Июня.
Очень милый литвин, Сипайло, Иван Францевич. Школа инженеров. Приходят в 9, потом ворота запираются. Опоздавшие проходят другой дверью, и записывают их. В 11 ч. они завтракают, потом от 5 часов, опять на запоре. Все лекции даром. Русские правой и левой стороны враждуют. На левой есть русские и из России, большею частью — евреи. Правая сторона делится по священникам, — одна Рождественская, другая В… Славянская черта!
* * *
Франко-русские симпатии — иллюзия, их нет. Французы симпатизируют только тем, которые деньги оставляют. Поставили себя дурно, Англичанин заходит только в те магазины, где «English spoken» и этим заставляет учиться по английски.
* * *
Новые академики — Брюнетьер и автор «Les pêcheurs d’Island», а не Додэ, не Зола, не Шарко. Академия представляет аристократов — Брольи, и т. д. Везде партии.
* * *
…Греки — лучшие хлебные торговцы. Россия первая стала вывозить хлеб. Преследуемые в Турции, греки поселились в Одессе и овладели торговлей, Соед. Штаты стали вывозить во время Крымской войны. Индия — со времени Суэцкого канала. Хлебная торговля требует капитала и большого риска и расчетов.
* * *
…Правительств хороших нет, ибо правительства — произведения стран!
* * *
…Социализм германский основан на теории эволюционизма. Возьмут социалисты власть в руки, — и человечество достигнет высот своего развития. Но, увы, в эволюционизме есть эпохи упадка, уклонения, и эволюционизм не есть прогресс постоянный.
* * *
Ничего не делал. Бродил. Обедал со Скальковским. Ходил в Champs Elysées.
Июня.
В субботу вечером был у Потапенки с Павловским. Вернувшись в отель, нашел письмо от Потапенки, где он просит у меня 300–400 руб. Сегодня я дал ему 300. Вчера обедал с ним у Ledoyen’a. М. Андр. живая и интересная женщина. Манерой говорить страшно напоминает Е. К-ю, что я ей и сказал. «Мы вместе учились, вместе жили и, вероятно, друг у друга заняли». Она верно судит о литературе, об искусствах. Потапенко мне сказал, что на нее находит меланхолия иногда. «Я стара, жизнь моя разбита», — сказала она. Потом говорила, что ей надо лечиться; что надо сделать какую-то операцию, а денег нет. Потапенко работает много, через силу и не скрывает от себя, что это его истощает; но работает скоро, почти не поправляет. «Шестеро» написал в несколько дней и даже не перечитал. Говорил мне, что Шубинский в письмах к нему меня выставлял человеком, который мешает его щедрости. Вот оно что! Потапенко случайно узнал, что именно я ему помог, вопреки Шубинскому, который не хотел давать ему вперед, когда он бедствовал. Павленков платит Потапенко за том в 15 листов с 5000 экз. 500 руб. Это очень мало. Чертков поместил один его рассказ в «Библиотеке для интеллигенции», ничего не заплатив. Я вспомнил свое письмо, которое написал Черткову из-за границы в прошлом году по поводу того, что он не платит писателям, загребая жар чужими руками. Написал я ему, что вследствие письма ко мне Чехова, который именно жаловался на Черткова, Потапенко хочет написать. «Консерваторские воспоминания». Он учился 6 лет пению, композиции, но голос пропал.
* * *
Читал «Новое Время». Дрянно и бесцветно ужасно.
* * *
У Жюля Деметра вчера читал о евреях и отложил этот фельетон.
* * *
…«Souffles nouvecaux », стр. 104–110 и д.: «заменяет ли наука религию? Мы видим себя не потому, что знаем, а потому что любим. К науке обращаемся в страстях, когда можем в ней найти сообщницу. Наука делает ученых, но не людей. Ученые запутываются в тесном кругу своей специальности, пишут пространные сочинения, но остаются порочными людьми».
Июня.
Мильвуа обещается «разыграть» Клемансо. У меня к этому господину ненависть, и я верю, что он и К. Г. продавали Францию. Дерулед вчера его обработал превосходно, без брани, но ядовито и последовательно, Клемансо вызвал обоих, — они оба отказались драться, говоря, что с таким человеком, как он, не дерутся.
* * *
Третьего дня смотрел на танцы в Jardin de Paris: француженки веселятся, как дети; кружатся в одиночку, одна, подняла ногу и чуть не задела по лицу Скальковского, обводя ногою как бы сияние вокруг его лица. Он вспомнил одну сцену в Nana, где кокотки говорили о воспитании своих детей и, вообще, на известные темы, а вовсе не разговоры своего ремесла. Ремесло остается ремеслом, и так они на него и смотрят, как другие женщины смотрят на свое. Тут стыда никакого, как во всяком ремесле, только забота о заработке.
* * *
Безобразов писал Скальковскому, что князя Вяземского застал муж Бобринской со своей женой. Надо помнить первую обязанность женщины: de bien fermer la porte.
* * *
Лабунская начала с того, что у Дюссо в Москве являлась, по требованию гостей, когда они хотели иметь женщину.
* * *
Квартира нашего консула низенькая: cabinet, спальня и salon, окна которого выходят на помойную яму. Консул должен быть невысокого роста, иначе голова его будет подпирать потолок. Сказать об этом в газете.
* * *
Paul Desjardins, «Journal des Débats:» «речи немного значат, они ведь лживы, обращаясь к публике. Совесть не в себе, а на лицах, которые слушают. Довольны они, и я доволен. Публика всегда любит старое, знакомое, известное. Новая мысль или претендующая быть новой сбегает публики, как масло, с мрамора».
Июня.
Все сижу с Кравченкой, который пишет мой портрет. Зачем я снимаю свою старую рожу, не понимаю: никому она не интересна. Был с Кравченкой в Армии Спасения. Говорила Бутс-Клидбери: хвастливая неискренняя речь. Все «чудеса членов Армии.» Бог их везде слушает.
Когда мы вошли, была спевка. Сидя на корточках на столе, в красной куртке, молодой человек повторял стихи, за ним собрание. Он жестикулировал, вытягивался, поднимал руки вверх, закатывал глаза, гримасничал, изменял голое, то громкий, крикливый, то тихий, переходящий в шопот, в таинственность, и собрание повторяло за ним, иногда по несколько раз, с криком. Молодой человек и девушка, заигрывая, посылают рукою издали щелчки, трогают руку. Девушка жеманничает, переглядываются. Юноша обнимает ее, но потом, испугавшись, опускает руку и долго держит ее за спиной девушки. Эти девушки, вероятно, приготовляются в солдаты, как и молодой человек, который всем им знаком. Тут не без грязи в этом «святом» обществе, которое напоминает наших раскольников.
Июня.
Видел Балкашина, молодой человек, анархические мысли. Заикаясь, говорит быстро, трудно разобрать. Очевидно, ничего не читает кроме социалистических брошюр и листков. Еврей. Их ограничивают, потому что они заполнили бы учебные заведения. Так как нет основания думать, что все окончившие курс выйдут замечательными людьми, то нет основания и не ограничивать их. Неограничение их прав будет поощрением: они лучше учатся и лучше достигают. Есть все основания предпочитать своих, защищать их.
* * *
Несколько времени тому говорил с Лабунской. Как она учитывает свечи! Приносит прислуга огарки. «Нет, принеси мне и подсвечники с огарками, иначе можно одну свечку разрезать на несколько частей, — вот и огарки». Предпочитает пьющих прислуг, ибо они «не собирают ничего, дорожат местами, тогда как непьющие копят, дерзки и местами не дорожат».
* * *
Студенты Ecole des beaux Arts устроили демонстрацию против Béranger, сенатора, который основал лигу против нарушения уличного благоприличия, обратил внимание на бесчинства бала Quartz-Arts, где женщины были одеты в костюмы картины Рошгросса, т. е. были голые. Студенты прошли по разным улицам, неся на плечах кого-то и в такт напевая: «Béranger, Béranger, Béranger». Что-то бессмысленное. Полиция вмешалась, и была схватка. Многие ранены и арестованы. В «Figaro» в «Journal des Débats» было описание этого суда, очень интересного по ответам действующих лиц. Суд приговорил главных участников к штрафу в 100 фр.
* * *
Был в Maison du Peuple. Заседание анархистов. Ораторы говорят прямо: «Убивайте, режьте, берите все, — вы правы. В то время, когда многие из нас голодали, ничего не ели, и есть нечего, там на Champ-Elysèes катаются в колясках, запряженных лошадьми в 10 и 20 тыс. фр. Если мы воруем, то потому, что нам нечего есть, а там воруют, потому что все большего хочется. Панама — вот вам правительство. Говорят, мы устанавливать хотим беспорядок. А там смотрите, что такое. Если у нас будет довольство, мы не будем воровать, а там привыкли воровать потому, что им все мало, все большего хотят. Это уже вошло в их привычки, в их натуру. У бедного больше совести, потому, что он привык работать и довольствоваться малым». Протестуют одни, другие одобряют. Женщина, большая, сильная, говорит ярко, коротко, потом предлагает собрать для детей. Кладется на стол лишнее — сапоги, рубашки и пр. Кто хочет, тот возьмет. Если возьмет ненуждающийся — это на его совести останется.
Июня.
Вчера закрыли Bourse du Travail. Беспорядки на Place de République перед театром и т. д. Мы тратим свое золото, а они только жетоны.
* * *
…Немки каждую дырочку заштопают, англичанка не обратит на нее внимания, но не наденет ни белья, ни платья с пятнышком.
* * *
…Мефистофель — соблазнитель, чорт и т. д. Ругательные имена вместо нежных иногда невольно просятся, потому что трудно выразить все удовольствие. Странная русская черта. Русская ли только? Путешественники иностранцы пишут, что говорили в древней Руси: «Что же это за муж, если не бьет свою жену? Он бьет любя». В грубых первобытных натурах и нежность может проявляться грубостью.
* * *
…Какое глупое положение в одиночестве! Я совсем к нему не привык, и в одиночестве и работать не могу. Мне все надо на миру, как актеру.
* * *
…Женщину надо держать на известной нравственной высоте, иначе она по своей природе быстро способна принизиться и брать чорт знает чем. Влиять на женщину, потакая ее инстинктам, ничего не стоит: она это быстро усваивает и потом так удивит, что ахти малина. Она принимает сначала с негодованием, потом с удивлением, потом начинает смеяться и наматывать себе на ус, потом вас же проведет самым незаметным образом.
Июля.
Вчера в Штутгарте. Поехал из Бадена в Вильдбад, желая там остаться неделю и отдохнуть. Приехал в дождь и слякоть, местность мрачная, узкая горная долина, комнату порядочную не нашел все спрашивали «на долго-ли я», а я говорил: «не знаю», и через полчаса уехал в Штуттгарт. Приехал с тою боязнью смерти, от которой не могу избавиться вот уже несколько дней.
Выехал из Штутгарта в 1 ч. 38 мин., был в Нюрнберге в 6 с четвертью.
Июля.
…Женщины-артистки — для декоративного искусства. Не ремесленницы. Говорят: посредственные художники должны обратиться к декоративному искусству. Но и там они будут посредственными. В самом деле, каким чудом чувство формы, инстинкт гармонии, вкус линий и колорита будут у людей, которые этим не обладали? Женщины не могут считать прикладное искусство средством к жизни, разумеется, есть исключения, но исключения редки, как и среди мужчин.
* * *
…Некий товарищ министра говорил: «я-то ему товарищ, да он мне не товарищ».
* * *
…La patience est fade. (Клеопатра у Шекспира). Сложная штука жизнь, и печальная, и тяжелая, а все таки веришь, что не всегда будет людям так плохо, что найдут же они выход из трудных положений и что наступит время царства божия.
…«Му brein is weak» — мой мозг слаб, говорят англичане.
…«Так хочется верить всему светлому, хорошему, чистому, что чувствую присутствие духа в себе и в вас, что такое ужасное сцепление обстоятельств кажется таким бесчеловечно жестоким и несправедливым». Я говорю «да будет воля твоя», но внутри меня все возмущается и ропщет, и хочется воскликнуть: «Oh, la patience est fade».
Июля.
Сообщение министра финансов о торговых переговорах с Германией. Вечером читал отрывок своей статьи о сообщении и потом написал:
Зачем сии известности
Попали в наши местности?
Это по поводу реклам разным увеселителям. Потом в декадентском духе:
Я мрачно сегодня настроен
И странными мыслями полон.
Я слышу, как мухи жужжат
В моей голове постоянно.
Я чую, как ползают мухи
По моей мозговой оболочке.
Я чую, что каплями там
Садится мушиная дрянь.
Как садится она на стекле,
И пакостит мысли мои,
И ум затемняет совсем.
Скорее, хирург, мне череп, раскрой
И выгони пакостных мух,
И чистой водой кипяченной
Обмой хорошенько мой мозг,
Иначе с ума я сойду…
«Не мухи сидят в голове»,
Хирург отвечает с усмешкой,
«А старость пришла, и твой мозг
Поедает она беспрерывно,
И воду в него подливает».
Августа.
В Берлине. Обедал два раза с Гарденом, раз был и от. Алексей Анекдоты о Победоносцеве. Ему показывал монах в Киеве мощи. — «Благодарю вас, желаю и вам после смерти сделаться такою же хорошей мощей», — сказал он монаху. Было дело о «вбитии клина в хвост св. духа». От. Алексей, рассказывая это, говорил в объяснение, что у нас все олицетворяется, так и голубь, над царскими вратами висевший и треснувший в хвосте, вызвал такое дело.
Августа.
Писал все утро. После завтрака читал книгу о «будущей войне», о которой хочу написать. Усилие воли необходимо, — правда, это в детских тетрадях стоит, но взрослые меньше всего об этом думают.
Сентября.
Вечер у о. Алексея. Очень занимательная беседа. По поводу таможенной войны: «Вот теперь пусть покажут, что могут обойтись без Германии (?). Как два щедринские генерала, которых питал мужик». Имп. Вильгельм построил себе новый трон. Про него говорили, что к трону он велел устроить велосипед, чтобы постоянно кататься по Германии.
Сентября.
Выехал из Берлина в Париж.
Сентября.
Дорогой спал плохо, читал «L’oeuvre» Зола, есть очень хорошие места о творчестве, которые подходят более или менее ко всем нам, пишущим, особенно стр. 350–353. Но читать несколько романов Зола сразу довольно утомительно. Он однообразен по приемам, по анализу впечатлений, по описаниям. Даже характеры довольно однообразны.
Сентября.
У Моренгейма. Он был весел и оживлен. Рассказывал, что у него просили деревню Malakoff переименовать в Fédora villa. «Почему Fédora?» — «Потому что императрица — Fédora, т. е. Феодоровна». — Моренгейм послал чиновника объяснить им, что императрица — Мария, а Феодоровна — отчество, да и то неправильно, ибо отец ее Христиан.
Сентября.
Зола говорил, что у Достоевского ничего оригинального нет, что он все взял у Ж. Санда и Эженя Сю.
* * *
У Додэ атаксия, — трясутся руки, голова. «С'est l'oeuvre de sa femme». Говорят, что жена его болезненно страстная и что она довела до этого.
Сентября.
Сегодня, в газетах о примирении Вильгельма II с Бисмарком. Хвалят, как необыкновенное дело. За что? Узнал император, что князь болен безнадежно и только тогда протягивает ему руку. Газеты шумят ужасно. Что будет? — Нотович уже являлся к Моренгейму, предлагал себя в распорядители от русской колонии для приема моряков. Надеюсь, ему будет в этом отказано. Впрочем, тут так много русской сволочи, что, пожалуй, Нотович будет на своем месте.
Сентября.
В Биаррице. Много русских: Дурново, Безак, вел. кн. Алексей, Лейхтенбергские и др. Любимов назвал Юрьевскую «дурою». Он продолжает ее лечить, но наставником у нее Четвертинский. Была «половиной» у императора, теперь «четвертью», чорт знает, у кого. Глупая острота, но дуре и это хорошо. С. П. Боткин рассказывал мне, что Александр II, отправляясь на смотр 1 марта, с которого он вернулся мертвым, повалил Юрьевскую на стол и …… Она Боткину это сама рассказывала.
Сентября.
Вчера встретил на пляже Ламанскую. Рассказывала мне о Ратькове-Рожнове, как он нажил состояние, будучи управляющим у Громова; жалованья он получав 25 т. и % с торговли лесом. Этих процентов он получил в первый год 50 т. К жене Громова питал платоническую любовь, как она говорила. Имения лесные в Олонецкой губ. все распродал, так что Громовой осталась только дача. Она хотела вести с ним процесс, но вышла замуж за какого-то полковника.
Сентября.
Был в Байонне. Подал телеграмму домой. Мне бы и хотелось остаться, и нельзя. Никогда еще я такие шатался в своих решениях, как теперь. Внутреннее беспокойство просто грызет меня, и я не знаю, что делать, как быть. Зачем меня понесло сюда? Я прекрасно вижу, что я — мешок с деньгами и ничего больше. Интерес ко мне исчерпывается таким образом. Я, впрочем, этому нисколько не удивляюсь, но это тяжело. Вся жизнь потрачена на труд, и к старости, когда смотришь в могилу, нет никого, кто принимал бы сердечное участие, кто берег бы.
* * *
…Скука и тоска. Тоска человека, выброшенного из жизни, общипанного, куцого какого-то, переставшего жить. На рубеже прозябания, бездействия мозга и мысли, когда будут говорить только инстинкты.
Сентября.
Говорил с Яковом Поляковым о таможенной войне. Уверяет, что нам полмиллиарда стоит.
Сентября.
Три дня тому мы сошлись с Антокольским и долго с ним говорили. Сегодня опять сидели вместе. Он плохо говорят по русски до сих пор, но мысли у него оригинальные, иногда глубокие; он очевидно, много думал о художестве и значении его. Мысль его постоянно ищет образов, и говорит он хорошо, его язык был бы очень красив. Пишет он, вероятно, гораздо лучше. Сегодня он говорил, что всякий художник должен ходить на трех ногах: чувство, рисунок и краски, т.-е. колорит. «У Рафаэля мало колорита». Микель Анджело очень любит за его необычайную силу. «Прежде художники были всем — архитектор, живописец, скульптор. Л. да-Винчи был и ботаником, и мыслителем, и пр. Теперь пустились в самые мелкие специальности. Пейзаж — это переход от натюр морт. По моему, художества разделяются на одушевленные и не одушевленные. Все, что для человека, — неодушевленно: архитектура, артистические вещи, посуда и т. д., человек сам — одушевленный». Говорил о греках, как они хорошо и артистично все устраивали: тога и т. д. Когда работал Сократа, убедился, как удобно греческое кресло. Дуга сзади на спине почти подпирает под мышки, передние ножки немного длиннее задних, телу чрезвычайно удобно, оно не скользит вниз, — спине хорошо».
В лице Антокольского грустная складка. Когда он улыбается, улыбается грустно. О французах говорил что они ленивы, их идеал — отдых, лень, а потому работают, как каторжные, лишая себя всех удобств и копя деньги. Когда француз скопит ренту, ликвидирует дела, меблирует комфортабельно дом, заводит лошадей, то ничего не делает, иногда в 45 лет. Многие удивительно сохранились.
Сентября.
Говорил с Морозовым, П. Т., — братом Саввы. Он передавал мне о кустарях и все, что сделало для них московское земство. Сам он вышел из университета с переутомлением, с ненавистью говорит о классицизме. Лучшие годы ушли, не мог жениться за болезнью. «Благодаря классицизму — никакой промышленности, никаких школ и учителей. Учителей приходится посылать за границу учиться».
* * *
Это удивительная чепуха, — отсутствие всякой экономии жизни. Только хотят вычеркнуть из жизни молодые годы. Кузьмин, московский профессор медик, сказал студентам: «Фистула — хлебная рана, ее никогда не следует залечивать». Московские медики вообще образовались под руководством Захарьина на принципах наживы; и чтобы больше брать, устраивают осмотр больных в несколько часов. Ни для чего другого вся эта комедия, изобретенная Захарьиным. Морозов занимается живописью.
* * *
Вечером опять долго говорил с Антокольским.
«Глина — жизнь, гипс — смерть, мрамор — воскресение, но не совсем. Лучше всего глина, она мягка, — тело мягко»… О Стасове говорит с восторгом. О Крамском, как критике, что он не прямо подходит к предмету… «Отец нового пейзажа — Руссо. Русский пейзаж правдив, но мало поэтичен… В искусстве мало правды, нужна художественная, поэтическая правда, т.-е. творчество…» Антокольский коллекционирует. В деятельности своей хочет воспроизвести мучеников идеи, — Христос, Сократ, Спиноза.
* * *
После был В. С. Боткин, который приехал из Америки. Американская палата постановила иметь посольства там, где державы европ согласятся посылать в Соедин. Штаты послов. Наша миссия, послала в Петербург бумагу, говоря, что хорошо бы нам первым это сделать Но наше министерство не отвечало на это. Англичане сделали это первые, потом французы и немцы, а мы все еще думаем. Наша выставка была не готова, другие тоже мало готовы были, но все-таки были выставлены хорошие вещи. Президент говорил любезности: благодарил за то, что прислали прекрасные вещи. Везде одно и то же. Перед русским отделом замялся, ибо хороших вещей не было, а были только десятки комиссаров. Он, наконец, сказал: «Благодарю Россию, что он «прислала таких почтенных мужей». Это очень мило и зло!
* * *
Вандербильд, когда у него погибла яхта, сказал: «Я жалею, что погибло два ружья, к прицелу которых я привык».
Сентября.
Великий князь Алексей играет в баккара, но не садится. Ставит 500, 1000 фр., Лейхтенбергский садится за стол.
Сентября.
Прочел, что в Лондоне выставка церковных предметов, между ними и священные вещи, похищенные из Севастопольского собора в воскресенье 8 сентября 1855 г. Лабушер советует возвратить.
* * *
Познакомился с молодым Гайдебуровым: вылитый отец, но еще больше его в нос говорит. Едет в Тулон.
Сентября.
Прекрасный теплый день, чисто весенний. К 9 час. веч. небо покрылось, и накрапывал дождь. От Ал. Петр. Коломнина телегр. из Парижа, что Плещеев умер от апоплексии.
Сентября.
Опять в Париже. Завтрак у Дюрана, давал Каниве. Говорил Каниве, отвечал де-Роберти тостом за французскую прессу. Я сказал: «Вы забыли одну важную вещь». — «Что такое?» — «Вы сказали: La presse, mais il faut dire: Sa Majesté la presse». Это понравилось. Ранк — очень симпатичный человек. Я спросил его о смерти Гамбетты, говоря, что правда-ли замешана женщина. Отрицал энергично. Гамбетта сам себя ранил: виделся с генер. Тома, говорил с ним, потом хотел ехать и остался и увидел полуразряженный револьвер на столе, взял его и ранил себя в руку. Рана зажила, но сделалась другая болезнь от лежания, от которой он и умер. Г-жа Леон была любовницей Гамбетты, он хотел на ней жениться, вопреки советам друзей, но она была совершенно порядочная женщина. Раз Гамбетта был очень весел и доволен, болтал и т. д. Я спрашивал его, — говорит Ранк: «Что с вами?» — «Я со Скобелевым виделся — отвечал он. Оба были удивительно талантливые люди и понимали друг друга. Скобелев говорил Маслову: «Я напоил Гамбетту, и он все мне выболтал». Он был тоже доволен этим свиданием с Гамбеттой.
Октября.
Русские моряки в Париже. Ездили встречать в 8 час на Лионскую жел. дор. станцию в двух экипажах от прессы. Девель рассказывал Татищеву, что в первый день чуть не случился скандал. Морской министр, принимая Гирса, не посадил его. Гирс написал ноту, требуя удовлетворения. Морской министр говорил, что он впопыхах ничего не сообразил. Уладили и забыли. Говорили даже, что будто король и королева датские действуют на государя в пользу Вильгельма II, боясь быть проглоченными Германией. Сведения эти из английского королевства, от герцога Валлийского.
Октября.
Обед в Cerlce da la Presse. Скульптор Фальер, композитор Сальвер, Де-Роберти, два Гайдебуровых, Комаров и я..
Комаров о демократизме русских: «Демократию организует государство».
Почему купцы бьют зеркала? Потому что ненавидят их, боясь увидеть в них свою рожу. Русский народ — народ детей и юношества.
Октября.
Завтрак у Каминского с Зола. Его отзыв о Додэ: «Entre nous, c’est un homme perdu». Он много работает, голова свежая, но физических сил нет. Он начал две-три вещи и пишет их разом… «XIX век — век романа, а не драмы. Драма ничего не сказала нового, она продолжала старые традиции и не возвысилась особенно даже в произведениях Ожье и Дюма». Хочет видеть Россию, как там, — «какие вагоны, теплы ли дома». Зола говорит, что пишут к нему русские, прося позволения переводить его, но, судя по их письмам, они совсем не знают языка. — «…Дюма говорит, что у мена будет 15 голосов при выборе в академию. Я этому мало верю, надо, во всяком случае, 18. Пройду весною. Додэ сейчас же сделают академиком, если он поставит свою кандидатуру. Но он раз захотел на место Сандо, но ему сказали, что нет, а в другой раз и он обиделся». О Додэ: Тургенев обедал у него, и Додэ спросил о своих произведениях. Тургенев хвалил, но с оговорками. Это так опечалило Додэ, что он, по уходе Тургенева, плакал вместе со своей женой.
Октября.
Де-Роберти говорил о Почетном Легионе, который ему хочется иметь. Я непременно скажу Моренгейму.
* * *
Был у Додэ. Очень грустное впечатление. Сердечно его жаль. Страшно изменился, поседел, волосы редки на голове и бороде. Сидит. 6 лет атаксия. Припадки. Постоянно страдает, но причины невыяснимы.
— «Я стал добрее, лучше; я только 20 лет просидел в заключении, а страдания изменяют к лучшему. Если бы я был на банкете, непременно предложил бы тост за Толстого, Его «Война и Мир» — incomparable. Я этот роман знаю наизусть. Неправда ли, Левин это — сам Толстой?» «Крейцеровой Сонаты» и философии Толстого не любит. — «Я люблю любовь, юность, жизнь, а эти произведения старика (d’un vieux) безжалостны».
О сыне говорит, что он мистик. «Я с ним друг и брат, но нет места, и если поплывем с одного берега к другому, то поссоримся. Ничего общего, совсем другие мысли, идеалы; стремится к анархии. Ах, как много хотелось бы вам сказать! Отчего вы так долго не были?» — «Дурно говорю до французски». — «Ах, какой вздор. Мы понимаем друг друга; есть течения, что с полуслова понимаешь».
Октября.
Берлин. Был у посла Шувалова. Говорили о политике, Шувалов не только умный, но остроумный человек. По поводу Витте и бездействия министров: «Не все же устрицы, приятно видеть между ними и омара». Надо союз русских с пруссаками. Будет этот союз, нам нечего бояться. Хвалил немцев за дисциплину, за то, что они умеют быть единодушными, когда надо. О Витте, что он «конфиденциальное» сообщение Шувалова о министрах прусских, которые требовали отдыха, обнародовал. «Конечно, я ничего против этого не имею: воли надо, пусть, а все-таки как то неловко мне было». — «А немцы действительно просили об отсрочке?» — спросил я. — «Действительно и серьезно просили». О франко-русских праздниках: «императора не видел с тех пор, как приехал в Берлин, но слышал. Одни говорят, что он сердится, другие, что он спокоен, третьи относятся иронически». — О Бисмарке: «Он — мой друг, и я бы не хотел, чтобы он знал, что я говорю: он такой еще живой, что, пожалуй; вызовет на дуэль и убьет. Но он никогда не любил России. Он только настолько любил, чтобы пользоваться ею». И в этом отношении, так умно говорил, что заставлял с собой соглашаться. «Если правду говорить, Каприви больше расположен к России, чем Бисмарк, и для России положительно счастье, что Бисмарка уволил император».