Со школой у меня дела, можно сказать, – дрянь. Геометрию я запустила, по алгебре по контрольной получила плохо. Черчение запустила. По химии получила отказ. Ну это все равно что единица. Только вот по немецкому имею хор[ошо] да по истории. В субботу буду делать по истории доклад о Гангутском сражении и, может быть, получу по истории отл[ично]. По литературе сочинение написала на плохо. Масса грамматических ошибок, да и само сочинение неважное. Завтра можно будет писать снова. Я думаю, что надо попытать счастья, авось напишу на хорошо. Но и так, если я писать второй раз не стану, двойки мне в четверти не будет, у меня там четверка стоит. Очень обидно было слышать от учительницы по литературе, что она обманулась во мне, что считала меня лучше, чем я есть на самом деле. Что я одна из наиболее антисоветски настроенных. Нет, она в этом не права, я в душе Советский Школьник, но на деле действительно этого про меня сказать нельзя, потому что я сейчас очень распускаюсь, мне лень собраться с силами, я слишком много думаю о себе. Вот ведь скоро кончается первая четверть, а я совсем не учу уроки, ст[р]ашно запускаю материал, и, конечно, это мне не пройдет даром. Я своими плохими успехами очень огорчу маму. Конечно, можно сослаться на то, что учиться трудно. Но кто же это отрицает. Вот в том‑то и мог бы проявиться мой патриотизм, что я, несмотря на трудности, наперекор всему прилагала бы все усилия к тому, чтобы хорошо учиться.
А то, что же выходит! Разговоры, мечты о том, что я буду достойна звания Советского гражданина, все пустая болтовня. Первые же испытания на моем пути сломили меня, согнули. Я сдалась. Я тряпка. Трудности испугали меня. Я кутаюсь в сто одежек и ничего не делаю, зря ем хлеб и только ною – холодно, холодно.
Да, холодно. Но разве холод – это такая вещь, которую нельзя преодолеть? Нет, холод можно преодолеть.
XII
Без десяти девять. В 9 часов мы должны тушить свет. По новому лимиту 15‑тисвечовая лампочка может гореть только 3 часа в сутки. Завтра я делаю доклад по истории и отвечаю по химии, в прошлый раз я отказалась. Он поставил мне двойку. Надо знать кремний и углерод. Я очень боюсь по истории. Никогда докладов не делала, первый раз взялась. А вдруг я выйду и все забуду. Сегодня писала второй раз сочинение по литературе на тему: «Маниловщина».
Сегодня нам в столовой дали только один пустой суп. Странный тип этот Адамович.
XII
Сегодня оттепель. На улице совсем тепло. Снег растаял, и так скользко, что невозможно ходить. Но это счастье, настоящее счастье, что не холодно. Когда голодно – это еще терпимо, но когда холодно и голодно – это уже совсем невыносимо.
Сегодня утром я так хотела есть, что попросила Аку купить и мне хлеба. Мама вскоре вернулась и сварила бульон из шкуры. Пришла Ака, принесла хлеба. Я выпила две чашки горячего бульона и съела больше половины хлеба. Я чувствовала себя такой несчастной, несчастней меня не было, кажется, человека на земле. Еще бы, ведь я два дня ничего для школы не делала. Я была в ужасе и, наконец, примирилась со своей участью, что получу опять двойки. Но мне повезло, мне ужасно повезло. Первый урок был физика, и меня первую спросили и как раз самое легкое: о звуке, самое начало. Он поставил мне, кажется, хор[ошо]. На геометрии он объяснял новое. Следующий урок была химия, и меня опять вызвали.
– Мухина, вы нам расскажете про кремний. Реакцию получения кремния, кремнистого водорода.
Долго я стояла у доски. Мне было все равно. Я знала, что получу двойку. Наконец он обратился ко мне. Я к этому времени написала обе реакции, вспоминала, вспоминала и вспомнила наконец. Дело в том, что я основательно выучила кремний к прошлому уроку, но он тогда как раз не спрашивал, а объяснял, и я еще подумала, что зря учила. Оказывается, не зря. Не выучи я эту тему тогда, сидеть бы мне на двойке.
Я не торопясь, совершенно равнодушно ответила ему все, что знала. И он больше ничего не стал меня спрашивать, посадил на место и поставил, кажется, хор[ошо].
На химии была диктовка. Двойки не будет. Диктовка легкая.
На географии была контрольная. Я только что пришла из буфета, где покупала лепешки, и он сразу пришел и роздал билетики. Я надеялась, что просмотрю записи по тетради и не успела. Мне попался билет № 1:
1. Население Англии.
2. Район Южного Уэльса.
3. Британские владения в Зап[адной] Африке.
И опять счастье. Такой легкий билет попался. Я почти все знала. Правда, напутала там немного, но все же мне повезло, и здесь счастливо избегла двойки.
После 5‑ого урока помчались обедать. Нам дали суп с макаронами и филе. В супе мне попались 3 кусочка картофеля и 8 средних макаронин. Кроме этого, я купила еще порцию лепешек. Всего купила 4 лепешки.
Сытая и довольная, я вышла из школы на улицу. На улице было совсем тепло. На Загородном стояли трамваи. Посередине трамвайной линии.
XII
Какое счастье, какое счастье! Мне хочется кричать во все горло. Боже мой, какое счастье!
Прибавили хлеб! И еще сколько. Какая разница: 125 грамм и 200 грамм. Служащие и иждивенцы 200 грамм, рабочие 350 грамм.
Нет, это просто спасение, а то за последние дни мы так все ослабли, что еле передвигали ногами. А теперь, теперь и мама, и Ака выживут. Вот в чем счастье, а еще в том, что это является началом начинающегося улучшения. Теперь начнутся улучшения.
Новый год мы встретим весело. С хлебом, с конфетами, с шоколадом, с вином.
Ура, ура и еще раз ура. Да здравствует жизнь.
XII
У меня еще руки не сгибаются, хотя я уже давно пришла. Я пришла из театра. Сегодня я снова была в театре. Смотрела и слушала постановку театра драмы «Дворянское гнездо»{73}. Мне было очень хорошо, я бы каждый день ходила бы в театр, но все‑таки я больше в театр этой зимой не пойду. Потому что каким маленьким кажется удовольствие по сравнению с тем мучением, которое представляет возвращение домой. Однако скажу обо всем поподробнее.
Сегодня утром мама пошла за хлебом в 6 часов утра и принесла очень хороший хлеб. Благодаря тому что он был сухой и в нем было мало дуранды, кусок в 200 грамм имел основательный вид. Хлеб был очень вкусный. Я утром же съела все 200 грамм. По радио говорили радостные вещи. Наши войска продолжают наступление и захватили города Белев и Наро‑Фоминск.
ХII
Вчера впервые после долгого перерыва была передача «Театр у микрофона».
Сейчас около 12‑ти часов дня. Только что пошла вода, так что удалось набрать запас. Последнее время вода очень редко идет, приходится ее караулить. У нас в комнате очень холодно. Мама ушла работать в театр, а Ака спит.
Ака очень плоха. Мама боится, что она не выживет. Ака уже не встает вовсе с постели. Позавчера, когда она утром ходила за хлебом, как раз когда прибавили, она, оказывается, три раза упала на спину, на нос, именно на нос, разбила себе нос, и с тех пор ей все хуже и хуже. Теперь придется мне вести хозяйство, а мама будет работать.
По правде говоря, если Ака умрет, это будет лучше и для нее, и для нас с мамой. Так нам приходится все делить на три части, а так мы с мамой все будем делить пополам. Ака – лишний только рот. Я сама не знаю, как я могу писать такие строки. Но у меня сердце теперь как каменное. Мне совсем не страшно. Умрет Ака или нет, мне все равно. Уж если умрет, то пусть после 1‑ого, тогда ее карточка достанется нам. Какая я бессердечная.
Декабря
Завтра Новый год, но ничто не напоминает об этом. В магазине ничего нет, только на детские карточки дают муку маисовую и сахарный песок. А говорили, что к празднику дадут добавочно шоколад и еще что‑нибудь. Но пока ничего нет. Правда, еще завтра целый день. Может быть, завтра что‑нибудь дадут.
Сегодня я сижу без хлеба. Зато завтра буду встречать Новый год с 200 граммами хлеба. Очень обидно в этот раз получилось с шоколадными конфетами. Вчера у мамы в театре давали хорошие шоколадные конфеты по 22 рубля кило. И мы могли бы получить 800 гр., но получили только 300, так как я за день до этого купила в дом[е] 28 за 9 рублей кило конфетную массу. Это такой суррогат, нельзя понять, из чего он сделан. Одним словом, замазка, только окна ей и замазывать. На вкус совсем несладкая, но есть ее все же можно, особенно на голодный желудок.
Ака уже лежит 5‑ый день, но теперь ей лучше. Мама замечательно быстро умеет готовить обед. Я ей заготавливаю дрова, и она в полчаса приготовляет очень вкусный обед. Вот уже три дня, как мы имеем на обед по 2 тарелки супа каждый. И какой вкусный суп, а потом еще по чашке какао.
Вот сегодня мама принесла 3 тарелки дрожжевого супа и два стакана какао. А я сегодня принесла мало, только гущу от своего супа и одну мясную котлетку. Суп сегодня очень бедный. Он крупяной, засыпан перловкой, но крупы очень мало. Сегодня нам дали желе, а вот дурандовых лепешек не было.
Завтра последний день в школе, потом каникулы до 7‑ого. Седьмого опять в школу. 6‑ого же у нас будет елка. В помещении Малого оперного театра будет устроена районная елка для школьников старших классов. Будет показан спектакль, танцы и обед стоимостью в 5 рублей. Это очень любопытно. Чем нас угостят? Да, завтра Новый год. Как‑то мы его встретим?
Говорят, новые карточки такие же. Напечатано, что служащим и иждивенцам по 125 гр. хлеба, но на самом же деле дают не 125 гр., а 200. А говорят, что и еще прибавят. Но говорят много. И верить этому нельзя. Как хочется кушать. И не только кушать, но и еще чего‑то хочется. Сама точно не знаю, чего именно. Хочется чего‑то хорошего, веселого. Хочется увидеть блестящую елку.
2‑ое января 1942 года
Давно я уже не бралась за перо. Сколько всего произошло за это время.
Наступил новый, 1942‑ой год.
Теперь мы с мамой одни. Ака умерла. Она умерла в день своего рождения, в день, когда ей исполнилось 76 лет. Она умерла вчера, 1‑ого января, в 9 часов утра. Меня дома в это время как раз не было. Я ходила за хлебом. Когда я пришла из булочной, меня очень удивило, что Ака так тихо лежит. Мама была, как всегда, спокойна внешне и сказала мне, что Ака спит. Мы попили чаю, причем мама отрезала мне от Акиной порции кусочек, сказав, что Ака все равно не съест столько. Потом мама предложила мне пойти вместе с ней в театр за обедом. Я охотно согласилась, потому что мне было страшно одной оставаться с Акой. А вдруг она умрет, что я буду делать. Я даже боялась, что мама попросит меня поухаживать за Акой, пока она будет ходить. А мне не хотелось даже подходить к Аке, потому что мне было очень тяжело видеть, как она умирает. Я привыкла видеть Аку на ногах, дорогую, милую, хлопотливую старушку, всегда она была чем‑нибудь занята. А тут вдруг Ака лежит беспомощная, худая как скелет и такая бессильная, что даже ничего у ней в руке не держалось.
Такую Аку я не хотела видеть, и поэтому я охотно пошла вместе с мамой. Мама закрыла дверь на ключ и отнесла его в комнату к Саше.
– Мама, зачем же ты Аку‑то закрыла, а вдруг ей что‑нибудь будет нужно.
Но мама мне ответила, что Аке уже больше ничего не нужно. Что Ака умерла.
– Когда?
– Пока ты была за хлебом. Я нарочно тебя увела.
– Да что ты, мама, я бы и сама не осталась бы одна в комнате с мертвой. А простилась она с тобой?
– Нет, она уже ничего не соображала.
Итак, я узнала, что Аки уже более не существует, что Аки уже нет.
По словам мамы, она умерла очень тихо. Как замерла. Похрипела, похрипела и затихла. А перед этим, в новогоднюю ночь, ей было очень плохо, и мама все время подходила к ней. Я же спала, но сквозь сон я слышала, как кто‑то мучительно стонет.
Ака умерла.
Мы с мамой остались одни. У меня никого больше нет, кроме мамы Лены, а у ней – никого, кроме меня.
Теперь мне надо беречь маму, как никогда. Ведь она для меня все. Если она умрет, я пропала. Куда я одна пойду? Что буду делать? А ведь мама сейчас живет почти только одним своим духом. Дух у ней сильный. Она знает, что ей нельзя свалиться, потому что у нее я.
Теперь могу продолжать писать. Я ходила в школу за обедом. Сегодня суп по 15 коп. без карточек. Суп хороший. Засыпан перловой крупой. Крупы много. Потом я взяла одну порцию каши перловой со сливочным маслом и 4 дурандовых лепешки.
Посмотрим, что принесет мама. Если мама принесет много, то мы не все съедим, а оставим на завтра. Завтра опять завтракать в школу к 2‑ум часам. Это очень хорошо, что мы можем без карточек получать на каникулах тарелку супа.
Вот наступил Новый год, мы получили новые карточки. И пока в продовольственном вопросе никакого улучшения. На хлеб норма прежняя: 200 грамм иждивенцам и служащим, 350 грамм рабочим. В магазинах ничего нет, а если что и бывает, то дают еще только на 1‑ую и 2‑ую декаду. А о третьей еще и не слышно. У нас на третью декаду не взято только масло, и довольно много.
Да, масло. Вот чего нам не хватает. Хлеба кое‑как хватает, но жиров никаких. Так что многие сейчас только и живут что хлебом.
Так вот мы и живем. Без света, даже на Новый год света не дали, без воды, за водой приходится спускаться на первый этаж в жакт. Радио тоже почти все время не работает, только изредка вдруг заговорит или запоет, а потом опять молчит.
Если был бы свет, можно было бы все‑таки как‑то жить. Почитать, пошить и т[ому] под[обное]. А теперь без света приходится волей‑неволей в б часов вечера уже ложиться спать. Потому что какой же интерес сидеть в абсолютной темноте. Под одеялом, по крайней мере, тепло.
Вот как мы живем. Трамваи уже давно не ходят, и нам с мамой предстоит еще удовольствие тащиться пешком на Выборгскую сторону. Это такая даль, а идти придется. Надо же получить деньги. Одну пустить маму в такое далекое путешествие я не могу. Да у меня бы все сердце изболелось, если б она пошла одна. Но, к счастью, у меня сейчас каникулы, и мы пойдем вместе. Как‑нибудь доползем.
Сейчас маме очень важно устроиться на постоянную работу в этот театр. И может быть, ей это удастся. Тогда она получит рабочую карточку и право пользоваться столовой и брать два супа. А столовая там очень хорошая.
Теперь Аки нет, и жить нам с мамой будет гораздо дешевле. Теперь мы все будем делить пополам, а не на три части, как раньше, а это большая разница. Так двое иждивенцев существовали на мамин заработок, а теперь один человек. Если раньше нам еле хватало 600 руб. в месяц, то теперь нам, наученным самой судьбой, 400 руб. будет вполне хватать.
Так что вот даже и смерть такого дорогого человека, как Ака, имеет свои положительные стороны. Как говорит русская пословица: «Не было [бы] счастья, да несчастье помогло». Теперь мама каждый день будет иметь 400 гр. хлеба, это что‑нибудь да значит. Да и в столовой мы можем брать побольше. И это на целый месяц. А в следующем месяце наше положение, наверно, улучшится.
Но как все удивительно одно за другое зацепляется. Если бы мы не зарезали нашего кота, Ака умерла бы раньше и мы бы не получили бы теперь, эту лишнюю карточку, которая теперь, в свою очередь, спасет нас. Да, спасибо нашему котоше. Он кормил нас 10 дней. Целую декаду мы одним только котом и поддерживали свое существование.
Ничего, не надо унывать. Все говорят, что самое трудное уже позади. И действительно, кольцо блокады Ленинграда уже в одном месте прорвано{74}.
3/I‑42 г.
Ничего нам не остается дальше, как ложиться и умереть. С каждым днем все хуже и хуже. Последние дни единственным источником нашего существования был хлеб. В хлебе мы не имели отказа, то есть я хочу сказать, что до сих пор мы всегда имели возможность получить свой хлеб. Никогда нам не приходилось ждать в булочной, когда привезут хлеб. А сегодня вот уже 11 часов утра, а хлеба ни в одной булочной нет, и неизвестно, когда будет. Голодные, спотыкающиеся, шатающиеся люди рыскают по булочным с 7 часов утра, но, увы, везде их встречают пустые полки, и больше ничего.
Хорошо, что мы с мамой оставили на сегодня кашу и одну дурандовую лепешку, а то бы я даже не знаю, что бы было. Мы с мамой сегодня утром вместо чая поели супа, по 2 с половиной тарелки горячего супа, и поэтому мы еще можем вытерпеть отсутствие хлеба.
Но это не к добру, если даже и хлеб надо «ловить».
Когда же начнутся, наконец, улучшения. Уже пора, ведь люди все так истощены, что я не знаю, много ли останется живых в Ленинграде, если такое продовольственное состояние продержится еще месяц. Многие тогда не выживут.
Не знаю, выживу ли и я. Сегодня почему‑то я чувствую в себе такую слабость. Ей Богу, я еле стою на ногах, колени подгибаются, голова кружится. А ведь еще вчера я чувствовала себя совсем хорошо, бодро. И совсем я не такая уж голодная. Чем же объяснить этот упадок сил? Может быть, это Акина смерть на меня так подействовала.
А мама меня очень тревожит. Последние дни она проявляет столько энергии. Все время носится сломя голову, движется, а саму ее бросает из стороны в сторону как пьяную. Я так боюсь, что после этого необыкновенного подъема у нее наступит сильный упадок сил. Но что я могу сделать, как предотвратить это? Не знаю.
А может быть, все и не так страшно. И все обойдется благополучно. Дай, Боже, что [бы] это было так.
Скорей бы покончить все с Акой. Ведь она же лежит в кухне. Никак не добиться этого Яковлева, а без него нельзя. Он должен составить акт о смерти. Потом маме нужно будет куда‑то еще сходить, и потом мы отвезем Аку на саночках на ипподром{75}. Это от нас недалеко.
Да, забыла сказать, сегодня у нас работает радио и мы слышали сообщение Информбюро. Наши войска захватили город Малый Ярославец{76}. Но о Ленинградском фронте ни слова. Что это значит? Наверно, временное ухудшение. Вот мы здесь с голода мрем, как мухи, а в Москве Сталин вчера дал опять обед в честь Идена{77}. Прямо безобразие, они там жрут, как черти, а мы даже куска своего хлеба не можем получить по‑человечески. Они там устраивают всякие блестящие встречи, а мы как пещерные люди, как кроты слепые живем.
Когда же это кончится? Неужели нам не суждено увидеть нежные зеленые весенние молодые листья!? Неужели мы не увидим майского солнышка!? Уже седьмой месяц идет эта жуткая война. Более полгода.
Вчера мы с мамой сидели у потухнувшей печки, тесно прижавшись друг к другу. Нам было так хорошо, из печки нас обдавало теплом, желудки наши были сыты.
Ничего, что в комнате было темно и стояла мертвенная тишина. Мы крепко‑крепко прижались друг к другу и мечтали о нашей будущей жизни. О том, что мы будем готовить на обед. Мы решили, что обязательно нажарим много, много свиных шкварок и будем в горячее сало прямо макать хлеб и кушать, и еще мы решили побольше кушать лука. Питаться самыми дешевыми кашами, заправленными обильным количеством жареного лука, такого румяного, сочного, пропитанного маслом. Еще мы решили печь овсяные, перловые, ячневые, чечевичные блины и многое, многое другое.
Но хватит писать, а то у меня пальцы закоченели.
4‑ого января
Сегодня отвезли наконец Аку. С нас как гора прямо свалилась. Все обошлось как нельзя лучше. Мертвых, после того как их оформляют, прямо сдают к носильщикам и сразу на грузовик и на Волково кладбище. К этому приемному пункту вереницей тянутся санки с покойниками. На иных санках два‑три покойника. Да, много умирает народу.
Сегодня утром я пошла за хлебом четверть 8‑ого. В булочной дом 28 хлеба не было. Я пошла в булочную за кино «Правда» и простояла в очереди на улице 1 1/2 часа. Но зато получила очень вкусный хлеб, совсем теплый, мягкий, душистый, так что как пришла, почти весь и съела с горячим чаем.
Потом мы отвезли Аку, и вот мы вернулись освобожденные от этой неприятной заботы.
А карточки‑то Акины нам все‑таки пришлось отдать. Иначе товарищ Яковлев отказывался оформлять труп. Очень обидно, но что же делать. Так надо.
Теперь мы с мамой имеем по 200 грамм хлеба в день. Может быть, ей удастся устроиться на работу и она получит рабочую карточку. Может быть, нам прибавят хлеба, а пока будет очень трудно. Но ничего, унывать не стоит. Не так страшен черт, как его малюют.
I
Положение наше с мамой очень тяжелое. До конца первой декады осталось еще 2 дня, а у нас в столовых ни на мою, ни на мамину карточку ничего больше не дают. Так что эти два дня должны питаться только той тарелкой супа, которая мне полагается. Правда, мы можем еще получить 3 мясные котлеты, но неизвестно еще, будут ли вообще котлеты.
Сегодня я выклянчила вторую тарелку супа, но завтра я уже не смогу это сделать. Совесть не позволит каждый день так клянчить.
Пришла из театра мама и принесла два стакана кофе, порцию желе и одну котлетку из конины. Мы с мамой сейчас выпьем кофе с желе, а вечером, часов в 5, съедим по тарелке супа, а котлетку оставим на завтра. Как‑нибудь надо протянуть до конца 1‑ой декады, а потом строго рассчитать все на 2‑ую декаду.
Такая обида: сегодня я 3 часа стояла на улице в очереди за вином, и, когда до двери оставалось человек 8, вино кончилось. Зря я только измерзлась. У меня так замерзли ноги, что я шла домой и ревела. Стоять я больше не могла, я чувствовала, что если еще останусь стоять, то упаду и умру.
Наши каникулы продлены неизвестно до какого времени. Говорят, до 12‑ого, а другие – до 16‑ого.
В магазине ничего нет. Вот сегодня давали муку на 3‑ью декаду. А у нас на 3‑ью декаду не взято масло. Вот я слышала, в другом магазине вместо масла дали повидлу. Правда, это очень невыгодно, но, когда ничего нет, хоть что‑нибудь получить.
Января
Мы с мамой еще живы. Улучшения пока еще никакого нет. На сегодняшний день мы имеем 200 гр. хлеба, хлеб сегодня хороший, очень вкусный, хлеб мы получили сегодня без очереди. Также мы имеем говорящее радио, идущую воду.
Вчера мы с мамой после двух тарелок супа съели и ту котлетку, которую хотели оставить до сегодня. И как съели: по маленькому кусочку поджаривали на вилке на угольках. И, Боже мой, как это было вкусно. Это было такое наслаждение. Если сегодня мама принесет две мясные котлетки, мы опять будем наслаждаться.
6‑ого января я была на елке в театре имени Горького{78}. Сперва был спектакль «Дворянское гнездо», затем обед, танцы вокруг елки, выступление артистов. На елке было очень весело, хорошо. Я очень осталась довольна.
Я немного опоздала, у входа я получила талончик с цифрой 3, розовый, и билет «балкон, 2‑ой ярус, № 31». До антракта я сидела в партере, потом нашла свое место. В следующем антракте пошла в фойе. Здесь стояла красавица‑елка, богато разукрашенная, сверкающая разноцветными лампочками. Музыка играла, вокруг елки кружились танцующие, сверху елку освещал цветной луч прожектора. Хлопали выстрелы хлопушек, обсыпая танцующих дождем конфетти, шуршали разноцветные ленты серпантина, опутывая присутствующих. Народу было так много, что я едва протолкалась и нашла своих ребят.
Когда начался следующий антракт, я, спускаясь по лестнице, встретила Леву Савченко.
– Лена, где все наши ребята?
– Здравствуй, Лева, ты тоже здесь? А никого больше из ребят, кажется, нет. Я никого не видала.
– Ну, ладно, я потом вас разыщу.
– Вы уже обедать?
– Ага.
И он побежал вверх по лестнице догонять своих товарищей. А я еще долго стояла, пропуская спецшколовцев. Вся Левкина спецшкола была 6‑ого на елке. И их в первую очередь повели обедать. А вообще на обед было 4 очереди. Вот я обедала в 3‑тью очередь, и большинство наших ребят – в 4‑ую.
В следующем антракте я сразу же в фойе увидела Тамару. Рядом с ней стоял Лева. Весь этот антракт мы втроем стояли и разговаривали. Лева рассказал, как они живут. Их очень хорошо кормят.
– А сегодня нам на завтрак, перед тем как вести сюда, дали полную тарелку лапши, вот такую вот полную, до краев, со сливочным маслом, и тарелку пшенной каши, – говорил Лева.
– Лева, а что ты сейчас кушал? Вкусный обед?
– Вкусный, значит, так: на первое, суп‑рассольник, на второе котлеты мясные с гречневой кашей, на третье, что‑то вроде мусса. Очень все вкусно, да только
порции крошечные, облизнуться только.
– Лева, а как Димка, ничего не пишет?
– Нет, ничего, сам не понимаю, ни слова.
– А как, Тамара, Эмка?
– А я от нее тоже ничего не получаю. Ничего не знаю.
– Какие все‑таки наши ребята свиньи. Уехали и забыли нас, скоты.
Встреча с Левой и этот непродолжительный разговор доставил мне большое удовольствие. Оказывается, Лева ничего не знает о наших мальчишках. Они к нему не приходят, он к ним не ходит. Адьку он тоже не видел. Еще он нам сказал, что, может быть, их школу эвакуируют. Тогда он обещал зайти к Тамаре проститься.
Пока обедала 2‑ая очередь, мы, кто в 3‑ью, смотрели выступление артистов. Они представляли отдельные сценки из жизни Чапаева. Наконец я добралась до столовой. У входа нам вручили по столовой ложке, потом мы сели за длинный стол. Нам раздали по кусочку черного хлеба и суп в небольшом глиняном горшочке. Суп‑рассольник был довольно густой, заправлен гречневой кашей.
Я съела всю жижу и начала перекладывать гущу в банку, в это время погасло электричество. В темноте я благополучно переложила всю гущу и, воспользовавшись темнотой, вылизала пальцами начисто весь горшок. Потом мы около часу сидели в темноте. Я уже съела весь свой кусочек хлеба и задремала, когда наконец принесли свет.
Подали второе. На маленькой тарелочке лежали одна, но довольно большая мясная котлета и не больше двух столовых ложек гречневой каши с соусом. Второе было совершенно холодное. Я все переложила в ту же баночку, а соус тщательно вычистила пальцем.
На третье дали на блюдечке желе из соевого молока. Весьма неаппетитная штука. Я ее положила в другую баночку. Больше ничего не дали. Я думала, что дадут, ну, хотя бы по конфетке или по печенью. Нет, ничего не дали. Было четверть 7‑ого, когда мы кончили обедать. Я помчалась домой, ведь дома меня ждала голодная мамочка, ведь мы так решили, что в этот день у нас на обед будет то, что я принесу из театра. Я рассчитывала придти домой не позднее 4‑ех часов, а пришла домой полседьмого. Ну и бежала же я, ног под собой не чуяла. Прибежала, мы сейчас же сварили из всего, что я принесла, суп, по две тарелки вышло, и разделили желе. Потом мы посидели у печки, погрелись и легли спать.
Так прошел этот день, о котором я мечтала еще в прошлом году, когда мы впервые узнали о том, что у нас будет елка с обедом. Я ждала этого дня с таким нетерпением. Мне казалось, что нас накормят настоящим праздничным обедом и потом дадут какое‑нибудь угощение.
Я слышала, что в другом каком‑то театре на елке для 7‑ого, кажется, класса дали обед: суп мясной с чечевицей, запеканка из макарон, желе и угощение: кусочек шоколаду, пряник, два печенья и 3 соевых конфетки.
Вот и не знаю, правда это или сказка. Наверно, брехня.
10‑ое января 1942 года
Конец первой декады. А в магазинах по‑прежнему пусто. Люди не получили еще продукты за вторую и третью декаду за прошлый год.
Мы слабеем с каждым днем. Мы стараемся с мамой как можно меньше тратить энергии, побольше сидим и лежим. Это очень хорошо, что мы не учимся пока. Сейчас не до ученья, когда жизнь чуть теплится в тебе.
Наши школьные каникулы продлены до 15‑ого, но говорят, что их еще продлят. Не знаю, по какой причине это делается, но, так или иначе, это как нельзя кстати.
Я очень беспокоюсь за маму. Как она должна себя чувствовать, если я уже начинаю шататься от слабости. Вот совсем, не преувеличиваю, когда я сижу долго, а потом хочу встать, мне надо сделать большое усилие мышц, чтобы встать. А когда с постели встаешь на горшок, ноги подгибаются и не хотят тебя держать. На улице я стараюсь идти быстро и преодолеть нужное расстояние одним махом, если же замедлишь шаги, то ноги начинают заплетаться.
Как назло, стоят все время морозы. Они не такие уж сравнительно большие, но эту зиму мы мерзнем как‑то особенно сильно. На улице мороз небольшой, а мы страдаем как в 40‑усный мороз. Это опять‑таки сказывается недостаток питания, систематическое недоедание, крайнее истощение. Больше месяца это продолжаться не может. Одно из двух – или нам дадут питание, или мы все протянем ноги.
И вот что интересно, ведь нельзя сказать, что мы голодаем. Нет, мы даже с мамой, часто ложась спать, чувствуем себя вполне сытыми, но наш организм уже давно не получает такие необходимые виды питания, как жиры и сахар. А это две необходимейшие вещи. Мы получаем пищу, наш желудок полон, отсюда то обманчивое чувство сытости, но мало что из этой пищи усваивается организмом, большая же часть выходит вон в виде мочи. Ведь мы очень много ходим на горшок. Что мы едим: суп, горячий суп. Сыты мы от него именно потому, что он горячий и что его много, то есть много жидкости, а самого питательного и 10 грамм не будет. Ведь уже в столовых суп дают очень жидкий, да мы еще, сверх того, разбавляем его водой. Вот поэтому мы слабнем с каждым днем.