III
Скоро женский день. Стоит солнечная морозная погода. Хлеба еще не прибавили. Когда подумаешь, сколько уже пережито, прямо страшно становится и радостно, самое тяжелое позади. Я это пережила и одна из всех нас 3‑ех осталась в живых. Если бы продовольственное улучшение запоздало бы еще на полмесяца, то и я бы вслед за Акой и мамой отправилась бы на Марата, 76. Марата, 76! О, какой зловещий адрес, сколько тысяч ленинградцев узнали его. Я осталась жива и хочу жить. Для этого я не должна здесь оставаться. Мне надо пробраться в Горький к Жене.
Вчера Раиса Павловна, моя соседка, отдала мне открытку, которую, как и еще несколько писем, принесли из жакта, где она давно валялась. Не знаю, как попала эта открытка в жакт. Открытка оказалась от Жени от 19/1. Женя в ней пишет, что очень беспокоится, почему нет ответа, вот уже какое письмо пишет. А адрес‑то: Горький, пер. Могилевича, а я‑то, дура, писала совсем ведь по другому, старому адресу. Вот почему моя телеграмма не дошла.
Теперь план моих действий таков: пошлю Жене новую телеграмму, а потом буду стараться пробраться в Горький. Для этого пойду к Кире, к Гале. Если же я здесь останусь, то мне будет очень тяжело. Работать сейчас мне очень трудно, я очень ослабла, если же я останусь безработной иждивенкой, то меня замучают трудовой повинностью. Начнется весна, потеплеет, растают нечистоты, работы будет много, а может, еще на кладбище погонят, мертвецов закапывать, а самих замучают. Нет, мне надо к Жене. Женя пишет, что живут они сносно, даже хорошо по теперешним временам. Я могу там немного подкормиться, немного окрепнуть и поступить на работу, и работать, а жить с Женей или с Нюрой{84}. Ведь они для меня близкие, родные, они меня любят и, конечно, не прогонят.
Нет, нет, мне надо уезжать! Я напишу такую телеграмму: Я осталась одна. Ака и мама умерли. Можно к тебе? Скорей ответь.
Только я осталась жить. Умерли Ака и мама. Я очень ослабла.
Умерли от истощения Ака и мама. Жить очень трудно. Я ослабла. Женя! Можно к тебе.
Ака и мама умерли. Женюша, можно к тебе?[27]
Сердце разрывается, когда начинаю вспоминать о маме. Мне все кажется, что мама только ненадолго уехала по своим делам и скоро вернется. Как хочется кушать. Неужели не прибавят хлеба? Как надоело влачить это полуголодное существование, а работать, работу мне сейчас не вынести, очень ослабла. К Жене, только к Жене, там спасение.
Мамочка, мамуся, ты не выдержала, ты погибла. Мамуля, мамончик, милый дружочек мой. Боже, как жестока судьба, ты так хотела жить. Ты умерла мужественно. У тебя был очень сильный дух, но, к сожалению, очень слабое тело. Мамуля, ты умерла, слабела с каждым днем, но ни одной слезинки, ни жалоб, ни стонов, ты старалась ободрить меня, даже шутила. Вспоминаю, что 5‑ого февраля ты еще встала. Пока я бегала по очередям, ты наготовила дров. После обеда ты спокойно сказала, что теперь приляжешь отдохнуть. Ты легла, попросила себя прикрыть своим пальто, и… и больше ты уже не вставала.
7‑ого ты уже не вставала на горшок, а главное, вот что обидно: эти последние дни, 5, 6, 7 февраля, мама почти совсем со мной не разговаривала. Она лежала, закрывшись с головой, очень строгая и требовательная. Когда я бросилась со слезами к ней на грудь, она отталкивала меня: «Дура, что ревешь. Или думаешь, что я умираю». – «Нет, мамочка, нет, мы с тобой еще на Волгу поедем». – «И на Волгу поедем, и блины печь будем. Вот давай‑ка мы лучше на горшок с тобой сходим. Ну‑ка, сними одеяло. Так, теперь сними левую ногу, теперь правую, прекрасно». И я снимала с кровати на пол ноги, когда я дотрагивалась только до них, это ужасно. Я понимала, что маме осталось недолго жить. Ноги – это были как у куклы, кости, а вместо мышц какие‑то тряпки.
– Опля, – говорила весело она, силясь сама подняться. – Опля, а ну‑ка, подними меня так.
Да, мама, ты была человеком с сильным духом. Конечно, ты знала, что умрешь, но не считала нужным об этом говорить.
Только помню, 7‑ого вечером. Я попросила маму: «Поцелуй меня, мамуся. Мы так давно не целовались». Ее строгое лицо смягчилось, мы прижались друг к другу. Обе плакали.
– Мамочка, дорогая!
– Лешенька, несчастные мы с тобой!
Потом мы легли спать, т. е. я легла. Спустя немного времени слышу, мама меня зовет:
– Алеша, ты спишь?
– Нет, а что.
– Знаешь, мне сейчас так хорошо, так легко, завтра мне, наверно, будет лучше. Никогда я еще не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас.
– Мама, что ты говоришь. Ты меня пугаешь. Почему тебе хорошо стало?
– Не знаю. Ну ладно, спи спокойно.
И я заснула. Я знала, что мама умрет, но я думала, что еще дней 5, 6 она проживет, но я никак не могла предполагать, что смерть наступит завтра.
Я заснула. Сквозь сон я слышала, что мама опять меня звала. «Лешенька, Алеша, Алеша, ты спишь?» Как сейчас, звучат в ушах у меня эти слова. Потом она замолчала. Я опять заснула крепким сном. Когда опять проснулась, слышу, мама что‑то говорит, но очень невнятно, я ее окликнула:
– Мама, а мама, что ты говоришь?
Молчит. Потом опять что‑то бормочет, а мне не отвечает. «Наверно, бредит», подумала я. Опять заснула.
Когда опять проснулась, слышу храп. Ну, думаю, наконец‑то мамочка заснула, и я совершенно спокойно снова заснула. Не знаю, сколько времени я спала, но вдруг проснулась страшно встревоженная. Сердце подсказывало мне, что‑то неладно. Мама по‑прежнему храпела, но то был храп не спокойно спящего человека. Нет. Мама лежала с закрытыми глазами, на спине и тяжело дышала ртом. А в горле у ней что‑то клокотало. Я начала ее тормошить, звать, она открыла глаза и уставилась на меня бессмысленным взглядом. «Мама, мама, ты слышишь меня?» Тот же взгляд, потом глаза устало зак[ры]лись.
Боже, она не видит, не слышит меня, она умирает. Лоб холодный, руки, ноги хол[од]ные, пульс чуть бьется. Я побежала звать на помощь. Пришли соседи. Затопили печку. Грели горячие бутылки. Горячее, сладкое кофе, витамин какой‑то. Нет, все напрасно. Мама крепко стиснула зубы. Когда же ей насильно влили кофе, не проглотила. Было 6 часов утра. Соседи ушли, сказав мне, [что]б я все‑таки старалась напоить маму. И вот несколько последних часов я сидела у ее постели. Она так и не пришла в сознание и тихо умерла, как‑то замерла, [я] даже не заметила. Хотя сидела у ее изголовья. Так умирают от истощения [в]се.
III
К 3‑ем часам я пошла на почту и отправила телеграмму Жене. Потом пошла [в] «Молодежный»{85}, но сегодня [бил]етов не продают. Оттуда [пош]ла в Михайловский театр, [уз]нала, что Кира уже недели [две?] как эвакуировалась. Оттуда я пошла к Гале. Я так боялась, что никого у них не застану. Но оказалось не так.
Мне открыл Аликин дедушка. Глаза красные от слез. Оказывается, три дня тому назад умерла его жена Юлия Дмитриевна Потом пришла Галя, она очень похудела. Пришла Кира. Потом мы с Галей сходили за Аликом в очаг.
Меня здесь приняли как родную. Все были мне очень рады. Галя прижала меня к себе и поцеловала. Как мне было хорошо.
Завтра мы отвезем Юлию Дмитриевну.
Галя и ее папа горячо предлагают мне перебраться к ним жить. Они обещают мне помочь всем, чем могут. А если будут эвакуироваться, то возьмут меня с собою как дочь. Вообще, я даже не ожидала, что меня так встретят, что я встречу такое участие, такую теплоту. Общее несчастье сближает людей. Аликин дедушка, любитель природы, такой замечательной доброты человек. Я сразу ожила. Я не одна. У меня нашлись друзья. Какое счастье. Какое счастье.
Как жаль Юлию Дмитриевну. Она, как и ее муж, исключительно добрый, хороший была человек.
Галя боится, что и папа не выживет, но нет, не может этого быть. Мне кажется, что самое ужасное позади и что кто пережил уж это время и остался жить, тот уж и дальше будет жить. Я так полагаю.
Да, как жестока судьба.
III
Встала в 8 часов. В начале 11‑ого собрала самые необходимые вещи в заплечный мешок, положила е[го] на санки и отправилась к Гале. Мы втроем отвезли Юлию Дмитриевну в Куйбышевскую больницу{86}. Кира, Галина сестра, [ушла?], мы с Галей обратно шли од[ни]. Была на редкость ясная, солн[ечная] погода. Ярко светило и уже [по‑]весеннему пригревало солнышко, и даже сосульки капали. Весна, весна берет свое. Потом мы с Галей пошли в мою столовую и взяли 4 супа, (нрзб.) густых, и одну колбасу. Оттуда пошли в дом 28, [и] мне повезло. Только что начали давать изюм, и очер[едь] была небольшая. Галя с суп[ом] пошла домой, а я выстояла свой изюм и тоже пришла [к] Гале. Мы с ней распилили огроменный чурбан, рас‑[ко]лоли его на дворе. Потом Галя пошла за А[ли]ком, а я затопила печку.
Галя пришла, поставила чайник для папы. Папа весь день лежит, у него ослабление [се]рдечной деятельности и расстрой[ств]о желудка на нервной поч[ве]. Ведь все‑таки такой удар – [по]терять друга жизни. [По]том я поставила свой [су]п. Обедала я полседьмого. [Га]ля, такой человек, уговори[ла] меня взять ломоть хлеба, дескать сейчас можно, [та]к как есть хлеб Юлии Дмитриевны.
Потом я попила чаю с изюмом и хлебом и совершенно сы[та]. Завтра 8‑ое марта. Женский [де]нь. Галя дома. Галя, такой друг. Сейчас ложусь спать. Очень спать хочется.
III
«Мороз и солнце; день чудесный…»{87}. Все сильней и сильней чувствуется приближение весны. Уже по‑весеннему греет солнышко, от снега идет пар и плачут сосульки, хотя в тени еще мороз безжалостно щиплет за нос.
Я живу пока у Гали, ухаживаю за ее больным папой, помогаю, что могу, по хозяйству. Сегодня папе лучше, чем вчера, и мы с Галей не теряем надежды, что он поправится. У него на нервной почве расстройство желудка, и он очень ослаб. Галя с Аликом уходит в 8 часов утра, а приходит в 6 часов вечера. Целый день я одна с ее папой. Он больше спит все. Я предоставлена сама себе, что хочу, то и делаю.
Вот сейчас 2 часа дня. Я сижу у окна и пишу. Весеннее солнышко освещает всю маленькую комнатку. Вообще, все бы ничего, если бы не чувствовать эту тягучую пустоту в желудке. Так хочется есть, прямо нестерпимо. Я сейчас живу на 300 граммах хлеба и супе. Днем хлеб, вечером в 7 часов две тарелки супа, вот вся пища моя. Я за ближайшие последние дни заметно ослабла и похудела. Не знаю, выживу ли я. Жить так хочется. Мне надо как можно скорей пробраться к Жене. Тогда я спасена.
Очень мучительны вечера, когда я хлебаю пустой суп без хлеба (хлеб до вечера не дотянуть), а рядом, на столе, лежит много хлеба, стоит банка с сахаром, и Галя отрезает большие толстые ломти и ест их, посыпав сахаром. Я знаю, завидовать нехорошо, но все‑таки мне кажется, что Галя могла бы мне давать в день по маленькому кусочку хлеба без всякого ущерба для себя. Ведь она сейчас получает, кроме своих 500 гр., еще 700 гр.: 300 за маму и 400 за папу (он сейчас не ест хлеба). Не может быть, что она съедает так много хлеба, сухарей она сушит очень мало, наверно, у ней в шкафу (который всегда на ключе) накапливается этот хлеб. И получается очень нехорошо. Человек от голода с каждым днем слабеет, а в шкафу лежит и черствеет хлеб.
Конечно, меня никак не касается этот хлеб, он не мой, а Галин, Галя – чужой человек, ей до меня нет никакого дела, но… маленькое «но». Я бы на Галином будь месте из жалости дала бы кусочек хлебца. Мое бы сердце не выдержало. Я ни за что первая не попрошу, я слишком горда и самолюбива, чтобы быть попрошайкой, неужели Галя сама не предложит мне. Ведь она знает, как я голодна. 300 гр. хлеба на весь день – это очень мало. Как хочется кушать, так и подсасывает и тянет в желудке. Боженька, Боженька, услышь меня, я кушать хочу, понимаешь, я голодна. Я очень несчастна.
Господи! Когда же этому будет конец!
III
Уже 16‑ое марта, то есть половина первого весеннего месяца, а стоят такие жуткие морозы. На солнце тепло, а войдешь в тень – мороз.
Я пока что живу у Гали. Старику с каждым днем все хуже. Он долго не протянет. Ему уже трудно говорить, язык не слушается (как и у Аки и мамы дня за 3 перед смертью). И еще есть один вестник скорой развязки – это (вспоминаю Аку и маму) появление жажды.
Вчера мы все чуть не сгорели. Это случилось вечером. Приходит к нам сосед с 27 квартиры и просит у Гали топор, чтобы взломать входную дверь, потому что он уже целый час стучит и никто не открывает, и он очень беспокоится, не случилось ли что, у него дома осталась только одна слабая старушка‑мать. Галя дала топор, он взломал дверь и открыл ее. А квартира полна дыма, на пороге кухни лежит полуобгорелый труп его матери, и под ней уже перекрытие горит. Уже диван загорелся, одеяло, еще минуты две позднее и все бы пылало. Но, к счастью, вовремя обнаружили начало пожара, срочно вызвали пожарных, собрали по квартирам воду. Все затушили, вынесли в снег горящие тряпки, к тому времени приехали пожарные, вскрыли весь пол и все ликвидировали.
Да, счастье, что так отделались, а могли бы все сгореть, мы бы то, конечно, в крайнем случае могли бы выскочить с парадного, но как быть с дедушкой: одни бы мы стащить его были бы не в силах, а помощь, откуда ее ждать. Пока приехали бы пожарные, он успел бы 3 раза задохнуться в дыму.
Не приди сын домой сегодня, и ни минуты позднее, все бы было кончено. А ведь он, оказывается, должен был придти домой завтра, и он случайно пришел именно сегодня. Вот какие бывают в жизни счастливые случайности.
Кира все хочет, чтобы я ее прописала у себя временно в комнате. Но я не хочу, не решаюсь.
Хотя у Гали я сейчас не имею той теплоты и внимания, какие ожидала, все же я не разочаровалась в Гале, как меня уверяет Кира. Я понимаю Галю. Ухаживать за умирающим, заботиться о сыне, и все одна. (Сестра ей ничем не помогает.) Это очень тяжело, поневоле будешь раздражительна. Но скоро все изменится. Старик умрет. Галя сразу почувствует облегчение, с нее сразу как гора с плеч свалится эта тяжелая забота. Мы как‑нибудь похороним его, и тогда я посмотрю, могу ли я с Галей жить или мне лучше быть одной. Тогда и решу, а сейчас ничего решить нельзя.
III
Сегодня ночью скончался Галин папа. Такой хороший, такой добрый…
Вчера я пошла за обедом немного позднее, и мне ничего не досталось. Было до слез обидно, простоять около двух часов в очереди, и зря. Из школы я пошла в магазин и без всякой очереди получила 100 гр. мяса, пришла к себе домой, телеграммы мне никакой нет. Пошла на рынок с медным чайником, но никто у меня его так и не купил, зато я не утерпела и купила 9 открыток по 3 открытки за 1 р. Погода стояла чудесная, весенняя, ветерок теплый, и даже в тени не холодно. Вернулась домой, забрала все свои вещи и опять на рынок. Я так хотела кушать, что я решила во что бы то ни стало обменять свой алюминиевый бидончик на хлеб, хотя мне его было и очень жалко. Вдруг смотрю, открытки продаются, я не утерпела, стала выбирать, а открытки такие, что утерпеть невозможно. Цветные, с разными видами и все больше заграничные, такие красивые, я не могла оторваться и купила 15 штук по 1 [р.] за штуку. Если б я кому‑нибудь сказала бы о своем приобретении, то меня бы изругали бы на чем свет стоит, и за дело. Ведь это непростительная глупость тратить деньги в такое время на какие‑то открытки. Но мне это занятие доставляет огромное удовлетворение и радость. Ведь такие открытки нигде не купишь, это старинные, да притом заграничные открытки. Как же не воспользоваться случаем. А какое удовольствие чувствовать, что это твои собственные открытки. Нет, на такие чудесные открытки мне не жалко денег. У меня уже 34 новых открытки.
Итак, я купила 15 открыток и сменяла свой бидончик за 250 гр. хлеба. Когда пришла домой, Галя уже успела вытопить печку. Мясо сварить не пришлось, так я и осталась без обеда. Выпила кипятку с хлебом и легла спать. Спала я в эту ночь очень крепко, и сны мне снились все такие хорошие. Больше всех мне снился во сне Гриша Хаунин, как будто мы с ним друзья и вместе катаемся на американских горах, а горы‑то какие‑то страшные, фантастические, и нам обоим очень страшно, но наше путешествие кончается весьма благополучно. Утром просыпаюсь, потом слышу, Галя в соседней комнате плачет и говорит: «Папа, папочка, ведь ты спишь, правда? Ты же проснешься». Я все поняла. Побежала к Гале, прижалась к ней, расцеловала ее.
Марта
Милый мой дневничок, здравствуй, опять я обратилась к тебе. Мне сейчас очень хорошо, и от избытка приятных чувств пишу я эти строки.
Пусть война, пусть голод. Жизнь‑то идет своим чередом. Все, что приходится переживать, все это временно. Не стоит унывать.
Прочь тоска и печаль,
Я смотрю смело вдаль!{88}
Как кончится война, обменяю свою комнату на Москву. И ведь подумать только, буду жить под боком у Жени и в то же время буду иметь свою собственную комнату, где я буду полный хозяин. Все будет в моей комнате так, как я захочу, и не иначе. Уютно, хорошо будет у меня в комнатке. Это будет целый живой уголок. Перед окном будет стоять стол с аквариумами с целыми зарослями разных водорослей и других водяных растений, в которых пестрыми стайками будут плавать маленькие рыбешки. По вечерам аквариумы будут освещаться маленькими электролампочками. Благодаря этому аквариумы с рыбками будут создавать уют как днем, когда они будут просвечивать насквозь, так и вечером при закрытом окне. Все остальное свободное пространство на окне и столе будет уставлено горшками с растениями. Тут будут различные комнатные растения: и герань, и лилии, и разные другие. А над всем этим будут висеть просторные клетки с моими любимцами – пташками. Тут будут и снегирь, и чижик, и чечетка, и канарейка, и обыкновенные воробьи. Я буду стараться приучить их к себе, чтобы они стали совсем ручными. Особое место займет террариум с большими мышами, а может быть, не с белыми, а с обыкновенными серыми или полевыми. Ну и наверно, будут еще кой‑какие животные. Никакой кошки или собаки мне не надо. Все свое чувство привязанности, какое было у меня к моей маме и Аке, я переложу на моих маленьких жильцов. Их привязанность ко мне должна заменить мне утерянную материнскую ласку и любовь. Всю нежность своего сердца я отдам им, и они заплатят мне тем же. Я это знаю. Они очень благодарные, эти маленькие создания, и прекрасно чувствуют, как к ним относятся.
Сейчас март. Весна. Тает на солнышке снег, весело чирикают воробьи. Тепло на солнышке, пахнет разогретой землей, навозом. Пахнет весной. Стоят безоблачные, солнечные, хотя еще морозные дни.
Я нашла у Гали и 1‑ый том «Естественной истории» Франклина{89}. Это замечательные книги. Итак, я буду их читать и в свой дневник делать ыписки. Мне очень хочется достать где‑нибудь веточек и прутиков, чтобы поскорей увидеть первые весенние листочки. Все‑таки когда я начинаю думать о моей будущей специальности, я всякий раз возвращаюсь к специальности зоолога. Эта специальность привлекает меня больше всех других специальностей. Быть зоологом – это моя закадычная мечта, и со временем она осуществится. Я буду научным сотрудником Академии наук – зоологом. Меня будут посылать в экспедиции, я буду ездить в разные уголки страны, а потом возвращаться и вносить свой вклад в общее сокровище знаний.
«Франклин своими наблюдениями невольно располагает и самого читателя посмотреть на животных не как на материал для учености или как на машины, пригодные для нашей пользы, но рассматривать их как существа живущие, располагает смотреть на них просто как они есть. Все, что он излагает, проникнуто самой безыскусственной любовью к природе в широком смысле, любовью к истине, к справедливости».
«Чтобы понять животных, надобно стать на их точку зрения, разделять их чувства, их радости, их беспокойства, находить удовольствие в их сообществе».
«Естественная история не только способствует умственному развитию, но и служит порой утешением человеку».
«В минуты испытания или нравственного бессилия иногда достаточно человеку, любящему природу, изучавшему ее, случайно остановить взор на маленьком цветке, услышать пение птички, жужжание насекомого‑и вот сердце его обновилось надеждой…»
III
Сегодня я довольна своим днем. Вчера вечером я насушила сухарей и один маленький сухарик оставила на утро. Отдала его Гале, и она, когда давала Алику кушать в кроватку, дала и мне мой сухарик, и благодаря этому маленькому сухарику я смогла купить свой хлеб только вечером. К десяти часам я пошла сперва в свой магазин, получила свои 200 гр. сахарного песку и 50 гр. мяса. Пришла домой, напилила дров, затопила времянку, сварила клей с мясом, съела целую тарелку горячего супа и была совершенно сыта. Потом нагрела воды и вымыла посуду, а потом умылась. К четырем часам пошла обратно к Гале. Проходила опять через толкучку. Среди разной всячины вдруг я увидела редкость, просто редкость, а именно полное собрание сочинений Брема в 4‑ех толщенных томах, в прекраснейшем дорогом переплете. Вообще исключительно редкостное издание. «И за сколько это удовольствие?» – «Да прямо задаром. Всего‑навсего 170 рублей или 600 гр. хлеба». Она мне показала и внутренность книги. На меня глянули бесчисленные фотографии, красочные таблицы. Я пришла к Гале в 4 часа, а ее еще не было дома, хотя мы условились, что я приду в 3 и она будет уже дома. Пришлось более 1/2 часа ждать ее в кухне. У меня все Брем из головы не выходит, наконец к приходу Гали я твердо решила приобресть книги за 300 гр. хлеба и 100 рублей денег. Но пока я собралась, купила хлеб, прибежала на рынок, ее уже не было. Обошла весь рынок, нигде нет. Так я и упустила Брема.
Сегодня день такой же, как и вчера. «Мороз и солнце. День чудесный». Может быть, я еще приобрету этого Брема. Она его так и не продала, может, опять придет.
III
Сегодня тепло даже в тени. К вечеру впервые появилась облачность. Солнце скрылось. Галя сегодня делает перестановку в комнатах. Я же все мечтаю о птицах и о том времени, когда я смогу спокойно жить в свое удовольствие. Я мечтаю о тепле, когда можно будет раскрыть настежь окно, снять фанеру и погреться на солнышке. Я мечтаю о лете.
Скорей, скорей бы лето. Теплые дни. Зелень, зеленые деревья, цветы, птицы, насекомые. Боже, как все это хочется увидеть. Ничего, Лена, терпение, только терпение. Время не стоит. Оно движется. И всему придет свой срок. И май наступит. И лето придет со своими дождями и жаркими днями. И все будет хорошо.
III
Вчера вечером я собралась к себе, поела студня, попила водички, вставила открытки в альбомы, что дала мне Галя, и вернулась обратно. Наконец‑то, кажется, пришла весна. Кончились морозные дни. Наступило резкое потепление. Вчера вечером температура была + 1 градусов. Не торопясь шел мягкий, пушистый снег, теплый ветер ласкал лицо, привыкшее к морозу. Везде лужи, с крыш капает, со звоном обламываются сосульки.
Такой же день и сегодня, прямо не хочется уходить с улицы. Небо затянуто облаками, идет мелкий, едва заметный снежок. Теперь к этому теплу скоро присоединится солнышко, это и будет настоящая весна. Все будет хорошо.
III
Еще только второй день оттепели, а уж снег почти весь растаял. Сырость страшная. Ветер теплый, но очень сыро. С крыш льет как из ведра. Бегут ручейки и целые реки. Страшно скользко. Во многих местах уже оттаяли трамвайные рельсы.
Яков Григорьевич ушел перед носом. Обыкновенно он уходит к 9‑ти, а сегодня почему‑то ушел к 8‑ми. Завтра он выходной. Значит, начать оформление удастся только с 27. Тогда 28, 29, 30, 31 как раз достаточно, чтобы все так сделать, как надо.
А что касается вопроса о комнате, то я советовалась с Розалией Павловной, она в таких делах очень хорошо разбирается. Здесь все дело исключительно за Галей. Она имеет лишнюю комнату, которую ей приходится сдавать в жакт, так как она не может платить за нее в троекратном размере, и она передает ее мне. Главное, говорит Розалия Павловна, надо добиться в жакте, чтобы на меня открыли лицевой счет. А когда новая комната будет за мной окончательно закреплена, остается только передать свою комнату в мой жакт. Вот и все.
Правда, откровенно говоря, моя теперешняя комната тоже очень хорошая. Большая, теплая, светлая. Перед окном простор. Виден большой кусок неба. Окна выходят на улицу. Но плохо то, что она для меня слишком большая, и потом солнце бывает летом только вечером.
А эта комната как раз для меня. 10 кв. м. Потолок низкий, почти квадратная, теплая, а главное – целый день солнышко, а ведь это для меня, любителя природы, все. Мой будущий живой уголок как раз больше, чем в чем‑либо другом, нуждается в солнышке. И потом надоест сидеть мне одной, пойду к Гале. Нет, конечно, мне есть прямой смысл на этот переезд.
Но вот новый вопрос. Как быть с мебелью? Ведь я владелец такого большого и прекрасного буфета. Ведь это дуб. Очень жалко расставаться с такой вещью. Но ничего не поделаешь, придется его продать. Перетаскивать такую громоздкую вещь крайне трудно, да и этот буфет слишком велик для новой комнаты.
Я предполагаю продать свой буфет не дешевле 600 рублей. На эти 600 рублей я могу купить у Гали стол и шкаф, Галя как раз собирается продавать эти вещи. На оставшиеся деньги я, наверно, смогу купить еще кушетку или маленький диванчик. И еще что‑нибудь. Да, вперед.
Марта
«Зима недаром злится, прошла ее пора – весна в окно стучится и гонит со двора»{90}.
Густой снегопад, сильный ветер. На улице страшная метель. Сегодня я опять пойду отбывать трудповинность с 2‑ух часов. Может, к тому времени метель немного стихнет. Сегодня уже 4‑ый день этих трудработ по очистке города от снега. И так до 8‑ого апреля{91}. А после 8‑ого апреля Яков Григорьевич устроит меня[28]
III
Сегодня мне очень повезло. Я пошла работать к 8‑ми часам утра. А к 11‑ти я уже освободилась. Дело в том, что управхоз{92} дал нам определенное задание: найти и очистить 3 люка, и сказал, что после того, как мы его выполним, сможем идти домой. Мы так и сделали.
Это прямо счастье. Я, как освободилась, пошла в дом 28 и получила 60 гр. подсолнечного масла, купила хлеба, сегодня я буду сыта.
Апреля
Кончился март. Сегодня первый день второго весеннего месяца. Наступил апрель.
Здравствуй, апрель, предмайский месяц, что ты мне принесешь.
Пока что все по‑старому. Хлеба не прибавили. Получила иждивенческую карточку. Вчера вечером пришел ко мне Яков Григорьевич и сказал, чтоб я сегодня к 11‑ти часам пришла на 10‑ую линию в дом 25, он там будет. Полдесятого я вышла из дому. Я решила купить хлеба на обратном пути, но потом подумала, что, может быть, мне придется оставить там карточку для перемены, и поэтому уже на углу Лештукова{93} купила свои 300 гр. У меня был с собой ножик, я тут же разрезала хлеб пополам и одну половинку нарезала ломтиками, и решила, что одна половина мне на дорогу, а другую я не буду трогать до дома и съем перед тем, как идти на работу, с постным маслом. Но первый кусок я съела еще до моста через Неву, потому что хлеб был такой мягкий и вкусный, что сразу таял во рту и никак не держался там. Так или иначе, но, когда я подходила к д. 25 по 10‑ой линии, у меня была только 1/4 моего хлеба.
Яков Григорьевич направил меня в правление, чтобы я там написала заявление. Но когда я пришла в правление, там был самый их главный, и он сказал, что до 8‑ого никакие заявления не принимаются. Так что я совершенно зря пришла, разве только в том польза, что теперь я знаю, куда идти. Обратно я еле дотащилась. Пришла домой к часу, сразу же прошла в жакт и сказала, что не в силах сегодня работать. Пришла и сразу же легла в постель. К трем часам пришла Розалия Павловна и передала мне пропуск в столовую на углу Загородного и площади Нахимсона. Это ей для меня дала Изабелла Абрамовна, у ней был лишний пропуск. Я сразу же пошла туда, там как раз встретила Из[абеллу] Абрамовну], горячо ее поблагодарила. Каши никакой не было, был только суп гороховый и кровяная колбаса. Мне удалось взять 2 порции этой колбасы и один суп. Вообще‑то, на 1 пропуск дают только один суп и одно второе.
Ну, теперь я спасена. У меня есть пропуск в столовую.
Сегодня теплый день. С утра небо было почти совсем ясно. Снег на солнечной стороне улиц совсем стаял. К вечеру небо однообразно посерело.
Хорошая у меня комната, я ее люблю особенно за то, что большую часть окна занимает небо, и это очень приятно. Я люблю свою комнату, она такая светлая, просторная. Ох, и заживу же я в ней на славу. Какой богатый живой уголок будет со временем у меня на окне. Рыбы в аквариумах, цветы в горшках и птички в клетках. Милые птички, когда я дождусь вас. Никогда я не буду заводить кошек или собак, а именно мелких зверюшек и, гл[авным] образом, птичек.