Всерьёз говорить о проблемах, связанных с возможностью исповедания или неисповедания какой-либо религии применительно к России можно с 988 г. — официальной даты Крещения Руси. До этого момента восточнославянское язычество, в определённой степени имевшее характер государственной идеологии, но не обладавшее экс-клюзивистским потенциалом, и другие религии — прежде всего интенсивно распространявшееся христианство, достаточно мирно уживались друг с другом. В Киеве и Новгороде в X в. уже существовали христианские церкви. В Киеве, который слыл центром талмудической образованности, имелась большая синагога и «Жидовские ворота». При заключении в 945 г. договора с Византией часть дружинников князя Игоря (912-945) во главе с ним самим, согласно «Повести временных лет» (XI-XII вв.), клялась на холме, где стоял Перун, а «христиан русских приводили к присяге в церкви святого Ильи». В самом тексте договора упоминались как русские, уже принявшие крещение, так и некрещёные. Всё это свидетельствует не только о значительном прогрессе в распространении христианства на Руси (в договоре 911 г. с Византией понятие «христианин» отождествлялось ещё исключительно с греками), но и о возможности достаточно свободного избрания религии, по крайней мере, княжескими дружинниками.
Ставшая княжить в Киеве после смерти Игоря его вдова Ольга (945-964) приняла, согласно «Повести временных лет», крещение в Константинополе (955), однако в отношении своего сына Святослава (964-972) и других русских язычников никаких принудительных мер не принимала, говоря: «Да будет воля божья; если захочет Бог помиловать род мой и землю Русскую, то вложит им в сердце то же жела
ние обратиться к Богу, что даровал и мне». Святослав же, оставаясь убежденным язычником, в отношении желавших стать христианами поступал так: «если кто собирался креститься, то не запрещал, а только насмехался над тем».
Конечно, между язычниками и христианами могли возникать и конфликты. Об одном из них, вызванном отказом варяга-христиани-на, жившего в Киеве, отдать своего сына в жертву языческим богам, подробно рассказывается в «Повести временных лет» (983). Крещение Руси, осуществлённое князем Владимиром (980-1015), сопровождалось гораздо более масштабной конфронтацией. В призыве князем киевлян к крещению слышится явная угроза: «Если не придёт кто завтра на реку —будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб,—да будет мне враг». Изображения языческих богов уничтожались. Владимир «приказал рубить церкви и ставить их по тем местам, где прежде стояли кумиры». Лишь три года спустя после крещения Киева пришел черёд Новгорода (991). В особой повести, входящей в состав Иоакимовской летописи, подробно рассказывается о том, как новгородцы упорно сопротивлялись усилиям воевод Добрыни и Путяты по их обращению в христианство. Как и в Киеве, крещение сопровождалось уничтожением статуй языческих богов.
Всё сказанное выше, конечно, не означает, что в процессе христианизации Руси использовались исключительно или даже преимущественно принудительные меры. В источниках не сообщаются подробности о крещении других русских городов, но при этом подчёркивается, что Владимир привел к христианству «всю землю Рускую от конца и до конца» («Память и похвала Владимиру», XI в., «Сказание о Борисе и Глебе», XI в.). Без наличия огромного числа людей, желающих или просто готовых креститься, с помощью голой силы такая задача не могла быть решена чисто технически. Вместе с тем ни о какой свободе выбора между язычеством и христианством, как и в других европейских странах в аналогичных ситуациях, речь, естественно, не шла.
Впрочем, и жёсткие меры по отношению к язычникам если и применялись, то не систематически. Часть из них укрылась в труднодоступных местах, другие являлись лишь номинальными христианами. Волхвы, «хулившие христианскую веру», объявлялись не только в XI—XII, но даже в XIII в.
Долгое время на Руси не существовало и специально оговорённых наказаний за ересь и вероотступничество, активно применявшихся в Византии. «Устав святого князя Владимира о церковных судах» (X в.), «Устав князя Ярослава о церковных судах» (XI-XIII вв.) наиболее детально рассматривали преступления против чистоты нравов
(прелюбодеяния, незаконные браки и т.п.), которые православная церковь в лице епископа судила по каноническим нормам, а светская власть осуществляла наказания. Только в более поздней, пространной редакции «Устава князя Ярослава» (вторая пол. XII — первая пол. XIII вв.) появились статьи 49-51, содержавшие запреты совместной еды с иноверцами (видимо, нехристианами), отлучёнными от церкви, сожительство с «жидовками» и «бессерменками». Правда, в некоторых случаях церковные соборы принимали особые меры против еретиков. В 1004 г. в Киеве был заточён в тюрьму за распространение ереси некий Адриан и его последователи, в 1123 г.— Димитрий, а в 1157 г. еретик Мартин даже сожжён.
В целом же можно говорить об относительной толерантности, существовавшей в Древней Руси. Свидетельством тому может служить и наличие католических храмов во многих городах (Киеве, Новгороде, Ладоге), и заключение многочисленных династических браков с правящими западнохристианскими родами. Киевский митрополит Иоанн в послании к папе Клименту III об опресноках (1080-е гг.) подробно разбирал многочисленные «согрешения» католиков, но вместе с тем отмечал: «Не говорю, что вовсе не христиане вы, христианами вас Божьей благодатью изначала знаем... », выражая далее надежду, «чтоб при тебе и при твоих духовных уладилось между вами и нами». Серьёзное конфессиональное отчуждение от «латинства» началось только в XIII в., а в сочинениях XV-XVI вв. католиков уже будут именовать «еретиками».
Вместе с тем в древнерусский период обозначилась и ещё одна тенденция, которая станет впоследствии чрезвычайно характерной как для русского православия в целом, так и для конфессиональной политики государственной власти: стремление не столько распространить, сколько охранить православную веру -- вследствие её истинности и неразрывной связи с жизнью русского народа. Один из основателей русского монашества, Феодосий Печерский (ок. 1036— 1091), в «Послании о вере латинской» (около 1069 г.) призывал князя Изяслава Ярославича быть милостивым ко всем, в том числе иноверцам, ибо Бог «и сам в этой жизни сохраняет и поганых, и христиан». В то же время, категорически отвергая взгляд, согласно которому «Бог дал и ту, и другую веру», Феодосий занимал последовательно эксклюзивистскую позицию, утверждая: «Нет другой такой веры, лучше нашей единой чистой и святой православной веры», которая называлась им единственно спасительной. Феодосий подчеркивал: «Не подобает хвалить чужой веры. Если кто чужую веру хвалит, то становится он свою веру хулящим». Католики же, по его мнению, «неправо веруют и нечисто живут», а потому «не подобает нам иметь
с вами общения, ни к Божественным Тайнам сообща приступать, ни вам к нашей службе, ни нам к вашей». Симптоматично, что упоминавшийся выше митрополит Иоанн, признавая католиков христианами, тем не менее резко осудил «благороднейшего князя, отдающего дочерей в замужество в народы, причащающиеся опресноком» (имелся в виду киевский князь Всеволод Ярославич, отдавший свою дочь Евпраксию замуж за германского императора Генриха IV).
К XIV-XV вв. в Московском государстве тенденция к интоле-рантности обозначилась достаточно очевидно, хотя продуманная система поиска еретиков, подобная инквизиционной, так никогда и не сложилась. В списках «Кормчей книги» XIV в., использовавшейся в качестве руководства по церковному праву, уже содержалось указание о необходимости применять строгие меры, вплоть до сожжения, к «обидящим церкви божия».
Эти меры были переведены в практическую плоскость в связи с появлением ересей стригольников и жидовствующих. Не касаясь специально вопроса как об их содержании, так и происхождении, ограничимся констатацией их антитринитарного и антицерковного характера. В 1375 г. руководители стригольников дьяки Никита и Карп были утоплены в Волхове. После того как во второй половине XV в. стала распространяться ещё одна ересь, позднее получившая название «ересь жидовствующих», то главным борцом против неё первоначально оказался новгородский архиепископ Геннадий. Восхищаясь действиями испанской монархии против иноверцев и еретиков, Геннадий в 1490 г. писал московскому митрополиту: «Смотри, франки по своей вере какую крепость держат! Сказывал мне посол цесарский про шпанского короля, как он свою землю очистил, и я с тех речей и тебе список послал». По мнению Геннадия, государь обязан блюсти чистоту православной веры. Монархи назывались им «пастырями словесных овец Христовых», которым «подобает... попечение о них имети, якоже самому Христу».
Однако церковный собор 1490 г. ограничился отлучением нескольких ересиархов (протоиерей Гавриил, священник Денис, Захарий и др.) Впоследствии некоторые из них были заточены в тюрьму, а некоторые отосланы в Новгород, где митрополит Геннадий организовал особую позорную процессию, завершившуюся сожжением берестяных шлемов на их головах. Возможно, после этого был сожжён и кто-то из самих еретиков.
Относительно мягкий приговор собора не устроил не только Геннадия, который оказался скорее практиком нетерпимости. В качестве её теоретика выступил игумен Иосиф Волоцкий (1439/40-1515). Вопросам борьбы с ересями и еретиками он посвятил ряд
«слов», написанных в 1502-1504 гг., вошедших в состав произведения, позднее получившего наименование «Просветитель». Современную ему ересь, распространившуюся как в Новгороде, так и Москве (отсюда одно из её названий —новгородско-московская), Иосиф Во-лоцкий пытался представить имеющей иудейские корни. В качестве главного ересиарха назывался некий еврей Схария. Именно этим обстоятельством объясняется и закрепившееся наименование сторонников ереси — «жидовствующие». В этой связи приведём мнение крупнейшего отечественного специалиста по истории России XIV-XVII вв. Р. Г. Скрынникова, считающего свидетельство о Схарии вымыслом, поскольку «ни русские летописи, ни иностранные источники не заключают в себе ни прямых, ни косвенных известий» о нём.
Важнейшей идеей «Просветителя» была мысль о необходимости применения к еретикам жёстких как церковных, так и государственных мер, так как «божественные правила издревле... перемешаны с гражданскими законами и определениями» (в качестве примера приводился византийский «Номоканон» —сборник церковных правил и императорских указов, легший в основу русской «Кормчей книги»), а «гражданские законы подобны писаниям пророков, апостолов и святых отцов». Утверждая, что «убить молитвой или оружием еретика едино есть», Иосиф отдавал приоритет именно насилию. Ссылаясь на Библию, преимущественно на Ветхий Завет (действия пророка Илии, царя Иосии), приводя в качестве образца для подражания акции римских и византийских императоров против еретиков, игумен Иосиф подчёркивал: «всем христианам подобает осуждать и проклинать еретиков и отступников, а царям, князьям и мирским судьям подобает посылать их в заточение и предавать лютым казням». Слова одного из восточных «отцов церкви» Иоанна Златоуста «не следует нам убивать еретиков» Иосиф относил исключительно к духовенству.
Теоретически Волоцкий допускал существование еретиков в том случае, если они «не прельщают никого из православных». Однако эта возможность в значительной степени нивелировалась тем, что обычные миряне, по мнению Волоцкого, должны были доносить о местонахождении еретиков, а правители — казнить тех из них, которые, зная о существовании «еретиков и отступников», тем не менее не предали их судьям.
Сторонники и последователи Иосифа Волоцкого, получившие название иосифлян, составляли лишь одну из группировок в церкви. Их противники — нестяжатели, или заволжские старцы, главным идеологом которых являлся Нил Сорский (1433-1508), выступали не только против приобретения церковью земельных и имуществен
ных ценностей (за что ратовали иосифляне), но иногда и против насильственных мер по отношению к еретикам, предлагавшихся Во-лоцким. В своих посланиях нестяжатели утверждали, что если еретики держат свои взгляды в тайне, то специально разыскивать их не следует. Ссылаясь на Библию (Мф. 7.1: «Не судите, да не судимы будете»), заволжские старцы указывали, что гонения противоречат учению Христа, а с еретиками надлежит бороться только убеждением и молитвой. Они отрицали возможность наказания еретиков государством, полагая, что «дело духовное есть дело личной совести каждого», и их простое раскаяние будет вполне достаточным. Иосиф Волоцкий же в «Просветителе» подчёркивал, что раскаяние еретика после его обличения является неискренним, а потому и недействительным.
Точка зрения иосифлян победила уже на церковном соборе 1504 г., проходившем с участием великого князя Ивана III. Собор приговорил многих обвинённых в ереси к заточению и ссылке. Такие «жидовствующие», как Иван Волк — Курицын, Митя Коноплёв, Иван Максимов были сожжены в деревянном срубе. В дальнейшем продолжателем дела Волоцкого стал митрополит Московский Даниил (1521-1539), призывавший власть «возревновать против врагов Божьих — еретиков — божественной ревностью и проявлять к ним праведную ярость». На протяжении XVI столетия обвинения в ереси выдвигались достаточно часто, например в отношении таких вольнодумцев, как Феодосий Косой и Матвей Башкин (осуждены Соборами 1553-1554 гг.), но дело обычно ограничивалось тюремным заключением.
На рубеже XV и XVI вв. в значительной степени под влиянием иосифлян окончательно оформилось представление о Москве как о «Третьем Риме». В соответствии с ним Москва, будучи наследницей как первого, так и второго Рима — Константинополя, погибших вследствие неспособности сохранить в неповреждённом виде истинное христианство, является теперь последним оплотом чистой веры. Русский монарх — вначале великий князь, а затем и царь, рассматривался в свете этой концепции как единственный в мире истинно христианский государь.
Утверждение теории «Москва —Третий Рим» способствовало развитию ксенофобии и изоляционизма, сакрализации государственной власти, что на практике вело к её более активному вмешательству в дела православной церкви и ограничению религиозной свободы последней. Окончательная победа иосифлян над нестяжателями в первой половине XVI в. означала и закрепление в качестве нормы точки зрения Иосифа Волоцкого, согласно которой «власть госуда
ря подобна вышнему Богу», тогда как заволжские старцы полагали, что монарх — «не судья в делах духовных». Начался процесс постепенного поглощения церкви государством, становящимся всё более сакральным и самовластным, что приведет в будущем к самым негативным последствиям как для дела религиозной свободы и толерантности, так и для страны в целом.
В XVI столетии в Московском государстве, после присоединения в 1552 г. Иваном Грозным Казани, появилось первое крупное конфессиональное меньшинство — мусульмане. С миром ислама Русь неоднократно соприкасалась и ранее, а в середине XV в. в центре Московской Руси появилось так называемое Касимовское царство. Оно просуществовало до 1633 г., долгое время исполняя роль буфера между Москвой и Казанью. Ислам в Касимовском царстве исповедовался наряду с православием. Взятие же Казани сопровождалось разрушением мечетей и медресе, выселением мусульманского населения за пределы города. Акции подавления ислама и мусульман имели место и в дальнейшем. В 1593 г. был обнародован указ царя Федора Иоанновича (1584-1598) о разрушении мечетей, гласивший: «Мечети же татарские все пометати и татарам мечети единолично не ставити и, конечно, татарские извести». В 1593 г. была принята специальная грамота, запрещавшая татарам, жившим в деревнях вместе с русскими, «иметь мечети... для того, чтобы не было соблазна христианам... ». Однако попытки обращения татар в православие в целом оказались не слишком удачными. В дальнейшем отношение к мусульманам постепенно стало меняться в лучшую сторону.
В XVI в. значительно увеличилось количество западноевропейских купцов, торговавших в русских землях, да и в целом контакты с Западом, по сравнению с двумя предшествующими столетиями, стали более интенсивными. Католицизм и протестантизм рассматривались обычно в это время в Московском государстве в качестве ересей. Первый русский царь Иван IV Грозный (1533-1584), отвечая лютеранскому пастору Яну Роките, познакомившему его с основами протестантизма (1570), подчёркивал: «как католики — ложь, так и вы —тьма». При этом речь о борьбе с «погибельными ересями» (так именовались католицизм и протестантизм в «Слове на лати-нов и лютеров», датируемом концом XVII в.) на их территории и обращении в православие их носителей не шла. Представителям английской Московской торговой компании в период правления царя Федора Иоанновича было официально сообщено, что «до их веры и дела нет», а все купцы, приезжающие на Русь, «живут в своих верах, а от веры их не отводят, кто как хочет, тот так и живет в своей вере». Об отсутствии у русских желания насильно обращать в свою
веру писал и побывавший в Московском государстве в 1630-1640-е гг. немецкий путешественник Адам Олеарий.
Главным считалось другое: защита населения «Третьего Рима» от знакомства с иноземными учениями, охранение православия как единственно истинной религии. В ответе Роките Иван Грозный указал, что на него лично, несмотря на его еретичество, опала не наложена. В то же время Грозный подчёркивал: «впредь бы тебе этого учения в нашей стране не объявлять... И о том Господа нашего Иисуса Христа... прилежно молим, чтобы нас, российский народ, сохранил от тьмы вашего неверия». Аналогичным образом в беседе с папским представителем А. Поссевино (1581) Иван Грозный заявил, что всем католикам вольно приезжать в Московское государство для торговли, беря с собой «попов», «только им учения своего русским людям не плодить и костёлов им в государстве Московском не ставить, каждый в своей вере да пребывает». В уже упоминавшемся «Слове на латинов и лютеров» отмечалось, что от строительства костёлов и кирх в Московском государстве будет «своей православной греческой вере ругательство, укоризны и поношение».
С другой стороны, право нерусского населения вновь присоединённых территорий исповедовать католицизм или протестантизм иногда признавалось официально, хотя и с ограничениями. Например, согласно Андрусовскому договору с Речью Посполитой (1666) жители уступленных Москве городов имели «вольное... употребление веры святой Католической, без всякого в отправлении богомолия своего в домах своих затруднения».
Однако степень толерантности по отношению к католикам и протестантам была неодинаковой. Многие иностранные путешественники, посетившие Московское государство в XVI-XVII вв., в частности, Дж. Горсей и А. Олеарий, отмечая терпимость русских по отношению к различным нациям и религиям, исключали из этого перечня католиков. Олеарий употребил даже столь сильные выражения, как «прирождённая ненависть и недружелюбие русских к папистам», но не преминул отметить, что русские «ладят с теми, кто от папистов отделился». Первый католический храм открылся в Москве в 1687 г., тогда как лютеранская кирха — столетием раньше, в 1575 или 1576 г. Характерно, что в отличие от обширной антикатолической полемики, антипротестантские произведения не получили в Московской Руси столь же широкого распространения.
Объяснение этим фактам следует искать в сфере исторической и политической, а не догматической. В Москве было хорошо известно о попытках католизации православного населения Речи Посполитой, католики подозревались и в желании вести активную прозелитиче-
скую деятельность среди русского населения. Смутное время начала
XVII в. также ассоциировалось в первую очередь с польской интервенцией, с покровительством католицизму, оказанным Лжедмитри-ем I (1605-1606). В конце XVII в. (1695) в заявлении Посольского приказа австрийскому послу откровенно говорилось: «А лютеры и кальвины, хотя отстоят еретичеством своим от восточного благочестия дальше католиков, однако же противности от них грекороссийскому благочестию нет и ни в какие духовные дела они не вступаются».
В XVII столетии был принят первый общегосударственный свод законов — Соборное уложение (1649). Оно гораздо шире, по сравнению с принимавшимися ранее Судебниками, охватывало всю сферу законодательства. Открывалось Соборное уложение главой «О богохульниках и церковных мятежниках», первая статья которой гласила: «Вуде кто иноверцы, какия ни буди веры, или и русский человек, возложит хулу на... Иисуса Христа, или на... Богородицу и Прис-нодеву Марию, или на Честный Крест, или на святых Его угодников, и про то сыскивати всякими сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, зжечь». Данная статья примечательна не только тем, что она устанавливала смертную казнь за богохульство, но и противопоставлением «иноверец» — «русский человек», без упоминания о религиозной принадлежности последнего. Следовательно, обязательность официального исповедания всеми русскими православия казалась настолько самоочевидной, что даже не требовала специальной юридической фиксации. Последующие статьи первой главы определяли наказания «бесчинникам», нарушающим порядок в православном храме во время богослужения, пытающимся подавать челобитную царю или патриарху.
Немалое значение Соборное уложение придавало охранению православия, отступление от которого запрещалось. В ст. 24 главы 22 говорилось: «А будет кого бусурман какими нибудь мерами насиль-ством или обманом русскаго человека к своей бусурманской вере принудит, и по своей бусурманской вере обрежет, а сыщется про то допряма, и того бусурмана по сыску казнить, зжечь огнем безо всякого милосердия. А кого он русскаго человека обусурманит, и того русскаго человека отослать к Патриарху, или к иной власти, и велети ему учинити указ по правилам Святых апостол и Святых отец». Для предупреждения перехода православных в иные религии Соборное уложение (ст. 70 главы 20) запрещало им находиться в услужении у иноземцев.
В то же время, хотя и косвенным образом, Уложение предполагало некоторые возможности для удовлетворения своих религи
озных потребностей иностранцами, прежде всего —протестантами. Ст. 40 главы 19 содержала суровое распоряжение: «кирки сломати», «и впредь в Китае и Белом и Земляном городе на немецких дворах киркам не быти», но всё-таки точно определяла место их возможного сооружения — «а быти им за городом за Земляным, от церквей Божиих в дальних местах». Таким образом, применительно к XVII столетию можно констатировать наличие элементов веротерпимости в отношении нерусского, прежде всего — иностранного населения Московского государства.
Вскоре после принятия Соборного уложения в Русской Православной церкви произошёл раскол, явившийся следствием реформ патриарха Никона, проведённых в 1653-1654 гг. Они касались не догматов (догматика в православии, в отличие от католицизма, принципиально не подвержена изменениям), а обрядовой практики и порядка совершения богослужения (замена двоеперстия троеперстием, служение литургии не на семи, а на пяти просфорах и др.), но осуществлялись чрезвычайно жёсткими, часто — насильственными методами. Собор 1666 г. ещё ограничился преимущественно духовными наказаниями сторонников старого обряда, и лишь в крайнем случае предлагал меры «телесного озлобления» в отношении «ослушников и бесчинников». Состоявшийся год спустя, в 1667 г. Собор уже объявил старообрядцев еретиками и предал их анафеме. Отцы Собора призвали царя Алексея Михайловича «крепкою десницею твоею за-щитити церковь Божию от них» и «наказать злочестивых и градским законом, и казнить их разным томлением и различными муками».
С этого времени масштаб репрессий в отношении сторонников «древлего благочестия» резко увеличился. В них власти видели не только разрушителей считавшейся естественной монополии православной церкви, но и «тайных мятежников». После подавления восстания Степана Разина (1670-1671) в некоторых районах церковные власти приводили всё население к присяге на верность церкви и царю. Подавляющее большинство старообрядцев отказывалось целовать «никонианские» крест и Евангелие, после чего епископы передавали их светским властям, применявшим «градские наказания». В 1682 г. «за великие на царский дом хулы» вместе со своими «соузниками» был сожжён лидер старообрядцев протопоп Аввакум.
В 1685 г. правительство царевны Софьи приняло 12 статей против староверов. Они имели характер гражданского закона и были утверждены несовершеннолетними царями Иваном V и Петром I, Боярской думой. Согласно этим статьям, само существование раскола в форме приверженности старым обрядам фактически запрещалось. «Упорствующие» старообрядцы, производящие «соблазн и
мятеж», в случае отказа перейти в православие, подлежали сожжению в срубе. Такое же наказание ждало вернувшихся в раскол после ранее принесённого покаяния. Раскаявшиеся и покорившиеся отсылались в монастыри под надзор. Увлекающие к самосожжению сами подлежали сожжению. Укрывателей раскольников били кнутом и ссылали в дальние края. Кроме того, низшее духовенство должно было доносить епископам о всех не ходящих в церковь и не исповедующихся. Они подвергались дознанию и принуждались к выдаче единомышленников.
Количество жертв самого настоящего террора против старообрядцев не поддаётся точному учёту, но если в их число включить погибших в результате массовых самосожжений— «гарей», в значительной степени спровоцированных жестокой политикой властей, то речь может идти о многих десятках тысяч человек.
Справедливости ради следует отметить, что и вожди раскола вовсе не являлись приверженцами религиозной толерантности. Протопоп Аввакум в своем автобиографическом «Житии» писал, что апостолы не учили утверждать веру «огнём, да кнутом, да виселицей», но тут же предлагал царю поступить так: «Возьми еретиков тех, погубивших душу твою, и пережги их, скверных собак... а нас распусти, природных своих. Право будет хорошо».
В 1690 г., незадолго до своей смерти, патриарх Иоаким обратился к Ивану и Петру (1682-1725) с посланием, в котором призывал царей к защите православия и предостерегал от общения с иноверцами, указывая на категорическую недопустимость осуществления ими религиозной проповеди на территории России, строительства храмов и распространения своих обычаев. Однако потребности экономического и политического развития России требовали усвоения технических достижений Запада, восприятия различных элементов его культуры. Всё это делало в перспективе трудноисполнимым завет патриарха Иоакима: не иметь общения «с иноверными еретиками и злобожниками и никакую дружбу имети с ними».
XVIII век ещё ознаменован разнообразными проявлениями религиозной нетерпимости. Во-первых, продолжало оставаться весьма сложным положение старообрядцев. Спасаясь от преследований, они бежали как в отдаленные районы государства (нижегородские, брянские леса, Поморье, Урал, Сибирь), так и за границу. Лишь в конце царствования Петра I наметились небольшие изменения к лучшему. В 1716 г. староверам было разрешено свободное проживание в сёлах и городах при условии записи в «двойной оклад», то есть при уплате двойных налогов. Но сама принадлежность к старообрядчеству была признаком правовой и гражданской неполноценности. Расколь-
мики не имели права свидетельствовать на суде против православных и занимать общественные должности. Предполагалось ношение старообрядцами особой одежды с желтыми нашивками и надписями Е.Р.О. (еретик, раскольник, отступник). Жёнам раскольников было предписано носить «платья опашни и шапки с рогами».
Во-вторых, продолжалось давление на мусульман с целью побудить их к принятию православия. В ноябре 1713 г. появился именной царский указ, предписывавший мусульманам, живущим в Казанской и Астраханской губерниях, и имеющим православных крестьян и дворовых, креститься в течение полугода. В противном случае вотчины с людьми и крестьянами отписывались государству. В сентябре 1728 г. был издан наказ губернаторам и воеводам не допускать принятия ислама иноверными народами империи: мордвой, чувашами, черемисами, остяками и др. «А ежели явятся такие Магометане или другие иноверцы, которые тайно или явно кого из Российских народов в свою веру превратят и обрежут, таких брать и разыскивать, и по розыску... казнить смертию, сжечь без всякого милосердия», — подчёркивалось в наказе.
Запрещалось и сооружение мечетей. Сенатским указом от 19 ноября 1742 г. все новопостроенные мечети, «а наипаче в тех местах, где воспринявшие веру греческого исповедания жительство имеют», было велено «сломать и впредь строить отнюдь не допущать». Помимо этого губернаторам и воеводам вменялось в обязанность «всеми удобовозможными способами разведать, а кто явится, сыскивать накрепко, кем и из какой веры или народа к магометанскому закону обращены... ». В итоге по данным, приводимым А. А. Аловым и Н. Г. Владимировым, только в 1742 г. из имевшихся 536 мечетей уничтожению подверглось 418.
Попытки возврата из православия в ислам пресекались ещё более жёстко. Так, в 1738 г. был сожжён «совратившийся паки в магометанский закон» башкир Тойгильда Жуляков. Акция состоялась в Екатеринбурге в присутствии многих крещёных башкир. В 1740 г. сожжению подвергся и «обусурманившийся» казак Исаев, которому, правда, в вину ставилось и активное участие в башкирском восстании: «во время башкирского бунта был в сообщении при главных ворах башкирцах... ».
В-третьих, по-прежнему значительную нетерпимость российское государство проявляло по отношению к иудеям. До 1770-х гг. их количество в пределах России было незначительным. В 1723 г. в окрестностях Смоленска появилась, было, первая синагога, но четыре года спустя, в связи с выходом указа Екатерины I о высылке всех некрещёных евреев из России, она была разрушена. Тем не ме
нее некоторое количество иудеев продолжало находиться на территории империи или приезжать в неё. Императрица Елизавета Петровна (1741-1761) в начале своего царствования вновь издала распоряжение об удалении иудеев за границу. На предложении Сената о разрешении, с целью увеличения доходов казны, их поселения в некоторых местах, императрица собственноручно начертала: «От врагов Христовых интересной прибыли не желаю». Трагедией закончилось и обращение в иудаизм морского офицера А. Возницына. Вместе с «совратителем», купцом Б.Лейбовым, строителем первой российской синагоги, он был сожжён в Санкт-Петербурге в 1738 г.
Начало правления Екатерины II (1762-1796) также ознаменовалось принятием указа с характерным названием: «О позволении иностранцам, кроме жидов (курсив мой. — М. С.), выходить и селиться в России» (1762).
Наконец, невозможно не упомянуть и о церковной реформе Петра I. Будучи лично религиозным человеком, он тем не менее рассматривал церковь прежде всего как полезный институт.. Идея духовной независимости церкви была совершенно чужда Петру, создававшему полицейско-бюрократическое государство. Поэтому, воспользовавшись смертью патриарха Адриана (1700), Пётр не допустил избрания нового церковного главы. До решения церковного вопроса дело дошло только в 1721 г. Институт патриаршества был упразднён, а взамен, в соответствии с «Духовным регламентом», создана Духовная коллегия. Это наименование свидетельствовало о намерении царя подчинить церковь государственной власти, поскольку к тому времени уже существовали различные гражданские коллегии— Коммерцколлегия, Мануфактурколлегия и т.д. Скорое переименование Духовной коллегии в Святейший Правительствующий Синод сути дела не изменило: Русская Православная церковь полностью утратила самостоятельность, превратившись в составную часть государственной машины Российской империи. В «Духовном регламенте» об этом говорилось достаточно откровенно: «Коллегиум правительское под Державным Монархом есть и от Монарха уставлено... Коллегиум не есть некая факция, тайный на интерес свой союзом сложившаяся, но на добро повелением Самодержца, и Егож с прочими рассмотрением собранныя лица».
В функции Святейшего Правительствующего Синода, обладавшего законодательной и административной властью в РПЦ, входило: толкование догматов, определение порядка церковной жизни, обсуждение вопросов об открытии новых епархий, избрание кандидатов на епископские кафедры, утверждение и увольнение настоятелей монастырей, цензура духовных книг, борьба с ересями и расколами
и решение множества других вопросов, связанных с жизнью церкви. Хотя Синод состоял из лиц духовного звания, над ними возвышалась фигура светского чиновника — обер-прокурора, выполнявшего роль «ока государева» в данном учреждении. Согласно инструкции, обер-прокурор должен был «сидеть в Синоде и смотреть накрепко, дабы Синод свою должность хранил... по Регламенту и Указам отправлял».
В «Духовном регламенте» утверждалось, что государь является блюстителем «правоверия... и всякого в Церкви Святой благочиния». Члены Синода должны были приносить специальную присягу, в которой клялись не только в «верной службе» монарху, но и признавали его «крайним судьёй» этого органа. Все распоряжения Синода выходили под грифом «По указу Его Императорского Величества» и императором же и утверждались — «быть по сему». Но наиболее ясным свидетельством подчинения церкви государству и постановки перед ней задачи по идеологическому обслуживанию его интересов явился указ от 17 мая 1722 г., согласно которому священник был обязан не соблюдать тайну исповеди в том случае, если в ходе неё он узнавал о намерении произвести «измену, или бунт на государя, или на государство, или злое умышление на честь, или здравие государево и на фамилию Его Величества».
Если до Синодальной реформы Петра I православная церковь сохраняла определённую религиозную свободу, и влияние на неё государства выражалось прежде всего в фактическом отборе кандидатов на высшие церковные должности, то теперь свобода церкви как института оказалась полностью утрачена. Последствия реформы чрезвычайно чётко оценивает современный российский историк Е. В. Анисимов: «Превращение церкви в контору по делам веры, подчинение всех её ценностей нуждам самодержавия во многом означало уничтожение для народа духовной альтернативы режиму и идеям, идущим от государства и имеющим свои истоки в этатизме, государственном мышлении, в авторитарной светской власти. Церковь... стала послушным орудием власти и тем самым во многом потеряла уважение народа как хранительница духовного начала, утратила свой высший моральный авторитет. Не случайно этот народ впоследствии так равнодушно смотрел и на гибель церкви под обломками интегрировавшего её самодержавия, и на разрушение её храмов».
Возвращаясь к рассмотрению ситуации XVIII столетия, можно отметить, что наряду с многочисленными проявлениями религиозной интолерантности существовала и тенденция к веротерпимости и её законодательному оформлению, особенно очевидно обозначившаяся к концу века. Говоря о причинах расширения веротерпимости,
следует отметить, во-первых, уже упоминавшиеся потребности модернизации России, осуществление которой было немыслимо без её большей открытости внешнему миру, а значит —без приглашения иностранцев и предоставления им некоторой свободы вероисповедания. Во-вторых, продолжение территориальной экспансии постепенно превратило страну в многонациональную и, следовательно, — поликонфессиональную империю. Как отмечает Б. Н. Миронов, «основным принципом политики на инкорпорированных территориях являлось сохранение существовавшего до вхождения в состав России административного порядка, местных законов и учреждений, отношений земельной собственности, верований, языка и культуры». Конечно, этот принцип, в том числе и такой его компонент, как «сохранение верований», соблюдался далеко не всегда, но, по данным И. К.Смолича, уже к середине XIX в. православные в Российской империи не составляли абсолютного большинства населения.
Первым серьёзным законодательным актом о веротерпимости был манифест Петра I от 16.04. 1702 г., в котором гово