Мы «отыгрываем будущие и возможные действия», гоняя по Образу мира Образ себя, осуществляющего Образы действий с Образами вещей и Образами существ.

Еще раз повторю: мазыки считали, что сущностно есть толь­ко два вида образов — Образы миров и Образы действий. Все образы вещей, по сути, это образы миров. И Образы себя — Масовые стоды — или Образы существ — то же самое.

Вот об Образах себя мы сегодня и поговорим.

Тут надо отдать должное психологии, она об этом понятии писала немало. И мы однажды это все подробно изучим. Более того, начиная, кажется, с работ Бернштейна, который не был, в действительности, психологом, а был физиологом, которого физиологи сейчас, похоже, потеряли, а психологи почему-то присвоили себе, ведутся исследования и того образа себя, кото­рый движется в пространствах воображаемого движения. Он же отражается в клеточных тканях мозга, как утверждают психофи­зиологи, маленьким человечком. Насколько я помню, перевер­нутым вверх ногами. Зовут его «гомункулусом».

Этот раздел психофизиологии, начиная с того же Бернш­тейна, называют Биомеханикой и очень уважают. На нем осно­вывалось когда-то бывшее у нас роботостроение. Сейчас, кажет­ся, не основывается. И я предполагаю, что сломалось оно в России не из-за перестройки, а из-за немыслимых сложностей, которые не смогла победить технология. В пятидесятых-шестидесятых го­дах прошлого века к этому направлению мысли примазало себя семиотическое движение и именно кибернетикой робототехни­ки и занялось. Работы их отчетливо показали, кто среди нас самый умный, но в производство так и не пошли — их бы там не поняли.

Я рассказываю об этом кратко, но не просто так. Мне важно донести одну простую мысль: как бы мы ни переусложняли Исту чего бы то ни было, эта вещь будет работать, если Иста есть. Будет работать как операционная среда Виндоуз, больше кото­рой в мире ничего не ругали. Безобразная и безобразно громозд­кая среда, тем не менее, работает, потому что в основе ее лежит Иста разумного взаимодействия человека с компьютером. И даже все попытки тысяч программистов Майкрософта показать всему миру, кто здесь самый умный, не могут помешать человеку сде­лать то, что он ожидает от компьютера.

Если самая запутанная и странная программа работает, зна­чит, в ней есть разумная основа, соответствующая действитель­ности этого мира.

И наоборот: если что-то, несмотря на все усилия, не вопло­тилось в жизнь или не получилось, значит, в нем отсутствовала Иста, отсутствовало соответствие исходному образу этого мира, построенному Разумом из впечатлений.

Иными словами, раз усилия всех психологов, психофизио­логов, семиотиков и робототехников нашей страны не привели к созданию человекоподобных роботов, значит, в их рассужде­ниях была ошибка, которая не давала создать Исту. Не давала создать полноценный образ того, как робот должен осуществ­лять действия в условиях планеты Земля.

Это не совсем верное утверждение, поскольку мы знаем при­меры множества производственных роботов, построенных наши­ми людьми. Но разделим предметы обсуждения. Все эти роботы, которые воплощены и действуют, не имеют к психологам ника­кого отношения. Их создавали инженеры. Просто брали и вопло­щали свои представления о том, как действует тот или иной человеческий орган. Чаще всего, рука. И помощь психологов им тут была только помехой. Это они могут представить и воспроиз­вести и сами. Так даже легче — никто не мешает.

Наука, в частности психология, и даже физиология движе­ния, нужна там, где ставится гораздо более сложная задача, чем создание робота-манипулятора, выполняющего одну частную за­дачу. Вот с этим психология и не справилась. Я предполагаю, потому, что не смогла создать точное описание того, как человек проигрывает свои предполагаемые действия в воображении, когда думает.

Не берусь осуждать психологов за это. Задача очень сложна. И не берусь сам решать эту задачу во всей полноте, на которую замахивались психологи. Ограничусь пока простейшим описани­ем того, как и чем думает человек. Но жду ваших наблюдений, чтобы убедиться, что этот шаг сделан действительно верно. А значит, если на основе его создать нечто более сложное, даже привнесенные в надстройку сложности, умности и ошибки не помешают делать дело. Основа будет скрипеть, зависать, но де­лать ожидаемое, поскольку она соответствует действительному миру.

Итак, воплотившись, думаем мы всегда одно и то же: мы решаем задачу выживания на этой планете. Конечно, если не меняем направление тока жизни и не принимаем смерть. Чело­век не равен своему разуму и может иметь собственные, отлич­ные от разумных, задачи. И бывает, что ему удается вспоминать себя до появления разума. Тогда мы можем себе позволить про­сто думать. О чем угодно и как угодно. К сожалению, поскольку и для этого нужен разум, темы продолжаем думать тем, что накопили за жизнь, — образами разума, — и в итоге, даже после десятков лет, проведенных в полетах вне тела, как Роберт Монро, остаемся все теми же людьми своего общества и своей эпохи.

И все же, пока мы осознаем себя человеками, мы думаем только одну думу, воплощенную в тысячи, тысячи, тысячи мыс­лей. Мы выживаем, решая это как задачу задач. То есть Задачу, воплощенную в бесчисленное множество разнообразнейших за­дач и задачек. Чаще всего, мы настолько увязаем в этой повсеме­стной задачности нашей жизни, что не видим даже исходный вопрос, определяющий всю работу разума: как убрать помеху жизни. Но приглядитесь, вопрос этот всегда один и тот же, не­смотря на множество видов решений, которые мы находим...

Это важно увидеть и понять. Без понимания того, что разум всегда направлен в одну сторону, невозможно понять, что такое разум. А он — всего лишь простейшее орудие, данное человеку для выживания и усложняемое нами в зависимости от сред, в которые мы попадаем. Но при этом разум остается всегда все тем же простейшим порывом или напором, который мы всего лишь чувствуем в себе. Он — это все та же способность сознания стекать с плотностей мира. Он — лишь ток жизни, имеющий направление.

Имеющий направление и способный воплощать это движе­ние в образы и запоминать полезные находки.

В сущности, Разум только этим отличается от Стиха — стихиального состояния сознания. Сознание в Стихе, то есть «тихое сознание», как говорили мазыки, точно так же обеспечивает вы­живание и решение задач, но не помня и не запоминая, просто обтекая помеху, вставшую на пути человека. Разум облекает это в образы, и образы эти все сложнее, по мере усложнения жиз­ни, но он прост и понятен нашему естеству, потому что его не надо понимать. В своей основе разум для нас всего лишь чрезвы­чайно знакомое ощущение: движение продолжается или оно оста­новилось, и я ощущаю упор, я во что-то уперся.

Вот так мы знаем истину и мир. Именно это чувство позволя­ет нам «думать» во снах и иных мирах.

Но в этом мире мы думаем образами, которые делаем, хра­ним и в нужный миг извлекаем из памяти. И образы эти очень точно соответствуют этому миру. Истоты — это точнейшие слеп­ки, отпечатки окружающих вещей и явлений. Потому и делаются они из впечатлений, из того, что впечаталось, отпечаталось в сознании.

И пока мы находимся на Земле, ток разума ощущается дви­жущимся до тех пор, пока он совпадает с Истами вещей или явлений и течет по истотам. И он же ощущается остановившим­ся, упершимся в преграду, если мы пытаемся идти не по истотам или выскочить за рамки Исты.

Но это просто техническая накладка одного на другое. Не наличие Исты определяет действительность того, с чем я столк­нулся, Иста лишь тень вещи. Вещь или явление существуют сами по себе. И я упираюсь в них разумом в действительности. Исты и истоты, как и любые другие образы, имеют лишь значение узна­вания и подсказки, не более. Но поскольку они всегда присут­ствуют, когда я действую правильно, и постоянно присутству­ют, когда я ошибаюсь, совпадая с моими действительными ощущениями, я привыкаю считать, что мои действия не соот­ветствуют им, а не миру. Не по уму делаются, неразумны, как говорится.

Плевать бы на весь этот разум, но на Земле так жить легче. К тому же, разум отражает этот мир всецело. А это значит, что в земной жизни мы просто не можем выйти за его пределы. Если появляется нечто новое, неведомое, он тут же делает его образ, и вот уже мы снова внутри разума. Побыть вне разума не могут даже сумасшедшие, битва за выход из него безнадежна, как бит­ва за выход из себя. И мы сдаемся и смиряемся, просто не в силах найти место, где бы его не было.

И забываем про сны. Сны позволяют многое понять о себе, поскольку в них с разумом творятся странности. Но мы предпо­читаем от них отмахиваться, а не изучать эти подсказки... И это верно, пока ведет только к тому, что все путается в голове. По­этому не надо делать излишних усилий в попытке остановить поток мыслей и рывком достичь просветления. Даже Будда смог его достичь, лишь отказавшись от усилий.

Для большей части людей существует лишь один путь движе­ния к себе: спокойно разобраться в том, что имею в собствен­ном хозяйстве, и двигаться лишь через понимание и постоян­ный труд. То есть разбираться, понимать и не ослаблять усилия, что значит не вкладывать в него больше, чем тебе позволяют условия твоего выживания. Потому что, если вкладывать боль­ше, однажды ты сожжешь все запасы, и усилие твое ослабнет. Чтобы не ослаблять усилия, его надо делать слабее, чем можешь. Иначе говоря, не больше, чем можешь сегодня и каждый день.

Вот и продолжим разбираться с тем, как и чем думает разум, чтобы до конца понять ту загадку, что поставили перед собой в первой части исследования. Чем отличается Днеразум от Сноразума.

Для этого я предлагаю вам понаблюдать за тем, как вы стро­ите образы возможных действий, проигрывая возможные дей­ствия и выбирая из них лучший, то есть наиболее подходящий, образ. И прошу посмотреть через то, как это описывали мазыки.

А описывали они наше думанье, как игру, которую Разум ведет в Образе мира, выделяя в нем лишь ту часть, которая нуж­на для данной задачи, с помощью Куколки, которую водит по этому образу, как ребенок по лоскутному одеялу на печи. Кукол­ка эта является Образом себя.

Общее имя для всех Образов себя было Ольшанка. Ольшанок этих, или Масовых стодов, то есть различных образов себя, было много. Целая Лествица. Для каждой возрастной вежи создается новая. И при этом ты сам еще и дорисовываешь ее, исходя из собственных данностей. Тем не менее, мазыки выделяли несколько видов Олынанок, в которых проявляются родственные черты у всех людей одной культуры.

В частности, самый первый Образ себя назывался, как и са­мый первый Образ мира, — Материк. Он рождается как пред­ставление о себе как о Теле боли и отражает окружающий мир, как Мир плотностей, Материк.

Затем в него входят люди, которые нянчатся с дитем. Как вы понимаете, это мамки и няньки. Поэтому следующий образ себя складывается у ребенка через то, как его видят мамки, и называ­ется Мамич. Он ложится на Материк, и он еще полностью заем­ный, своего рода, отражение окружающего мира. Ребенок в Мамиче даже еще не говорит «я», он говорит про себя в третьем лице.

А затем приходит самоосознавание через самооценку. Ребе­нок может уже давно говорить «я», но быть еще в Мамиче, но вот когда он подумает про себя, что он Маленький гаденыш, иначе говоря, когда у него появляется цель отомстить взрослым за то, что они предали его божественность, он переходит в сле­дующий образ себя, в Гаденыша. Может, правда, и не перейти, если его не лишили любви и восхищения болезненно. Но пребы­вание в Гаденыше очень важно, потому что именно в этом воз­расте рождается ощущение себя Душевным человеком. Именно этот Образ себя будет править всей жизнью человека, выстраи­вая относительно себя все остальные образы.

Почему? Потому что именно в этом возрасте ребенок начи­нает испытывать душевную боль и понимать, что такое душа.

Затем, с переходом в отрочество, образы себя у мальчиков и девочек разделяются. Мальчик ощущает себя Бараном, девочка Козой. И ведут себя соответственно.

Иначе говоря, именно Ольшанкой Барашка или Козочки они и решают свои жизненные задачи. А Барашек или Коза эти на­кладывают свои особенности поведения на все их решения.

Я не буду подробно излагать эту часть Хитрой науки, по­скольку ею мы будем заниматься особо.

Достаточно, если вы поняли. В дневном разуме вы всегда го­няете по Образу вашего мира свой Образ себя, свою Ольшанку или своего Олынанка. Но при этом вы знаете, что решение верно или что вы движетесь к решению, не потому, что вы сличаете свой путь с каким-то ответом, а по самому ощущению движения. При этом, это ощущение всегда может быть проверено рассу­дочно: выкладкой соответствующей последовательности образов-истот, которые ведут к цели.

Когда я вас долго мучаю с какими-нибудь задачами по Уст­роению дел, а потом выкладываю свое решение, про которое вы говорите: как просто! — вы всегда проверяете эти образы именно на ощущение того, что поток стиха, воплощенного в разум, сво­бодно протекает сквозь них. Именно это ощущение движения прямо к цели и дает вам единственное истинное ощущение дей­ствительного решения, а с ним и разумности моего предложе­ния.

Это значит, что, наблюдая за собой, вы должны теперь углу­бить свою способность самонаблюдения до того, чтобы отдельно видеть решение в последовательности образов и его же в ощуще­нии свободного протекания или движения.

Кстати, именно привычка не видеть движения и собственно­го чувства движения и соблазнила Аристотеля на создание Логи­ки. Отождествляя образы разума с самим разумом, человек поку­пается на желание описать разум как его образы. Так рождается наука о законах правильного мышления, которая хочет создать образные решения для всех случаев жизни, чтобы разум всегда тек именно по ним.

Попробуйте понять, что такое «логичность», еще раз, теперь исходя из того, пусть еще смутного, видения разума, что вам открылось сейчас. Попробуйте описать скрывающееся в этом вы­ражении противоречие: говоря «логично», вы говорите о реше­нии в образах, а подразумеваете ощущение действительного тока жизненной силы. Поиграйте с этим.

Но это дополнительное задание, хотя и необходимое для выпестовывания действительного понятия разума. Мы же пойдем дальше через то, что вы еще раз приглядитесь к «логике сна».

Смотрите, наяву вы точно знаете, что то, что соответствует Истам и истотам разума, соответствует и действительности. И истоты не могут сочетаться так, как это не соответствует Истам. Наяву кентавры возможны только в книжках или сказках. Истота человеческого тела не сращивается с истотой конского тела. Это не соответствует Истам человеческого тела и конского тела.

А почему же во сне мы их сращиваем?

Не кажется ли вам, что во сне сохраняются какие-то части днеразума, а какие-то пропадают. Причем, сохраняются те, что меньше, проще, а вот крупные туда не проходят? И еще одна подсказка. Что происходит во сне с Образом себя? Кажется, ни­чего не меняется. И пока мы там не проснулись, мы просто ощу­щаем себя собой, будто все прежнее. Вот только почему-то мо­жем оказаться в женском или мужском теле, но это как бы само собой, сон все-таки...

Но те, кто пробуждался во сне и пробовал, к примеру, Кастанедовское упражнение — посмотреть на собственные руки, — замечали, что руки там выглядят совсем не так, как в этой жиз­ни. Так соответствует ли там самому себе и мой Образ себя?

А заодно посмотрите, соответствует ли себе и Образ мира?

И вообще, а что продолжает соответствовать себе во снах?

Вот после этого можно будет сделать и какой-то действитель­ный шаг к Ведогони.

Скоморох.

 

 

Глава 16. Разум и логика

 

Вот теперь мы готовы к тому, чтобы понять, что означает явная «нелогичность» снов.

Для этого мы просто отбросим слово «логичность» со всеми его производными. Но отбросим, не отказавшись его использо­вать, а поняв, что это слово оказалось в нашем словаре не слу­чайно, но используется не для того, для чего изначально пред­назначалось. Иными словами, мы используем его вместо какого-то другого слова, пока, скажем, что вместо слова «разумно». Потом уточним.

Сейчас же, чтобы отбросить «логичность» нам надо понять, почему мы решили его использовать. Что вообще это слово озна­чает лично для каждого его использующего? Вам придется по­наблюдать за собой, но в этом коротком семе я сразу иду к отве­там, предоставляя вам проверять их своими наблюдениями. Ответ же мною предполагается такой.

Слова, вроде «логично», «система», «механизм», «традиция», мы используем постоянно, и используем их вместо хороших рус­ских слов именно затем, чтобы было сказано не русским языком. А каким? При поверхностном взгляде может показаться, что ан­глийским или латынью. Это при поверхностном. А вот если поду­мать и приглядеться поглубже, то окажется, что сказано это имен­но нерусским языком.

Что это значит? А то, что через «нерусский язык» мы приоб­щаемся к магии — колдовству, волшебству и чародейству, гово­ря по-русски. Вспомните русскую историю: красной нитью по ней проходит, что самые сильные колдуны всегда живут не сре­ди своих, это не русские люди и иностранцы. Финны, татары, немцы, то есть европейцы, если брать время Просвещения. Мы все время учимся у чужих, даже не принимая всерьез своих. Про­сто потому, что свои — это все земля ведомая, вдоль и поперек хоженая, здесь ничего таинственного быть не должно.

А вот за границами нашего, обжитого, освоенного мира жи­вут неведомые чудовища и невиданной силы колдуны и богаты­ри. И это обязательно должно быть так, потому что люди слабые среди таких чудовищ выжить не смогли бы!.. Такое понимание мира — остаток очень древнего мировоззрения, это островок пер­вобытности в нашем сознании. Даже в научном...

А на каком языке говорят колдуны? Вспомните детский фоль­клор, то есть всяческие считалки, присказки, песенки. Там есть все ответы, потому что дети помнят то, что взрослые уже выбро­сили на свалку истории. Вспомните считалки, там половина слов на тайном языке. И вообще, там еще очень много от первобыт­ной магии. И в первую очередь, память о том, что для соверше­ния чуда нужно произнести заклинание на языке, который чу­десами повелевает. На каком? Трудно сказать, никто не знает. Скажем, на птичьем, или на несуществующем. На каком угодно, только не на своем, потому что любой другой язык может ока­заться магическим, кроме своего. Свой уже проверен, тут чуда нет!

Вот так рождается тяга к волшебным языкам. И мы видим, как она взрослеет и превращается в поиск сильных языков. Так рождается блатная феня, язык делопроизводства, на котором говорят власти, научный язык, состоящий, как и офенский язык, наполовину из русского, а наполовину из непонятных слов.

Магия — это могия, то есть способность сделать то, что хо­чешь. Даже чудо. Но в жизни мы видим, что для этого нужна сила. Сила тела, сила желания, сила духа, сила сообщества. Наука берет силой сообщества и силой общественного мнения. И закрепляет свои решения так же, как церковь. Только не словом: Аминь! — а словом: Логично!

И значит это: Быть по-сказанному!

Вот и мы в жизни, говоря: «логично!», — в сущности, гово­рим не о логике, а о том, что со сказанным спорить не надо. Неполезно с этим спорить, себе же хуже сделаешь. При этом мы подразумеваем, конечно, что хуже сделает спорщику сам мир. Это понятно, что мы не угрожаем. Но это и не важно, важно почувствовать в подобных высказываниях движущую вами сило­вую подкладку. Говоря: Такова логика! — ты внутренне доволен собой, доволен той силой, которую проявил, и наслаждаешься ее наличием и собственной способностью этой силой управлять и повелевать. Может быть, извлекать. Ведь вот не было силы, были вы равны, и вдруг ты резко оказался вверху..

Язык магии — это язык сильный, и мы стремимся обрести силу, подбирая все орудия силы, которые встречаем на своем жизненном пути. А потом бездумно вставляем их, как рычаги. И нам совершенно все равно, есть ли смысл в наших словах, главное, что все почувствовали их силу и подчинились. Пусть не прямо тебе, а некой госпоже Логике, которая сквозь тебя им пригрозила пальчиком, но подчинились!...

Как вы уже поняли, это заемная сила, если не хуже, если не подаренная. А за подобные дары приходится платить. К примеру, тем, что в погоне за легкой чужой силой ты не развиваешь свою. И, научившись повсюду совать «ломик логики», так и не на­учился логике... Не научился рассуждать и решать задачи.

Вот что позволяет нам отбросить слово «логично» из своего языка, посчитав его словом-паразитом.

А вместо него мы должны употреблять то выражение, кото­рое соответствует происходящему перед нашими глазами. А что, собственно говоря, происходит, когда мы вспоминаем сон и го­ворим, что он содержал «нелогичности»?

Никаких нелогичностей он не содержал, потому что мы про­сто не знаем, что такое наука Логика. Значит, и не можем судить об этом. Наука же логика имеет дело со способами рассуждать и доказывать. Значит, нелогичным может быть только высказыва­ние. А мы называем «нелогичностью», к примеру, то, что во сне наша машина может превратиться в кровать. Или то, что в кро­вать превращается наша машина, которой у нас нету.

Такая «нелогичность» не относится ни к способу рассуждать, ни даже к способу думать. Это как бы мир такой. И даже то, что мы, видя явные странности мира, их не замечаем и принимаем как нечто естественное, логикой тоже не изучается. Это уже вот­чина психологии.

О чем же мы в таком случае говорим?

В общем, если говорить кратко, о несоответствии происходя­щего нашему образу мира. Подобные нарушения противоречат не логике, как науке о правильном способе мыслить, а нашим представлениям о мире. Основное, что нас удивляет во снах, выражается не словами: это неверно, потому что ошибочно, — а словами: так не бывает, так не может быть!

Быть можно только в мире. Быть — это основа бытия. А мир — это место бытия. Знаем же мы, как устроен мир, именно образом мира. Вот несоответствия ему мы и замечаем во снах, нахо­дясь в дневном разуме, и спокойно «съедаем» в сноразуме.

И значит, речь идет о разуме, который работает всегда внут­ри образа мира, который сам и создает. Но вот чему он удивляет­ся, когда вспоминает странности сна?

Как кажется, он удивляется нарушениям образа мира, кото­рые там происходят, правда? А если приглядеться? Вот теперь применим логику как искусство рассуждать. Если ты удивляешь­ся нарушениям образа мира, которые происходят во сне и про­исходят постоянно и с завидной закономерностью, не логично ли было бы сделать предположение, что в основе этих наруше­ний есть действительность, которую они отражают? Иначе гово­ря, иной мир, которому во сне соответствует иной образ мира. И подтверждает это то, что там наш разум во время сна всегда спокойно принимает все нарушения как должное. Логично ожи­дать такого предположения?

Логично, но этого предположения не делается. Мы продол­жаем удивляться, но не пытаемся объяснить того, что нас удив­ляет. Почему?

Выскажу еще одно предположение: потому что мы смотрим не туда. Мы вообще не смотрим в сторону того мира. Поскольку ток нашей жизни направлен в этот мир, куда его влечет Охота, мы и смотрим туда, куда направлены наши «глаза». А здесь мы обнаруживаем дневной разум, вспоминающий странности свое­го ночного поведения. И тогда мы удивляемся тому, как он мог так ошибаться?! Как он мог пропускать такие явные огрехи, ко­торые никогда бы не пропустил днем?!

Мы относим странности сна к ошибкам дневного разума, относим всего лишь потому, что не допускаем и мысли, что у нас может быть и другой разум. Этого не может быть, потому что в дневной жизни и в дневном Образе мира такого нет. Доктор Джекиль ничего не подозревает о Хайде, потому что они из раз­ных миров и даже не хотят допускать мысли о возможности соб­ственной второй жизни...

И все же, если нам удается вынести воспоминания о совсем ином мире и о совсем ином поведении собственного разума, не логично ли, то есть не последовательно ли было бы предположить, что мы всего лишь помним то, что происходило с некой другой «сущностью», которую мы осознавали собой.

Сразу возникают вопросы: как такое возможно?

Сначала оговорим, что понимать под «сущностью». Я в дан­ном случае использовал это слово для обозначения не философ­ского понятия, а для обозначения живого существа. Сущность в 1начении существующее. А что существует днем и что существует во сне, если оставаться в рамках используемых нами понятий?

Тело, разум и Я.

Я явно сохраняется во сне. А вот про тело и разум мы такого сказать не можем. Если с телом еще не все понятно, возможно, сон — это лишь нарушения электрической активности мозга все того же физического тела, но вот разум явно другой. Просто со­всем другой разум, и это очевидно, если перестать считать себя одноразумовым существом. Как только это убеждение, основан­ное лишь на том, что никогда не сомневался в этом убеждении, отпадает, ты с яркостью вспышки видишь: там совсем другой разум. Хотя стихиальная основа, ощущаемая способностью течь по образам-истотам к решению задач выживания, сохраняется, как и самоощущение себя собой.

Тела мы пока не рассматриваем. Но наличие иного разума само ставит вопрос: а кому он принадлежит.

И тут мы попадаем в следующую очевидность, которую при­нято отводить от глаз. С телом во сне что-то происходит. Самое малое — оно спит. А сон — это своего рода смерть. Тело почти мертво. И если взять за основу физиологический подход, то так называемая активность тела во сне многократно ниже по всем показателям. Иначе говоря, если считать, что работа разума дол­жна соответствовать жизненной активности тела, то во сне мы видим странное противоречие: активность тела значительно упа­ла, а активность разума возросла.

Это странно. Конечно, можно придумать, что во сне тело освобождается таким образом от дневных напряжений и пере­живаний... Придумать вообще можно много всего. Но логика ес­тественнонаучного рассуждения всегда проста: человек — это био­электромеханическая машина с очень жесткой целеположностью и высокой экономичностью. Иначе говоря, лишнего и ненужно­го для выживания этот биоробот делать не будет и даже не может. Когда нет задач выживания, он должен отключаться и спать, пока не почувствует опасность или голод.

Чего же он бегает по разным мирам ночи напролет? Объяс­нения физиологов — это лишь заплатки в их теории. Сон потому и не изучен наукой, что их исходные теории не позволяют этого сделать. Они не позволяют даже толком задавать вопросы, пото­му что уже все объяснили миру про его устройство, когда твори­ли естественнонаучную революцию. И лишь после своей оконча­тельной победы вспомнили про сон... И он исходно не вписался.

Так вот, первая очевидность: тело во время сна спит, даже сердце значительно снижает свою работу. А при этом разум поче­му-то ее усиливает.

Вторая очевидность: находясь во сне, я всегда обладаю там телом. И это тело только ощущается все тем же, а на поверку оказывается просто моим телом, что не значит тем же.

Можно сказать, что тело во сне мне просто снится. Вполне возможно и даже совершенно верно. Вот только что это значит?

Похоже, что смысла в этом объяснении не больше, чем в выражении «логично». Так и хочется ответить: логично! И спо­рить тут нельзя.

Тело мне снится... Иначе говоря, находясь во сне и видя сон, я сплю, и мне снится все, что там есть, включая тело. И при этом в этом теле я ощущаю себя собой, ощущаю себя в теле и обладаю в этом теле и самоосознаванием и разумом. И разум этот мне, очевидно, тоже снится. Но при этом он делает там стран­ные ошибки, которые я потом с трепетом пересказываю другим людям и обсуждаю, как поразившие меня странности...

Если мне снится разум, который, при всех его странностях, все-таки разум и принадлежит тому телу, в котором я сню и снюсь, то я в любом случае могу приписать его тому телу, в кото­ром он постоянно проявляется. Просто на том основании, что и дневной разум мы приписываем физическому телу только пото­му, что из наблюдения в наблюдение постоянно обнаруживаем его в этом теле. Обнаружить электрическую активность мозга при­борами удалось, а вот обнаружить в теле приборно разум пока еще не посчастливилось ни одному физиологу.

Мое предположение может быть ошибочно, и действитель­ность может быть другая. Но оно возможно в рамках науки рас­суждать, как, возможно, окажется ошибочным с точки зрения действительности предположение, что разум принадлежит физическому телу. А раз предположение возможно ошибочно, зна­чит, оно возможно верно. И его стоит исследовать, чтобы отбро­сить, если оно неверно, или осознать как соответствующее дей­ствительности.

И вот я даю следующее задание для наблюдения: посмотрите на проявления своего сноразума из этого предположения, что он принадлежит совсем другому телу, в которое перетекает мое Я после засыпания. Возможно, ваши наблюдения сходу выявят невозможность такого подхода.

Однако сразу приведу и свое наблюдение, которое уже рас­сказывал вам. Оно поменяло всю мою жизнь: я не только про­буждался во снах, но я и выходил из тела. И там, вне его, я ощущал себя в точности таким же. Я имел тело, и я думал, как всегда. И я осознавал себя все тем же собою. Вначале мне каза­лось, что никаких отличий нет совсем, если не считать того, что при этом я висел в воздух...

Я не хочу обсуждать это состояние подробнее, потому что это не относится к Первой Ведогони, но я хочу этим сказать, что нам не обойти подобные свидетельства людей, которые бы­вали вне тела. Кстати, вы тоже мне немало писали о том, что имеете такой жизненный опыт.-

Значит, мы с вами, в отличие от академических психологов, исходно знаем, что какие-то иные тела, кроме физического, у нас есть. И это знание вовсе не такая уж помощь. Это как пуле­мет во время переговоров, он стягивает к грубым и неточным решениям. Отбросьте это знание, в этом исследовании идите так, будто ничего не было. Пусть наши воспоминания дают нам силу и удерживают маяк, к которому мы хотим прийти, но при этом не позволяйте им оказывать влияние на ваши рассуждения.

Просто продолжайте верно описывать разум и его работу. И это даст свои плоды. По крайней мере, мы избежим возможнос­ти пропустить что-то существенное.

Скоморох.

 

 

Глава 17. Наблюдая тела

 

Что мы смогли сделать за несколько последних уроков? В сущ­ности, лишь одно более или менее обоснованное предположе­ние, что во время сна мы сохраняем только ощущение «Я» и ощущение разумности своих действий. При этом мы явно выяви­ли, что имеем иной разум и, возможно, особое тело, которому он принадлежит. То самое, которое нам снится.

Последнее утверждение сомнительно, потому что во сне мы можем видеть что угодно, и это есть лишь образы, а не действи­тельность, если только не считать сами образы некой особой действительностью. Однако, если они лишь действительность работы нашего мозга, это нас сейчас не интересует. Нам нужно понять, существует ли эта действительность независимо от нас, а значит, является ли она самостоятельным от нас миром, в котором можно существовать. А значит, и нужно иметь особые тела для этого существования. Те самые, которые не умирают, когда умирает физическое тело...

Пока из доказательств наличия иных тел у нас есть лишь ощущение обладания каким-то телом во время сна. Ощущение значимое, потому что оно сродни ощущению разумности. И ощущение, которое мы обязаны принимать в рассмотрение, по­тому что, в сущности, и для дневного существования, если мы начинаем въедливо задавать вопросы о том, что является доказа­тельством нашего телесного бытия, мы в итоге приходим лишь к ощущениям. То есть к свидетельствам чувств.

В этом смысле Беркли прав и парадоксально совмещается с Локком. В основе любых суждений о действительности лежат все-таки исходные способности восприятия, а значит, все та же чувствительность, из которой материалистическая наука выво­дит сознание. Вот только наука эта непоследовательна и сама решает, какие ощущения считать имеющими значение объек­тивного свидетельства, а какие отметать, как субъективные, что звучит сильно, но означает всего лишь «недоказательность».

Доказательность, которой обладают все «сильные слова» и «магические языки», как раз и является признаком слабости тех, кто их использует, потому что не относится к действительности и истине. Она есть лишь орудие воздействия на других людей.

Доказывать бессмысленно, нужно описывать и проверять дей­ствиями.

Так вот, ощущение телесности, которым мы обладаем во сне, может означать, что мы действительно обладаем там телом, а может быть лишь остаточным следом от пребывания в физичес­ком теле. Но отбрасывать его в любом случае нельзя.

Поскольку огромные армии людей прорабатывали ту часть этого предположения, которая утверждает, что других тел, кро­ме физического, нет, мы будем исследовать второе предположе­ние, которое упущено: у нас не одно тело. Возможно, их у нас несколько, но в любом случае не одно.

Я уже дал вам задание посмотреть: нет ли в вашем жизнен­ном опыте наблюдений, которые показывают, что ограничивать себя одной Телью можно, но тогда что-то остается необъясни­мым. И до этого задания и в ответ на него вы уже слали наблюде­ния, вроде вот этого, присланного Натальей К-й.

«Когда я хотела войти в дрему, у меня получилось вот что: я почувствовала, что смотрю на себя из места над головой. Я понаб­людала над собой, вот я смотрю на себя из головы (не знаю, как поточнее это описать) и вижу, как то, что я знаю о своем теле, совпадает с действительными размерами моего тела, а когда я вхо­жу в эту точку над головой, то ощущение размеров моего тела меняется, расстояние между ним и пятками как будто притяну­лось друг к другу и меньше, чем действительное, раза в 3-4.

...дрема ли это?»

Наблюдение, как вы видите, путаное и неуверенное. Но это не слабости самого исследователя, это слабости его орудий ис­следования, слабости школы самонаблюдения. Мало того, что в нас вообще не воспитана способность созерцать себя и свои внут­ренние проявления, но мы не вооружены и соответствующими предположениями, не говоря уж о действительных знаниях.

Правда, некоторая теоретическая подготовка вам давалась в Курсе Училища Тропы. Но она давалась для самой общей подго­товки. Когда вы сейчас пытаетесь ее применять, выглядит это слабо и, в сущности, является лишь свидетельством того, что нам нужно создавать следующий Учебный курс, условно говоря, академический, который позволит вести исследования и ис-

Часть третья. Сон как состояния и тела

пользовать уже имеющиеся знания. Как пример, приведу письмо Данко, начинающееся с цитаты из моего письма.

«И знаешь, что мы там найдем? Тело, которому больно от соприкосновения с миром. Это значит, что "плохой мир" записан своим образом в некое тело, и узнается именно по этому описа­нию, которое есть описание точек боли.

Но это значит, что плохой мир — это мир, где больно. А боль — это знак разрушения тела, как вы помните. Какого? Явно того, что не приспособлено для жизни в такой плотности. Но ведь тебя не били по Тели...

Читаю и сразу вспоминаю, что есть Тело боли. Но это я знаю из головы.

Но вот я попала в большую плотность, плохой мир, и мне стало плохо. Стало плохо кому? Душе, она вся сжалась. А мне (точнее — ей) стало больно.

Раньше, приходя на работу, я вся сжималась в ожидании удара, того, что опять будут "промывать мозги", а главное, я не знала, с какой стороны мне могло "прилететь" и за что. Поэтому сжи­малась и ожидала удара со всех сторон. И ударом могло быть не только слово, а просто взгляд, или ощущение, просто ощущение, ну все, полетело опять в меня. Хотя еще ничего не было сказано. Или — уф, пронесло, сегодня не меня. По Тели меня там не били, больно было душе. Значит, душа — тоже тело, и она не приспособлена жить в таком плотном мире. Высокая плотность оценивается ею как плохой мир, пора отсюда уходить».

Можно ли использовать понятия вроде «Тела боли» для на­шего исследования в Ведогони? Нет, поскольку вы не уверены, что, говоря «тело боли», мазыки говорили действите