Пошла к Софье, кефира нет. Купила за 120 р. 300 гр. хлеба, пошла в Екатерининский сквер и съела, там сидя, почти весь хлеб. Остался только порядочный кусочек пойти завтра в чайную. Но все равно завтра я ни под каким видом н[е] буду покупать опять вперед хлеб. С этим надо покончить раз и навсегда. Ложусь спать! Вот и еще один день прошел.
[22 апреля]
Сегодня у меня на душе так тяжело, так тяжело. Сама не знаю почему, тоска меня грызет и гложет. Господи, кругом все чужие люди, чужие, все чужие и нет ни одного близкого. Все равнодушно проходят мимо, никто и знать меня не хочет. Никому нет до меня никакого дела. Вот весна наступила, вчера была первая гроза, и все идет своим чередом, и никто, кроме меня, не замечает, что мамы моей нет. Ее унесла с собой эта ужасная зима. Зима прошла, она вернется теперь не скоро, но мама не вернется ко мне никогда. Милая, дорогая, любимая Женя, пойми, как мне тяжело.
Я пишу эти строки, стою у раскрытого окна. Теплый ветерок ласкает меня, солнышко греет. Рядом стоит круглая банка с водой. Ярко зеленеют новые побеги водорослей, и суетятся десятки маленьких, только что увидевших свет дафний, циклопов и др[угих] маленьких живых существ. Рядом в горшке гордо стоит, подставив себя под солнечные лучи, молодой росток гороха. И как посмотришь кругом… нет, все же хорошо жить на свете. Да, хорошо, но только когда сыт. Я же не голодна, но и не сыта, и это худшее состояние. Я каждый день систематически недоедаю, как это мучительно. Господи, если б был кто‑нибудь из знакомых маминых. Я попросила бы хоть денег немного. Все‑таки с деньгами можно купить немного хлебца. О, Боже.
Когда я увижу своих родных? Когда я смогу, наконец, сесть за обеденный стол с чувством, что ты тоже своя, не чужая, и кушать вместе с другими, а не только смотреть, как они кушают?! Боженька! Ниспошли мне такую милость. Дай мне доехать до Жени, увидеть Лиду, Сережу, Даню, Нюру{104}.
|
|
Господи. Сделай это! Я молю Тебя!!
Сегодня 22 апреля. До мая осталось 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, осталось 8 дней. Какие это тяжелые дни. Самые тяжелые за всю мою жизнь.
А вчера, я забыла сказать, когда я стояла в очереди за хлебом на Лиговке, я видела настоящую живую бабочку‑крапивницу.
Милый мой бесценный друг, мой дневник. Только ты у меня и есть, мой единственный советчик. Тебе я поведываю все мои горести, заботы, печали. А от тебя прошу лишь одного: сохрани мою печальную историю на своих страницах, а потом, когда это будет нужно, расскажи обо всем моим родственникам, чтобы они все узнали, конечно, если они этого пожелают.
Сегодня я после 12‑ти часов пошла в столовую и взяла два супа. Супы были с лапшой, не очень густые. Я дала одной женщине свою чайную ложку поесть суп, она свою забыла, а она за это положила мне в тарелку с супом порядочный кусочек кокосового жира. Я его из супа выловила, но суп все же стал жирный. Потом я заработала себе один крупяной талончик тем, что дала воспользоваться моим пропуском. Он у меня давно уже не отрезался, так как Катя никогда его у меня не спрашивает. Говорят, что 25‑ого эту столовую совсем закроют, так как ей все очень недовольны. Ругают ее почем зря. Я же этой столовой вполне довольна. И официанты здесь, по‑моему, очень хорошие. В столовой я пробыла долго, до 2‑х часов. Потом пошла на Лиговку в чайную, купила свой хлеб. Только там дают всегда на два дня вперед. Поэтому там большая очередь, не столько за чаем, сколько за хлебом. Хлеб там был очень хороший, выгодный. Обратно я пошла по Невскому, зашла в гастроном. Там народу совсем мало. Устроилась удобно в уголке и съела лапшу с обеих тарелок с маслом и хлебом честь‑честью. Наконец дошла до чайной, что на Разъезжей. Встала в хвост большой очереди. Была половина 4‑ого, а чайная открылась в 4 часа. Очередь такая была не за чаем, конечно, а из‑за того, что давали сахарный песок по 50 гр. иждивенцам только на 5‑ый талон, которого у меня нет. Так или иначе, мне пришлось стоять в очереди довольно долго, и, когда, наконец, я получила свои 2 стакана чая, у меня уже остался маленький кусочек хлебца, который я разрезала пополам и, намазав остатками масла, тут же целиком съела.
|
|
Из чайной я вышла с полным жидкостью желудком и сознанием, что я самое ничтожное и несчастное создание на свете. С таким весьма невеселым чувством я пошла туда, где находился раньше эвакопункт. Тут было пусто и тихо. Я села на лавку и была не в силах сдерживать больше свои рыдания. Наплакавшись вдоволь, я у выхода наткнулась на какую‑то гражданку, которая на мой вопрос, когда снова будет запись, ответила: приходите в первых числах мая.
Итак, всякая надежда, что мне удастся вырваться отсюда раньше мая, исчезла навсегда.
Боже! До мая еще 8 дней. И каких ужасных голодных дней.
Передо мной телеграмма: «Выезжай. Нюра, Женя». Слезы градом катятся из глаз. Нюра… Женя. Это же живые люди, которые знают меня, и не только знают меня, а знают мое горе, все знают. Они любят меня, они беспокоятся за меня. Они мои родные, среди всех чужих одни они протягивают мне теплую руку помощи. Но она далеко, далеко. И к ним мне сейчас нельзя пробраться. Вот почему слезы душат меня.
|
|
Все, кто мне мог бы помочь, далеко от меня. Гриша, если б он был в Ленинграде, разве не помог бы он мне?
Конечно помог. Он дал бы мне денег, у него их сейчас много. И Кира мне бы помогла. Но они все далеко. Далеко и не могут мне сейчас помочь. А мне нужна их помощь, очень нужна именно теперь. До 1‑ого мая. Помочь мне прожить эти 8 дней. А этого мне никто не поможет.
Выезжай! Каким чудесным теплом веет от этого слова. Выезжай! Милые, когда я вас увижу? Эти последние дни, что я живу здесь, в Ленинграде, я уже не живу, а проволакиваю. Влачу каждый день как тяжелую ношу. Отсчитываю каждый час, каждую минуту, каждую секунду. Но время, к сожалению, идет так медленно. Хоть плачь. Что бы такое сделать, чтобы время шло незаметно. Я знаю, для этого временно надо забыть о моем отъезде. Но ведь это невозможно! Невозможно!!
Апреля
Здравствуй, мой милый дневничок. Наконец‑то я опять взялась за карандаш. За это время многое произошло. Во‑первых, изменилась погода. Стоят ясные солнечные дни, но дует сильный ледяной ветер. Идет ладожский лед. Вчера днем немцы опять напомнили о себе. Была жуткая воздушная тревога. Продолжалась около 2‑ух часов. Во время тревога был страшный артиллерийский обстрел. Сегодня днем снова была В. Т., продолжавшаяся 1 у2 часа, и снова артиллерийский обстрел. Столовая на пр. Нахимсона{105} закрылась, но Розалия Павловна, еще заранее зная об этом, достала для меня пропуск в другую столовую, на ул. Правды. Сегодня я там первый раз была. Хотя там очень большая очередь, зато хорошее, разнообразное меню.
Например, сегодня было:
Суп гороховый, густой – 20 г кр[упы]
Каша гороховая – 40 г кр[упы]
Каша соевая – 20 г кр[упы]
Сырники соевые – 20 г кр[упы] и 5 гр. масла
Биточки мясные – 50 г мяса
Колбаса – 50 г мяса.
Я взяла одну соевую кашу и там ее съела. Оттуда я пошла в булочную в переулок Ильича, но и там не давали на 27. На углу Гороховой и Загородного в булочной тоже никак не давали на 27, и тогда я твердо решила, что не выйду из этой булочной без хлеба. Во что бы то ни стало должна купить 300 гр. хлеба. И точно, к 6‑ти часам я купила 250 гр. хлеба, по 45 руб. 100 гр.
Вот радость. Сейчас половина 8‑ого уже, и я совершенно сыта, а хлеб на 27‑ое на моей карточке так и остался цел. Исполнилась моя мечта, я перескочила. Завтра я могу зайти в любую булочную и купить любой хлеб – 300 гр. Разве это не радость. Радость, да еще какая!
Насчет эвакуации ничего пока не слышно. Неизвестно, будет ли она в первой половине мая. Я решила до объявления эвакуации учиться в школе. Дело в том, что с 3‑его мая начнется во всех классах учение{106}, и уч[ащим]ся, наконец, уделили огромное внимание. Это распоряжение самого нашего дорогого Сталина. Сохранить жизнь оставшимся ленинградским школьникам. Школьники получат хорошее питание. Вот какой приказ от администрации школы показала мне Розалия Павловна, его она сама печатала на машинке.
Питание детей, которые будут обучаться в школе.
Дети сдают продовольственные карточки, из которых вырезаются не все талоны. На руках у ребенка остаются след[ующие] продукты:
Масло – 200 г
Сахар – 300 г
Завтрак в школе
1. Каша.
2. Чай.
Обед в школе из 2–3 блюд.
Выдача хлеба.
Детям до 12 лет – 300 г в школе – 100 г на дом
Детям старше 12 л. – 400 г в школе – 100 г на дом
Дневная норма продуктов на каждого ребенка
1. Хлеба 400–500 гр.
2. Мясо 50 гр.
3. Жиров 50 гр.
4. Круп 100 гр.
5. Сахару 30 гр.
6. Овощей 100 гр.
7. Муки пшеничной – 20 гр.
8. Муки картофельн[ой] – 20 гр.
9. Молока соевого – 50 гр.
10. Чая в м[еся]ц – 10 гр.
11. Кофе в м[еся]ц – 20 гр.
Дети, признанные медосмотром особенно слабыми, получают дополнительное питание.
Администрация школы
Что это… опять зенитки грохочут. Ну да, опять, черти, летят. Вишь как гудят стервятники.
Да, а учение будет заключаться исключительно в повторении прошлого. Как то: восьмиклассники будут повторять курс 7‑ого класса. Мы, девятиклассники, – курс 8‑ого класса. Никаких испытаний весной не будет. Собственно говоря, это будет не школа, а своего рода стационар{107} для ленинградских школьников. Нынешний учебный год считается потерянным. Настоящее учение начнется после летнего перерыва. Да, забыла сказать. Сегодня, идя в столовую, я встретила Вовку. Моего Вовку. Как он изменился. Совсем высох, истощал ужасно. Сейчас он находится в стационаре. Предполагает учиться.
Милый Вовка. Будь он уродом, а я все равно люблю его.
IV
Все бело, покрыто снегом.
Снег на улице, на крыше.
Садик снова стал весь белым,
Но то снег не зимний, слышишь.
Сейчас второй час дня, а крыши уже успели высохнуть. Я специально ходила на Гороховую за хлебом, и мне действительно повезло. Хлеб мягкий, пушистый как пух, поэтому мне дали большой кусок. Отнесла хлеб домой, пошла в столовую. Народу сегодня было мало. Взяла 2 соевых каши и колбасу. Сейчас сижу с ногами под одеялом и слушаю радио. И думаю, как же мне поступить, если сейчас уже пошел ладожский лед, значит, в начале мая будет эвакуация водным путем, ехать ли мне сразу к Жене или май проучиться в школе, подпитаться немного, а потом и уехать. Прямо не знаю, как и быть. С одной стороны, хочется очутиться опять в школе, вместе с другими ребятами сесть за парту, вынуть книги и тетради, как заманчиво. А питание, подумать только. Утром придешь в школу – горячий сладкий чай и хлеб с маслом. Да, совсем забыла, на завтрак ведь каша, горячая каша с маслом, а потом чай. На сытый‑то желудок и учиться будет одно удовольствие. Пройдет несколько уроков, пойдешь обедать. Обед можно частью домой взять, частью там съесть. То же самое и с хлебом.
Да, это все хорошо. Но вот что плохо. Домой придешь, пусто, кругом чужие, никому до тебя нет дела.
А налеты, а артиллерийские обстрелы. Рисковать опять своей жизнью? Каждую минуту тебя могут убить. Страшно. Жить хочется. Как же мне быть? Милый дневничок, как жаль, что ты ничего не можешь мне посоветовать.
С другой стороны, если я плюну на все и уеду, в дороге я буду сыта. Наконец доеду до города Горького. Пойду искать переулок Могилевича. И вот я иду по этому переулку. В одной руке чемодан, в другой сверток, а сердце так и выскакивает из груди от волнения. Наконец дом 5, кв. 1. Я среди своих. Кругом меня не чужие, все свои. Женя, Нюра, Лида, Сережа, Даня. Все вместе сядут за стол, и я с ними как равноправный член. Родные мои, здравствуйте!
Господи, какое это будет счастье!
Как же мне быть?
А потом‑то, потом. Буду вместе с Лидой работать. Она меня познакомит с городом. Будем с ней везде и повсюду вместе ходить. Наступит лето, прекрасное лето. Все кругом зеленое, и Волга, красавица Волга предо мною. А потом кончится война. Я поеду с Женей в Москву. Здравствуй, Москва, здравствуй, красавица. Я теперь из ленинградки сделаюсь москвичкой. С Ленинградом все кончено.
Нет, нет, конечно, я уеду. Что для меня сладкий чай и полкило хлеба в сравнении с одиночеством. Прочь, прочь одиночество. Я хочу к вам, мои далекие родные. Женя, слышишь, как стучит мое сердце, оно хочет вырваться из груди, оно рвется к тебе, Женя.
Душой и сердцем, всем моим существом я уже там, в Горьком. Все мои желания, все мои стремления только об одном, поскорей, поскорей обнять и поцеловать всех вас!! Крепко обнять тебя, Женя! Ведь ты для меня 3‑ья мама. Господи, господи! Услышь ты меня. Дай мне благополучно доехать до Горького. Только это я прошу у тебя.
Горький, Горький, Горький… Горький, к тебе, к тебе хочу скорей!!!!
Завтра я получу чай, масло и сахар. Я обязательно пойду в чайную и выпью 2 стакана сладкого чая с хлебом с маслом.
Апреля
Опять В. Т. и артиллерийский обстрел. Вторая В. Т. за день. Небо безоблачно, солнце сияет. Воображаю, что будет к 1‑ому маю. Да, не удалось мне тогда уехать. А ведь вот счастливые, которые уехали. Они будут жить. А я… это еще не известно.
До начала эвакуации остались считаные дни. Неужели мне суждено умереть. Это ужасно. Каждую минуту ждать смерти или от артснаряда, или от бомбы. Эти предпервомайские дни, вероятно, будут такие же жуткие.
Как будет глупо и досадно умереть перед самым отъездом, пережив благополучно все ужасы этой зимы, голод и стужу. Как это будет несправедливо со стороны судьбы, если я, дожившая уже до весны, увидевшая уже молодую зеленую травку, если я, у которой уже вещи сложены, вынуждена буду проститься с жизнью.
Да, очень не хочется умирать!
Быть может, это мои последние строки. Очень прошу: кто найдет этот дневник, отослать его по адресу: г. Горький, переулок Могилевича, д. 5, кв. 1, Е. Н. Журковой.
Апреля
Хорошо жить ожидая. Я все эти дни живу ожиданием. Нет, ожидание меня нисколько не томит. Я не тороплюсь. Я знаю, что всему свое время. Впереди меня ждет интересное событие, путешествие в другой город. Я поеду на поезде, потом поплыву по воде через Ладожское озеро. Кстати, я никогда не видала Ладожского озера, потом опять на поезде, в Вологде пересадка. И потом опять на поезде до Горького. Путешествие очень заманчиво. А по дороге я буду бесплатно питаться и получать много хлеба. И все это у меня впереди, и до начала этого путешествия остались считаные дни.
А потом новая жизнь. Любопытство меня одолевает. Впереди столько неизвестного, хочется узнать, что там впереди. Но терпенье, Лена, терпенье, всему свое время. Сегодня уже 28. Завтра будет 29, а потом 30‑ое. Как я питаюсь эти дни – да не особенно густо.
Вот сегодня моя пища состояла из 300 г хлеба, 50 гр. масла, что осталось, и 150 гр. изюма. Завтра я буду иметь 300 гр. хлеба, 100 гр. колбасы и 75 гр. сыра. 30‑ого я буду иметь 300 гр. хлеба, пол‑литра вина и 250 гр. селедки. А 1‑ого я смогу снова пойти в столовую и купить каши и супа, а может, с первого и хлебца прибавят. А потом я, наверно, уеду. Во всяком случае, до отъезда я буду сыта, а со дня отъезда еще сытей. Как хорошо, радостно жить ожиданием.
Сегодня уже были 2 В. Т. Рано утром и днем. Погода сегодня пасмурная, холодная. Солнышка нет. Однако воробьи весело чирикают. В садике, что напротив моего окна, зазеленели газоны от молодой майской травки. Горох мой растет не по дням, а по часам. Такой красавец. Стройный, прямой, листики зеленые, ровненькие. Веточки мои, что стояли у меня в банке с водой, тоже скоро зазеленеют. Уж почечки раскрылись. Так что все благополучно. Только бы не немцы. Из‑за них я очень боюсь 1‑ого мая.
Ну да, будем надеяться, что все обойдется как‑нибудь.
Скоро, скоро я соберу свой чемодан, сяду на 9‑ку с передней площадки, заплачу 1 билет и багаж и поеду знакомым путем по знакомым улицам на знакомый Финляндский вокзал. И вот… гудок, поезд тронулся. Мы проезжаем по мосту, под которым я столько раз одна и вместе с мамой ездила на 20‑ке. Прощай, Ленинград. Вот люди на трамвайной остановке смотрят на нас. Что у них в мыслях. Иные, вероятно, завидуют нам, а иные говорят: «Проваливай, нам больше хлеба достанется». Вот слева промелькнули корпуса института охраны и младенчества им. Клары Цеткин.
Да, здесь мы около 2‑ух месяцев работали с мамой. Вон по дорожке, в белом халате и белой косынке, с какими‑то бумагами в руке, идет девушка. Сколько раз и я так же, вот как и она, ходила по этой самой дорожке относить бюллетень. Только и разницы, что то была зима, все было покрыто снегом, а сейчас весна, май. Вон цветут деревья, видишь, а по откосу железнодорожной насыпи желтеют своими нарядными головками первые цветы мать‑мачехи. Прощай, Ленинград.
Небо синее‑синее, а над нами, сверкая на солнце, кружатся самолеты. Это наши воздушные патрули. Поезд идет все быстрее. Как хорошо. Я открываю свой чемодан, отрезаю большой ломоть хлеба, смотрю в окно и ем. Я сыта. На вокзале перед отъездом нам дали хорошую порцию супа‑лапши. Суп густой, густой и каши гороховой целый котелок. У меня еще каша осталась. Также нам дали 800 гр. кровяной колбасы и кило хлеба, это до Ладожского, а там опять дадут горячую пищу.
Вот как замечательно. Мысленно я уже и из Ленинграда уехала. Но на самом деле сижу с ногами под теплым одеялом. Радио громко тикает, трамваи звенят, гудят редкие автомобили. В желудке у меня не очень‑то полно. По правде говоря, я сейчас с удовольствием съела бы все что угодно. Но у меня ничего нет. Ни крошечки, ни одной изюминки не осталось. Все уже успела съесть. Нет, лучше не думать сейчас о еде.
Лена, завтра ты будешь опять кушать. А сегодня ты же кушала, и хватит. Подумай только, съела в какие‑нибудь два часа такую уйму изюма – 150 гр. Бедная, бедная девочка. Не тужи, последние денечки ты голодаешь. А с 1‑ого мая опять будешь ходить в столовую. Ага, и я обязательно в первый день возьму один суп и две гороховых каши. Суп съем там, а каши дома. А потом, к вечеру, выкуплю свой хлеб. Вот‑то будет радость.
Апреля
Сегодня день пролетел совсем незаметно. Встала после одиннадцати, до этого сидела в кровати и вышивала. Сперва вынесла помои, принесла воды, продала за 5 р. книгу Грибоедова. Потом села на 9‑ку, доехала до конца и обратно до Гороховой. На Гороховой купила хлеба по 1 р. 70 к. Замечательный хлеб. Пошла в свой магазин, купила 75 гр. сыра. Замечательный сыр за 19 р. кг. Свежий, мягкий. Заняла очередь за вином. Отнесла домой хлеб и сыр, взяла посуду для вина, вернулась в магазин, получила 1/4 литра розового сладкого вина по 28 р. 20 к. литр. Пришла домой, под одеяло, начала кушать. По маленьким кусочкам наслаждалась около часу. После 5‑ти пошла в магазин, узнала, что к вечеру будут селедка и колбаса. У меня денег остался только рубль. Отобрала несколько книг и продала их на улице очень скоро. Выручила 20 рублей. Пришла домой, вышивала, доела сыр, остался только малюсенький кусочек. К 7‑ми часам пошла опять в магазин в очередь за колбасой по 19 р. кг, но мне колбасы не досталось, а достались сардельки по И р. кг. Сардельки очень вкусные.
Завтра получу селедку и пиво. Завтра, говорят, по новым карточкам можно будет получить вместо хлеба булку. А сейчас спать, спать. Я очень устала за сегодняшний день. Сегодня очень теплая, солнечная была погода, и, удивительно, стервятники не появлялись. Наши зенитчики очень хорошо стали работать. По радио я узнала, что только за последние 3 дня зенитчики на подступах к нашему городу сбили 71 фашистский самолет. Неплохое начало.
Завтра уже 30‑ое. Какое счастье. День моего отъезда приближается с каждым часом. Стоя вчера за колбасой, я познакомилась с одной старушкой. Она живет д. 17, кв. 5. Михайлова ее фамилия. Она одна, ей надо ехать до Вологды. Там у нее взрослая дочь с двумя детьми, у которой муж военный. Так вот она хочет, чтобы мы ехали вместе. Мне все равно. Даже выгодно. Она такая старушка очень мягкая, податливая. Я могу завладеть ей, она будет для меня в дороге полезна, а в Вологде я смогу зайти к ее дочери, выпить чайку, тем более что она, по словам старушки, живет совсем около вокзала. Эта старушка просила меня зайти к ней, когда я пойду записываться. Ну что ж, мне это ничего не стоит, тем более что она обещала угостить меня чаем.
Апреля
После одиннадцати Лена пошла в жакт за карточкой. Но карточки ей в тот день не удалось получить. Управхоз, Татьяна Вячеславовна, думая, что Лена устроилась на работу, не включила ее в списки иждивенцев. Ей сказали, чтобы она зашла вечером часов в 5–6. Лена пошла в магазин и, к величайшему огорчению, узнала, что пиво и селедка только что кончились. Заведующий обещал, что пиво будет к вечеру, а селедок больше не будет, берите то, что есть. И Лена купила 250 гр. соленого леща. Ей достался почти целый лещ, только хвост отрезали.
Лена пришла домой и с огромным удовольствием стала есть рыбу. Лещ оказался очень жирный и необыкновенно вкусный. Сперва Лена решила съесть половину, а другую вечером с булкой. Но потом, когда первая половина была съедена, она с еще большим аппетитом принялась за другую. Это было замечательное занятие, и продолжалось оно около трех часов. Понятно, что после съеденного соленого, да еще без хлеба, Лена страшно захотела пить и выпила почти целый медный чайник сырой воды. Потом она сходила в чайную, ей в ее банку отпустили 4 стакана чаю. Пришла домой и выпила горячий чай с оставшимися кусочками рыбы вместо хлеба. Потом она легла и заснула на часок. Проснувшись, снова пошла в магазин за пивом, но его не было, получив соль и отнеся ее домой, Лена заглянула в жакт, но там висел замок. Было уже около 6‑ти часов, Лена заняла очередь за пивом и прождала вместе с другими людьми пиво до 11‑ти часов. В 11 объявили, что если пиво и привезут, то давать будут только завтра с утра. Усталая, шатаясь, Лена пошла домой. Была звездная лунная ночь. «Какой‑то завтра будет день», – подумала Лена, завертываясь в одеяло.
В 12 часов была включена Москва, Кремлевская площадь, и ленинградцы снова услышали московские куранты и бой знаменитых часов. Как давно ленинградцы не слыхали эти родные звуки и как было приятно вновь их слышать. После «Интернационала» Лена заснула как убитая и проспала до самого утра.
Я решила теперь писать свой дневник в новой форме. От 3‑его лица. В виде повести. Такой дневник можно будет читать как книгу.
Мая 1942 года.
Наступил день Первого мая. В 6 часов Лена за пивом, конечно, не пошла. Под утро ей спалось сегодня особенно крепко. Но попоздней она все же встала, решила, что не стоит пропускать пиво.
Лена вышла на улицу, стояла безоблачная, солнечная погода. Улица казалась такой нарядной из‑за ярких флагов. Казалось, что вот сейчас загремит оркестр и появятся колонны демонстрантов. Но нет, сегодня обыкновенный рабочий день. Нет, как раз необыкновенный рабочий день. В этом году трудящиеся по своей собственной инициативе отказались от праздничного отдыха и превратили день Первого мая в день труда и борьбы{108}.
Пива в магазине не было, его так и не привезли с базы. Лена отправилась домой, спать ложиться уже не хотелось, она стала слушать радио. Ей хотелось очень кушать, а когда она еще получит сегодня свою карточку. Может быть, только под вечер. Ну ничего, она утешала себя мыслью, что сегодня она будет иметь 600 гр. хлеба. А в случае если Розалия Павловна до 5‑ти часов сможет достать ей пропуск в столовую, тогда она возьмет хлеба только на сегодняшний день, а зато в столовой ради праздника возьмет побольше. В этом случае Лена решила взять 3 каши, 1 суп и 1 мясное.
По радио передавали одну за другой боевые песни, марши, новые лозунги, стихи.
Лена вспомнила Первое мая прошлого года. Со школой они дошли до Бородинской и тут застряли. Потом пошел снег, и такой густой, что моментально на улице стало ужасно мокро, грязь, слякоть. Понемногу улица опустела. Многие тогда удрали домой. Еще бы, люди оделись по‑весеннему, женщины и девушки в легких пальто, мужчины и парни в пиджаках. Лена тоже была в осеннем пальто, без галош, но она сбегала домой и одела шубу и галоши. Лена вспомнила, что, когда она пришла домой, мама сидела, что‑то шила, а Ака пекла в кухне пышки с изюмом. Лена очень торопилась, но мама все же уговорила ее подождать немного, и Лена поела первые горячие пышки. А на дорогу Ака дала ей немного изюма. Да, какое это было хорошее время. И тогда Лена не ценила его. Ей казалось, что такая жизнь – обыкновенное дело и ничего иначе быть не может. Ей казалось, что ничего особенного нет в том, что она имеет Аку и маму, что они в ней обе души не чают. Все для Аленушки, так называли они Лену. Кому лучший кусок, в чью тарелку наливали первой? Аленушке. А Аленушка это не чувствовала.
И вот только теперь, когда она потеряла и Аку, и маму, она действительно оценила всю свою прошлую жизнь. Что бы она ни отдала теперь, чтобы вернуть то время. Но его не вернуть, Аку и маму она никогда больше не увидит, разве только во сне.
Теперь, если ей удастся добраться до Жени, она будет как величайшую драгоценность ценить все то, что напоминает о семейной жизни. Один тот факт, что она будет иметь право сесть за стол вместе с Женей и Сережей и придвинуть к себе тарелку, даже один этот факт будет для нее величайшим счастьем.
Да, судьба по заслугам проучила ее, хотя уж очень сурово. И теперь, размышляя обо всем этом, Лена говорила себе: «Вперед тебе наука, будешь ценить каждую крошку, всему будешь знать цену, и легче будет тебе жить на свете».
«Нет худа без добра» – говорит мудрая русская пословица. Конечно, после такой «школы жизни» Лене будет жить в дальнейшем легче. И не только ей. Послевоенная жизнь будет легка, радостна и плодотворна для всех советских граждан, переживших эту ужасную времину[31]
После 10‑ти часов Лена опять спустилась в жакт и получила наконец карточку. Из жакта она прошла в магазин и без всякой очереди получила пол‑литра пива. Отнеся пиво домой, Лена пошла в ближайшую булочную, в обувной и получила 150 гр. булки и 150 гр. хлеба. Булка замечательная, по 2 р. 90 к. кг и хлеб по 1 р. 10 к. кг, тяжелый, с толщенной коркой. Получив хлеб, Лена пошла в садик напротив своего дома, села на солнышке и поела немного и хлеба, и булки. Булка ей показалась вкусней всякого пирожного. Еще бы, она не ела булки с ноября. Последний раз она ела булку в ноябре, когда мама еще работала в госпитале и приносила иногда кусочек. Но то была совсем не такая булка, серая, липкая. А такой булки она, пожалуй, не пробовала еще задолго до начала войны. Они никогда, разве только на праздники, не покупали этой дорогой булки. Последние месяцы до войны они жили очень экономно. Денег было мало, да к тому же они с мамой собирались копить июнь и июль деньги, чтобы в августе проехаться по Волге. Так что и обыкновенный батон был редким у них явлением. Они употребляли в пищу черный хлеб.
Основной едой в то время у них была овсянка. Этот дешевый продукт можно было тогда достать сколько угодно. Ака каждый день в течение целого месяца варила на обед овсяновый суп, но такой густой, как каша, по две полных тарелки каждому, так что даже Лене наконец эта овсянка так приелась, что она с трудом съедала одну тарелку. Вечером же Ака часто поджаривала ту же овсянку и сушила черные сухари. И это называлось бедно жить. Теперь эти воспоминания вызывали у Лены только горькую усмешку.
Поев немного хлеба и булки, Лена решила навестить эвакопункт. Там было по‑прежнему пусто, от сидевших там каких‑то 3‑ех гражданок она узнала, что, говорят, насчет эвакуации будет известно денька через 4–5. «Значит, буду пока учиться», – подумала Лена и пошла в чайную. Правда, она не надеялась застать чайную открытой, так просто решила пройтись. Но чайная была открыта, и, прождав сравнительно недолго, Лена выпила два стакана очень горячего чаю, с хлебом первый стакан и с булкой другой. Пришла домой, оставила булку и решила пойти поискать хорошего хлеба. Обошла все знакомые булочные, но везде, как назло, очень хорошая булка и очень скверный хлеб. Но Лену это мало огорчало, она с удовольствием медленно шла по солнечной стороне улицы и, жмурясь на солнце, наслаждалась теплом, светом и радостным чириканьем воробьев.
Надо заметить, что день сегодня выдался исключительный, как бы специально для праздника. На небе ни облачка, солнце сияет вовсю, тепло так, что даже в тени казалось бы душно, если бы не легкое освежающее дуновение ветерка. Улица вся пламенеет от красных многочисленных флагов, которые шевелит ветерок, и они на солнышке кажутся еще более яркими, ослепительно красными. Садики сегодня битком набиты шумной веселой детворой.
Май, прекрасный весенний месяц наступил. Днем начался артиллерийский обстрел. Довольно сильный. Но все так привыкли к этому, что Лена не обратила на это особого внимания. Она занялась вышиванием и стала слушать по радио праздничный концерт.