У нас с Тамарой мало кипучий характер. Мальчики тоже какие‑то сухие. Между нами отношения какие‑то натянутые, уж очень мы почтительны друг к другу. Да еще Яня не очень подходит. Такой профессор, разве можно с ним дружить. Мы могли бы сдружиться, если бы у нас были простые, незатейливые отношения. Обыкновенные отношения между мальчиками и девочками. Если бы мы друг другу нравились. Если бы они заигрывали с нами. А мы держали себя.
5‑ого
В ночь с 4‑ого на 5‑ое было еще страшней, чем в предыдущей ночи. Правда, было только 4 воздушных тревоги, а не 6. Но зато какие страшные. Непрерывно пол содрогался от разрывов фугасных бомб. Во время 2‑ой тревоги я сидела рядом с двумя женщинами. Одна [моло]дая, другая пожилая. Молодая все плакала [и] причитала. Вскоре мы узнали от нее, что они пережили во время первой воздуш[ной] тревоги. Они с трамвая попали в одно [из] бомбоубежищ на Загородном проспекте. Они‑то (мать и дочка) вошли в бомбоубеж[ище], но многие, особенно мужчины, остались у в [хода]. И в это время трахнула бомба и завалила вход в бомбоубежище, и всех, кто находился [у] входа, засыпало. Те, кто был внутри, остались целы, у них потолок только слегка] осел. Они вышибли одно из окон и через не[го] вылезли наружу. Они видели, как откапывали засыпанных, многие были живы, но помешались.
В третью тревогу было следующее: я проснулась от беготни по коридору, в это время завыла сирена. Я быстрее всех оделась и побежала вниз. Слышу на дворе громкие возбужденные голоса. Я заглянула во двор. Слышу: «Горит, горит под воротами, на чердаке». Я ничего толком не поняла, поняла лишь то, что что‑то горит в нашем доме. Я бегом помчалась к нам и предупредила своих об опасности, а потом также бегом спустилась в убежище. Там было полно народу. Какие‑то полуодетые люди с детьми, большими чемоданами сидели и стояли. В это время началась пальба.
|
|
12‑ого октября
Я буду работать в военном госпитале санитаркой. Буду помогать раненым бойцам. Большое спасибо Иде Исаевне. Это она все устроила. Буду помогать тем, благодаря которым я имею еще дом и родных. [Я] все силы отдам для этого. Дома я буду равноправным членом семьи. [Никто] не посмеет назвать меня паразиткой. [Ида] Исаевна говорит, что там много девушек‑санитарок. Может быть, я подружусь с [кем‑]нибудь из них. А бойцы, раненые – это все люди. И может, среди раненых [найду]тся мальчишки, 17‑18‑летние ребята. [Мо]жет быть, я приглянусь кому‑нибудь и я найду друга. Да я ни минуты не [за]думаюсь, идти мне санитаркой [или] нет.
[Коне]чно, я пойду и буду помогать родным, [и бу]ду иметь свои деньги, и буду равноправной.
Прочь сомненья, печаль.
Я гляжу смело вдаль.
Скоро увидишь труд малый мой,
Город прекрасный, город‑герой.
Помощь, ласка, любовь
Тем, кто пролил за нас кровь.
Мы, ленинградцы, все отдадим,
Город от черной чумы отстоим.
Из Лондона нам шлют братский привет. Они говорят нам: «Темза родная сестра Неве. Лондон и Ленинград – братья по [борьбе] против фашистских зверей»{53}.
Без десяти четыре. Кончилась 7‑ая тревога. Голова трещит. Спать хочется. Ко[нчилась] 8‑ая В. Т. Ко мне пришла Тамара. Мы поговорили, опять В. Т. Пошли в убежище, наговорились досыта. Отбой. Я упросила Тамару подняться ко мне еще на полчасика. Но когда мы вошли уже в ку[хню], опять завыла сирена. Опять мы спус[тились], на этот раз ненадолго. В убежище встретили Капу Лобанову, поговорили с ней. Потом Тамара ушла. Как [мне с] ней хорошо. Как свободно мы с ней [бол]таем о чем вздумается.
|
|
Сейчас без четверти восемь. Было уже десять В. Т.
Интересно, Тамара не любит маленьких детей. А я обожаю. Тамара не может выносить, когда они плачут. Плач ее бесит. Ей хочется треснуть плачущего по голове чем‑нибудь тяжелым. А мне при виде плачущего ребенка хочется его приласкать, чтоб он проникся ко мне доверием.
12 [20] ‑ого октября
Я уже совсем свыклась с работой. Больные меня любят. 8‑ого впервые увидела мертвого. В этот день в нашем отделении умерли сразу двое: женщина, она беременна была и ранена в живот. Мужчина, он умер от газовой гангрены. Я совсем [не] боюсь мертвых. Мне только до слез их жалко. [Особе]нно мужчину, ведь еще недавно я видела его жи[вым], он, как и другие, улыбался, курил папиросу, и лицо его мне очень понравилось, такой молодой, симпатичный. Потом его взяли в перевязочную, и там его продержали часов 5. [С ни]м совершали всяческие процедуры: пере[лива]ние крови, впрыскивание[21]и др. Наконец его [вывез]ли в коридор, и я узнала, что его повезут в операционную отрезать ногу. [Он] лежал и улыбался, потом его увезли. [А] когда его привезли, его нельзя было [узна]ть, он тяжело дышал, мучительно [сто]нал, бледный, трепещущий. Вот ка[ким] я его помню перед смертью. А потом [меня] погнали за кислородом в аптеку. И вот я прибегаю, мне встречается в коридоре врач и говорит: «Мухина, можете не торопиться, кисло[род] больше не нужен, он умер». Я не верю своим ушам, вбегаю в свое отделение, а он уже лежит, вынесен из палаты, лицо простыней прикрыто. Жутко.
|
|
А 7‑ого была самая большая из всех тревог. С полвосьмого до пол 2‑ого. Ровно 6 часов. Мы с Тамарой сидели в бомбоубежище. Подумать только, 6 часов.
А вчера (меня дома не было), говорят, были страшные тревоги. На наш район было сброшено много фугасных бомб. Многие из них не разорвались, и их успели обезвредить. Говорят, на Ямской{54} разорвались 6 фугасных бомб.
Завтра (если я доживу до завтра) я увижу Тамару.
13‑ого октября
Сейчас 1/4 8‑ого.
Только что кончилась воздушная тревога. Она продолжалась недолго, но зато какая страшная. Наш Загородный был засыпан зажигательными бомбами. Я решила идти не в бомбоубежище, а сразу в домовую контору, так как я сегодня там дежурю с 8‑ми до 11. Когда я вышла на улицу, то сразу же увидела, что в стороне Витебского вокзала полыхает трамвай, с крыш падают зеленые звездочки, куски горящего фосфора. У Пяти углов, в том доме, где радио электро принадлежности, такая еще башенка наверху, так вот, у самой этой башенки горело.
А у нашего дома стояла «девятка». Так вот, зажигательная бомба упала на трамвайную линию возле самого вагона. И если б не наши ребята, которые потушили ее, трамвай бы загорелся. Ребята из нашего дома спасли трамвай. Где‑то близко упала фугасная бомба, так что весь дом до основания содрогнулся. Да, настали денечки. А сегодня днем мы с Тамарой ходили в кино «Октябрь» и смотрели новые фильмы, они все маленькие, с крошечным концертом, «Старая гвардия» и «Приключения Корзинкиной»{55}. Последний фильм очень комичный, веселый, мы от души нахохотались.
16‑ого октября
Наступила зима. Вчера выпал первый снег{56}. Немцы непреодолимой стеной напирают на нас. Страшно посмотреть на карту. Последние сведения удручающие. Наши войска оставили Мариуполь, Брянск, Вязьму{57}. Напряженные бои идут на Калининском направлении. Ну, это уже значит, что Калинин можно считать взятым. Ведь это жуть что делается. Вязьма в 150 км от Москвы. Значит, немцы в 150 км от Москвы. Сегодня по радио впервые объявили: «На Западном фронте положение тяжелое. Немцы сконцентрировали огромное количество танков и мотомеханизированной пехоты и прорвали нашу оборону. Наши войска, неся огромные потери, отступили». Вот что сообщило нам радио. Никогда еще нам ничего подобного не сообщали.
Настроение подавленное. Начинает казаться, что нам уже не суждено увидеть светлые дни. Не суждено дожить до светлого, радостного мая.
Немцы, наверно, превратят Ленинград в развалины, потом займут его. Мы все, кто успеет убежать, будем жить в лесах. И там мы умрем, или замерзнем от холода, или умрем от голода, или нас убьют.
Да, наступила страшная зима, холодная и голодная для многих тысяч людей. Сегодня ко мне придет Тамара, и мы с Акой будем заниматься по‑английски. Завтра я опять иду на работу. Там тоже не легче. Умерла Анечка и еще две женщины. Я почти все прошлое дежурство сидела у постели одной умирающей.
Мельком видела Валерия, он, по‑видимому, не будет у нас работать. Он стоял в коридоре без халата, я его не узнала. Он первый со мной поздоровался. Хороший мальчишка, жаль, что наше знакомство было так непродолжительно.
Сегодня во сне и вчера днем, когда спала, мне все снился Вовка. Как будто он пришел ко мне совсем раздетый, голодный и я его накормила, одела, и он меня очень благодарил и сказал, что только теперь очень осознает, что такое настоящий друг. А потом за мной кто‑то бежал с ножом. И меня уже совсем настигали, это было в саду осенью, вдруг вижу, идут Вовка с мальчишками, и он подставил моему преследователю подножку, и я была спасена и еще, и еще что‑то.
18‑ого октября
Вчера вечером было очень страшно. В 8 часов начались В. Т. Как раз больным раздали ужин. Сразу стали стрелять зенитки очень близко. Потом вдруг как грохнет и послышался звон разбитых стекол. Я как раз находилась в палате женщин. Они сразу же закричали, застонали, со многими сделалась истерика. Прибежали Анисимов, дежурный врач. Кое‑как успокоили больных. Когда немножко поутихло, я и другая санитарка понесли посуду в буфет. Мне сказали, что можно выскрести котел с остатками каши. Я стала подъедать остатки, а в это время за окном были слышны какой‑то странный шум, слышались крики, свистки милиционеров. Я спросила одну из нянечек, что там такое. Она очень удивилась: «А ты разве не знаешь, ведь пожар, вот, через улицу, завод Карла Маркса горит. Вот иди посмотри». Она повела меня в ванну и отвернула штору. И я увидела, что на улице светло, светлее, чем днем. И из этого света вырываются огромные языки пламени и клубится красный дым. Да, это был огромный пожар на заводе Карла Маркса, через улицу от нашего корпуса. Теперь я сразу поняла, что это за шум. Там работали пожарные, шумели подъезжающие пожарные машины, гудели насосы, слышались крики команды. Пожар загасили только к 4 часам утра.
В эту же ночь умерла Владимирова, а привезли новую больную, раненную в голову, и больного мальчика 17‑ти лет. Он ранен в шею, был пожарником на крыше.
11‑ого XI*
Уже ноябрь. Везде лежит снег. Мороз. Я хожу в школу{58}, учусь, и все, что мне пришлось пережить в октябре, кажется мне сейчас тяжелым сном. Даже трудно себе представить, что еще совсем недавно я вставала в 6 часов. Без четверти семь мы с мамой уже выходили из дому. Холодно, темно. Потом трамвай, битком набитый народом, проходная, сад с протоптанной напрямик тропинкой. Я раздеваюсь, и вот я уже в белом халате, в белой косынке… Вот они, больные, судна, судна, понукания: Лена, иди туда, Лена, иди сюда, Лена, сбегай в аптеку, Лена, сбегай в лабораторию, Лена, отнеси мочу на анализ. Да, это не сон, это правда. Я зарабатывала деньги. И вдруг меня уволили. И вот я опять в школе. Я учусь в 30‑ой школе на Чернышевом, 30{59}. Из нашего класса еще вчера было 5 человек мальчиков и 4 девочки: Миша И., Миша Ц., Вова И., Яня Я., Ося Б. и Тамара А., Надя К., Лида С, Белла К. да еще Галя В. Да, еще вчера я видела Вову, а сегодня все 5 человек не пришли. От Тамары я узнала, а она узнала от Оси, когда встретилась с ним сегодня утром в коридоре, узнала, что Миша И., Миша Ц., Яня, Вова Иткинсон перешли в другую школу, а именно в 36‑ую на Бородинской. Как все на свете неустойчиво.
В тексте: X. Кроме того, в первом предложении ошибочно указан октябрь вместо ноября, а во втором – сентябрь вместо октября. Исправлено, исходя из датировки событий, указанных в записи. См. комментарии.
8 лет мы с ними учились в одном классе. Мы были, так сказать, товарищами, и вдруг они, ни слова нам не говоря, даже не попрощавшись, ушли, исчезли. Вова, я же его так (не стоит говорить). Мы же были одно время так близки друг к другу, мы же вместе ходили в кино, мы же вели такие горячие беседы, мы же были товарищами, и вдруг он, его имя, его лицо вычеркивается из моей жизни, вычеркивается навсегда. Я не могу понять, как это они решились. Неужели это так просто, взять и перейти в другую школу, ради чего? По какой причине? Ничего этого они не объяснили. Неужели мы ничем не связаны с ними? Неужели для них 8 лет ничего не значат? Как они осмелились на такой шаг? Нет, это неправдоподобно. А почему неправдоподобно? Наоборот, все так просто! Проще простого! Какая же я чудачка! Надо привыкать. Все так и делается в наше время.
Привязанность! Чувство товарищества! Нет, эти понятия так же далеки от нас, нынешней молодежи, как мы от солнца.
Итак, все кончено. Вова, мы знали друг друга и расстались. Все рассеется как дым, и мы забудем друг друга, и, только когда ты как‑нибудь будешь просматривать альбом с фотокарточками, ты вспомнишь, что была когда‑то такая Лена Мухина, простодушная девочка, и улыбнешься, прочтя на обороте фотокарточки: «Гадкому утенку от Лены». Может быть, судьба еще где‑нибудь столкнет нас с тобой, но, Вова, я тебя никогда не забуду.
Я тебя всю жизнь помнить буду.
Я тебя не могу не любить.
Я тебя никогда не забуду
И с тоской о тебе буду жить.
Пусть ты самый последний негодяй на земле. Низкая тварь, недостойная внимания. Но нет, ты первая моя любовь, ты тот мальчишка, который первый, сам того не зная, зажег у меня что‑то в душе, и это что‑то будет гореть во мне, пока я жива, то ярко вспыхивая и обдавая все мое существо горечью досады и обиды на что‑то, то медленно тлея. Ты для меня самый дорогой человек на земле. Будь же счастлив в своей жизни, не ведай никаких забот и печалей.
Дай Бог тебе всего наилучшего.
Прощай, Вовка!
Прощай.
Фу ты, я совсем разнервничалась. И стоит ли. Найдутся другие мальчишки, другие ребята. В нашем классе есть мальчишки лучше Вовки. Вовка Фридман, Генька К. и др. А вожатый Толька, как он похож на Андрея. И голосом, и манерами. И Генька, что сидит сзади меня, тоже хороший парень, только мне кажется, что он тихоня. Ну да ничего, мы еще успеем узнать друг друга.
Не унывай, Лена. За первой любовью всегда следует вторая.
Смелей, вперед.
Если я останусь жива, все пойдет как по маслу.
Но вот останусь ли я жива. Каждый день в наш город посылаются по воздуху довольно неприятные гостинцы. Ленинград окружен. Враг окружает Москву. Немец под Тулой{60}. Занята вся Украина. Донбасс. США нам помогают оружием и продовольствием. Что будет дальше, неизвестно. Но что бы то ни было, я хочу жить, и, пока я живу, я хочу любить, а кого, это мы еще посмотрим. Может быть, вот в этом новом классе среди этих новых мальчишек сидит мой будущий друг.
12/XI [22]
Каждый день страшные бомбардировки, каждый день артиллерийский обстрел.
XI
Опять воздушная тревога, Как половина восьмого вечера, так пожалуйте, немец тут как тут.
Сегодня день прошел как‑то гадко. Ака ушла искать чего‑нибудь съедобного в 9 часов утра и пришла только в 5 часов. Мы с мамой уже смирились с мыслью, что Ака ничего не достала и мы не будем вообще сегодня обедать, и вдруг Ака явилась, и не с пустыми руками, а со студнем. Принесла 500 гр. мясного студня. Мы сразу сварили суп и поели горячий суп по две полных тарелки. Как мы сейчас живем, еще сносно, но если положение ухудшится, то не знаю, как мы это переживем. Раньше, еще сравнительно совсем недавно, мама могла получить у себя на работе суп без карточки, и у нас в школе уже первый раз дали суп. Но на другой же день вышло постановление о том, что суп давать тоже по карточкам.
150 грамм хлеба нам явно не хватает{61}. Ака утром покупает себе и мне хлеба, и я до школы почти все съедаю и целый день сижу без хлеба. Прямо не знаю, как и быть, может быть, лучше поступать так: через день в школьной столовой брать второе на 50 грамм по крупяной карточке и в тот день хлеба не брать, а в другой день питаться 300 граммами хлеба. Надо будет попробовать. А вообще, самочувствие неважное. Все время внутри что‑то сосет. Скоро, 21‑ого этого месяца, у меня день рождения, мне исполнится 17 лет. Как‑нибудь отпраздную, хорошо, что это первый день третьей декады, так что конфеты будут обязательно. Как хочется поесть.
Когда после войны опять наступит равновесие и можно будет все купить, я куплю кило черного хлеба, кило пряников, пол‑литра хлопкового масла. Раскрошу хлеб и пряники, оболью обильно маслом и хорошенько все это разотру и перемешаю, потом возьму столовую ложку и буду наслаждаться, наемся до отвала. Потом мы с мамой напекем разных пирожков, с мясом, с картошкой, с капустой, с тертой морковью. И потом мы с мамой нажарим картошки и будем кушать румяную, шипящую картошку прямо с огня. И мы будем кушать ушки со сметаной и пельмени, и макароны с томатом и с жареным луком, и горячий белый, с хрустящей корочкой батон, намазанный сливочным маслом, с колбасой или сыром, причем обязательно большой кусок колбасы, чтобы зубы так и утопали во всем этом при откусывании. Мы будем кушать с мамой рассыпчатую гречневую кашу с холодным молоком, а потом ту же кашу, поджаренную на сковородке с луком, блестящую от избытка масла. Мы, наконец, будем кушать горячие жирные блинчики с вареньем и пухлые, толстые оладьи. Боже мой, мы так будем кушать, что самим станет страшно.
Мы с Тамарой решили писать книгу о жизни в наше время советских ребят так 9‑ого, 10‑ого классов. О мимолетных увлечениях и о первой любви, о дружбе. Вообще написать такую книгу, которую мы хотели бы прочесть, но которой, к сожалению, не существует.
Отбой, отбой воздушной тревоги. Сейчас четверть девятого. Пора идти спать. Завтра в школу.
До следующего раза.
Ноября 1941 года
Вот и наступил мой день рождения. Сегодня мне исполнилось 17 лет. Я лежу в кровати с повышенной температурой и пишу. Ака ушла на поиски какого‑нибудь масла, крупы или макарон. Когда она придет, неизвестно. Может быть, придет с пустыми руками. Но я и то рада, сегодня утром Ака вручила мне мои 125 гр. хлеба{62} и 200 гр. конфет. Хлеб я уже почти весь съела, что такое 125 гр., это маленький ломтик, а конфеты эти мне надо растянуть на 10 дней. Сперва я рассчитала по 3 конфеты в день, но уже съела 9 штук, так что решила съесть сегодня ради моего праздника еще 4 конфеты, а с завтрашнего дня ст[р]ого соблюдать порядок и есть по 2 конфеты в день.
Положение нашего города продолжает оставаться очень напряженным. Нас бомбят с самолетов, обстреливают из орудий, но это все еще ничего, мы к этому уже так привыкли, что просто сами себе удивляемся. Но вот что наше продовольственное положение ухудшается с каждым днем, это ужасно. У нас не хватает хлеба. Надо сказать спасибо Англии, что она нам кое‑что присылает. Так, какао, шоколад, настоящее кофе, кокосовое масло, сахар – это все английское, и Ака очень этим гордится. Но хлеба, хлеба, почему нам не присылают муку, ленинградцы должны есть хлеб, иначе понизится их работоспособность. Все говорят, и по радио только об этом и говорят, что скоро мы отбросим врага от Ленинграда, что теперь осталось недолго. А как враг будет отброшен, в Ленинград прихлынут живительные потоки продовольствия. Но пока надо терпеть. Да, и мы терпим, но как это тяжело. Иногда даже отчаиваешься, думаешь, нет, п[о]дохнем мы все как мухи, не видать нам светлого дня победы. Но такие мысли надо гнать прочь. Это вредные мысли. Боже мой! Как хочется, чтобы и Ака, и мама Лена, и я, и все мы благополучно это тяжелое время пережили и могли снова жить, дыша полной грудью. Как хочется, чтобы мама опять пополнела и чтобы Ака тоже чувствовала себя хорошо. Я так боюсь за маму и за Аку. Ведь настоящего голода они не переживут. А неизвестно, что нас ждет впереди. Может быть, хлеб будут давать через день или через два дня, и в столовых ничего не будет, что тогда! Но нет, до этого не должны допустить! Англия и США должны нас подкармливать. Ведь это в их интересах, чтобы немцы потерпели поражение под Ленинградом. Ведь победа под Ленинградом – это самая лучшая помощь Москве. А разгром немцев под Москвой приблизит дни, когда свершится перелом в ходе этой исторической войны, а именно начнется отступление врага. Но скорей бы, скорей бы это было. Каждый день несет надежды о прорыве вражеского кольца вокруг Ленинграда.
Пришла ко мне Тамара и… и ничего не принесла. Дело в том, что вчера я дала ей свои карточки на крупу и мясо и просила сегодня взять в нашей школьной столовой обед, а именно 2 вторых на крупу, и если еще можно, то и на мясную карточку 2 котлетки или 2 порции колбасы, что будет. Она обещала.
У нас сегодня с Акой была вся надежда только на то, что принесет Тамара. Мы решили из второго, будь это каша, или макароны, или что‑либо другое, Ака сделает прекрасный густой суп, 2 кастрюльки, а котлеты мы разделим на 3‑их как ради праздника, будем кушать бутерброд с котлетой. И вдруг, о ужас! Тамара приходит и ничего не приносит, ничего, ни второго, ни супа, ничего… Рассерженная, надутая, она клянется, что никогда, ничего, никому больше не будет обещать, ничего не будет делать. Из ее рассказа я понимаю только то, что она 2 переменки стояла в очереди и ей не хватило. Второе кончилось, тогда она купила одну порцию супа и пролила его. Как ей это угораздило его пролить, я до сих пор не понимаю. Но только я одно понимаю, что это все ужасно.
Скоро придет Ака, замерзшая, усталая и, наверно, с пустыми руками. Тогда гроб. Она узнает, что Тамара ничего не принесла, и я не знаю, как она это переживет. А потом придет мама, усталая, голодная, она постарается придти сегодня пораньше, она знает, что у меня сегодня день рождения, и, Боже мой, что будет, если Ака не успеет ничего состряпать. Да, мы действительно «отпразднуем» мой день рождения. Нет, я не буду ни при Аке, ни при маме защищать Тамару, но я не хочу ее и ругать. С человеком случилось несчастье, ведь это несчастье, это все равно что если бы у нас украли карточки или еще что‑нибудь в этом роде. Со всяким ведь может случиться несчастье.
Конечно, обидно, обидно до слез, что как раз в мой день рождения мы будем сидеть без обеда, голодные, и все из‑за моей самой лучшей подруги.
Ну что ж, теперь можно и съесть тот кусочек хлебца, который я берегла для котлеты. А потом постараться заснуть, заснуть до завтра.
Дорогая, золотая мамочка придет голодная. Я прижму ее к своему сердцу, крепко, крепко обниму и скажу ей о постигшем нас горе. И она, я думаю, не будет сердиться. Ведь она что‑нибудь, наверно, там поест. Только бы она не сердилась, не омрачала моего праздника. Больше мне ничего не надо. Мы выпьем по рюмке вина, а потом будем пить чай с конфетами.
Только бы не ссориться, только бы все было тихо и мирно. Вот в чем мое горячее желание.
Уже без 1/2 7, а мамы все нет. За окном отчаянно бьют зенитки, длится 2‑ая тревога. Уже и задаст нам сегодня Гитлер трепку и за вчера, и за сегодня.
Да, так, как и предполагалось, так и случилось. В 5 часов пришла Ака, уставшая, замерзшая, с пустыми руками. Она стояла за вермишелью, и ей не хватило. Тетя Саша стояла ближе, получила, а Ака нет. Тетя Саша даже не взглянула на Аку. Какая сволочь! Не могла поставить старушку перед собой. Боже, нельзя себе представить, как нам не везет. Как будто все боги и дьяволы ополчились против нас.
Ужасно хочется есть. В желудке ощущается отвратительная пустота. Как хочется хлеба, как хочется. Я, кажется, все бы сейчас отдала, чтобы наполнить свой желудок.
Когда же мы будем сыты? Когда мы перестанем мучиться? Когда же мы сможем покушать чего‑нибудь плотного, сытного, целую тарелку каши или макарон, все, на одном жидком далеко не уедешь. А мы уже месяц с лишним питаемся одной жижей. Нет, так жить немыслимо. Господи, когда же конец мучениям!! И это мой праздник, мой день рождения, который бывает только раз в году. Я помню, в этот день Ака всегда пекла пирог и крендель. Мы сидели за столом, пили чай, вино, чокались. На столе всегда были конфеты, пирожное, а иногда и торт, и бутерброды с колбасой и сыром. В этот день, особенно [в] последние годы, у нас не бывало гостей, но мы втроем по‑настоящему справляли этот праздник. Нет, никогда мне не забыть 21‑ое ноября 1941 года. Всю жизнь буду помнить я этот день. 21‑ого ноября 1942 года (если я буду еще жива) я вспомню, отрезая огромный ломоть черного хлеба и мажа его толстым слоем масла, я вспомню этот день таким, каким он был год тому назад, в 1941 году, и этот толстый ломоть хлеба с маслом будет для меня роскошней всех деликатесов, всех вкусных вещей, вместе взятых, всех пирожных, всех тортов. О Боже, с каким удовольствием я буду откусывать и жевать этот хлеб, хлеб, настоящий хлеб.
Мамочка, милая, мамочка, где ты. Ты лежишь в земле, ты умерла. Ты успокоилась навсегда{63}. Я, я, я мучаюсь, страдаю, страдаю вместе с сотнями и миллионами советских граждан, и из‑за кого, из‑за бредовой фантазии этого психа. Он решил покорить весь мир. Это безумный бред, и из‑за него мы страдаем, у нас пусто в желудках, и полно мученья в сердцах. Господи, когда все это кончится. Ведь должно же это когда‑нибудь кончиться!?!!
XI
Сегодня утром можно сказать, что я отпраздновала свой вчерашний день. В 7 часов Ака ушла за шоколадом, и в 9 часов она дала мне чай, мой хлеб, 125 грамм, и 50 грамм шоколада, настоящего английского шоколада. О таком шоколаде можно только мечтать. У нас никогда не было настоящего заграничного шоколада. Настоящий английский шоколад, жирный, душистый, твердый, тяжелый, красивый. Разделен на большие плитки. 50 грамм – 4 таких плитки. Значит, одна плитка 12 с 1/2 гр. А какой вкусный, горько‑сладкий, ну, одним словом, настоящий шоколад, прямо из Индии.
Если в Ленинграде не будет хватать хлеба и будут вместо него давать шоколад, то мы не умрем с голоду. А шоколаду нам Англия, наверно, привезла достаточно и еще привезет. На детскую карточку выдают такие английские продукты, как настоящее саго, изюм, (нрзб.). Но это все на детскую карточку, на нее же дают манную крупу и рис.
Вот это суп, всем супам суп! Ака принесла его из школы. И ведь экая досада, как мы сразу не догадались, ведь Ака могла и вчера прекрасно пойти и взять обед и незачем было это поручать Тамаре.
Сегодня Ака там взяла 2 вторых, а именно порция рисовой каши с кусочком масла. Один кусочек масла Ака дала мне, а другой кусочек положила в рис и сварила такой чудесный суп, такой вкусный, и много, чтобы каждый получил 1 полную тарелку и еще три поварешки добавки.
Теперь мы все перестроим. Я забираю все три крупяные карточки и рассчитываю так, чтобы хватило на всю декаду, а именно на 8 дней. Хорошо, если б вышло бы по 100 гр. крупы в день, ну, в крайнем случае, будем брать по 75 гр., т. е. один суп и одно второе.
В моей скляночке вместо 3 добротных плиток шоколада, как я сперва предполагала, остался один ничтожный огрызочек, который я тоже скоро съем, потому что смешно оставлять такой кусочек. А что осталось от моих конфет? Вчера же Ака передала мне пакетик с конфетами. Я их сейчас же сосчитала. Их было 34 штуки, круглых нарядных конфеток. 4 конфеты я обменяла на 2 соевых. Сегодняшний день увидели только 5 несчастных конфеток. Куда же делись остальные? Да, я их всех съела вчера, ведь я же вчера не обедала. Да, я вчера питалась хлебом и конфетами. За вчера я съела 25 штук этих конфет, утешая себя мыслью, что сегодня мой день рождения, сегодня я поем, а уж завтра не съем ни одной. Но наступило «завтра», и те 5 бедняжек, что остались помилованы мною, тоже нашли свой конец в моем бессовестном рту. И уж прямо стыдно, ну, вчера я была голодная, ну, другое дело. Но сегодня, сегодня я имела хлеб, шоколад, суп, кажется, можно было оставить эти несчастные жертвы в покое, все равно они обречены на съедение, дать бы им пожить еще денька два. Но нет, я не вытерпела, долго крепилась, наконец съела одну, ну а это значило, что теперь я не остановлюсь, пока не уничтожу все, что есть под рукой съедобного. И я принялась есть и съела все конфеты и весь шоколад. А впереди 8 дней. И я опять буду 8 этих дней пить чай без всего и досадовать, как это мне угораздило съесть в один день 25 штук конфет.
Моя плитка, красивая плитка настоящего английского шоколада, где ты? Почему я тебя съела? Такая нарядная, только и любоваться тобой, а я тебя съела. Какая я свинья. Теперь только одна надежда, т. е., вернее, одно утешенье, если мама пожелает поделиться с нами, то я получу еще одну плитку. И я не буду ее есть, нет, Боже сохрани. Я буду ею только любоваться и съем ее только тогда, когда у мамы не останется ни крошки шоколада.
Сейчас я перечла опять весь свой дневник. Боже, как я измельчала. Думаю и пишу только о еде, а ведь существует, кроме еды, еще масса разных вещей.
Как расшалились немцы. Стреляют и стреляют из дальнобойных. Ну, ничего. Скоро их успокоят. Сейчас над самыми крышами пролетел самолет как раз в ту сторону, откуда стреляют.