Генерал отбыл, и большой лагерь опустел. Большинство хорпов, состоявших в свите верховного комиссара, возвратились к своим пастбищам. Только вожди пяти племен Хора и майор Со-нам Топ-джьел с отрядом солдат остался в лагере, чтобы заниматься нами и следить за нашими передвижениями Охрана милиции была размещена в лагере, но служащим и караванным запрещали говорить с незнакомцами. Милиционеры, растрепанные люди в грязных шубах из овчины, сидели довольно далеко от палаток и наблюдали за каждым нашим движением. Начальник, отвечающий за пост милиции, был приятным человеком с хорошими манерами и делал все возможное, чтобы помочь нам. Он имел южно-европейскую внешность, орлиный нос, длинные прямые волосы, носил одежду из лилового пуру и прелестную серебряную шкатулку. По его словам, северная тибетская граница была закрыта с прошлого года.
Маршрут от Нагчу до Лхасы строго охранялся военными постами, которые останавливали и обыскивали безобидных паломников из Монголии и с китайской границы, и только цайдамским монголам разрешалось проходить относительно свободно. Страна была взволнована слухами, что Таши лама приближался с огромным множеством монгольских и китайских войск.
Майор Со-нам Топ-джьел нанес нам официальный визит и расспросил о нуждах. Он сообщил нам о своей уверенности, что ответ от правительства Лхасы будет получен скоро и что нам будет позволено пересечь территорию Внутреннего Тибета. У него было в запасе много историй о своих военных приключениях. Он получил свое звание во время китайско-тибетской войны 1918 г., во время участия в осаде Ри-во-че и Чамдо. Он встречал китайского командира крепости Чамдо генерала Пенга и даже помнил, что видел нашего старого китайского переводчика Цая, взятого в плен и заключенного в Ри-во-че. Майор порекомендовал нам послать всех животных на выпас с хорошей травой, расположенный на расстоянии около восьми миль к северо-западу от Чу-на-кхе. Он обещал послать четырех человек для охраны лошадей и мулов. Поскольку не было никакой другой возможности достать пропитание, а зерна имелось очень мало, мы были вынуждены согласиться, хотя и сильно против своего желания. Многие из этих животных так никогда больше и не возвратились в лагерь, погибнув от холода и недостатка пищи. Мы получили только их хвосты, которые были возвращены, как доказательство того, что животные умерли.
20 октября, 1927. После теплой ночи наступил холодный день с пронизывающим северо-западным ветром. Тибетская зима приближалась. Температура падала и термометр показывал -5°С. Верховой посыльный прибыл к вечеру и принес письмо от губернаторов Нагчу. Губернаторы информировали нас, что пока никакого ответа или инструкции из Лхасы не получено, и требовали, чтобы мы не двигались из Чу-на-кхе до получения ответа от правительства.
21 октября 1927 г. Снова тихий день. Г-жа Рерих из-за холода заболела и вынуждена была остаться в постели. Майор сообщил нам, что в Нагчу отправлен новый посыльный с письмом. Вечером тяжелые серые облака надвинулись с юго-запада, а ранним утром выпал легкий снег. Начальник, исполнявший служебные обязанности по нашему лагерю, посоветовал переместить лагерь в Шаругон, к монастырю бон-no, находящемуся примерно в четырех милях от Чу-на-кхе. Мы не смогли сразу же последовать его совету из-за нездоровья г-жи Рерих и из-за заверений майора, что ответ правительства или Де-вашунга (сДе-па гшунг) поступит со дня на день.
На следующий день тяжелый снег покрыл землю и окружающие холмы и лишил животных столь необходимой травы. Гром рокотал в горах, как будто лето сопротивлялось наступлению зимы. Раннее выпадение снега встревожило тибетцев, и майор послал специального посыльного к общеизвестному ламе-тантрику, прося его остановить снег на несколько дней, в течение которых он ожидал получить ответ из Лхасы.
23 октября 1927 г. День был погожим и, на наше счастье, не было пронизывающего ветра. Так как не было никакой надежды в скором времени отправиться в путь, мы решили улучшить лагерь настолько, насколько это было возможно, чтобы защититься от приближающейся зимы. Расположение лагеря было очень плохим, и необходимо было что-нибудь сделать, чтобы улучшить его. Чу-на-кхе – долина, расположенная на высоте 15500 футов и защищенная со всех сторон низкими холмами, покрытыми травой, на которых паслись стада домашних яков и овец в течение летних месяцев. К югу от долины пролегала седловина Тасанг ла, На южном краю долины стояла высокая ступа, или чортен, и само это место иногда называли Чортен-танг, «Долина Ступы» или Чортен-кар-по, «Белая Ступа». Именно под этим последним названием место было известно цайдамским монголам.
К северу от нас располагался тибетский лагерь, где жили майор со своими солдатами и хорскими вождями. Долину снабжал водой маленький ручеек, который брал свое начало на северных склонах Тасанг ла, а затем поворачивал на восток. Долина Чу-на-кхе открыта всем ветрам, и юго-западный ветер был иногда настолько яростен, что невозможно было находиться вне палатки. Чтобы сделать летние палатки более теплыми, мы покрыли их войлоком, взятым из верблюжьих вьючных седел. Багаж экспедиции был сложен в одном месте в центре лагеря, и предполагалось, что хорпы будут охранять его ночью. Майор нанес нам ежедневный визит, и мы сообщили ему о нашем намерении вести переговоры с губернаторами Нагчу для того, чтобы получить разрешение посетить Нагчу и продолжить наши переговоры с тибетским правительством оттуда. Зима наступала быстро, и так как вопрос был отсрочен на неопределенное время, мы могли бы оказаться в очень серьезной и опасной ситуации. Майор сообщил нам, что не может дать такое разрешение самостоятельно, но предложил послать одного из наших людей в сопровождении солдата в Нагчу, чтобы закупить продовольствие для экспедиции. По его словам, между верховным комиссаром Хора и губернаторами Нагчу возникло противоречие, и чиновники Нагчу отказались предоставить нам какую-либо помощь. «Верховный комиссар Хора задержал вас и его задача помогать вам. Мы – гражданские представители и не имеем права вмешиваться в постановления военных властей», – ответили губернаторы. Было трудно найти причину такого отношения. Происходило что-то очень важное, хотя майор заявлял, что он отрезан от Лхасы или верховного комиссара заносами, которые сделали переходы опасными. Он часто получал сообщения и так же часто мы слышали позвякивание колокольчиков на лошадях, несущих всадников, отправляемых с депешами.
Поздно вечером несколько наших монголов и тибетцев заполучили из тибетского лагеря ячменное вино и напились. Последовала драка, и мы были вынуждены отдать приказ об аресте и наложении тяжелого штрафа. Люди легко раздражались, и было очень трудно поддерживать строгую дисциплину из-за деморализующей близости лагеря майора со всеми развлечениями в виде вина и индийских сигарет, продаваемых тайно солдатней, несмотря на строгие постановления Его Святейшества Далай ламы.
24 октября, 1927. Мокрый снег шел всю ночь, и мы были разбужены шумом, производимым монголами, которые очищали палатки от снега и разгребали пешеходные дорожки в лагере. Если нам не удастся получить достаточно зерна из Нагчу, положение животных каравана может стать критическим. Майор прибыл, чтобы записать все наши требования и прочитать нам свое письмо губернаторам Нагчу. По его словам, задержка была вызвана тем, что чиновники Нагчу получили серьезный выговор от правительства за пропуск путешественников, которые прибыли перед нами. Он посоветовал нам послать губернаторам какой-нибудь подарок, который смог бы сделать их более дружественными. Мы, соответственно, написали письмо губернаторам и сообщили им о нашем положении, о здоровье госпожи Рерих и о нашем твердом намерении достигнуть Индии самым коротким маршрутом. Письмо было послано вместе с серебряным столовым набором и полевым биноклем.
Сильные юго-западные ветры и тяжелые облака предотвратили таяние снега, и мы чувствовали большое беспокойство за наших животных, которые, как нам сообщали, ослабли в результате нескольких дней снегопадов.
25 октября 1927 г. Густой туман окутал окружающие холмы, снег прекратился к полудню, когда погода немного прояснилась. Большие стада прошли мимо нашего лагеря. Все они двигались из Нагчу на север в поисках лучших пастбищ. Говорили, что снегопады в Нагчу и на Шанг-шунгских горах были особенно сильными в этом году, и население торопливо перемещало свои стоянки и стада в район Тангла, где земля была все еще свободна от снега.
26 октября 1927 г. Устойчивый юго-западный ветер разогнал облака и туман, скрывавший горы, и мы были рады солнечному дню, потому что могли просушить палатки. Влажный снег и пронизывающий ветер особен но чувствительны на высотах. Холодный сырой воздух проникает через палатки и делает условия существования скверными. Многие члены экспедиции уже пострадали от холодов, и доктор предсказал наступление трудных времен. Работники лагеря были не достаточно внимательны ночью, и многие из них начинали коченеть.
Один из монголов, отвечающих за животных каравана, возвратился в лагерь и сообщил, что один верблюд умер, а лошади и мулы в плохом состоянии. Желательно брать в Тибет только молодых верблюдов с крепкими зубами, а не старых с изношенными, которые не способны есть короткую грубую траву Тибетского нагорья.
27 октября 1927 г. День был снова солнечный, но очень холодный, термометр показал -20° С. Вечером прибыл посыльный из Нагчу с письмом от губернаторов, адресованным лично профессору Рериху. Губернаторы, обычно известные под составным названием Нагчу хан-нанг-ньи, благодарили нас за подарки и сообщали, что они ожидают ответ от правительства в ближайшее время. Они сами не писали правительству, так как наш случай был спровоцирован верховным комиссаром Хора, который и ответственен за задержку.
28 октября 1927 г. Тяжелые облака неслись над нами всю ночь, и утро было холодным и туманным. Чу-на-кхе представлял собой мрачную картину с белым снежным покровом и унылыми черными палатками тибетского лагеря. Лагеря кочевников опустошили эти места, и было почти невозможно найти достаточное количество топлива и корма. Майор прибыл со своими солдатами и привез провизию из Нагчу, за которую нам пришлось заплатить непомерные цены. Удалось получить четыре мешка китайской муки, один мешок грязного сахара и несколько пакетов свеч. Мы послали письмо, адресованное лично к Его Святейшеству Далай ламе. Письмо было написано по-английски, так как мы знали, что Далай лама имел личного секретаря с хорошим знанием английского, который когда-то был клерком в дарджилингском банке.
Следующий день был снова холодным, с юго-западным ветром и небольшим снегом. В течение ночи несколько волков пробовали приблизиться к лагерю, но их прогоняли наши собаки. Утром лошадь, принадлежавшая одному из милиционеров, была найдена съеденной волками. Мы обратились за разрешением стрелять в волков, но майор заявил, что это против законов Тибета, где стрельба строго запрещена.
Стаи голодных собак бродили поблизости и иногда нападали на людей. Мы приказали милиции отогнать собак камнями, но это очень мало влияло на них. Становилось опасно выходить из лагеря, и мы поставили тибетского майора в известность, что будем вынуждены рассеять стаи собак винтовочным огнем, но тибетец ответил, что это против тибетских обычаев и считается грехом. Он предлагал нам использовать сабли, как поступают местные жители. Мы последовали его совету и осторожно выносили тибетские сабли при выходе из лагеря.
Другой неприятностью были вороны, которые стаями кишели вокруг лагеря. Их нахальство было настолько велико, что они крали продовольствие из кухонной палатки и иногда даже уносили чайные чашки. Огромные птицы питались трупами животных, оставленных караванами.
Голубин пошел с смотреть животных нашего каравана и нашел их в плачевном состоянии. Лошадь, мул, и верблюд замерзли и еще шесть были близки к гибели. Грубой травы было недостаточно, а норма зерна была очень мала, чтобы дать достаточное питание животным. Лошадь или мул получали только около двух фунтов ежедневно. Верблюды не были приучены есть зерно и быстро теряли свои силы. Мы спросили у майора разрешения продать некоторых животных. Но он ответил, что не может позволить нам продавать их, пока правительство не прислало ответ. Ответ все не поступал, и ситуация принимала серьезный оборот. Здоровье нескольких членов нашей экспедиции начинало давать поводы для серьезного беспокойства. Большинство жаловались на сердечные приступы. Нам было недостаточно теплой одежды, и мы должны были купить войлок и овчины, чтобы сделать зимнюю одежду и обувь.
Впервые за двадцать два дня мы увидели чайный караван на яках, прибывающий из Цу-чуаня. Он принадлежал богатому ламе, который сам сопровождал караван верхом на маленьком черном пони. Он был очень удивлен, увидев европейский лагерь, и длительное время стоял и наблюдал за нами, пока один из милиционеров не приказал ему удалиться.
В течение последних четырех лет торговля Тибета с Монголией и Западным Китаем значительно сократилась. Караваны и паломники из Монголии прибывали только в малых количествах, и число торговцев из Синина было незначительным. Начиная с Китайской гражданской войны торговцы предпочитают морской маршрут Калькутта-Шанхай. Старые караванные пути, соединяющие Тибет с Внутренним Китаем и Монголией, теряют свою важность. Калимпонг и Калькутта – единственный выход Тибета к внешнему миру. Осень – сезон для верблюжьих караванов из Монголии. В прежние годы маршруты были насыщены, но теперь они почти полностью пустынны. Во время пересечения Тибетского нагорья мы не встретили ни одного каравана, и только несколько караванов прошли мимо нашего лагеря в Чу-на-кхе.
31 октября 1927г. Снова солнечный день. Утро было пронзительно холодным, и колонки дыма поднимались от каждой палатки тибетского лагеря. Термометр зарегистрировал -25°С. Майор нанес свой ежедневный визит и принес тридцать два фунта масла, зашитые в шкуру яка, которые стоили двенадцать нгу-сангов, и несколько шкур местного изготовления очень плохого качества. Мы также купили двух яков за тринадцать мексиканских долларов. Майор проинформировал нас, что он получил предсказание известного тантрического ламы, и согласно пророчеству ламы правительственный ответ будет получен через четыре или пять дней.
Следующий день был теплым с ярким солнцем и безоблачным небом. Твердый смерзшийся снег начал таять, и большие лужи образовались вокруг лагеря. Ранним утром большой верблюжий караван прошел в северном направлении. Наши монгольские погонщики вышли поговорить с путешественниками, но были возвращены милиционерами. Монголы ужасно возмутились и жаловались нам на это нарушение их личной свободы. У меня был жаркий спор с начальником милицейской заставы, в результате которого нашим монголам, наконец, разрешили подходить к караванам.
Караван состоял из цайдамских и кхалка-монголов, возвращающихся в родные страны. С караваном шел алашанский монгольский князь. Он сообщил нашим монголам о причинах затруднительного положения и об отношении к нам тибетских властей: власти не в состоянии решить, можно ли разрешить нам следовать дальше или возвращаться. Потому правительство Лхасы ожидало дополнительной информации о нас. Тибетцы были очень встревожены, так как кто-то распространил слух о том, что мы являемся большим корпусом монгольской кавалерии. Отряды помчались к границе, и правительство даже послало несколько горных пушек, чтобы держать под контролем наше продвижение. По словам князя, все монголы собираются оставить Лхасу, где власти угнетают монгольскую колонию. Старшины Хора сообщили нашим людям, что они не понимают политики правительства Лхасы, и что наше принудительное пребывание в Чу-на-кхе было большим бедствием для местных кочевников, которые должны были снабжать нас топливом, продовольствием и поддерживать большое количество людей и лошадей. Все деньги, полученные от нас для пополнения ресурсов, оказались у майора и лишь очень немногое попало к ним. Были их слова истинными или нет, но они были весомы и показали, что задержка вызвана не местными властями и условиями, а более высокими чиновниками в правительстве. На встрече всех членов экспедиции мы решили послать новый запрос губернаторам Нагчу и просить их передать телеграммы из Лхасы в Соединенные Штаты и полковнику Ф.М.Бейли, официальному британскому представителю в Сиккиме. Положение каравана становилось отчаянным. Каждый день мы находили умирающего мула или лошадь. Скопища голодных собак осаждали окрестности, и большие стаи ворон кружили вокруг лагеря. Бедные караванные животные получали только один фунт зерна в день, травы же совсем не было. Ночью голодные животные скитались вокруг лагеря, и мы наблюдали странное поведение лошадей и мулов. Находящиеся при смерти животные неизменно пытались войти в палатки, словно пытаясь найти более защищенные места. Утром мы часто находили лошадей и мулов мертвыми, и наши монголы, очень привязанные к животным, неистово сетовали на отношения тибетских властей.
В полдень прибыли эмиссар из Нагчу, глава и инспектор службы почтовых станций путей сообщения. Они привезли письмо от губернаторов Нагчу, в котором те писали, что они возвращают наши подарки и не могут пока сделать ничего для нас, что в целом дело касается не их, а верховного комиссара Хора. Они предоставили нам один мешок риса и три мешка продовольствия для лошадей. Посланники сообщили нам, что письмо из Лхасы, снабженное печатью йир-цанг, или судебного министерства, и адресованное Кушо Капшону, проследовало через Нагчу четыре дня назад. По их же словам, письмо от верховного комиссара, как ожидалось, достигнет Чу-на-кхе через четыре или пять дней. Они также информировали нас, что доктор Филчнер и его сопровождение, состоящее из двух миссионеров, путешествуют из Нагчу в Ладак, и что они проследуют путем на Намру и Нагтшанг. Пока они находятся на тибетской территории, будут сопровождаться местными тибетскими чиновниками. Старшина Нагчу сообщил, что было трудно получить яков в достаточном количестве. Мы послали с нарочным письмо губернаторам и телеграмму для передачи ее в Лхасу и затем в Индию.
4 ноября 1927г. Прекрасное утро с небольшим юго-западным ветром, принесшим облака. Днем снова были снег и туман. Чиновники Нагчу сначала отказались брать наше письмо и телеграмму, они боялись получить неприятности, передавая сообщение от иностранцев. В Тибете никто не смеет передавать сообщение, данное иностранцем, если он не уполномочен на это правительством. Чиновники, получившие письменное сообщение от иностранца, будут тщательно скрывать этот факт. Другие никогда не примут письмо, а если оно все же вручено, то швыряют его на пол, демонстрируя отказ. Запрет на иностранцев и необходимость непрерывного шпионажа за некоторыми подозрительными лицами или замаскированными иностранцами сделало народ этой страны чрезвычайно подозрительным. Согласно законам Тибета, каждый человек, встретивший иностранца на территории Тибета, вынужден сообщить об этом ближайшему правительственному чиновнику или представителю милиции.
Валютный курс китайских долларов улучшился, и мы получили шестнадцать шо и пять кармов, то есть нгу-санг, шесть шо и пять кармов за один серебряный доллар. В течение сезона этого года монгольские паломники и тибетские торговцы возвращались в Синин и Цайдам и потребность в китайской серебряной валюте увеличивалась.
5 ноября 1927 г. За ночь выпало много снега, и к утру лагерь был захоронен под несколькими футами снежного покрова. Пришлось откапывать палатки, поскольку некоторые из них напоминали сугробы. Наши бедные верблюды лежали вне лагеря. Некоторые из наиболее сильных поднялись и пробовали отряхнуть с себя снег. Многие уже никогда не поднимутся, они замерзли насмерть, вытянув длинные шеи по земле. Это было печальное зрелище, и наши монгольские погонщики верблюдов серьезно заметили: «Священные писания говорят, что Тибет будет страной Бурхана, и сострадание будет главной добродетелью. Но тибетский Бурхан не имеет никакого сострадания к живым существам». По словам наших караванщиков, многие из которых были ламами, паломники из Цайдама не совершают более опасного паломничества в Тибет, которое в большинстве случаев полностью разоряет их. В настоящее время наибольшее количество паломников из Цайдама и внутренней Монголии идут в Пекин или Ву-тай Шань, чтобы молиться Панчен ламе, и только некоторые просачиваются в Лхасу.
В лагерь приходил цайдамский монгол из Махай, который следовал из Лхасы и нес письмо от Далай ламы монгольскому князю курлуков. Этот человек ехал с женой и детьми на двух верблюдах. Он очень хотел купить нескольких наших верблюдов, так как его собственные животные были измотаны путешествием из Лхасы. Милиционеры возразили против его входа в наш лагерь, но мы приказали им держаться в своей палатке. Они не имели никакого права останавливать посетителей, прибывающих в наш лагерь, поскольку, согласно словам верховного комиссара, мы были гостями тибетского правительства, а не заключенными. Некоторые из наших погонщиков, которые имели собственных верблюдов, попросили разрешения послать их обратно в Цайдам, но майор отказал, так как, по его словам, ни людям, ни животным не разрешалось оставлять лагерь прежде, чем придет ответ от правительства. Наши монголы настаивали на своем праве сделать это и возвратились в лагерь с жалобой на майора. Мы сразу отправили ему письмо, предлагая разъяснить его действия и требуя, чтобы он дал разрешение и позволил выход без каких-либо иных задержек. Строгая формулировка нашего письма произвела желаемое впечатление, и нашим монголам разрешили передать верблюдов паломнику.
Монгол сообщил, что чрезвычайно трудно достигнуть Лхасы в настоящее время. Много отрядов размещены по маршруту, и два горных орудия недавно были приобретены правительством. Это была та же самая история, известие о которой мы уже получили от проходящих караванов. Пять больших монгольских караванов были по некоторой неизвестной причине задержаны в Нагчу, и животным каравана нечего было есть из-за исключительно тяжелых снегопадов.
6 ноября 1927 г. Снег продолжал падать всю ночь и следующий день. Мы должны были оставаться в своих палатках. Все были утомлены ужасным морозом, который начинал истощать силы. Сохранять собственное тепло внутри палатки на таких больших высотах было почти невозможно. Держать огонь в каждой палатке было также невозможно, так как мы получали ежедневно очень ограниченное количество аргала и его едва хватало для нашей кухни и кухни монголов. Нам приходилось сохранять тепло, гуляя вверх и вниз вдоль лагеря по пешеходной дорожке, специально проложенной для этой цели. После получасового сидения в палатке приходилось снова выходить и двигаться, чтобы согреться, и так продолжалось в течение целого дня. Чтобы сохранять ноги в тепле, мы сделали дополнительные войлочные чехлы из седел верблюдов, которые умерли.
На следующий день один из наших торгутов, приехав в лагерь, сообщил, что лошади и мулы находятся в состоянии ужасной агонии. Скудная трава на пастбище была покрыта несколькими футами снега, и местные охранники не были способны очистить ее. Прекрасный большой мул из Сучоу и одна лошадь замерзли ночью и еще один мул оставлен умирающим.
Майор нанес очередной визит и принес десять маленьких мешков зерна для лошадей и один мешок цампы для персонала экспедиции. Эта провизия была собрана с большим трудом у местного населения, которое испытывало недостаток зерна и других ресурсов. Мы снова попросили майора разрешить продать наших животных торговцам и паломникам из Нагчу, но он ответил то же самое, что не имеет никакой власти делать это без разрешения правительства, которое запретило ему разрешать нам торговать с местными жителями. Как предполагалось, мы получали наше продовольствие от правительства. Майор сообщил забавную историю, которая хорошо отобразила умственный уровень тибетских властей. Экспедиция везла от Сучоу одного петуха и двух куриц. Птицы питались зерном, но поскольку мы нуждались в любом зерне для наших животных, то отдали их майору. Исчезновение птиц из нашего лагеря было быстро замечено, и так или иначе об этом было сообщено губернаторам. Майор адресовал им письмо, говоря, что, согласно его наблюдениям, мы были религиозными людьми и воздерживались от убийства животных. На это он получил ответ, что его утверждение было неправильным, поскольку мы, очевидно, съели петуха и двух кур, которые, согласно их частной информации, исчезли из нашего лагеря. Майор был так возбужден этим ложным измышлением, что послал другое письмо, информи-ровавшее губернаторов, что петух и две курицы переданы ему и теперь содержатся у него. Ветер выл на перевалах, и полузамороженный посыльный пробивался вперед через снега, неся письма о петухе и двух курицах, исчезнувших из лагеря иностранцев!
7 ноября 1927 г. Чрезвычайно холодный день, термометр зарегистрировал -35°С. Устойчивый юго-западный ветер проникал сквозь палатки и делал все, находящееся в ней, ледяным и нетерпимым. Мы были вынуждены оставаться вне их или в палатке кухни, греясь непосредственно у огня.
Следующий день был холодным и солнечным. Снова никакого посыльного из Лхасы. Казалось, безнадежно ждать ответа от правительства, которое решило уморить голодом целый караван, людей и животных. Местные кочевники были утомлены поставкой нам топлива и продовольствия. Их стойбища были далеко, и снег затруднял доставку провизии к Чу-на-кхе. Начальник информировал нас, что они намеревались ждать ответа еще пять дней, и если ничего не будет получено, они будут обязаны сопроводить нас к Байру-гомпа, где находились зимние квартиры верховного комиссара.
Холод усилился, и термометр перед рассветом зарегистрировал -40°С Доктор уведомил майора, что некоторые из наших людей очень плохо переносят холода и могут легко заработать пневмонию, если нам придется остаться дольше на этих высотах. Многие из них жаловались на состояние сердца, и им приходилось давать стимуляторы. У некоторых монголов были распухшие и искаженные лица и конечности. Они передвигались с большим трудом. Наши ламы бормотали молитвы и жгли свечи. Некоторые из них были в серьезном состоянии и не выдерживали трудностей. Лхаса больше не привлекала их, и они говорили о возвращении в Цайдам и Кумбум. Они вспоминали старые писания, в которых было упомянуто, что с отъездом Таши ламы религия будет исчезать из Тибета и что останутся только внешние проявления. Люди становились агрессивными и часто завязывались драки. Сегодня в наш лагерь прибыл солдат и отдал приказ одному из наших милиционеров, который стал выполнять его слишком медленно. Тогда разгневанный солдат схватил огромный камень и ударил бедного хорпа по голове. Человек рухнул на землю, а солдат собирался нанести другой удар. Наше вмешательство остановило драку, и солдата выдворили из лагеря. Раненого хорпа отнесли к его палатке и побежали за доктором. Когда доктор и я вошли в палатку, чтобы перевязать голову раненого, его начальник воскликнул: «Такое лечение предоставлено согласно Девашун-гу его подданным! Грех падет на них!»
Солдаты постоянно пили и играли в карты целый день. Вдохновенные примеры Джецюна Милы и пламенной борьбы великих религиозных реформаторов с восьмого по четырнадцатое столетия были безвозвратно забыты праздными потомками. В настоящее время все наиболее ученые ламы тибетских ламаистских монастырей прибывают из Монголии, Дерге и Кхама. Люди Лхасы допускают праздность, и этот факт уже был замечен сэром Чарльзом Бэллом в его недавней книге. Пообщавшись один день с ученым тибетским гелонгом, он сказал мне: «Вы хотите найти ученых монахов и истинную религию? Почему тогда идете в Лхасу? Лхаса – простой торговый центр, где религия стала придатком торговли. Идите в горы, и в дикой местности вы найдете лам, сведущих в заповедях святости».
9 ноября 1927 г. Снова холодный день, полный вечного ожидания ответа из Лхасы. Тибет проходит ту же стадию развития, которая привела к краху старый Китай. Древние указы Манчу стали ненужным пережитком. Большинство из молодого поколения, кто посетил Индию с ее современными тенденциями, уже зажигаются желанием строить свои жизни на новой основе и внести большие изменения в указания древних.
Монгольский караван, обслуживающий курлукского князя, окружил наш лагерь, и наши монголы помчались, чтобы поприветствовать своих соотечественников. Милиция попыталась предотвратить это, и страсти сильно накалились. Нам пришлось вмешаться, так что в итоге монголам разрешили поговорить с караванщиками. Они, кажется, из Курлука, с верблюдами, принадлежащими их князю, собирались в Лхасу, чтобы забрать обратно золотой манускрипт Канджур, заказанный несколько лет назад князем. Далай лама содержит отделение лам-копиистов, в чьи обязанности входит копировать священные тексты. Манускрипты Канджура, написанные золотом, очень дороги, и только несколько монастырей и богатые семейства из старинных родов обладают наборами золотых Канджуров. Страницы таких Канджуров неизменно окрашены черным или очень темно-синим цветом и состоят из нескольких листов бумаги, склеенных вместе. Буквы в них из толстого золота, и воры часто крадут страницы или даже целые тома, чтобы соскабливать его. Некоторые из этих манускриптов имеют исключительно прекрасные деревянные переплеты, с резными фигурами Будды и другими мотивами тибетского религиозного орнамента. Эти канджурские манускрипты важны для исследовательской текстов, так как многие из них датированы и показывают древнюю орфографию. Большие монастыри Ташилунпо и Лхасы обладают превосходными копиями манускриптов с датами и тонко вырезанными деревянными досками, которые служат переплетами.
Вне Тибета наборы манускриптов Канджура чрезвычайно редки. Насколько я знаю, ни одного золотого набора манускриптов не существует. Монгольский князь Курлука заказал золотую копию манускриптов Канджура из Лхасы и остался более чем на три года в Лхасе, чтобы контролировать работу.