– Ладно, – продолжает человек в бандане. – Меня вы уже знаете. Я – Инфильтрекс. Или… – Он стягивает с себя бандану, под которой обнаруживается на удивление круглое лицо. Парень похож на старшего брата-добряка, из тех, которые, если хорошенько попросить, не откажутся купить мальчишкам пива. – В общем, я Райан, – говорит он. – Похоже, на этот раз придется работать без прикрытия. Так даже лучше, случай-то у нас особый.
Панорамный кадр. На небоскреб, застилая собой небо, надвигается поле бугристого льда. Оно приближается и давит. Его брюхо так низко, что свисающие оттуда ледяные уступы проплывают ниже уровня верхней площадки Осколка. Где, как показывает камера, стоят двое.
– Ну, шевелись, – произносит за кадром голос Райана, – времени мало.
Ощетинившийся сосульками ледяной потолок оказывается прямо над ними, вызывая у зрителей восторженную клаустрофобию.
– Мы уже давно следим за ними и ждем. Этот – самый низкий из всех. Кстати, большой привет архитекторам. Сейчас он идет даже ниже, чем всегда, и если мы все сделаем как надо…
Никто так и не понял, каким именно оборудованием воспользовалась команда: камера его не показывала, хотя после было немало всяких домыслов, например, насчет «абордажных пушек». Как бы то ни было, сначала раздался треск, затем крик, а потом съемка пошла уже с камеры, закрепленной на чьем-то шлеме, и через две секунды на экране появилось изображение человека, болтающегося на высокопрочном тросе. На этом трансляция ненадолго оборвалась, оставив героя буквально в подвешенном состоянии, и несколько секунд зрители видели только темноту. Потом в кадре вдруг снова возникло лицо Райана.
– Вот мы и на месте, – говорит он. Камера у него в руках. Уже день. Он снимает край ледяного поля за своей спиной, обрыв, облака и, на расстоянии примерно мили внизу, огромный муравейник Лондона.
|
|
В это время как раз пошла на спад мода на городские исследования. Народ досыта наелся прилизанными фотошопом снимками экскурсий по пустующим больницам и старой канализации. Так что подъем на Массу № 5 открыл для неутомимых городских разведчиков новые горизонты и подогрел быстро остывающий интерес публики.
– Да, мы знаем, чем они там заняты, – говорил тем временем измененным голосом пикселированный информатор корреспонденту Би-би-си, – но как они туда попали, понятия не имеем.
– Глядите, Баттерси, – задыхаясь, кричит Райан, машет рукой трубам без крыш и карабкается наверх по ледяному желобу, где над его головой болтаются ботинки напарника. – Лондонский Глаз. А это что ж такое, никак, Факингемский дворец?
Затем идет длинный монтаж подъема на айсберг, продуманный не хуже, чем сцены в горах из какого-нибудь «Скалолаза». Когда Райан снова появляется в кадре, на его лице щетина. Он уже не так оживлен, как раньше. На шее у него болтается дыхательный аппарат.
– Ну, вот, – пыхтит он. На заднем плане видны ледяные блоки на вершине айсберга. – Слышно меня? У нас тут возникла одна идея. Вы все видели, как солдаты топали по айсбергу вверх и вниз. Но способов подняться куда-то всегда больше одного. Короче, Джо, которая шустрее нас всех, сейчас впереди, и…
Видно, как метрах в двухстах над его головой карабкается наверх фигурка в красной куртке. Она уже почти добралась до края крутобокой ледяной глыбы.
|
|
– Держи ее в кадре, парень, – говорит кому-то Райан. – Через пару минут мы все будем там. Мы идем за тобой, Джо!
Девушка кажется одновременно и слишком близкой, и чересчур далекой от зрителя. Вот она замахивается ледорубом. Изображение вздрагивает. Скалолазка проползает еще несколько шагов, огибает ледяной выступ, но тут камера на миг отворачивается, а когда возвращается, женщины уже нет. Нигде.
– Джо? Джо? Джо?!
Глаза Райана вытаращены от испуга.
– Черт возьми, она там, парень! Я же говорил.
Я смотрю на экран, не отрываясь.
– Надо только выбрать правильное направление, – говорит Райан оператору. – Ну что, пошли? После тебя, братан…
Я слал Йену сообщение за сообщением. «ЧТО ТЫСДЕЛАЛ С ТОЙ ШТУКОЙ? – писал я. – КОТОРУЮ НАШЕЛ В СНЕГУ». Я заинтересовался потому, что на рюкзаке Райана болталась точно такая же, завернутая в пластиковый пакет, круглая штука, как та, которую Йен отрыл в сугробе.
Между тем Райан продолжает подъем по ледяным блокам. В кадре слышно хриплое дыхание. Мелькают подошвы ботинок его напарника. Потом он поднимает голову и остается на фоне неба один. На этом ролик кончается.
Наконец я дозвонился до Йена.
– Я ее там бросил, – сказал он. – Она была такая противная! Вся грязная, и мусор налип!
Я заставил его пойти со мной на Доллис-Хилл и показать мне место, где он нашел ту вещь. Он долго ныл, что я, мол, затеял глупость, но слишком боялся меня, чтобы отказаться.
Когда мы пришли туда, никакого льда уже не было. Мы переходили от одной кучи мусора к другой, и Йен добросовестно осматривал каждую. А я изучал знаки в витрине газетного киоска, как будто они могли помочь. Какая-то молодая мамаша выговаривала своему малышу:
|
|
– Ну все, хватит, пожалуйста, перестань.
Издалека, откуда-то с востока, донесся рокот. Это шевелился лед, один из айсбергов менял свои очертания. Мы уже научились по звуку отличать обычное движение льда от близящейся бури.
– Дурак ты, – сказал я.
– Кто бы говорил, – ответил он. – Сам сказал, что это просто мусор.
– Заткнись. Ты дурак, потому что его бросил.
Он ничего не сказал. Над нами кружили голуби. Я медленно опустил голову и перехватил взгляд Йена. С минуту мы смотрели друг на друга в упор, выражение его лица показалось мне странным, и я сделал к нему шаг, но он резко развернулся и побежал к метро. Я даже не удивился. Я гнался за ним, громко окликая его на ходу, просто так, из чувства долга, но он оказался проворнее меня и нырнул в подземку раньше, чем я успел добежать.
Несколько дней подряд Йен не ходил в школу. Закрыл все свои аккаунты в соцсетях. Когда я пришел к нему домой, дверь открыла его мать и взглянула на меня с внезапной неприязнью.
– Он не выйдет, – сказала она, прежде чем я успел открыть рот. Потом захлопнула дверь и уже через нее добавила: – И не ходи сюда больше, не то я твоему отцу пожалуюсь.
С кем мне теперь было обсуждать новости? Какой-то мужик нашел еще одну трубку, обернутую в полиэтилен, и продал ее «Дейли Миррор». Другая тетка передала свою находку четвертому каналу.
– Необходимо подчеркнуть, что у нас нет никакого способа убедиться в том, что ее содержимое не подделка, – говорил диктор.
Под слоем черного водонепроницаемого пластика оказался еще слой пузырчатой пленки, а под ней – твердый картонный цилиндр.
– Он лежал прямо на куче снега, – рассказывала тетка по телевизору. – И выглядел как-то странно.
Показали записку, найденную внутри. Она была написана от руки крупными буквами. «Сообщение № 4», – стояло в заглавии.
Это Райан. Мы идем по бровке. Джона, мы зовем его Дуро, пришлось бросить.
Он нашел в снегу старые колышки и веревку. Похоже, кто-то уже разбивал тут лагерь до нас. Он сказал, что во льду есть какая-то шахта, а в конце ее что-то темное, как будто там замерз много лет назад какой-то зверь, но мы ничего такого не видели, потом он полез, и все затрещало и посыпалось, а когда мы добрались до него, внизу было пусто.
Он остался там и продолжал шептать.
Если поглядеть вниз, то вас видно, только как будто с преломлением. Надеюсь, эта штука не упадет никому на голову. На всякий случай упакуем ее в снег. Здесь, наверху, птицы или «птички».
У нас есть фотки, которые мы не можем скинуть. Снег здесь, наверху, другой.
Привет отсюда.
Сначала он написал «привет с редута». Но кто-то зачеркнул слово «редут» и написал «с призракберга». Но и это тоже было зачеркнуто.
Внизу было непонятно, похолодало в Лондоне из-за айсбергов или это просто настали холода, настоящие холода впервые за долгое время. Двадцать пятого декабря Масса № 6 опустилась над Серпентайн-Лидо, где Клуб пловцов проводил свой ежегодный рождественский заплыв. Дуновение от ледяной глыбы вмиг заморозило воду, и один шестидесятидвухлетний пловец отдал богу душу. «Он умер за любимым делом», – сообщил позже секретарь Клуба прессе.
В воздух опять поднялись армейские самолеты. Люди собрались на Парламентском холме посмотреть, как солдаты будут высаживаться на нижние склоны ледяной горы. Это было похоже на вторжение.
Отец взял меня с собой, посмотреть на это с обзорной площадки на крыше Центрального Пункта. Он пошел туда ради меня – ему самому было не очень интересно. Я-то, конечно, предпочел бы оказаться внизу, на улицах, прямо под айсбергом, но я был тронут. Администрация здания поставила на крыше несколько мощных телескопов, так что желающие могли по очереди заглядывать в них и наблюдать за тем, как по склону огромной горы ползут крошечные человечки.
Позже мы услышали, что они нашли остатки лагеря Райана, но исследователей в нем уже не было. Солдаты забирались во все расщелины и пещеры так далеко, как только могли проникнуть – позже кое-кто из них опубликовал сделанные там изумительные снимки, – но так никого и не обнаружили.
Умерла двоюродная бабушка Робби.
– Вот почему его давно нет, – сказала Сэл. А я и не заметил. – Его семья переехала. Ты знаешь, что у них случилось?
Как-то ночью Масса № 7 зависла над северным Лондоном, да так, что приют, в котором жила бабушка Робби, оказался прямо под ней, и все его обитатели включили у себя батареи и пораньше легли спать. Наутро, когда айсберг уплыл, а солнце растопило на траве иней, Нэнти нашли в общем саду – она сидела на скамье и была покрыта льдом, как панцирем.
– А на лице у нее застыла гримаса смертельной агонии, – закончила Сэл.
Я передал ее слова своей матери, и та пришла в ярость.
– Какая чушь, – сказала она. – Ты же знаешь, что я хорошо знаю маму Робби. Ничего подобного на лице ее тети не было. Наверное, она просто задремала в саду и не проснулась. Надеюсь, что, когда придет мое время, я уйду так же мирно.
Входная дверь была распахнута настежь, добавила она потом. И я вспомнил, как Нэнти встала и открыла ее в тот раз, будто знала, что айсберг на подходе.
Йен все еще не ходил в школу. Его родителям наверняка здорово за это влетело. Я снова пошел к нему. Но прежде я написал: «ЭТО Я ЧУВАК ДАВАЙ ВЫХОДИ Я ЗДЕСЬ». Не прошло и минуты, как дверь открылась. Когда я вошел, его мать глянула на меня с подозрением, но из дома не выставила.
– Проходи давай, – сказал он.
Мы сели в его комнате, и он откуда-то из-за книг выудил помятую трубку из толстого картона. Он понаблюдал за тем, как я пожирал ее глазами.
– Ее еще никто не видел, – сказал он. – Даже мама.
Он снял с одного конца трубки крышку и вытащил письмо. Мы развернули его на кровати.
Сообщение № 1. Милый Лондон. (Я узнал почерк из новостей.) Что мы, прежде всего, знаем об айсбергах? То, что мы видим лишь их верхушку. 9/10 каждого скрыты под водой.
Надо знать, как по ним правильно лазать. Только тогда можно добраться до верха и посмотреть оттуда вниз. Мы вас видим.
И остальные айсберги тоже.
Но что толку, если никто об этом не знает?
Будем продолжать подъем. Пожелайте нам удачи. Мы наскребли вам подарочек.
– Какой подарочек? – спросил я. – И что значит «наскребли»?
– Жди здесь, – сказал Йен и пошел вниз. Вернулся он с маленькой пластиковой трубкой. В ней был лед.
– Там, внутри, было еще что-то вроде термоса, – сказал он. Его глаза за очками распахнулись шире. – Ну, для чая. Его засунули в эту трубку. Термос треснул, а когда я раскрыл его, там оказался вот этот лед. Он уже начал таять, но я собрал его весь, переложил сюда и запихнул в морозилку.
Лед представлял собой массу сплавленных воедино угловатых фрагментов. Было видно, что он уже таял однажды, а потом снова смерзся из разных кусков.
– А если родители найдут? – спросил я.
– Я им уже показывал. Сказал, что это эксперимент. Им без разницы.
Мы посмотрели друг на друга.
В кухне Йен налил горячей воды в глубокую миску, снял с пластикового контейнера крышку и опустил его туда. Контейнер всплыл, стукаясь о стенки.
Я старался казаться спокойным. Уверен, что Йен чувствовал в тот момент такую же нервозность, что и я. Лед сразу начал таять. При этом он свистел и щелкал.
Но не только. Лед издавал еще один звук: он шипел, точно кто-то приоткрыл пробку на бутылке с газировкой. Это выходил наружу воздух, вмерзший в него много лет тому назад. Сколько – тысячи? Или миллионы? Теперь я знаю, что это называется эффектом сельтерской: такое шипение слышат исследователи на арктических судах, когда окружающие их куски льда начинают таять при выходе из полярной зоны, попав в теплое течение. А мы слушали, как шипит древний воздух, упавший к нам с небесной высоты.
Обеими руками я обхватил миску, притянул ее к себе и склонился над ней так, как будто я простужен и готовлюсь дышать парами ментола. Сделал глубокий вдох.
Запахло пустотой. У меня закружилась голова, но, может быть, оттого, что я вдохнул так сильно. Мне показалось, будто крохотные шарики холодного воздуха покалывают мне легкие.
– Дай мне, – сказал Йен. Я почувствовал приступ той неосознанной жестокости, которая почему-то часто накатывала на меня в его присутствии. И я продолжал дышать, отталкивая его плечом, когда он пытался подобраться поближе.
Лед таял очень быстро. Скоро он весь превратился в воду. Йен все ныл, поскуливал и бормотал что-то у меня за спиной, а я, отталкивая его, продолжал быстро и судорожно вдыхать холодный воздух, пока не прекратилось шипение и щелканье.
Только тогда я поднял голову от чистой ледяной воды. И посмотрел на Йена, изо всех сил стараясь не выглядеть виноватым.
Он ответил мне взглядом смертельно раненного человека. Протянул руки, взял у меня емкость с водой. Я ему позволил. Все еще не сводя с меня глаз, он поднес пластмассовый угол ко рту и, неловко припав к нему губами, выпил всю воду.
Мы смотрели друг на друга.
– Сдай письмо, – сказал я. – Оно не твое. Они написали его всем в Лондоне.
Он смотрел на меня остановившимися глазами. Я встал и вышел.
Солдаты еще не раз поднимались на айсберги и снова спускались вниз, а если кто из них и сообразил, как подняться выше самого верха, то нам об этом не рассказывали. Если оно вообще существует, это место – выше верха. Никто из неофициальных исследователей не вернулся. Я перестал дружить с Сэл, а Робби, когда появился, уже не дружил со мной.
Мне было легко избегать Йена, когда он снова пришел в школу. Но иногда я еще ловил его взгляд где-нибудь в столовой или в классе. Когда такое случалось, я говорил себе что-нибудь вроде «Я первым его увидел», имея в виду сугроб, в котором лежала та пластиковая штука. Не знаю, отдал он то письмо властям или нет – если да, то они его не опубликовали.
Раньше я то и дело ждал встречи с ним. Я все еще живу в том же районе, и он тоже долго жил здесь, но потом Лондон разлучил нас окончательно. Мать, правда, говорила мне когда-то, что он навещал старый сад Нэнти, из уважения, а это, по ее словам, было очень мило с его стороны. Думаю, теперь его отправили куда-нибудь на позиции.
Я всегда думал, что буду заниматься чем-то, связанным с айсбергами, но я работаю в импорте-экспорте. Много времени провожу в Европе. Не раз посещал Большой Брюссельский Риф. У меня даже есть открывалка для бутылок в виде бельгийского флага, вырезанного из обломка его коралла.
Наверное, в любом деле, даже таком скучном, как мое, есть свои легенды. У нас, если что-то вдруг начинает тормозить отлаженную цепочку поставки или сбыта, вокруг этого сразу возникают всякие дикие слухи. Но самое странное в том, что потом всегда оказывается – в каждом слухе есть доля правды. Я нередко вижу в новостях упрощенные версии тех событий, о которых давно знаю из сплетен.
Вот сейчас, к примеру, тормозятся поставки компонентов к электронному оборудованию из Японии. Ходят упорные слухи о том, что рабочих не пускают на заводы, а их не пускают на заводы потому, что цеха стали непригодными для эксплуатации – в них выросли джунгли.
Я люблю наши лондонские айсберги. Они по-прежнему плавают у нас над головами и бизнесу не мешают.
Надо сказать, что правительство все же добралось до самой их верхотуры. Не знаю, почему это так меня беспокоит, но мне все время кажется, что британские солдаты следят за мной сверху, из того, другого неба, с угловатых уступов ледяных гор. А еще никто больше не призывает их взрывать – наверное, не без причины.
Йен служит теперь в армии, в новых специализированных ледовых войсках. Так что он вполне может быть среди тех, кто следит оттуда, сверху. Это же он выпил воду. А я только воздух вдохнул.
В любое время года айсберги источают холод. С них сыплется мелкая ледяная крошка, а еще они вымораживают из воздуха под собой влагу, и она пушистыми искристыми хлопьями выпадает на землю. Иногда проснешься утром и видишь – ага, ночью прошел айсберг: на земле осталась дорожка из тонкого льда, чуть припорошенного снегом, похожая на серебристый след улитки. Даже в разгар лета можно раздвинуть занавески и обнаружить на стеклах морозные узоры. А выйдя из дома, поскользнуться на ледяной полосе, которая делит улицу надвое.
Поза Новой смерти
Первый документально зафиксированный случай Новой смерти произошел 23 августа 2017 года в Джорджтауне, Гайана. Около 14 часов 45 минут пополудни Джейк Моррис, библиотекарь, пятидесяти трех лет, вошел в свою гостиную и обнаружил, что его жена, фармацевт Мари-Тереза Моррис, пятидесяти одного года, лежит на полу лицом вверх и не шевелится.
– Я распахнул дверь и сразу увидел ее подошвы, – рассказывал он позже.
Мистер Моррис объяснил, что пощупал у жены пульс, но нашел ее уже холодной. Его заявление о том, что он подошел к ней сбоку, породило немало разногласий в среде неотанатологов, поскольку подобное действие в отношении умершего Новой смертью невозможно. Преобладающее мнение таково, что огорченному супругу просто слегка изменила память. В незначительном меньшинстве те, кто утверждает, что нет никаких оснований подозревать ошибку и что миссис Моррис, видимо, следует считать староумершей, чей статус изменился через несколько секунд после того, как ее обнаружил муж.
Мистер Моррис подошел к телефону, который находился в северо-восточном углу комнаты, и вызвал «Скорую». Когда он вернулся к телу, Новая смерть уже явно вступила в свои права.
– Я обернулся, – рассказывал он, – и снова увидел ее подошвы. Они были повернуты прямо ко мне. Как в самом начале.
Пока он говорил по телефону, тело миссис Моррис, очевидно, совершило поворот в горизонтальной плоскости приблизительно на 160 градусов вокруг точки, расположенной где-то в районе талии покойницы.
Сильно встревоженный, мистер Моррис попробовал обойти тело кругом, но остановился, когда, по его словам, «ее ноги опять стали поворачиваться за мной». Тело миссис Моррис вертелось, как игла компаса, и, куда бы ни направился ее супруг, он всюду видел ее пятки.
Он застыл на месте, и ноги жены замерли в нескольких дюймах от его туфель. Ему расхотелось шевелиться, чтобы не провоцировать это скользящее и совершенно беззвучное движение. Так его и обнаружила бригада парамедиков – стоящим возле ее тела навытяжку.
В наступившем затем переполохе был момент, когда санитары требовали от мистера Морриса проявлять осторожность и не наступать покойной жене на волосы. Которые, с точки зрения самого мистера Морриса, находились на прямо противоположной от него оконечности ее тела.
Так начала выявляться специфика Новой смерти.
За случаем миссис Моррис последовал аневризм в Бухаресте, гибель на пешеходном переходе в Торонто, близнецы в Гонконге. Темпы распространения Новой смерти нарастали. Сообщения о ней в новостях, сначала довольно редкие и преимущественно насмешливые и скептические, стремительно набирали серьезность. Но всего через две недели после Новой смерти миссис Моррис в Средиземном море затонул переполненный людьми паром «Карнивале», шедший от берегов Эритреи в итальянский порт Лампедуза, и тогда кадры массовой Новой смерти впервые перепахали душу телезрителям всего мира.
Сегодня, когда с последнего засвидетельствованного случая Старой смерти прошло уже шесть лет и модернизация человеческой кончины, похоже, завершилась, мы настолько привыкли к сценам бесчисленных Новых смертей, вызванных ударами беспилотников, атаками террористов, земляными оползнями и пандемиями, что нам уже трудно даже вспомнить то потрясение, которое мы испытали, увидев это в первый раз.
Кадры, на которых около сотни утонувших, несмотря на спасательные жилеты, мигрантов вертикально стоят в воде вверх ногами, так, что на поверхности видны их ступни, до сих пор считаются каноническими. Те, кто их снимал, возможно, думали, что в воде феномен вращения покойников (или, как сейчас еще говорят, беспокойников) будет выглядеть не столь противоестественным, как на суше, но они просчитались.
Отснятый над Средиземным морем ролик тут же облетел все телеканалы мира, и зрители увидели, как стремительно и дружно реагируют утопленники на все движения операторов. Причем совершенно синхронно. Их ноги неизменно поворачивались навстречу камерам, которые снимали их с кораблей и самолетов, как бы те ни лавировали и какие бы внезапные маневры ни совершали. Было ясно, что дело тут не в течении или ветре и уж тем более не в каком-нибудь скрытом механизме.
Но то, что зафиксировали под водой камеры с масок спасателей-водолазов, оказалось еще страшнее. Зрителям видно, как неспешно, все время сохраняя строго горизонтальную ориентацию, погружаются в глубину трупы тех, кому не хватило спасательных средств, и как они разворачиваются ногами к каждому встречному ныряльщику, а те, напуганные, в панике рвутся наверх. Причем одно и то же повторяется на разных кадрах, с одними и теми же телами, снятыми одновременно с разных точек.
В следующие недели телевидение как прорвало: безмолвные стремительные трупы завертелись в строго горизонтальной плоскости на площадях Багдада, на склонах холма в Мексике и в датской школе, где устроил стрельбу вооруженный подросток. И все же начало эры Новой смерти ознаменовалось именно крушением парома «Карнивале».
Не все Новые покойники одинаковы. Так, у некоторых из них руки и ноги могут быть слегка разведены в стороны, но лишь едва заметно в сравнении с тем, как это обычно выглядело у Старых мертвых. Трупы, расчлененные убийцами или разорванные на части взрывом, не восстанавливают свое единство, но их фрагменты, даже разбросанные в стороны, лежат в позе, характерной для Новой смерти, так что их можно назвать фрагментированными Новыми мертвецами.
Итак, попросту говоря, Новая смерть – это такое положение мертвого тела, при котором оно всегда находится в строго горизонтальной плоскости независимо от угла наклона и свойств поверхности под ним, а его ступни в любое время ориентированы навстречу каждому из смотрящих, сколько бы их ни было.
В отношении этого колоссального танатологического сдвига сразу же были установлены два факта:
1) Новая смерть субъективна.
Люди, находящиеся в непосредственном присутствии Нового мертвеца или наблюдающие его посредством современных технологий, всегда будут видеть тело или тела с развернутыми к ним ступнями. Ничего не меняется и в том случае, когда наблюдатели находятся прямо напротив друг друга. Восприятие и наблюдение являются конститутивными чертами Новой смерти.
2) Новая смерть объективна.
Физические вмешательства подтвердили, что эти субъективные впечатления не иллюзорны. Новые мертвецы имеют массу. С ними можно вступить во взаимодействие. Что, однако, не отменяет базовых положений Новой смерти.
Как подтвердил печально знаменитый эксперимент Банифа-Мурчо, когда многочисленные свидетели одной Новой смерти, видя обращенные к ним ступни трупа, получают задание одновременно приблизиться к телу с разных сторон и схватить его, они все хватаются за ноги. Столь шокирующие, а иногда и опасные векторально-локационные ошибки, разумеется, были невозможны до наступления эры НС. А значит, речь идет об изменениях не только в биологической, но и в физической природе смерти.
Новая смерть никак не повлияла ни на общий уровень смертности, ни на ее причины. Не изменился и агентский статус мертвецов относительно живых – они столь же тихи и безмолвны, как и их старые предшественники. Новая смерть есть феномен не умирания и не самой смерти, но качества мертвости.
Философские обоснования ее причин, следствий и значений (если таковые существуют) пребывают, разумеется, в зачаточном состоянии. Однако в последнее время и в этом направлении наметился весьма любопытный поворот.
В 2024 году в Мумбае на конференции «Новые мертвые и их критики» П. Дж. Мукхопадхиай, студентка факультета цифрового дизайна, прочла доклад на тему «Новая смерть как игра». В ходе своей презентации студентка едва ли не вскользь отметила, что классическое положение Новых мертвецов – ногами к зрителю – больше всего напоминает первое поколение так называемых «стрелялок».
В таких играх, где бы ни располагался стрелок, то есть «ты», поверженные тобой враги неизменно падают к тебе ногами и перемещаются за тобой следом. И так продолжается до тех пор, пока по истечении назначенного программистом времени их тела просто не исчезнут сами собой.
Это замечание подняло нас на новый уровень изучения Новой смерти. Как сказано в последнем выпуске «Кембриджского философского журнала», «никто пока не знает, чем именно важны для нас слова Мукхопадхиай. Но в том, что они чрезвычайно важны, нет никаких сомнений».
Итак, понимание пока ускользает от нас, но культура прагматична и быстро приспосабливается к новому положению дел. Те, кто воспринимает повернутые к ним ступни ног как оскорбление, привыкают к этому так же, как и те, кому нравится оскорблять. Обряды погребения и поминовения Новых мертвых уже начинают обрастать многочисленными церемониями и ритуалами. Теологи всех вероисповеданий принимают их в основном без возражений, по-новому интерпретируя старые традиции и тексты. Новые мертвецы уже стали обыденными персонажами кинофильмов, теледрам и другой видеопродукции, включая, разумеется, видеоигры. И суть не в том, что у любого мексиканского лоточника на улице можно купить сахарный скелетик, который вертится, точно стрелка компаса, от вращения ручки, а в том, что они продаются теперь в количестве не меньшем, чем любые другие сувениры на тему Dia de los Muertos[3].
Такая индифферентность восхитительна. И в то же время не вполне уместна. Ведь в какие бы колокола мы теперь ни звонили по усопшим, какие бы благовония ни жгли им вслед, умираем мы ровно так же, как прежде, и живем точно так, как жили всегда.
Мы не готовы. Но к чему нам готовиться? Каков будет конец этой новой игры?
То, что я пишу здесь, – не манифест. И даже не предисловие к нему. Просто мы не знаем, чего ждать и как жить, чтобы достойно встретить Новую смерть. Так что мой текст – это всего лишь призыв к созданию подобного манифеста. Это воззвание к воззванию, это мольба о проповеди, которая научит нас жить как должно и умирать Новой смертью как положено.
Надо жить, исходя из того, что наше существование не бесцельно, что у наших модернизированных мертвецов может быть свой телос[4], а успех – это открытие, которое дается только тем, кто научился умирать правильно. И, наоборот, пока мы будем умирать как всегда, мы будем терпеть поражение.
А уж какова будет награда за одно или расплата за другое, никому пока неведомо.
Поживем – увидим.
Дама пчел
Мое посвящение состоялось двадцать два года тому назад в полуподвальной комнате без окон одного шикарного отеля в Монреале. На маленькой дверце было написано «Дворницкая». За ней открывалось роскошное помещение, полное дорогих картин на тему карточной игры и полок со справочниками в кожаных переплетах. Мы четверо сидели за карточным столом, а двое продувшихся парней подпирали стенку и во все глаза молча следили за игрой.
– Вильсден – это где? – спросил Джил Шугар по прозвищу Мордашка. Он был уже немолод и широковат в талии, но, как все говорили, по-прежнему остер на язык.
– Виллисден, – поправил я. – Это в Лондоне.
Он ответил:
– Заметь, я не называю тебя парнишкой из Уиллисдена.
– Играть с вами для меня большая честь.
– Ладно, кончайте, – вмешался в наш обмен любезностями Денно Кейн, смуглокожий полиглот с кукольным лицом, прославившийся своей игрой в двадцать одно, но готовый ставить на что угодно, были бы карты.
Мордашка и Денно были из старой гвардии, куда, несомненно, входила и суровая валлийка вдвое старше меня, которая сидела как раз напротив. Я уже ее встречал в Детройте. Она как раз только что оставила без штанов средней руки город – подвиг, совершенный в одиночку при помощи пары семерок. И теперь отдыхала, наблюдая за тем, как я обчищаю мелкую рыбешку – биржевых маклеров.
– Хорошие пальцы, – насмешливо бросила она. Я действительно малость мухлевал при раздаче. – Я Джой. Без фамилий.
Я не сдержался и, как сопливый мальчишка-фанат, выпалил, что и так знаю, кто она.
– Позвольте мне сыграть с вами, пожалуйста, – сказал я.
Ее смех был полон презрения, однако мой визаж пришелся ей по нраву. Так, в компании еще двоих, предназначенных на съедение, я и оказался с ней за одним столом, но в отличие от них еще играю.