на юг и достигли монастыря Ра-денг на южных склонах Шанг-шунга. Из-за этого груженые животные не могли перейти перевал Шанг-шунг и только государственные посыльные поддерживали связь с Лхасой.
29 ноября. Утром обнаружились новые потери животных. Один мул был найден мертвым, а другой пропал. Несколько человек пошли его искать, но нашли также мертвым, засыпанным снегом у подножья холма. В остальном день прошел спокойно.
30 ноября – облачный день с сильным юго-западным ветром. К полудню ветер стих, и до вечера было безветренно и солнечно. Голубин и лама Кхе- дуп пошли на стойбище кочевников, которое находилось милях в трех от лагеря, чтобы купить масло и мех. Охранники оказались в затруднительном положении и попросили нас не ходить. Местным кочевникам было строго приказано не продавать продовольствие, и те сильно опасались майора и его солдат. Голубин и Кхе-дуп возвратились к вечеру с небольшим количеством масла и тибетского сыра. Голубин сообщил, что стойбища окружены остовами мертвых яков и овец и что собаки мешали подойти к стойбищам.
1-3 декабря. В течение этих дней погода была более теплой. О новых снегопадах на перевалах не сообщалось, и груженые животные, как говорили, уже могли пересечь Шанг-шунг по хорошо утоптанной снежной тропе. Несмотря на долгожданные новости, что путь к Лхасе открыт и что караваны и группы паломников успешно пересекают перевалы, ответа от правительства не последовало, и мало вероятно, что он когда-либо мог появиться. Таможенный чиновник, размещавшийся в Чу-на-кхе, поехал в Нагчу, чтобы решить с губернаторами вопрос о нашем прибытии туда.
4 декабря. Солнечный день. Юго-западный ветер сдул снег с западных склонов холмов. Но на северных и восточных он оставался все еще очень глубоким. Был тибетский праздник. Майор и солдаты пьянствовали с раннего утра. Хорп принес для продажи горошину мускуса по непомерной цене в сорок китайских долларов. Правительство запрещает охоту, и цены на мех и мускус были потому очень высоки.
7 декабря. Из Нагчу прибыл солдат и возвратил наши письма, адресованные губернаторам, нераспечатанными! Губернаторы отказались пересылать письмо полковнику Бейли и даже имели наглость вернуть назад адресованное им письмо нераспечатанным. Очевидно, майор был прав, что губернаторы – трудные люди. Один из торговцев говорил, что «верховный комиссар Хора – человек благородного происхождения с приятными манерами и речью, но губернаторы Нагчу-выскочки». Их такое поведение, кроме того, что оно было нецивилизованным, оказалось очень странным, и мы написали по этому поводу длинный протест и послали его верховному комиссару Хора.
8 декабря, 9, 10, и 11. Посыльный с нашим письмом уехал рано утром. Местное население осудило своевольные действия губернаторов. Следующие несколько дней были потрачены в интенсивных попытках убедить майора переместить лагерь в Бьиру гомпа, зимнюю штаб-квартиру верховного комиссара. На месте легче получить разрешение на передвижение по его территории.
На больших высотах, как было отмечено, очень трудно поддерживать строгую дисциплину среди людей, они становятся агрессивными. И хотя наши люди показали необычайное мужество и терпение, все же начали сдавать к концу вынужденной задержки. Однажды ко мне в палатку пришел один из монголов и сообщил низким голосом, едва способным скрыть волнение: «Господин, наши сабли сами собой становятся все более и более острыми! Если вы не примете меры, произойдет кровопролитие!» Существует поверие среди монголов и тибетцев, что ножи и сабли внезапно заостряются перед сражением или ссорой. Я понял опасность и пошел к палатке служащих. Люди сидели вокруг очага и некоторые исследовали лезвия своих сабель, другие возбужденно что-то обсуждали. При расспросах оказалось, что двое из них поспорили несколько дней назад из-за дополнительной чашки чая, и конфликт остался неразрешенным. Вчера люди обнаружили, что их сабли внезапно стали более острыми, и сегодня этот процесс самообострения продолжался. Атмосфера была напряженная, и лишь немногие более спокойные головы решили сообщить о происходящем. Мы забрали все ножи и сабли в свои палатки на то время, пока напряжение не спадет. Последние три недели, предшествующие нашему освобождению, были особенно изнурительны из-за скрытого волнения среди людей, и нам приходилось быть чрезвычайно осторожными, чтобы не вызвать ссоры или среди наших спутников, или с местным населением.
12 декабря. Майор прибыл опять в полдень, и мы долго беседовали. Опять та же история, которую мы слышали ежедневно, начиная с начала вынужденной задержки: «Не могу разрешить вам идти дальше до получения ответа от правительства». «Но если некоторые из нас умрут, оставленные на произвол судьбы, или получат серьезную болезнь, кто будет тогда отвечать? Правительство Тибета думает о возможных осложнениях?» На все эти вопросы майор отвечал сожалеющим взглядом и говорил, что, вероятно, правительство сделало его козлом отпущения, что тибетские лук-со, или традиции, трудны и жестоки, что тибетцы унаследовали много плохих качеств от своих предков, великанши-людоедки и обезьяны. Тибетцы легко говорят о своих плохих чертах и обычно находят объяснение этому в мифологической истории происхождения народа. Обезьяна и великанша-людоедка повинны в большинстве их плохих качеств. Профессор Рерих решил переместить лагерь к Шаругонскому монастырю бон-по, место, как говорили, хорошо защищенное от ветров.
13 декабря. Была послана разведка в сторону Шаругонского монастыря, чтобы найти подходящее место для лагеря. Мы не собирались останавливаться в монастыре и выбрали плоскую площадку на берегу маленького ручья, впадающего в реку Чу-на-кхе. Высокий гранитный отрог защищал место от юго-западных ветров. Узкая горная долина, находивша яся к югу, поднималась к ущелью, через которое проходила дорога в Нагчу.
15 декабря. Очень холодное утро с пронизывающим ветром. Река возле лагеря неожиданно вздулась подо льдом и на большом участке разлилась. Майор появился необычно рано, около семи утра, и сообщил, что уезжает в Нагчу посоветоваться с губернаторами. Мы согласились с ним, но тем временем решили перенести лагерь в Шаругон и ждать там возвращения майора. Майор сказал, что едет по собственному желанию и что не имеет на этот счет никаких инструкций от правительства.
16 декабря. Очевидно, что-то происходит, «что-то», что скрывается от нас. Старшина, который сопровождал нас от Шенгди до Чу-на-кхе, прибыл в лагерь и сообщил, что получил приказ сопровождать майора в Нагчу. Около полудня майор, старшина и наш тибетский проводник из Урги уехали. Оставшийся день был проведен в укладке грузов. В течение следующего дня мы переносили лагерь в Шаругон.
17 декабря. Потребовалось семьдесят яков для транспортировки нашего лагеря и багажа в Шаругон. Некоторые из животных были настолько дикими, что сбрасывали грузы и убегали к холмам. Много поклажи было сильно повреждено. Нам не удалось переправить весь багаж за один день, и Голубин с двумя монголами остались, чтобы на следующий день перевезти оставшиеся грузы.
На пути к Шаругону снега не было. После двухчасовой поездки мы достигли монастыря. Не было и речи о том, чтобы разбить лагерь на монастырском дворе или занять две холодные и сырые комнаты на втором этаже ду-кханга. Мы установили палатки на том месте, которое я выбрал два дня назад. Новый лагерь вытянули в одну линию, чтобы избежать скоплений и оставить свободным проход. Вблизи от лагеря находились развалины старой каменной лачуги, которая была раньше собственностью богатого семейства кочевников.
Главный лама монастыря нанес нам визит и принес немного молока. Он сообщил, что монахи не возражают против нашего пребывания в монастыре, но против размещения там майора. По словам старика, майор был плохой человек, и местные божества будут, вероятно, ему вредить.
18 декабря. Ночь стояла тихая, и было приятно отдохнуть в защищенном месте после сильных ветров Чу-на-кхе, которые не давали спать своим ужасным шумом в палатках. В полдень прибыл Голубин с остальным багажом. Он рассказал забавную историю о крысе, которая жила в моей палатке и была всегда источником дискомфорта. После демонтажа палаток Голубин увидел крысу, мчащуюся по лагерю в поиске защиты. Она скоро исчезла, вероятно нашла укромное место. Каково же было наше изумление, когда нашли ее, сидящей между седлом и горбом верблюда! Животное привыкло перемещаться с тибетскими лагерями, а теперь оно присоединилось к нашему каравану.
19 декабря. Солнечный и теплый день, но утро перед рассветом было резко холодным. Узкое ущелье, в котором наш лагерь был расположен, было окружено со всех сторон высокими горными хребтами, и солнце появлялось только около девяти часов. До этого времени лагерь был погружен во тьму. Небо над гребнем горы сразу освещалось золотисто-желтым светом, а несколько мгновений спустя первые лучи солнца освещали монастырь. В монастыре затрубили в раковину, и ламы начинали свои каждодневные занятия. Мы всегда с нетерпением ждали этого момента, приносившего тепло и позволявшего нам начать работу по лагерю. До того, как солнце появлялось над вершиной хребта, холод был настолько силен, что невозможно было что-либо делать. Руки примерзали к металлическим предметам, и даже чай не мог согреть нас. Перепады температуры были очень замечательны – около полудня было +20°С на солнце, а после заката температура падала до -25°- 30°С.
Солдат прибыл от монастыря и попросил нашего доктора посетить жену майора, которая в течение нескольких прошлых дней страдала от холода. Мы нашли молодую женщину сидящей в грязной монастырской келье, сырой и холодной, с открытыми окном и дверью. Доктор обнаружил у нее пневмонию. Женщина была обречена, и единственное, что могло бы ее спасти, – переезд на небольшую высоту и в лучший климат. На высоте почти 16000 футов пневмония была смертельна, и ничем помочь было нельзя. Наш доктор дал некоторые лекарства, чтобы немного облегчить страдания, но не было никакого шанса на ее выздоровление.
В течение нашего пребывания в Шаругоне я договорился с главным ламой монастыря исследовать Канджур и Танджур бон-no, найденные в монастырской библиотеке.
Богатый лама бон-no, который жил выше в ущелье, посетил наш лагерь и очень хотел поторговать с нами. Мы поэтому послали Голубина в его лагерь, и тот вернулся с некоторым количеством баранины, масла, и, что было более важно, свежего молока.
20 декабря. Неожиданно из Нагчу возвратились тибетские и таможенные чиновники. Они передали приглашение от губернаторов посетить их, которое предоставлялось профессору Рериху, г-же Рерих и мне. Остальные члены экспедиции должны были ожидать результатов переговоров. Мы ответили, что экспедиция не может быть разделена и что мы можем перейти в Нагчу только вместе с остальными европейскими сотрудниками. Письмо с такими условиями посылалось губернаторам, чтобы поставить на место наши отношения.
21 декабря. После ветреного дня с легким снегом последовала теплая ночь. Доктор нанес еще один визит жене майора, которой стало хуже.
Наш тибетский проводник передал сообщение от губернаторов, в котором они выражали желание помочь нам на пути к Индии. Они очень удивлены отсутствием какого-либо ответа из Лхасы. В Нагчу были получены новости, что экспедиция Филчнера была блокирована в снегах где-то на пути к Намру или Нагтшанг.
22 декабря. Солдат прибыл от Бьиру гомпа и возвратил все наши письма и телеграммы, адресованные полковнику Ф.М. Бейли и в Нью-Йорк. Верховный комиссар также сказал в оправдание, что путь к Лхасе был перекрыт снегами, и посыльные не могли преодолеть перевал. Верховный комиссар, услышав о нашей трудной ситуации, послал нам два мешка муки, четыре мешка цампы и десять маленьких мешков зерна для животных. Солдат сообщил нам, что никакие письма от правительства в Бьиру гомпа получены не были, и что чиновник чувствовал большое беспокойство из-за нашего дела.
25,26 декабря. Прошедшие три ночи были исключительно холодными, и температура понижалась до -35°С. Дни были ветреные, и колючий снег вынудил нас находиться в палатках. В полдень 26 декабря в Шаругон неожиданно возвратился майор и прислал посыльного в наш лагерь с известием, что он хотел бы завтра иметь длительную беседу.
27 декабря. Снова сильный холод всю ночь. День был ясный, но холодный, и было невозможно согреться. Мы потеряли еще две лошади. Одна из них была, вероятно, отравлена тибетским сыром плохого качества.
Майор посетил лагерь в полдень и сообщил, что губернаторы не в состоянии разрешить целой экспедиции посетить Нагчу, и они решили приехать и повидать нас в Шаругоне. Новое письмо со срочным запросом предоставить решение послано в Лхасу. По словам майора, ситуация в Нагчу была очень трудной. Население района страдало от голода и большинство рогатого скота замерзло. Маленький мешок муки (около двадцати фунтов) продавался за двадцать нгу-сангов. Бревно для дров стоит один нгу-санг.
28 декабря. Холодный и облачный день. Ранним утром Голубин поехал, чтобы купить баранины и зерна для лошадей. Он скоро возвратился с одним мешком зерна и тремя овцами, которых ему удалось купить с большим трудом. Местные хорпы сообщили ему, что майор снова запретил всю торговлю с нами. В полдень ситуация стала еще более трудной, и все местные старшины прибыли в лагерь и сообщили, что они больше не могут поставлять нам зерно и цампу. С этого времени нам придется либо оказаться перед опасностью голода, либо пытаться убедить губернаторов Нагчу разрешить нам переместиться в Нагчу. Я ответил, что их дело – поставлять нам нужное количество зерна и что в случае, если не будут способны делать это, то должны обратиться в правительство за указаниями. Мы стремились идти на юг и с удовольствием бы отправились, но в таком случае местные старшины были бы привлечены к ответственности. Эти слова возымели влияние на них, и старшины, наконец, согласились продолжать снабжать нас зерном и цампой. Они попросили, однако, чтобы мы настояли, чтобы губернаторы дали нам разрешение путешествовать в южном направлении.
29 декабря. Наш доктор снова навестил жену майора. Она была вне всякой надежды на выздоровление. Старшины хорпов по некоторым причинам снова отказались снабжать нас достаточным количеством продовольствия. Часовые были посланы во все соседние стоянки, чтобы запретить жителям продажу нам продовольствия. Мы отправили разведывательный отряд, который был вооружен, как мера предосторожности, с целью исследовать ситуацию и попытаться получить необходимое. Каждый раз, когда отряд подъезжал к стоянке, сторожевой убегал и оставлял проход свободным. Стало ясно, что местное население только для вида следует указаниям старшин. У меня была резкая беседа с солдатом и местными старшинами. Мы послали письмо верховному комиссару, заявляя, что его постановления не выполняются и что население открыто восстает против майора и его солдат. После горячего обсуждения старшины согласились продолжать поставку нам продуктов и разрешать местному населению торговать с нами. Майор также обещал уладить ситуацию.