Требовался двадцать один день, чтобы пройти унылое, негостеприимное нагорье Тибета. Широкие равнины плоскогорья, расположенные на высоте примерно пятнадцати-шестнадцати тысяч футов, простирающиеся к югу от Куньлуня и к северу от Трансгималаев, называются по-тибетски «Чантанг», или «северная равнина». Это страна экстремального климата, палящего солнца в редкие солнечные дни лета с резко холодными ночами. Ураганные ветры и большие колебания температуры способствовали формированию рельефа. Когда-то высоко поднятая страна, пересеченная горными хребтами, Тибетское нагорье сейчас представляет область выветренных горных цепей и широких межгорных равнин, места пребывания стад диких яков.
Наша первая ночь на Тибетском нагорье прошла в полной тишине, каждый отдыхал после предыдущих напряженных дней. Тишина была нарушаема лишь стонами страдающего нирва, примкнувшего к экспедиции. «Аро, аро, аро!» («Друг, друг, друг!») – слышались его печальные жалобы. Ночью у него был сильный сердечный приступ, и было чудом, что он выжил и утром мог продолжить путь. Наш доктор старался облегчить страдания, но каждый шаг верблюда причинял ему боль.
Путь следовал долиной, защищенной грядой низких холмов. Маленькая речка, названная нашими монгольскими проводниками Ангар Дакчин-гол, текла через долину. После длительного перехода через песчаную равнину мы разбили лагерь на берегу озера с пресной водой, питаемого летними дождями. Несколько людей, которые отправлялись в окрестности на поиски топлива, сообщили, что видели всадников у соседних холмов. Это означало, что мы снова должны будем охранять себя и быть особенно бдительными ночью. Но эта ночь была тихой и безветренной, и мы проснулись следующим утром, увидев лагерь и окрестности под снегом. Тяжелые серые облака нависли над горизонтом, и воздух был сырым и холодным. Похоже, что снегопады начались в этом году рано. Покинув лагерь, мы пошли узкой верблюжьей тропой через песчаную равнину со скудной и грубой травой. Около полудня достигли берега реки Чумар. Она была мелкой и текла в нескольких руслах с топким дном. Некоторое время ушло на поиски переправы. Один из монголов вместе с лошадью застрял глубоко в речном дне и его пришлось спасать. После реки путь проходил через гряды песчаных дюн. Лагерь был расположен на берегу озера с дождевой водой. Местность изобиловала такими озерами, наличие которых указывало на обильные ливни в этом регионе в течение июля и августа. Снег, выпавший ночью, быстро растаял утром. Мы вынуждены были провести весь день на этом месте из-за серьезного состояния нирва. Накануне вечером он чуть не умер, и мы советовали ему вернуться в Цайдам и там находиться до полного выздоровления, но он настаивал на продолжении пути с нашим караваном. На следующий день вышли рано как обычно, и к шести часам весь караван уже шел двумя колоннами по песчаной равнине в юго-западном направлении. Абсолютное отсутствие какой-либо тропы делало продвижение довольно трудным Препятствовали многочисленные норы грызунов и вязкие участки песка. Некоторые из верблюдов и лошадей по колено увязали в нем. Очевидно, в этом районе выпало необычно большое количество осадков, и даже проводники не помнили, чтобы когда-либо было так много луж. Местность постепенно поднималась к хребту Кокошили, который виднелся на юге темно-синей грядой низких холмов
Мы переправились через маленькую речку, которая текла с запада на восток и не была обозначена на существующей карте Тибета. После трех часов перехода через песчаную пустыню мы достигли подножья хребта Кокошили. Этот хребет был системой покрытых травой волнистых холмов. От подножья подъем шел по направлению к перевалу Кокошили-кётёл, седловина которого расположена на высоте 14500 футов. Многочисленные куланы и газели паслись на склонах холмов. Спуск с перевала был легким, и путь проходил вдоль маленького горного ручейка, называемого монголами Кокошили-гол. Южные склоны перевала были более скалистые, и мы видели выветренные скалы, которые имели форму зубчатых стен. Пастбища были необычно прекрасны. Большие стада диких ослов и яков виднелись в долинах. Мы остановились лагерем на берегу реки в месте, где речная долина расширяется и сливается с обычной долиной, отделяющей Кокошили от горной гряды Дунгбудра.
Вечером стадо диких яков спустилось с холмов в долину реки и паслось рядом с лагерем. Мы внезапно услышали шум падающих камней, подобно лавине – грохот и звуки тяжелого топота сотен копыт. Масса яков спускалась по крутому склону горы. В несколько секунд берега реки стали черны от них. Прекрасные животные паслись и пили свежую горную воду. Огромные быки-опекуны и вожаки стояли с опущенными рогами, готовые защитить стадо.
При выходе из речной долины путь пошел через песчаную равнину, пересеченную несколькими сухими руслами реки. К югу и юго-западу возвышалось несколько снежных пиков хребта Дунгбудра. На ночь мы остановились в сухом русле реки среди песчаных дюн, покрытых редкой травой. Воды было мало, и та была грязной.
На следующий день путь продолжился на юго-запад, через песчаные дюны и огромные болотистые пространства с многочисленными дождевыми лужами. Караван двигался медленно: верблюды часто скользили, а лошади и мулы глубоко увязали в грязи. Неподалеку от Хапчига-улан-мурена путь повернул в южном направлении, обогнув большой песчаный холм, после которого начался спуск к реке. С этой точки можно было увидеть окрестности. На севере виднелась темно-синяя линия цепи Кокошили, на востоке протянулись волнистые холмы, на юге поднимались высокие холмы, формирующие подступы к Тибету. За этими горами встретились первые тибетские заставы и вошли в запретную территорию ламаисткого королевства Тибет.
Спускаясь к реке Хапчига-улан-мурен, мы заметили на противоположном берегу что-то белое у подножья холма. На расстоянии это напоминало тибетскую палатку, используемую чиновниками и богатыми торговцами. Мы решили послать туда разведку. Река Хапчига-улан-мурен имела ширину около половины мили. В начале лета переправа через нее была достаточно трудной из-за вязкого илистого дна и плывунов по берегам. Северный берег был печаным и возвышался футов на шестьдесят. В это время года река мелела и текла в нескольких узких руслах, разделенных болотистыми островами. Белое пятно на противоположном берегу оказалось огромным гейзером с кратером из отложений высотой около тридцати футов. Отверстие кратера было треугольным. Мы расположились лагерем у подножия северных отрогов Дунгбудра. Во время дневного перехода нам пришлось оставить двух животных – лошадь и грузового мула.
22 сентября продолжили подъем к горам Дунгбудра. Тропа вела через ущелье, заваленное во многих местах камнями и осколками окружающих гор. К юго-востоку пересекли высокий травянистый хребет с очень грязными склонами. Хорошо заметная тропа проходила через горную долину, покрытую сотнями норок, сделанных полевыми мышами. Мы попытались пересечь крутой перевал, расположенный в пяти милях к востоку от Дунгбудра-кётёл, находящийся на караванном пути в Лхасу. Он сокращал маршрут в Дричу на один день, но оказался непроходимым для верблюдов. Мы были вынуждены повернуть на юго-запад и вернуться на прежнее направление, чтобы достичь узкого ущелья, ведущего к перевалу Дунгбудра-кётёл. Лагерь расположили на берегу маленького горного потока, названного монгольскими проводниками Буре-йин-гол. В течение дня мы видели необычное количество диких животных: бурых медведей, диких яков, куланов и тибетских газелей.
На следующий день выступили рано, чтобы проделать максимально возможный путь. Вдоль тропы мы находили следы от костров. Тибетские заставы, кажется, переместились дальше к югу. Дунгбудра-кётёл был высотой около 15700 футов и не представлял никаких трудностей. Спуск был довольно крут и шел по узкому горному ущелью, заваленному огромными камнями. Через некоторое расстояние тропа повернула к Буре-йин-голу, и тогда появилась широкая долина, которая отделяла главный хребет массива Дунгбудра от скалистой цепи Цаган Кхада, расположенной к югу от основного массива. Ландшафт был очень красив и весьма отличался от монотонной холмистой местности вокруг Кокошили. Острые скалистые пики поднимались повсюду и доминировали над долиной. Тропа проходила между двумя колоссальными скалами, напоминающими огромные ворота, ведущие в запретный Тибет. Почва была топкой и скользкой, и мы вынуждены были держаться ближе к скалам, чтобы преодолеть ненадежное место.
День, который был прекрасен с утра, внезапно стал унылым и облачным, и ворота в Тибет приветствовали нас градом и резким юго-западным ветром. Мы спустились в горную долину и разбили лагерь на площадке у подножья, покрытой кострищами, что свидетельствовало о частых остановках караванов на этом месте. К югу возвышались снежные массивы гор Тангла, а с севера высилась скалистая стена Цаган Кхада.
24 сентября мы продолжили путь в западном направлении. Вскоре тропа вышла на обширную снежную равнину. К югу возвышался могущественный Тангла – масса вечных снегов, один из самых высоких и наиболее важных горных массивов Тибета. К востоку находились многочисленные соляные озера, которые дали равнине монгольское название Олун-нор, или «Много Озер». Тибетское название – Санг-джья джья-лам – дано из-за схождения двух важных караванных путей Тибета: пути из Цайдама, которым мы пришли, и торгового пути из Синина. После двухчасового перехода через равнину мы заметили черную палатку у подножья холмов, протянувшихся на юг равнины. Мы сразу же послали туда разведку, которая скоро возвратилась с сообщением, что это была застава тибетской милиции. Мы увидели всадника, отъезжающего от палатки и во весь опор поскакавшего к юго-западу. Скоро группа милиционеров с их начальником приблизилась к каравану, и начальник предложил нам остановиться на день и попросил наши паспорта. Мы показали их ему. После длительной проверки начальник нашел их в порядке и обещал сразу же послать сообщение своему начальству, находящемуся с отрядом милиции на сининском пути. Он также сказал, что отправит посыльных в Нагчу с сообщением о нашем прибытии.
Застава милиции состояла из десяти жителей района Нагчу. Они были непричесаны, с длинными спутанными волосами и в серых, почти черных овчинных одеждах. Их вооружение состояло из тибетских сабель и мушкетов. Двое из них имели длинные тибетские пики. Начальник заставы носил зеленую гамбургскую шляпу и с некоторым трудом мог писать. Он составил длинное сообщение о нас, спросил о количестве нашего огнестрельного оружия, о количестве верховых и вьючных животных в караване. Люди заставы были совсем гражданскими, и сообщили, что они слышали о нашем прибытии за несколько недель. Начальник заставы сообщил, что посыльные покрывают расстояние между Санг-джья джья-лам и Нагчу за четыре дня. Он также информировал, что оба губернатора Нагчу недавно были смещены, и что в настоящее время район управлялся общеизвестным Го-манг гарпоном, бывшим торговым представителем Тибета в Синине. Кто был новым гражданским губернатором, или нанг-со, они не могли сообщить нам. Милиционеры сообщили нашим монголам, что торговые пути находятся под пристальным наблюдением, и что многочисленные заставы милиции, поддерживаемые регулярными частями, размещены на пути в Лхасу. Они также сообщили, что четверо русских были задержаны в Шенгди. Эти четверо путешественников собирались исследовать страну и прибыли из Синина. Они вели переговоры с правительством Лхасы относительно разрешения посетить Лхасу, в чем им пока отказано.
На на следующий день мы задержались из-за милиционеров, которые должны были ехать перед нами, но не могли найти вовремя своих лошадей. Наконец они согласились позволить нам выйти вперед, а сами присоединятся к нам в пути. Тропа пересекла низкий хребет сразу же к югу от заставы и потом пролегла по песчаной равнине, покрытой холмами и маленькими соляными озерами. Почва равнины была вязкой. Были видны стада пасущихся куланов, тибетских антилоп и газелей. Мы даже наблюдали захватывающую сцену преследования двумя волками молодой газели. У волков были тяжелые времена, и в конечном счете они отказались от преследования.
Два милиционера, посланные в Нагчу с сообщением о нашем прибытии, присоединились к нам на берегу реки Марчу, Токтомаи-гол по-монгольски и по нашим картам. Они оба сидели на маленьких лохматых лошадях, которые с трудом сохраняли темп наших монгольских коней. Они были вооружены длинными тибетскими пиками и мушкетами с длинными рогатинами, используемыми для поддержки оружия. Один носил войлочную летнюю шляпу с красной лентой. В правой руке он нес большой молитвенный барабан, который постоянно вращал для спасения своей души.
На переправу через реку ушел целый час, так как она имела ненадежное дно и плывуны по берегам. Лошади милиционеров увязали глубоко в песке, и нам пришлось их спасать. Лагерь развернули на южном берегу реки. Милиционеры же поехали в Нагчу. Следующий переход был к Дричу, или Янцзе. Тропа поднималась по грязному грунту к перевалу, высотой около 15600 футов. С его вершины мы увидели первые проблески реки, серебряной лентой пролегающей поперек долины.
Имеются два пути через Дричу, восточный и западный. Оба отмечены на карте Тибета. Западный маршрут сокращает поездку к Тангла на один день. Мы решили следовать западным маршрутом. Далеко к югу возвышалась снежная гора Буху-мангна, также называемая тибетцами Тангла те-це. К югу от нее высились снежные пики и глетчеры главного массива Тангла. Мы не смогли дойти до Дричу в тот же день и остановились лагерем на берегу крошечного потока с неприятно солоноватой водой. Вскоре после установки лагеря налетел сильный ветер и завыл над равниной, но к закату он стих, и ночь была ясной и теплой.
Мы решили двигаться в Нагчу с максимально возможной скоростью, чтобы прибыть туда перед ежегодной ярмаркой, проводимой в конце сентября и начале октября. Ярмарке обычно предшествуют религиозные танцы в монастыре Шабден, который посещает множество людей из Лхасы, Кхама, долины Пон-чу и даже из отдаленных Нгари и Ладака. Ярмарка – одно из важных событий в жизни региона, и мы очень стремились посетить ее.
На следующий день мы были рано в седлах и через полчаса езды достигли Дричу, широкого и чистого потока с твердым руслом из гравия. Переправа не представляла труда, потому что в это время года вода достигала только стремян. Место было известно под названием Раб-дюн, или «Семь бродов». После переправы мы пересекли травянистую равнину с несколькими маленькими соляными озерами и, пройдя около двадцати миль, достигли небольшой низины среди однообразных холмов. Место снабжал водой маленький пресный ручеек. Сильный северо-западный ветер дул с полудня, и снова был град и влажный снег.
Тибетский нирва, который держался в поездке очень хорошо, снова ослабел, и мы опасались, что он будет не в состоянии выдержать разреженную атмосферу Тангла. Нам сообщили о стойбищах кочевников на южном берегу Дричу, но мы не видели ни одного, и окрестности казались даже более пустынными, чем прежде.
На следующий день мы достигли долины, названной по-тибетски Карка. Она представляла покрытую травой равнину, медленно поднимающуюся к массиву Тангла. Снежные пики были видны повсюду, и холодные порывы ветра явились предвестниками близости ледников Тангла. На европейских картах долина Карка названа ее монгольским именем Андак Хапчига. В 1904 г. долину посетил Далай лама на пути к Монголии, и в его честь был установлен трон из камня.
Недалеко от лагеря мы видели большого бурого медведя. Здесь их было много. Полдень снова отметился резким холодным северо-западом ветром с градом и снегом. Ночью холод был чрезвычайным, а сильный буран покрыл лагерь и окружающие горы глубоким снегом.
Утром было трудно найти тропу. Окружающие горы полностью покрылись глубоким снегом, а густой туман скрыл вершины. После нескольких часов блужданий мы вышли на широкую долину, покрытую снегом, и поднялись к седловине. Подъем был крутым, но коротким. С вершины седловины мы увидели такой же унылый заснеженный пейзаж. Горы виднелись повсюду. Было невозможно точно определить маршрут, и, посовещавшись, проводники решили следовать широкой долиной, расположенной юго-восточнее перевала. Следуя указаниям, мы спустились в долину и шли по ней около трех миль, придерживаясь юго-западного направления, пока не достигли места чьей-то бывшей лагерной стоянки. Возможно, что когда-то здесь находилась милицейская застава. Площадка была свободна от снега и камней и окружена низкой стеной, сделанной из камней и дерна. Груды топлива сделали это место настолько привлекательным, что мы решили остаться на ночь. При сырой погоде невозможно найти сухой аргал (ячий навоз), и большие запасы его в этом месте были нам очень кстати.
В этот день у нас была неприятность – потеряли двух лошадей. Гнедой иноходец г‑жи Рерих выказывал признаки слабости, и его пришлось поддерживать дополнительными дозами цампы (поджаренной ячменной муки). Мы начинали страдать от нехватки зерна и других ресурсов. Лошадям и мулам приходилось питаться цампой, но многие из животных отказывались брать ее и в результате слабели. Нужно было обязательно достигнуть Нагчу с рынком, где мы могли бы закупить новые ресурсы на оставшуюся поездку через Тибет.
На следующий день проводники ошиблись в направлении. Мы прошли далеко на запад и, наконец, были вынуждены разбить лагерь в маленькой круглой горной долине, покрытой несколькими футами снега. Было невозможно найти правильный путь к перевалу Тангла из-за тумана, скрывшего горы. Мы послали тибетского проводника поискать местных кочевников в узкой боковой долине. Было замечено несколько стад диких яков, пасшихся на горных склонах. Во время отсутствия тибетца наша небольшая группа направилась через ручей для разведки окрестностей. Мы встретили местного жителя. Он носил зеленые очки от снега и был вооружен длинной тибетской саблей. Мы убедили его проводить нас в лагерь и переправили через реку верхом. Хорп принял нас за монголов, поскольку никогда не видел европейцев. По его словам, мы находились примерно в четырех милях от пути на Тангла, и обещал провести нас на следующий день. Он сказал, что большая тибетская застава, состоящая примерно из тридцати кавалеристов, была размещена недалеко от Карки. Мы прошли мимо нее в снежный буран, сильно отклонившись на запад. Он информировал, что верховный комиссар Хора находился с двумя ротами и несколькими горными орудиями в месте, называемом Чу-на-кхе, в пяти днях пути от нашего теперешнего лагеря. Он также вскользь упомянул, что были мобилизованы большие подкрепления местной милиции, и что местное население удивлялось этим военным приготовлениям.
На следующий день мы двинулись очень рано и, руководимые местным хорпом, возвратились примерно на три мили. Путь следовал гребнем низкого хребта, а затем поднимался по сухому руслу реки. Вся страна была все еще захоронена под снегом, и солнце слепило ужасно. Профессор Рерих получил небольшое ослепление от снега. Также пострадали монгол и тибетец. Через пятнадцать миль тяжелого пути, часто блокированного снегом, мы подошли к маленькой реке, сбегавшей с хребта Тангла, и расположились лагерем на берегу в месте, именуемом по-монгольски Екин Хапчига. Скудная трава по берегам составила некоторый корм нашим животным, которые были лишены этого в течение последних двух дней из-за снежного бурана. В течение этого перехода мы потеряли двух верблюдов и одного мула, которые были оставлены под ответственность хорпа. Мы снова наблюдали куланов, газелей и нескольких бурых медведей. Один из медведей так растерялся, увидев караван, что вбежал в колонну мулов и следовал с ними некоторое время, вызывая сильную панику среди животных. Огромные стаи серых цапель летели на большой высоте в южном направлении.
В течение прошлых дней у нас были некоторые трудности с лошадями, купленными в Цайдаме. Большинство животных безнадежно охромели, их копыта были не приспособлены для хождения по острым камням.
2 октября мы направились к перевалу Тангла. Начали движение, как обычно, рано, с рассветом. Легкий туман парил по вершинам, и лучи солнца рассеивались в его пелене. Холод был интенсивен, и твердая промерзшая земля отдавалась эхом под копытами животных. Каменистая тропа вела вдоль безымянного ручья, стекающего с гор, расположенных к югу. Тропа часто пересекала ручей, но потом вышла на широкое плато. Непроницаемый туман окутывал местность и нависал над плоскогорьем. Дорога была легкой, и несколько хорошо наезженных параллельных троп указывали, что мы идем правильно по дороге на Тангла.
После двухчасового перехода мы поднялись на низкую седловину, не обозначенную на существующих картах региона. Вершина ее была увенчана каменной пирамидой с несколькими флагштоками и развевающимися на них разноцветными кусочками ткани. Спуск привел нас в широкую горную долину юго-западнее седловины. Окружающий ландшафт по своей суровости был арктическим. Всюду поднимались высокие снежные пики, которые ясно выделялись в морозном разреженном воздухе. Несколько соляных озер виднелись к юго-востоку от дороги. Тропа шла на юго-запад и пересекала другой низкий хребет, увенчанный восемью каменными пирамидами. Мы разбили лагерь после двадцатидвухмильного высокогорного перехода. Пастбища были сравнительно хороши, но холод был интенсивен. Морозный день сменился ясной, но очень холодной ночью, и часовые замерзали в тяжелых меховых тулупах.
Мы решили подняться рано утром и пересечь Тангла до обычной полуденной пурги. Место нашего лагеря, используемое монголами во время их ежегодных паломничеств в Лхасу, известно чаще всего под его монгольским именем Кийтун-ширик – «Холодное пастбище». Ширик – грубая трава, растущая на кочках болот Тибетского нагорья. Эта трава – обычная пища животных каравана, так что слово приобрело смысл «пастбище». Монгол, который был послан на поиски стоянки для лагеря, вернулся со словами: «Усу байна, ширик байна» – «Там вода, там пастбище». А это всегда означает, что такое место подходит для лагеря.
Следующим утром мы пошли в половине шестого. Воздух был очень прозрачен. Весь горный хребет Тангла был ясно виден, и его белые искрящиеся контуры поднимались высоко над хаосом горной страны, которая простиралась вокруг него. Мы следовали поднимающейся равниной. Позади низкого отрога мы обнаружили несколько черных палаток кочевников с лохматыми лошадями, стоящими поблизости. Это была застава милиции, но никто не вышел, чтобы спросить нас, кто мы и откуда прибыли. Место казалось пустынным, и только синий дымок, поднимавшийся от палатки, указывал, что она обитаема. Вероятно, мы пришли слишком рано для этих людей, и солдаты мирно пили чай с маслом и цапмой. День обещал быть теплым, поверхность земли стала скользкой, и верблюдам было очень тяжело подниматься на перевал. Одного верблюда нам пришлось оставить, а его груз распределить среди других животных.
Подъем был длинен, но не очень крут. Куланы паслись около тропы и были единственными живыми существами, нарушающими покой большой горной страны. Перевал Тангла считается местом пребывания тридцати трех богов или небесных жителей, и наши монголы и тибетцы сообщили, что было хорошей приметой пересечь перевал в исключительно погожий день. Среди караванщиков Тибета существует твердое убеждение, что всякий раз, когда нежелательное лицо входит в Тибет, пронзительный ветер дует на перевале, и неудачные путешественники замерзают на ледяных склонах горы.
Вершина перевала была отмечена каменной пирамидой мендонгом, или каменной стеной, украшенной молитвенными флагами и церемониальными шарфами. Достигнув вершины, все монголы и тибетцы спешились, а ламы запели мантры. Они жгли благовонья, и их глубокие звучные голоса уносились высоко в разреженном воздухе высокогорного перевала. Спуск не был крут, и море гор и снежных пиков развернулось перед нами. Всюду, насколько можно было обозреть взглядом, возвышались одетые снегом горы. В отдалении стоял синий хребет Шанг-шунг, северное продолжение величественного Ньен-чен Тангла массива, непосредственная часть Трансгималаев, впервые нанесенная на карту великим шведским исследователем доктором Свеном Гедином. Путешественник чувствует чрезвычайное облегчение, когда видит, что ужасный перевал остался позади и огромный подъем при обозрении бесконечных горных массивов в их пышном великолепии, которые закрывают путь к священному городу Тибета и всего мира ламаизма.
На вершине перевала нам пришлось оставить одного из самых лучших коней в караване. Животное истощилось и было не в состоянии идти дальше. Через перевал ехал молодой хорпа с двумя гружеными яками, и мы доверили животное ему. Хорпа говорил на странном диалекте, и даже наши тибетцы не понимали его слов. Он носил серую шерстяную шапку, одежду пуру и тибетские высокие сапоги, сделанные из домотканой материи, подвязанные под коленями веревкой. У него была длинная тибетская сабля и магазинная винтовка европейского производства с примкнутым штыком. Он ехал на маленьком пони северотибетской породы. Его черты не были неприятны, и им в нашем караване многие заинтересовались, хотя его странный язык затруднял общение. Он возвращался с зерном в свой дом, который находился севернее Тангла.
Некоторое время мы следовали вдоль ручья, притока реки Яграчу, стекавшей с перевала в юго-западном направлении. Мы расположились лагерем на ночь после двадцативосьмимильного трудного похода. Недалеко от нашего лагеря находились многочисленные горячие источники, и место было известно под названием Чу-цен-конг, «Верхний горячий источник». Говорят, что долина реки Ягра была особенно богата горячими источниками. Потери этого дня в караване и в верховых животных были исключительно велики: три лошади, мул и верблюд. У тибетского нирва был сильный сердечный приступ, но он остался в живых. Он был доставлен в лагерь около одиннадцати часов вечера стонущим и почти без сознания. В течение предшествующих нескольких дней доктор находился около него днем и ночью. Нирва был в очень критическом состоянии и просил, чтобы ему дали китайско-тибетских лекарств, изготовленных одним из лам в караване.
На следующий день мы вышли поздно. Все были измучены переходом через перевал и тяжелой горной дорогой. Мы продолжили спуск в речную долину, которая носит местное название Чу-цен-чу, из-за горячих источников и гейзеров, находящихся по берегам. Речная долина представляла собой широкое горное ущелье с низкими круглыми холмами, поднимающимися со всех сторон. Мы пересекли хребет, известный под названием Лам-чунг. По краю долины были замечены черные палатки кочевников.
При пересечении Лам-чунг ла мы столкнулись с маленьким отрядом местной милиции, мобилизованной из жителей Хора. Отряд состоял из восьми человек, вооруженных саблями, винтовками и пиками. Их местом назначения была отдаленная река Чумар. Они рассказали нам, что правительство опасается нападения китайцев и монголов из Кансу и Цайдама, и что заставы милиции были размещены вплоть до северной окраины Чумар. Люди в отряде были весьма дикого внешнего вида. Большинство из них были без шапок, и длинные спутанные волосы развевались на ветру. Их тела были покрыты только грязными овчинными халатами. Они имели два вьючных пони, которые несли их принадлежности, одну палатку и некоторую утварь. Хорское приветствие «Або лам-нье» означает «Друг, хорошего тебе пути». Когда лицо высокого положения обращается со словами шаг-па – это означает «друг». Более вежливое выражение шаг-нье используется редко.
Мы остановились на ночь у подножья скалы на левом берегу реки Яг-ра. Место, известное своими горячими источниками, было названо Чу-цен пар-ма – «Средние горячие источники». Имеются два маршрута к Нагчу, один вдоль левого берега реки, другой вдоль правого. Нам пришлось следовать по левому берегу, так как этот путь был единственно реален для каравана тяжело груженных верблюдов. Другой маршрут использовался только ячьими караванами и был каменист и труден. Мимо нашего лагеря прошел в направлении к Нагчу караван из яков, нагруженный тюками плиточного чая. Каждый тюк содержал двенадцать плиток чая, или ча-ба, и двадцать четыре плитки чая составляли груз каждого яка.
Следующим утром мы возобновили путь по речной долине. Через примерно пять миль путь пересек низкий отрог и вышел в широкую долину, которая снова сузилась и скоро стала горным ущельем, прорезающим низкий хребет. После пятнадцатимильного легкого перехода мы разбили лагерь. Некоторые из животных были все еще утомлены после тяжелого перехода через Тангла, и нам приходилось быть с ними бережными. В лагерь зашли два молодых хорпа, вооруженные русскими винтовками образца 1899 г. Приклады винтовок были изготовлены в Нагчу. Они сообщили нам, что четырем иностранцам, которые были задержаны в Шенгди, разрешили перейти в Нагчу после двухнедельных переговоров. Они выразили сомнение относительно того, можем ли мы получить разрешение продолжить путь дальше на юг, и скоро оставили лагерь. Караванщики считали, что эти люди были шпионы, посланные верховным комиссаром Хора разведать о нашем продвижении и силе. Две хорские женщины, мать и дочь, прибыли в лагерь и дали нам немного молока яков и масла. В свою очередь они получили немного сухого туркестанского изюма. Они очень стремились узнать, видели ли мы голоков на маршруте из Синина, и жаловались, что голокские банды нападают на местных кочевников. Чтобы защитить себя, местные хорпы должны были сниматься и двигаться в отдаленные горные долины. Мы также пробовали обменять некоторые из наших монгольских лошадей на местных, цена которых была около двадцати пяти нгу-сангов за каждую. Наши запасы быстро подходили к концу, и нужно было закупить масло и цампу, чтобы добраться до Нагчу. Цена десяти кхе масла (один кхе – приблизительно пять фунтов) составляет двадцать пять нгу-сангов.
6 октября 1927г. мы сняли лагерь очень рано, чтобы достигнуть Шенгди до полудня и иметь достаточно времени на покупку продовольствия у местных кочевников. Долина реки, которой мы следовали, расширилась, и на соседних склонах были замечены стойбища кочевников с отарами овец и стадами домашних яков. После семи миль легкого пути, мы внезапно заметили группу людей, стоящих на тропе. Они оказались милиционерами, имевшими приказ остановить нас и сообщить верховному комиссару Хора, находящемуся в Чу-на-кхе. Большинство из них были неряшливая молодежь без оружия. Вместо сабли у одного из них за поясом был рог антилопы. Старший по званию, высовывая язык в знак почтения и жестикулируя, просил нас задержаться на один день в Шенгди, чтобы они могли доложить о нас верховному комиссару.
Мы решили остановиться, потому что намеревались войти в страну мирно, не прибегая к применению силы в регионе, охраняемом заставами милиции. Шенгди представляла собой обширную долину с однообразным грунтом, покрытым хорошими пастбищами в короткие летние месяцы. Мы обнаружили, что вся трава уничтожена караванами из Внутренней Монголии, Цайдама и Китая, которые обычно задерживаются в этой долине, ожидая получения разрешения на посещение Нагчу. Поверхность долины была покрыта болотами, и ночной воздух был холодным и сырым. Примерно в трех милях от нашего лагеря было маленькое озеро, имеющее местное название Янцзе-ма тшо, расположенное у подножья холмов.
Все местное население пришло в лагерь. Молодые люди с длинным косами, висящими с обеих сторон лба, были наряжены в шубы из овчины, украшенные черными полосами ткани, и высокие тибетские сапоги, сделанные из кожи домашней выделки. У некоторых из хорошо одетых щеки были окрашены красным. У других лица были покрыты черной пастой, используемой тибетскими женщинами для защиты кожи от ветров тибетской зимы. Кочевники очень стремились обменять наших монгольских лошадей на местных. Начальник, наряженный в новую шубу из овчины, нанес нам визит и начертал проект длинного сообщения. Он снова спросил число людей и животных в караване и количество багажа. Мы сообщили ему, что это уже было выполнено заставами в Олун-норе, и что сообщение было послано оттуда в Нагчу. Он ответил, что застава милиции в Олун-норе была подчинена губернаторам Нагчу, а его обязанность – сообщить верховному комиссару Хора, Кушо Капшопа, который был выше по службе и по социальному положению, чем губернаторы Нагчу. Он соответственно продолжил писать свое сообщение и считал и пересчитывал животных каравана, которые бродили по пастбищу, и бедный человек каждый раз получал различное число лошадей и верблюдов и, наконец, должен был оставить это занятие.
Охрана милиции из четырех людей была размещена в лагере, а белая палатка была поставлена вне лагеря. Официальное объяснение, данное нам, было то, что палатка и люди были помещены в лагерь, чтобы охранять животных и багаж в течение ночи. В действительности люди были помещены туда, чтобы шпионить за каждым нашим движением. Мы не возражали, надеясь, что странное отношение вскоре изменится. Мы были все еще уверены в наших тибетских паспортах и хороших намерениях правительства Тибета. Нам разрешали покупать молоко и масло, но запретили продавать или обменивать караванных животных. Мы возразили против такого нарушения нашей личной свободы, но начальник извинился, говоря, что он действует согласно приказам от более высоких властей. По его словам, среди четверых русских, которые были задержаны в Цомра, был японец и им позволили посетить Нагчу только потому, что кхан-по из Нагчу был его личный друг. Им было отказано в разрешении посетить Лхасу и вероятно предложат идти в Синин или Ладак.
Первая ночь, проведенная в Шенгди, была холодна, и воздух очень сырой. Ранним утром нас снова посетил местный старшина, который сообщил нам, что прибыли несколько чиновников от верховного комиссара Хора и губернаторов Нагчу, чтобы обсудить вопрос нашего дальнейшего продвижения. Около десяти часов утра мы услышали звон колокольчиков и вскоре заметили нескольких всадников, быстро приближающихся к нашему лагерю. Одним из всадников был младший офицер ше-нго тибетской регулярной армии. Его сопровождали несколько солдат в униформах. Они остановились за лагерем, провели длинный разговор с местным старшиной, в течение которого было выпито много чашек чая, и оттуда осмотрели лагерь. Затем ше-нго направился к нам. Он ехал на серо-стальном тибетском пони под английским седлом. На голове его была меховая шапка иностранного производства. Поверх униформы был надет халат из черного вельвета и шуба из овчины. Он сопровождался молодым солдатом в униформе и крагах. Поверх униформы солдат носил домашнего изготовления тибетский халат, и большая тибетская меховая шапка покрывала его голову. Он был вооружен винтовкой Ли-Энгфилда, украшенной церемониальными шарфами, или хатыками, которые висели на штыке. Он носил несколько патронташей, которые играют важную роль в тибетском наряде. Оба человека были чрезвычайно робкими и сначала даже тихими.
Офицер скоро ушел к своей служебной палатке и начал писать длинный рапорт. Он пересчитал снова наших животных и даже попросил открыть несколько сумок. В одной из них он нашел нашу коллекцию тибетских знамен и других религиозных предметов. Это произвело на него огромное впечатление, поскольку он внезапно объявил, что его задача закончена и началась для его лошади. Он информировал нас, что в том случае, если его превосходительство верховный комиссар найдет возможным предоставить нам разрешение проследовать дальше, то он бы мог вернуться и сопровождать нас лично. Он возвратился к палатке милицейской заставы и два часа пил чай с нашими охранниками.
Около двух часов мы снова услышали колокольчики, объявляющие прибытие большего количества других официальных лиц. На этот раз прибыл доньер, или представитель губернаторов Нагчу, сопровождаемый двумя мелкими чиновниками из дзонга, или форта Нагчу. Спешившись, новые посетители прибыли сразу в лагерь и представились профессору Рериху. Они все сказали «салам», и один даже д