- Я не собирался тебя убивать, - говорит он.
Охотно верю.
- Ты - не просто убийца, - отвечаю я. - Ты - убийца-психопат. Чего ты хочешь? Всех денег Тренинга? Всех денег мира?
- Дело не в деньгах, - говорит Ван Гог. - Все, что происходит с людьми, являющимися частью Тренинга - это тоже Тренинг. То, что я делаю, нужно не мне, это нужно всем участникам.
- Им нужно умирать? - спрашиваю я. - Не уверен, что все они хотели именно этого.
- Смерть в Тренинге - это не уход, а выход, - произносит Ван Гог.
Я уже слышал этот тезис.
- Мне нужен текст, - говорит Винни. - Твои записи по поводу последних событий. Поэтому я и приехал к тебе.
- Поздно приехал, - отвечаю. - Контракт закончился.
- Мы можем заключить новый, - предлагает он.
И тут я вспомнил про Шагала. Другого пути найти его, кроме как с помощью Ван Гога, у меня не было.
- Я передам текст по электронной почте, - говорю я. - Взамен мне нужны деньги, оружие и Марк Шагал.
- Сколько денег тебе нужно? - интересуется Ван Гог.
Тридцати тысяч мне хватит, чтобы уехать достаточно далеко.
- А что с Шагалом? - спрашивает Винни. - Что тебе от него нужно?
- Мне нужно сказать ему несколько слов, - говорю я. - Можно и по телефону.
Ван Гог диктует мне номер мобильного телефона Шагала, который мне приходится запомнить - записать нечем.
- Я перезвоню тебе через час и договоримся насчет передачи денег и всего остального, - обещает Ван Гог. - А ты готовь текст.
- Я сам перезвоню, - я выкидываю телефон Гогена в мусорный бак и подхожу к стоянке такси.
Алиса не спала, когда я приехал к ней, хотя было только пол шестого. Она подурнела с момента нашей первой встречи, но это, можно сказать, только пошло ей на пользу - сделало ее внешность взрослее в самом привлекательном смысле этого слова.
- Что с тобой? - спросила она, когда я вышел из темного коридора на свет.
- По крышам лазил, - признался я.
- Зачем?
- Из-за Ван Гога. Он и тебя ищет, так что здесь оставаться опасно. Собрала вещи?
Она кивает в сторону небольшой дорожной сумки.
- У нас осталось еще одно дело, - говорю я. - Марк Шагал.
Услышав это имя, она, видно, вспоминает умирающего Малевича, а вместе с ним и Татьяну. Лицо Алисы становится тусклым, словно на него среди разгорающегося утра упал свет луны.
- Я узнал номер его телефона.
Алиса возвращается оттуда, где находилась несколько долгих секунд.
- Позвони ему и сообщи сигнал, - произносит она как само собой разумеющееся. - Пусть он убьет себя.
- Но что это должен быть за сигнал?
- А ты сам не знаешь? Ты хотя бы знаком с Шагалом, а я его ни разу не видела.
Я задумываюсь, пытаясь представить, что может заставить этого жестокого убийцу сунуть голову в петлю. Ничего не приходит на ум.
- Ну, Альбрехт! Ты же убийца! - подбадривает меня Алиса.
- Помоги мне, - прошу я.
- Ладно, - ей надоело меня мучить. - Скажи ему: "Каждый охотник желает знать, где сидит фазан".
- Это напоминалка цветов радуги? - спрашиваю я. - "К", с которой начинается слово "каждый" - это красный, "о" - оранжевый...
- Ага. Но сигнал для Шагала не в радуге, - Алиса начинает одеваться.
- А в чем тогда? - пытаюсь я разобраться.
- Охотник и фазан, - пробует объяснить девочка. - Тренинг заставил его свыкнуться с мыслью о том, что он - охотник. А благодаря сигналу Шагал вспомнит, что он такой же фазан, как и другие, а охотником выступает не человек, а Тренинг. Понимаешь, о чем я?
- Почти. Как только я позвоню ему, мы уйдем отсюда.
- Я готова, - она действительно готова.
Я набираю номер.
- Только эти слова, ничего больше, - шепчет Алиса.
- Да, - слышу я сонный голос Шагала.
- Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, - отчетливо произношу я в ответ.
- Идем, - говорит девочка, и мы быстро покидаем квартиру, в которой когда-то жила наша с Алисой общая любовница, Татьяна Яблонская.
Немного символов
В номере по моей просьбе поставили компьютер - я сижу за его клавиатурой, Алиса смотрит телевизор. Еду мы заказываем по телефону, из гостиничного ресторана все доставляют на удивление быстро. Сегодня я выходил на улицу только один раз - позвонить Ван Гогу.
Последняя глава дневника почти закончена. Зачем я это делаю? Ради вангоговских денег? Не только. Я хочу знать, чем закончится мой текст, как это ни парадоксально.
Ван Гога я застал у Шагала дома. Винни разговаривал очень скованно - видно, поблизости находились следователи. Он сразу же спросил, звонил ли я по тому номеру, который он мне вчера дал.
- Да, - честно ответил я.
- Тогда все ясно, - произнес Винни и попросил меня позвонить через час.
- Как думаешь, оставил Шагал последнюю записку? - говорит вдруг Алиса, перекрикивая вопящий телевизор.
- Сделай тише, - прошу я. - Должен был оставить.
- И что там написано? - спрашивает она.
- Вариантов не так уж много. Ты, я и Ван Гог. Никого не забыл?
Алиса всерьез задумывается.
- Может, и забыл, - произносит она. - Мне кажется, что Тренинг гораздо шире, чем пытался казаться. Если Шагал оставил записку, там - твое имя.
- Почему ты так думаешь? Месть?
- Ему не за что тебе мстить, - сказала Алиса. - Не станет же он мстить Тренингу в твоем лице! Просто ты давно уже окружен символами, и если ты до сих пор не получил сигнал, значит, тебя берегли для чего-то другого. Но теперь, наверно, твоя миссия выполнена - почти все мертвы.
- Что ты несешь, Алиса! - я встаю со своего места, два раза прохожу комнату из конца в конец.
- Я просто готовлю тебя, - говорит она. - Чтобы ты не спасовал, когда придет время.
Я закуриваю, Алиса тоже берет сигарету.
- Что ты имеешь в виду, когда говоришь "окружен символами"? - спрашиваю я, когда мы вдоволь помолчали.
- У каждого свои символы, указывающие на готовность к переходу, - говорит Алиса. - В твоем случае - это шахматы. Видел коврик на полу ванной?
- Там клеточки и шахматные фигурки, - вспоминаю я (давно не обращаю внимания на шахматы вокруг, я уже к ним привык).
- Часть сигналов ты замечаешь, часть проходит мимо сознания, - продолжает Алиса. - Смотри, что я нашла под кроватью, - она протягивает мне белого ферзя. - Думаешь, здесь до нас жил шахматист?
Я беру фигурку из пальцев Алисы. Ферзь очень искусно вырезан из кости.
- Спорим, следующий - не я, а Ван Гог, - говорю я.
- Если ты проиграешь, кто мне отдаст мой выигрыш? - интересуется Алиса.
Я смотрю на часы - пришло время снова набрать Винсента. Телефон есть и в номере, и в холле гостиницы, но меня больше привлекает старый таксофон в пяти минутах ходьбы по всегда безлюдной улице. Разговор посредством этого аппарата сопровождается множеством помех, из-за чего, правда, не становится менее душевным.
Дюрер: Привет, Винни. Как дела?
Ван Гог: Текст готов?
Дюрер: Да. Отправлять? Что с деньгами?
Ван Гог: Деньги не проблема. Но обстоятельства немного изменились. Текст нужно будет передать не мне и не сейчас.
Дюрер: В смысле?
Ван Гог: Ладно, Дюрер, я скажу прямо. Шагал ножом написал мое имя на своих руках и истек кровью в ванне с теплой водой. Сам понимаешь, что это означает для меня. Я удвоил твой гонорар. Ты получишь тридцать тысяч сейчас, еще тридцать - когда отдашь весь текст, вместе с рассказом о моей смерти.
Дюрер: Кому передавать файл?
Ван Гог: Сам поймешь.
Винсент на несколько секунд задумался, после чего деловито поинтересовался:
- Куда отправлять деньги? Оружие тебе еще нужно?
Алиса, я выиграл спор!
Смерть гроссмейстера
Про самоубийство Ван Гога я узнал из его же газеты. В статье не сообщалось ни о каких записях, сделанных покойным перед смертью - это меня интересовало прежде всего. Ван Гог застрелился в примерочной большого бутика, куда пришел, чтобы купить несколько рубашек. Пуля прошла сквозь его голову, пробила стену кабинки, разбила ряд из трех аквариумов с золотыми рыбками и ранила в плечо посетителя магазина, известного московского шахматиста.
Мы покинули гостиницу.
Я отвез Алису домой, на Крещатик, там же оставил свою сумку. Я должен был побывать на месте смерти Ван Гога. Не знаю, почему, но должен был.
Бутик не работал, хотя был полдень. Потом я понял - из-за вчерашнего происшествия. Я постучал в стеклянную дверь, и немолодой охранник нехотя поднялся с барского кресла, чтобы открыть.
- Магазин сегодня не работает, - сказал он, приоткрыв дверь.
- Я не за покупками, - приходится признаться мне. - Меня интересует вчерашнее самоубийство.
- Журналист? - дверь сейчас захлопнется.
- Нет. Ван Гог был моим приятелем.
- Как Вас зовут? - интересуется охранник.
- Альбрехт Дюрер, - отвечаю я.
Дверь открывается, и я вхожу в магазин.
- Я был здесь вчера, когда это случилось, - охранник подводит меня к примерочной. - Мне сказали, чтобы я ответил на все Ваши вопросы, так что спрашивайте.
Кто сказал - он не уточняет.
Стенки примерочной отмыты от крови, но кое-где можно заметить тонкие багровые полоски.
- Здесь примерочной больше не будет, - объясняет охранник. - Все уберут. А вот дырка от пули.
- Скажите, не оставил ли Ван Гог какую-нибудь надпись? - спрашиваю я. - На стенке или на полу. Или еще на чем-нибудь.
- Нет, не было никаких надписей, - отвечает он. - Я бы заметил.
Я вышел из кабинки и пробежал взглядом по помещению.
- А где стояли аквариумы? - спросил я.
- Здесь, - он показал рукой.
- Что с рыбками?
- В каком смысле? - переспросил охранник.
- В аквариуме были золотые рыбки, - сказал я.
- Рыбки живы, - улыбнулся он. - Их продавщицы сразу же собрали. Этот человек с Вами? - охранник кивнул в сторону витрины.
На улице возле витрины стоял какой-то парень. Он еще раз постучал по стеклу и помахал мне рукой. Его лицо показалось знакомым.
Охранник открыл дверь, и я, поблагодарив его, вышел из бутика.
- Это Вам, Альбрехт, - молодой человек протягивает мне прямоугольный сверток размером с коробку чая.
Сверток достаточно тяжелый.
- Что это? Кто передал? - спрашиваю я, но парень уже садится в тут же подвернувшееся такси и, уносясь по улице, приветливо машет мне рукой.
Я стою посреди тротуара и держу в руке неизвестно что. "Сейчас рванет", - предполагаю я.
Поколебавшись, я срываю оберточную бумагу.
Шахматные часы, по-видимому, дорогая штука. На задней стенке - золотая табличка с выгравированной надписью.
"Писателю Альбрехту Дюреру от издателя Винсента Ван Гога".
И тут я вспомнил, где раньше видел этого парня. Это был тот самый официант, который передал мне визитку Малевича, якобы оставленную для меня Дали.
Горная ложь
Странное чувство. Не то чтобы я не был готов к такому подарку. Просто сейчас мое имя в выгравированной на века предсмертной записке Ван Гога показалось мне словами из давно забытой песни, которая не имеет ко мне никакого отношения. Винни, мертвый гроссмейстер, пытается отвоевать у несуществующего противника еще одну фигуру. Почему меня должно это волновать? Только потому, что я и есть эта фигура?
Шагая по Прорезной с шахматными часами под мышкой, я думал о том, что успел соскучиться за Алисой, хотя не видел ее всего час. Я быстро привязываюсь к женщинам и, что самое страшное, навсегда. Татьяна, Вера, Кете. Они оставались во мне, не желая становиться воспоминаниями, и приходилось смириться с этим невыносимым фактом, как и с тем, что Вера, скорее всего, сделает аборт.
Алиса перебирала старые фотографии, некоторые из них рвала на четыре равные части, другие откладывала в сторону. Уцелело не многое.
- Что это у тебя? - она кивает на подарок от Ван Гога.
- Шахматные часы, - я протягиваю часы Алисе и, включив компьютер Яблонской, вставляю в него дискету с записями, сделанными за последние дни. - Обрати внимание на дарственную надпись.
Она вертит часы в руках.
- Жаль, - наконец произносит девочка. - Я думала, мы вместе уедем отсюда.
Я смотрю на Алису, Алиса смотрит на меня.
- Что ты имеешь в виду? - спрашиваю я.
- Записка Ван Гога, - объясняет она. - Ты скоро умрешь. Наверно, сегодня.
- Нет, моя девочка, я не буду больше играть в эту игру, - говорю я. - Считай, что на Ван Гоге Тренинг закончился.
- Если бы это от кого-то зависело, Тренинг давно закончился бы, - ее голос звучит в теплом воздухе удивительно холодно. - Думаешь, Ван Гог хотел умирать? Или Татьяна? Они боялись смерти так же, как и ты, так же не хотели умирать. Тренинг дает эмоциональное понимание необходимости ухода, умом этого не понимаешь, даже когда уже подносишь пистолет к виску...
- Откуда ты можешь знать об этом? - перебиваю я Алису.
- Я знаю... - она вдруг дарит мне лучезарную улыбку. - Трахни меня.
Я беру ее на россыпи фотографий. Если смерть действительно рядом, пусть наступит сейчас! Но смерть не приходит даже тогда, когда я без сил падаю лицом на кровать.
- Эй, ты живой? - шепотом интересуется Алиса.
Я поднимаю голову. К мокрому от пота лбу приклеилась одна из фотокарточек. Алиса смеется. Тряхнув головой, я сбрасываю фото. На фотографии изображены две молодых женщины, которые держатся за руки. Судя по дате в углу снимка, фото сделано около месяца назад.
- Она ради нее меня бросила, - произносит Алиса и, отобрав у меня фото, рвет его, как до этого порвала много других.
На фотографии была изображена Яблонская. За руку она держала Кете Кельвиц.
Все с начала
Зачем я наплодил в своей голове столько лжи? Я знаю, зачем.
Проще думать, что убил ту, кто была дороже всех, чем знать, что она ушла, не оставив даже тени надежды на возвращение. Заставить себя думать, что не было никакой записки на зеркале в номере, выбросить все ее вещи, оставшиеся в шкафу, вымышленным убийством уничтожить тяжелую пустоту, придав ей смысл, пусть даже самый жестокий.
- Где она?! - кричу я на Алису.
- Кто? - она действительно не понимает, о ком я.
- Кете Кельвиц.
- Ты ее знаешь? - девочка удивлена. - Откуда?
- Где она? - повторяю я свой вопрос, уже с фальшивым спокойствием.
- Иди ты! - Алиса отворачивается. Кажется, плачет.
Я подхожу к столику, на котором стоит телефон, беру телефонную книжку Яблонской. Буква "К". Кете Кельвиц. Телефон, который я знал, зачеркнут, рядом написан другой.
- Где телефонная трубка?
- Не кричи на меня! - отвечает Алиса сквозь слезы.
Вот она - я набираю номер. Первый гудок, второй, третий, восьмой.
- Алло, - раздается наконец на другом конце провода.
- Кете? - спрашиваю я.
- Да. Кто это?
- Это я, Кете. Это я.
Я знал, что найду тебя, знаю, что сумею вернуть.
Мы разговариваем с ней так, словно виделись вчера.
- Я часто думала о тебе, - говорит она. - В последнее время, почему-то, особенно часто... Мне жаль, что тогда все получилось именно так.
Звуки ее голоса доносятся до меня как капли дождя - откуда-то сверху, пробивая облака и толщу воздуха.
- А если все с начала? - говорю я.
- Это не кассета, которую можно перемотать на начало фильма, - отвечает Кете. - Я совсем не такая, какой ты меня помнишь. И ты, наверно, уже совсем другой...
- Ты мне нужна, - перебиваю я. - Теперь, когда я нашел тебя, я не смогу... Не смогу жить так, как будто тебя по-прежнему нет.
- Ты мне тоже нужен, - признается Кете. - Я ведь не сказала "нет".
- Уедешь со мной?
- Куда?
- Куда захочешь.
- Прямо сейчас?
- Сегодня. Когда будешь готова.
Она думает.
- Двух часов мне хватит, - наконец, произносит она. - Мы поедем туда, где холодно, или туда, где тепло?
- Туда, где тепло. Очень тепло.
Настолько тепло, что все заснеженные воспоминания растают, словно их не было вовсе.
Я снова сажусь за компьютер.
- Ухожу, - говорю я Алисе.
Она молчит, даже не поворачивает голову ко мне.
- Мне жаль, что все получается именно так, - я даже не замечаю, что говорю словами, только что услышанными от Кете. - Но на этом ведь жизнь не заканчивается. Мы еще увидимся, Алиса, я это чувствую.
- Заканчивается, - говорит Алиса тихо, так тихо, что только последние звуки слов доносятся до меня. - Не увидимся.
Я беру сумку. Шахматные часы в дороге мне не понадобятся. Как и все остальное, что связано с Тренингом. Пусть все остается здесь. Единственное, что я возьму с собой - это дискета с заказным текстом, обитатели которого умирают на каждой странице, словно в самом худшем бульварном детективе, который мне когда-либо приходилось сочинять.
Времени еще много, и я решаю заехать на Печерск за кокаином.
57. Без названия
/записано Верой Мухиной/
Дюрер был похож на типичного путешественника - дорожная сумка через плечо, отрешенный взгляд направлен вдаль, туда, где он еще не был. Я думала, что почувствую что-то, когда он появится на пороге квартиры, но ничего не изменилось с его приходом. Я чувствовала то же самое, что и раньше - тупую, необъяснимую боль.
- Вера? - он не ожидал меня здесь увидеть. - Что ты здесь делаешь?
- Я здесь живу, Альбрехт. Ты забыл?
Он ставит сумку на пол, садится в кресло напротив меня.
- Все закончилось, Вера, - говорит он. - Тренинг закончился. Я уезжаю.
Он искренне верит в то, что говорит. Я не знаю, с чего начать. Решаю сначала сообщить ему хорошую новость.
- Я рожу от тебя ребенка. Я много думала об этом, и поняла, что действительно этого хочу.
Дюрер улыбается.
- Отлично, - говорит он. - Я очень рад, правда. Я вернусь, когда вся эта история забудется, через несколько месяцев. Я буду с тобой, когда ты будешь рожать.
Он ничего не понимает, мальчишка, глупый. Наверно, за это я и полюбила его - за эту удивительную способность смотреть сквозь смерть, словно она сделана из стекла, всегда думать, что жизнь бесконечна, что кто угодно способен умереть, но только не он.
- Я хотела попросить тебя... - у меня мало времени, скоро должны прийти уборщики и издатель книги. - Отдай мне, пожалуйста, текст.
- Текст? - переспрашивает он. - Ты о чем?
- О твоей последней книге, - с трудом произношу я. - Ван Гог должен был предупредить тебя.
Дюрер смотрит на меня неподвижным взглядом.
- Значит... И ты - Тренинг? Ты тоже с ними?
- Ты знал, что я с ними, - отвечаю я. - Знал с самого начала.
Он встряхивает головой, словно отгоняя от себя ненужную мысль.
- Ладно, какое это имеет значение! - он бросает дискету на кровать рядом со мной. - Держи.
- Я проверю файл, хорошо?
- Пожалуйста, - он уже собрался уходить, но снова садится. - Кстати, кокаин тебе не нужен? Тогда я его заберу.
"Времени еще много, и я решаю заехать на Печерск за кокаином", - перечитываю я последнюю фразу в тексте.
- Зачем это нужно? - спрашивает Дюрер. - Я имею в виду этот текст.
- Это - апокриф, - говорю я.
Сейчас ему уже можно говорить что угодно. Даже правду.
Дюрер смотрит на меня так, словно я только что выдала свою неизлечимую душевную болезнь.
- Твой текст рассказывает о жизни и смерти всех участников Тренинга, - страница за страницей открывала я ему правду. - Тренинг - это идея, его не существует и никогда не существовало в общепринятом смысле этого слова. Для успешности Тренинга необходимо, чтобы все его участники тоже стали идеей. И это произошло, - я провела пальцами по монитору компьютера.
- Ты бредишь, Вера, - Альбрехт скрестил руки на груди. - Это всего лишь буквы, текст.
- Букв достаточно для передачи идеи, - я ощущаю, что мне жаль расставаться с ним, ощущаю это низом живота, где зреет его ребенок.
- Я не понимаю, о чем ты.
Понимаешь.
- Нельзя жить в буквах, - произносит Дюрер. - Как нелепо, наверно, звучит наш разговор.
- Буквы - это то, из чего состоит мир каждого читателя. Чем больше читателей, тем зримее этот мир. Ты написал бестселлер, Альбрехт. Твою книгу предстоит прочесть миллионам.
Он смеется.
- Название уже придумала? - он достает из-под кровати сумку с кокаином и открывает ее. - Извини, мне пора уходить.
Пора, Аль.
- Название придумал Дали, - говорю я.
- А это откуда? - Дюрер достает из сумки пистолет с глушителем. - И деньги! Почему здесь столько денег?!
- Ван Гог оставил. Ты просил - оружие и деньги.
Он замер. Пистолет в правой руке, побелевшие пальцы левой вцепились в кресло.
Я должна сказать ему название. И я говорю.
- Запах шахмат.
- Как глупо звучит, - отвечает Дюрер, поднося пистолет к уху, хлопок, и его голова раскалывается.
Я закуриваю, рука дрожит. Тут же тушу сигарету, вспомнив о ребенке - я ощущаю его сейчас каждой клеткой, словно смерть отца заставила его сердце биться быстрее.
Звонят в дверь. Это пришел Лотрек за файлом и уборщики, чтобы унести труп. Нужно сказать им, чтобы кресло тоже забрали.