И счастлив тот,
Кто сразу всё отрубит,
Уйдёт, чтоб не вернуться никогда !»
«Трагедия любви – это не смерть
и не разлука, трагедия любви –
Это равнодушие».
Самерсет Моэм
ДВЕ ВСТРЕЧИ
Ранней весной на четвёртом курсе я совершенно неожиданно для себя влюбился. Влюбился до одури, до умопомрачения, до безрассудства. Хотя по началу эта четвёртая студенческая весна не предвещала никаких неожиданностей. Я успешно сдал зимнюю сессию, и свои зимние каникулы провёл с Томкой в Ленинграде. Это были чудесные дни! Мы так долго ждали этой встречи, что уже стали сомневаться, возможно ли вообще, когда-либо, осуществить нашу заветную мечту, и, как дети, радовались каждому дню проведённому вместе.
Две недели пролетели, как сказочный сон, как сплошной клубок встреч. Это были первые, сугубо наши и ничьи более, недели, которые мы провели между концертами и экскурсиями, музеями и театрами. Находясь рядом, практически, каждый день с утра до позднего вечера, мы так толком и не поговорили о том сокровенном, что волновало нас обеих, о том, что стояло за листочками неиссякаемого потока наших писем, и не найдя сил для объяснения, разъехались.
Да и что мы могли сказать друг другу, что добавить? Слова оказались не нужны. Влюблённость, стоявшая между нами, не могла перерасти за рамки родственных отношений, а если бы переросла, это было бы трагедией для нас обеих. Обо всём этом Тамара написала мне, ответив на моё письмо, что я отдал ей перед самым отходом поезда. Да я и сам понимал это.
Когда-то ещё в школе я прочёл рассказ фантаста Анатолия Ефремова «Сердце змеи», взволновавший меня чрезвычайно. В миллиардной случайности межпланетный корабль землян встречает в космосе корабль другой цивилизации, экипаж которого такие же, как земляне, но они из антимира и непосредственный прямой контакт с ними абсолютно невозможен. И вот, после обмена взаимной информацией, перед тем, как расстаться, выстроились напротив друг друга обнажённые фигуры мужчин и женщин, пытающиеся совместить через ставшие прозрачными борта межпланетных кораблей пальцы своих рук, свои тела, свои губы, моля друг друга только об одном: не забывайте о нас!
|
|
Вот такой и осталась в моей памяти наша встреча, что оборвалась поздним вечером в вокзальной изморози. И тот поцелуй, что охмелил наши головы был кульминацией нашей встречи, ярким воспоминанием от которой остались стихотворные строчки, лихорадочно записанные мной на клочке бумаги в следующую ночь на вагонной полке под мерный перестук колёс.
Автобус идёт Ленинградом
Вдоль парков, прекрасней Сен Клу,
Но вижу я девушку рядом,
Чей пальчик скользит по стеклу.
Попутчики смотрят с тревогой,
Судачат – не спятил ли он?
Простите меня, ради Бога!
Я в девушку эту влюблён!
Я изморозь питерских улиц
Забыть до сих пор не могу,
Как будь-то, мы в юность вернулись,
И я на свиданье бегу.
За миг опозданья в ответе,
Бегу, не догонит никто,
Спешу, чтоб на Кирочной встретить
Девчоночку в скромном пальто.
Музеи, театры и парки,
Дни полные счастья и грёз,
И поезд, по-чёрному, жаркий,
Что взял тебя вдруг и увёз.
Варшавский вокзал, в блеске линий
Состав, уходящий на Псков,
И шёпот прощальный: «Пиши мне!» -
А столько не сказано слов!
Ведь сердце не спрячешь в конверте,
|
|
Хоть много я их надписал,
Но так ни на что не ответил,
Но так ни о чём не сказал!
Я вернулся в Саратов взволнованный и уставший одновремённо, и ещё долго не мог придти в себя, находясь под впечатлением от наших встреч. И вот как-то вечером 23 февраля, после комнатного застолья, мы поднялись с Сашко на четвёртый этаж нашего общежития, где в читальном зале были танцы. Пройдя в зал, я остановился недалеко от входа, скользя взглядом по лицам танцующих. Кто-то тронул меня за руку, я оглянулся. Передо мной стояла миловидная девушка, миниатюрная, как куколка, с большими выразительными глазами на смуглом лице.
- Разрешите Вас пригласить?
Девушка продолжала держать свою руку на моём локте и выжидающе смотрела на меня. Яркие бусинки карих глаз больше всего поразили меня в первое мгновение, и лишь потом, я разглядел и всё остальное: и пухленькие губки, и каштановые локоны волос, и высокую грудь, и чрезвычайную соразмерность всей её фигурки. После секундного замешательства я шагнул навстречу и обнял девушку за талию. Узнав её имя, я почти сразу стал называть её Ксюшей, мне казалось, что это более соответствует её миниатюрности. О чём мы говорили, я не помню, да я и не придал этому значения, хотя и протанцевал с ней не один танец, но потом отошёл и как-то потерял из виду. Каково же было моё удивление, когда ровно через неделю первого марта, на комсомольской свадьбе Виктора Теслина, товарища по группе, я, занимая место за свадебным столом, поднял голову и увидел напротив себя эти большие выразительные глаза и улыбающийся ротик.
|
|
- Здравствуй! - опередила меня Ксюша, - вот видишь, как бывает!
Будучи оба в соответствующем настроении мы встретились, как старые знакомые, и мило проболтали и протанцевали весь вечер. На сей раз, она произвела на меня ещё большее впечатление. И что самое удивительное, наши комнаты в общежитии были почти рядом, её 104 была чуть правее нашей 109 по коридору напротив.
Позднее я неоднократно задавал себе вопрос: как мог я раньше не обратить на неё внимание? Наверняка за полгода проживания в этом общежитии мы сталкивались не один раз, находясь так близко друг от друга. Но, видимо, просто не пришло время разглядеть её, взглянуть на неё иначе, увидеть то, что так разительно отличало её от подруг, да и от других девчонок тоже.
Круглая отличница, она училась на нашем факультете, но курсом поздней. Проработав год после школы преподавателем начальных классов, она легко сдала вступительные экзамены. Была общительна, умела подать себя, легко сходилась с людьми, прилично пела, аккомпанируя на гитаре. Это и многое другое, я узнал позднее при наших встречах, которые с этого дня приняли регулярный характер.
Второго марта мы долго бродили по городу, шестого снова встретились на танцах, а восьмого я был у неё в гостях, ближе познакомившись с её подругами по комнате Валей, Ниной и Любашей и как-то быстро сошёлся с ними, оказавшись «ко двору», как определила Валя, полногрудая красавица, внешне ничем не уступающая Ксении. Мой подарок кукла Андрюшка всем очень понравился, а Ксюше - в особенности, и я радовался, как мальчишка. В этот вечер мы впервые поцеловались. Одиннадцатого, тринадцатого и пятнадцатого я снова был с ней, а шестнадцатого марта, словно ревнивец муж после длительной разлуки, исцеловал её до синяков, так что в тёплые весенние дни ей пришлось надеть свитер, чтобы не было видно этих отметин на шее. Она, конечно, обиделась на меня, но прошло и это, и мы снова были вместе, ибо встречались часто, даже очень часто, хотя в то время мне и этого казалось мало.
Вероятно, в мои отношения с Ксюшей вылился разрядкой тот неразделённый комок чувств, что я испытывал к моему «милому другу», и, одурманенный этими встречами, я почти сразу же признался, что влюблён. Она же была более осторожна и сдержанна. Не скрывая, что я далеко не безразличен ей и подтверждая это на каждой встрече, она не спешила признаться в ответном чувстве.
Не удержался и написал о Ксюше Тамаре. В ответном письме получил добрые напутствия: Искренне хочется, чтобы у вас всё было хорошо. Очень не надоедай ей, не во всём уступай, будь внимательным. - Советы были дельные, только я их, видимо, пропустил мимо ушей.
Нельзя сказать, что на наши встречи, она шла безоговорочно, и не задумываясь. Порой, мне приходилось прилагать всё своё красноречие, чтобы, как можно чаще, испытывать радость от общения с ней, ибо с каждой очередной встречей, с каждым поцелуем, с каждым новым ощущением от зажатого в руках девичьего тела, я совершенно терял голову, околдованный её чарующей улыбкой и волшебным блеском выразительных глаз.
Памятью о тех сумасшедших днях остались тетрадки моих дневников и около десятка записных книжек, куда я старался впихнуть комок чувств, переполнявших меня, делая это при любой возможности: днём, вечером и даже ночью, под сонное посапывание моих друзей по комнате. Порой, я записывал даже не события, а только фразы из наших разговоров, боясь забыть или потерять их, настолько значительными они казались мне в то далёкое время.
Второй час ночи. Мы стоим на площадке четвёртого этажа общежития. Свет в коридорах потушен. В ночной тишине, время от времени, откуда-то снизу, как из колодца, доносится чей-то негромкий разговор, там двое таких же, как и мы, пытаются в чём-то разобраться.
- Ты знаешь, - шепчу я на ушко, прильнувшей ко мне Ксюше, - я начинаю верить, что происходящее между нами, надолго. По-другому и не может быть, иначе это было бы кощунством и предательством. Страшнее нельзя ничего придумать, чем осознать, что всё это неискренне, эти объятия, поцелуи… Я очень верю в тебя, и не хочу потерять.
Ксюша прячет лицо у меня на груди, какое-то слово срывается с её языка, как будь-то, решив что-то сказать, она проглотила конец фразы, и только одно слово прошелестело в тишине лестничного пролёта.
- Ты всё равно, хоть немножко, но любишь меня, - убеждённо и тепло шепчу я.
- А разве можно любить понемножку? - спрашивает она, не поднимая головы.
Мне нечего было ответить. Когда-то я уже говорил ей, что для любви нет меры, уж если любишь, то целиком, без оглядки. Но не об этом я хотел сказать. Я просто не мог, не в состоянии был представить, что всему, что происходило между нами, объяснение было только в словах: «Ты мне очень нравишься». Это казалось мне настолько малым, что объяснить её поведение, эту страсть, с которой она отвечала на мои поцелуи, только этими словами, было невозможно.
Впервые за полтора месяца нашего знакомства мне казалось, что я освободился от своей неуверенности в длительности и прочности наших отношений. На душе было удивительно хорошо и спокойно.
Я сильнее запахнул пиджак, почти целиком спрятав в него Ксюшу, а она ещё крепче обняла меня своими ручонками. Было сладостно приятно ощущать прижавшуюся ко мне девушку, её упругую грудь и маленькую головку, прильнувшую ко мне.
- Твои волосы приятно пахнут, - шепчу я в сладостной истоме, погружая лицо в волнистые пряди, - как свежее высохшее сено.
- Ну, что ты навыдумывал! - отвечает она, не поднимая головы. А мне было так хорошо стоять, крепко прижавшись, перебирая пальцами её волосы, играя мочками её ушей.
- Когда я был маленький, мама, укладывая меня спать, говорила: «Глазик, усни, другой усни». - Мне нравилась эта игра, и я, послушно, закрывал сначала один, а потом другой глаз, а она ласково целовала меня в них поочерёдно.
Ксюша поворачивает ко мне лицо, и живые искорки засверкали в её глазах в полутьме лестничной клетки, слабо освещённой уличным светом.
- А, ну? - и она закрывает глаза, а я, вспомнив свою маму, её ласковые слова, целую эти милые глаза, как можно нежнее, вкладывая в это капельки того тепла, что вкладывала в эти движения души моя милая мамуля.
- А теперь я хочу поцеловать твои губки.
Головка снова поворачивается, приблизив к моему лицу пухленькие бугорочки, и их невозможно было не целовать!
- Какое счастье заснуть в твоих объятиях! - шепчу я, прижимая ещё сильней эту милую шалунью.
Ксюша чуть отстранилась, ожгла взглядом и улыбнулась:
- А тебе, Серёжа, пора жениться! - и без перехода продолжила: - Я не знаю, что было бы, если бы девчонки узнали, хотя бы немного, о наших отношениях. Они до сих пор считают, что ты со мной ещё и не целовался. Помнишь, когда у меня губы распухли? Я прихожу, а они говорят: «Ну и нацеловалась!». - А я с таким серьёзным голосом, и Ксюша постаралась передать это, говорю: «Что вы, девочки, это у меня губы обветрили!» - Они и поверили. Для них правда была бы, как снег на голову! - Ксюша негромко засмеялась.
Наши встречи были почти ежедневно. Не успев расстаться, мы искали повод увидеться вновь, и чаще всего это делал я, словно боялся что-то опустить или что-то потерять.
Мы в скверике над Волгой с экзотическим названием «Собачьи Липки». Я не знаю настоящего названия скверика, спускающегося по откосу на набережную Волги. Он более запущен и менее ухожен, чем настоящие «Липки», что в центре города, но, видимо, этим и привлекал скверик, таких, как мы. Здесь меньше скамеек, но больше затенённых мест, извилистых тропинок и густых зарослей. Сидим, крепко обнявшись, на скамеечке в одной из аллеек. Солнце ещё только садится. Мимо изредка проходят люди.
- Тебе не стыдно, вот они проходят и видят, как мы обнимаемся и целуемся?
- Нисколечко, - улыбается Ксюша и прижимается ко мне, а потом, будь-то что-то вспомнив, говорит: - А ты, Серёжа, легко увлекаешься.
Я в растерянности, не зная, что ответить, потом спрашиваю:
- А тебе не кажется, что я могу обидеться?
Лукавый взгляд в мою сторону.
- Нет.
- Как ты самоуверенна!
- В десятом классе мы дружили с моим одноклассником Володей Швецовым. Для меня было полной неожиданностью, когда он остановил свой выбор на мне. Он был самым красивым парнем в классе, и почти все девчонки были без ума от него. А он выбрал меня, сказал, что я ему очень нравлюсь, и целиком посвятил себя мне. Более того, постоянно соглашался со мной, словно у него не было своего мнения. Такой же фантазёр, как и ты. Всё мечтал, как мы окончим школу и уедем поступать в один институт. По началу, мне всё это очень льстило, а потом приелось. Да и другие ребята, после того, как он выделил меня, стали оказывать мне внимание. Девчонки ревновали и завидовали мне, а Володька обижался и тоже ревновал, а я к нему ещё больше охладевала и прямо говорила, что он мне начинает меньше нравиться.
- И продолжала «дружить»? Тебе для успокоения твоей совести оказалось достаточно одного признания, что ты его не любишь! И ты считала, что выполнила свой долг, не обманула его, но, в действительности, это был ещё больший обман!
- Но он же хотел этого!
- Но ведь это, мягко говоря, не порядочно!
- Но он же хотел этого! - вновь повторяет она.
- Не хочешь ли ты сказать, что наши отношения в чём-то напоминают тебе те прежние?
- В чём-то да, в чём-то нет.
- Это что, выходит, мне уготована та же участь? - с улыбкой, стараясь скрыть растерянность, спрашиваю я.
- А это, как будешь себя вести, - она засмеялась и прижалась ко мне.
- А у тебя было ли время, когда ты не с кем не встречалась?
- Надо подумать, - отвечает она и кокетливо улыбается.
Маленькая комнатка для глажения белья на нашем этаже в конце коридора, излюбленное место наших встреч. Поздний вечер. Яркие блики света от фар проносящихся по улице машин, и снова полутьма.
- Я всё больше и больше люблю тебя, Ксюша! - шепчу я срывающимся голосом, - я схожу с ума, если не вижу тебя на следующий день, всё валится из рук, в голове какая-то кутерьма и только одно непреодолимое желание - быстрей увидеть тебя! Такого со мной никогда не было!
Я сжимаю её в объятиях, осыпая лицо поцелуями, потом нахожу её руки и поочерёдно целую пальчики, млея от обожания.
- Но мы же совсем недолго знакомы! Ещё два месяца назад ты и не знал меня! - так же шёпотом отвечает Ксюша.
- А мне кажется, что я знаю тебя давным-давно, и с каждой встречей привязываюсь к тебе всё больше и больше! Я просто не могу без тебя жить!
- Ты очень хороший. Мне тоже хочется видеть тебя, как можно чаще, хотя прошло не так уж и много времени. Я к тебе очень привыкла, и мне хорошо, когда ты рядом! И, кажется, не надо ничего больше! Но сегодня я не могу сказать тебе то же самое, хотя мне думается, что в состоянии ответить тебе тем же. Более того, я хочу этого! Но говорить о чём-то более определённом я пока не могу.
- Спасибо тебе за то, что ты есть, - отвечаю я и снова целую, млея от обожания, эти милые глаза и губки, чуть припухшие от моих жадных поцелуев. Но, Боже! Как сладостны эти поцелуи!
Наши встречи почти каждый день были, безусловно, замечены окружающими. Не знаю, что говорили Ксюше её подруги, но мои друзья незлобиво подшучивали надо мной, предупреждая, что не грех бы поспешать делать курсовые работы, тем более что до сессии оставалось совсем мало времени.
Был у Людмилы. Сумасбродничает. А Витёк, и в правду, поставил крест на три года их контактов. Даже не знаю, какими словами и определить уровень их взаимоотношений. Назвать это «дружбой» кажется слишком мелко, а назвать любовью - не поворачивается язык. Может быть именно в этой неопределённости и кроется истинная причина их разрыва? Спросил, что произошло. Пожала плечами.
- Просто перестал заходить и всё.
- Но ведь должен быть какой-то повод, какая-то причина!
- А ты спроси у него.
С Виктором я говорил ещё до этого разговора с Милой, и у меня сложилось впечатление, что он требовал от неё слишком много, подстраивая её под себя, а у каждого человека свой характер, свои привычки, а Мила не тот человек, которого можно под кого-то подстроить.
Только что пришёл от Ксюши в растерянности и страшно не довольный собой. Сначала всё было нормально. Любаша с Валей уехали в кино, Нина ушла на концерт художественной самодеятельности стройфака, и мы остались вдвоём. Ксюша делала проект по дорогам, я помогал. Было так хорошо сидеть рядом, ощущать прикосновение её волос, когда она наклонялась ко мне. Мне хотелось поцеловать её, и с трудом удержался, чтобы не срывать рабочее настроение. Кончили считать отметки по продольному профилю, сверили, всё сошлось. Ксюша откинулась на стуле, внимательно посмотрела на меня.
- А ты, Серёжа, оказывается, ругаешься.
Я не сразу понял, о чём идёт речь, а, поняв, покраснел. Было стыдно слышать от неё это замечание в свой адрес, и в то же время, мне нечего было сказать в оправдание. Сквернословие как-то вошло в привычку студенческого обихода. Матерные слова срывались, порой, как-то сами по себе, на них никто из ребят не обращал внимания, но, безусловно, это была дурная привычка. Это было плохо, хуже некуда. Ведь главное, что осознаёшь порочность этой практики, необходимость держать себя в руках, но вот под горячую руку всё происходит как-то непроизвольно.
- Прости, есть такой грех, - только и смог сказать, а про себя подумал: «Чёрт возьми! Неужели я такой слабак, что не могу заставить себя сдерживаться? Надо прекращать».
Я только на мгновение представил себе, как я «высказываюсь», а меня слышит Ксюша, и мне стало тошно от осознания своей дурости.
ПЕРВОЕ РАССТАВАНИЕ
Два часа дня. Пошёл к Ксюше и столкнулся с ней у дверей её комнаты. Какое-то серое лицо, отсутствующий взгляд. Потрогал её лоб, сжал ладошки, заглянул в глаза.
- Что с тобой? Заболела? На тебе же лица нет!
- Ничего, я вполне здорова, - Ксюша отвернулась и хотела вернуться в комнату, но я задержал её руки, притянул к себе, а она, словно ребёнок, вдруг наклонилась лицом к косяку двери и заплакала. Я растерялся от неожиданности и стал успокаивать. Постепенно её плечи перестали вздрагивать. Попытался повернуть к себе, но она отворачивалась и прятала от меня заплаканное лицо.
- Что случилось? - повторил я вопрос.
- Я на майские еду домой.
- Зачем?
- Не спрашивай, я всё равно не скажу.
Слова резанули по сердцу, словно меня ударили по лицу, но пришлось проглотить обиду, да и не время было обижаться.
- Что-то случилось дома? - попытался выяснить я.
- Пришло письмо. Мама просит, чтобы я приехала.
- Когда ты его получила?
- Только что.
- Девчонки что-нибудь знают?
- Нет, я им не говорила. Да их и нет.
- Так что всё-таки случилось?
- Я не скажу тебе, не проси, - отвечает она с той же безапелляционностью.
- Когда уезжаешь?
- Завтра.
Открыла дверь, мы зашли в комнату. Прошла к окну, повернулась. Я прошёл следом и встал радом, заглянул в глаза, пытаясь в них прочесть ответ, но Ксюша отвернулась.
- Слушай, поедем в город! Ты всё равно сегодня ничего делать не сможешь, а одной тебе, в таком состоянии, оставаться нельзя.
- А ты что, думаешь помочь? - с усмешкой в голосе спросила она, взмахнув сеткой ресниц и опалив меня блеском своих зрачков.
- Постараюсь, - как можно спокойнее, ответил я.
- Мне абсолютно всё равно. Только, может быть, не стоит? - она подняла глаза, словно удивляясь моей настойчивости.
- Нет, стоит, - сдержанно, но твёрдо ответил я.
- Как хочешь.
- Сейчас без десяти три. Я схожу в институт, надо согласовать варианты по проекту мостового перехода, а в пять зайду за тобой. Съездим в город, заодно и зайдём к твоей тётке. Она будет дома?
- Будет. Она всё время дома.
- Вот и хорошо. Займись чем-нибудь, я вернусь быстро.
Через час я разделался со всеми делами и зашёл за Ксюшей. Вечер был на редкость безалаберным, но главное, я не дал ей скучать и отвлёк от тягостных дум. Мы вели себя, как дети. Бродили под дождём, шли с одного сеанса кино на другой, болтали о пустяках. Мне радостно было видеть снова смешинки в её глазах, которые так её красят, и этот лукавый взгляд из под длинных ресниц с милой улыбкой на лице, маленький ротик с пухленькими губками и белыми, ровными зубами. В такие минуты она становилась особо близкой и родной. Но как я не любил холодность её глаз, отчуждённость и скрытность, глупое упрямство и злое самолюбие. Я готов был возненавидеть её в такие минуты, но мог всё простить, когда она была проста в обращении, пусть даже строга, но открыта.
Я ушёл поздно вечером, унося на губах теплоту её губ.
И вот первое расставание, правда, ненадолго. Мне грустно, а у Ксюши весёлое приподнятое настроение. Видно вчерашняя прогулка, да и прошедшая ночь, успокоили её. Время около девяти вечера. Валя с Любашей собираются в кино, Нина где-то у подруг, Ксюша укладывает чемодан. Болтаем о пустяках.
Я предложил поехать на вокзал сразу же, сдать чемодан в камеру хранения и погулять до отхода поезда. Ксюша отказалась. Я не первый раз слышу от неё эти слова «не надо», произносимые с ровной интонацией, взглядом в сторону и чуть наморщив лоб. Потом быстрый взгляд на меня, словно проверяя мою реакцию на её слова. Я не стал возражать.
Девочки ушли, я сел к столу. Ксюша выключила свет, его было достаточно и от уличного освещения, встала рядом и пристально посмотрела на меня, словно хотела прочесть мои мысли. А мне было как-то не по себе, словно я в чём-то провинился перед ней. Она взлохматила мои кудряшки, потом взяла моё лицо в ладони, подняла вверх, заглянула в глаза и рассмеялась. Прижала мою голову к своей груди. Я явственно ощутил, как там бьётся сердце, и обнял её.
Не хотелось ни о чём думать, было жгучее желание, чтобы эти минуты длились долго-долго. Очень хотелось верить, что этот её порыв искренен, что настоящее и большое чувство уже где-то рядом. Учащённо забилось сердце. Я поднял голову, мне очень хотелось поцеловать её, но вдруг смутился, встретив её взгляд, с искринками в глазах, и улыбку на лице. Преодолев неожиданное смущение, я поднялся, нашёл её губы и стал жадно целовать, не в силах остановиться, а она, не менее пылко, отвечала мне.
Двери вдруг открылись, раздался голос Вали:
- А нам не повезло, билетов нет.
Вспыхнул свет. Мы стояли посреди комнаты, как нашкодившие дети. По крайней мере, я чувствовал себя именно так. Когда девочки разделись и ушли в буфет, я, как бы констатируя факт, сказал:
- Они, наверное, догадались.
На что Ксюша спокойно ответила:
- А они уже знают.
На вокзал мы поехали все вместе. Долго стояли в тамбуре вагона, болтали о чём-то, и было грустно. Когда до отхода поезда осталось менее пяти минут, девочки вышли, а я страшно разволновался, не решаясь поцеловать Ксюшу, потом неловко обнял, прижал к себе и поцеловал в холодные губки.
- До свидания, Ксюша, - мой голос чуть дрогнул.
- До свидания, - как эхо, повторила она.
Я соскочил с подножки, поезд тронулся. Как мне хотелось говорить при расставании только эти слова и никогда «Прощай!». Как мне хотелось закричать во весь голос: «Она моя! Она будет моей!» - закричать и заставить всех поверить в это. Вот только, прежде всего, я должен убедить в этом её. «Как много ошибок совершает человек, прежде чем находит свою дорогу и свою любовь! Сколько ошибок, обид, несправедливостей отделяет нас от встречи со своей половинкой! Как же сделать так, чтобы она поверила в прочность наших отношений? - думал я под тряский стук трамвайных колёс, возвращаясь с девчонками в общежитие. - Что сделать мне, чтобы она полюбила меня?»
«ОБГОНЯЮЩАЯ ВЕТЕР»
С утра кроптел над чертежами. Устал, но проект закончил. Сдал где-то около пяти. Вернулся в общежитие, завалился на койку. Ребят не было. Чтобы как-то развеяться, включил приёмник. Совершенно случайно попал на начало радиопередачи по повести Кудиевского «Обгоняющая ветер». Повесть взволновала меня, я слушал радиопередачу, затаив дыхание, волнуясь и переживая вместе с её героями.
«Говорят звёзды, которые гаснут, светят нам ещё тысячи лет, а бывает такая любовь?» - спрашивает девушка влюблённого в неё юношу. Он моряк, она дочь моряка. Их любовь взаимна, но, как непременное условие своей любви, девушка требует от юноши сделать выбор между ней и морем.
Юноша, оказавшийся по болезни в доме отца девушки, шкипера шхуны, на которой он плавал, искренне полюбил Марию, но с не меньшей силой он любит и свою профессию. Возвращается шхуна, и юноша говорит девушке, что не может бросить море, и снова уходит в рейс. Происходит тяжёлое объяснение, но тверда Мария в своих убеждениях, слишком много отняло море у неё и её близких. Происходит разрыв. На утро на шхуне не оказывается Фёдора, моряка давно влюблённого в Марию, а, вернувшись после рейса, юноша встречает Марию вдвоём с Фёдором Невыносимой становится для Алексея жизнь на шхуне, и он уходит с неё. Осунулся старый шкипер, отец Марии, горячо желавший им счастья. С болью в сердце он говорит Алексею на прощание: «В жизни, как и в рейсе, иногда лучше не становиться на якорь, чтобы потом не рубить цепи». По дороге на станцию слышит Алексей прерывистое дыхание за спиной и родной близкий голос: «Алёша! Остановись!» - но он идёт дальше, не оглядываясь.
Через много лет, когда у Марии уже было двое детей, а Алексей стал капитаном дальнего плавания, они случайно встретились у старого шкипера, куда Алексей приезжал почти каждый год. Не мог он забыть Острой косы, на которой встретил девушку в матросской тельняшке.
И вот они снова на Острой косе. Твёрдо посмотрел моряк в глаза Марии. Нет, не изменилась для него Мария.
«Почему ты тогда не оглянулся»?- спрашивает Мария.
«Я не верю в счастье, ради которого надо оглядываться назад», - отвечает убелённый сединами капитан.
«У каждого в жизни бывает попутный ветер, не стоит бояться его, а я испугалась, - словно оправдывая себя, говорит Мария, и, глядя на Алексея, добавляет: - А ты поседел!»
«Одиночество всех красит одним цветом», - отвечает он.
На следующее утро он уезжал из рыбацкого посёлка на рейсовом катере, морем. На Острой косе он увидел два белых пятна: платье Марии и борт старой шхуны. Глаза подёрнуло пеленой, и привычно опустилась в карман рука за другом странствий, старой трубкой. Но вдруг заскорузлые пальцы сжали хрустящий комок. Он вынул из кармана сложенный вчетверо лист бумаги. Это было письмо Марии, что она положила перед отъездом в карман его кителя. «… Никогда не надо ненавидеть то, что приносит тебе счастье, - писала Мария, - звёзды, которые гаснут, светят нам ещё тысячи лет. Бывает такая любовь!»
Той ночью я долго не мог уснуть. Ворочался, испытывая что-то созвучное переживаниям героев повести, хотя на первый взгляд ничего похожего на наши взаимоотношения с Ксюшей в этой повести и не было, но тем не менее… Как хотелось такой же большой любви! И было больно за Марию, совершившую ошибку на всю свою жизнь. Но как часто бывает, что кто-то из двоих, или оба сразу, не разберутся в своих чувствах, считая то, что происходит между ними, ещё не главное в их жизни, и в итоге счастье проходит мимо.
«Как хочется научиться понимать людей, и как хочется, чтобы поняли и тебя! - думал я, ворочаясь в постели. - Но кто из нас заблуждается? Может быть, для меня это не главная дорога, а может быть, Ксюша уходит с главной дороги на просёлок?»
Сегодня она приезжает. Волнуюсь страшно, но на вокзал не поехал. Ждал, считая минуты, сидя у окна своей комнаты.
Воскресенье. На улице теплынь, никак не менее двадцати. Почти все из общежития расползлись кто куда. Еле выдержал, чтобы не рвануть сразу, когда увидел её у входных дверей. Выждал минут десять, от силы пятнадцать, на большее терпения не хватило. Стучу в дверь, вхожу, вижу Ксюшу с улыбкой на лице. Ну, значит, дома всё утряслось. Чувствую, что встрече рада. На окне в банке большой букет тюльпанов.
- Из дому? - спрашиваю, показывая на цветы.
- Ты представляешь, перед отъездом Тонька, моя младшая сестра, потащила меня в степь, а там море тюльпанов! Такая красотища! - Ксюша отобрала из банки семь наиболее ярких бутонов и протянула мне.
- Бери, это тебе.
Теряюсь от неожиданности, никогда ранее ни одна девушка не дарила мне цветы.
- Спасибо, - отвечаю сдавленным голосом, - ты пока поставь их, я заберу, как буду уходить.
Девчонки, понимая моё состояние, быстренько собрались и ушли. Ксюша посадила меня на стул, встала сзади и обняла за шею. Потом взъерошила мои волосы и шепнула на ухо:
- Ты сегодня долго не уйдёшь отсюда…
Взаимным ласкам не было конца, мы словно изголодались…
Стоим у окна в коридоре на нашем этаже. Состояние какое-то непонятное. Пытаюсь в себе разобраться.
- У тебя сегодня такое отличное настроение, а я сдал экзамен, а настроение совершенно обратное твоему.
У Ксюши на лице обворожительная улыбка.
- Ой, Серёжка, отвернись, у тебя такое выражение лица, как посмотрю, меня смех душит.
Я удивлённо и несколько обиженно смотрю на неё, а она смеётся ещё заливистей, зажимая рот ладошкой.
- Мне бы хотелось встретиться с тобой лет через десять.
- А мне нет.
Удивлённый взгляд.
- Почему?
- Если ты говоришь о встрече через десять лет, значит, ты не веришь, что мы будем вместе, а я не люблю встречаться с девчонками, с кем расстался когда-либо.
- А я бы хотела встретиться. Помнишь, я рассказывала тебе о моей первой любви? Так вот, год назад мы, случайно, встретились в поезде. Он был с женой, познакомил меня с ней. Вспомнили про школу. Нет, серьёзно, неужели ты не хочешь встретиться? Вот так, где-нибудь на совещании, - она мечтательно с улыбкой подняла глаза вверх.
- Думаю, что так мы не встретимся.
Перевела на меня глаза.
- Отчего ты так считаешь?
- Не знаю. Но при всём моём развитом воображении я не могу представить эту встречу. Может быть, в первую очередь, потому, что я надеюсь на другое развитие событий.
Замолчали. Взяла меня за руки. Продолжаю, как бы в раздумье, сжимая её ладони:
- Но если всё-таки так случится, и мы расстанемся, я напомню тебе о себе. Когда-нибудь ты получишь бандероль.
- Бандероль? - удивление на глазах Ксюши.
Я не отвечаю.
- Ты развернёшь её и вынешь книжку, - мне хотелось сказать, что эта книга будет про неё, но я постеснялся сказать об этом и продолжил: - Не знаю почему, но мне кажется, что я способен написать что-то. Эту потребность излагать на бумаге свои мысли я испытываю давно, и очень хотел бы попробовать себя в литературе.
- Что ж, я с удовольствием бы почитала то, что ты когда-нибудь напишешь.
- А ты веришь в это?
- А почему бы нет?
Помолчали.
- Но если всё-таки так случиться, что мы расстанемся, в этом виновата будешь только ты.
- Почему только я? - вскинулась Ксюша.
- Извини, но ты легкомысленна. Ты как-то очень легко относишься к взаимоотношениям с мальчишками, - Ксюша делает попытку возразить, но я останавливаю её: - Ты привыкла жить в ореоле симпатий. Твоему самолюбию льстит, что есть в вашей группе паренёк, который влюблён в тебя с первого курса и на других девчонок не обращает внимания. Про другого парня ты говоришь: «Я ему нравлюсь». Ты даже сама не замечаешь, как это неблаговидно смотрится со стороны.
- А что здесь такого?! - возмущается Ксюша. - Любой девушке приятно осознавать, что она нравится ребятам. Я же не хожу с кем попало!
- Да, не ходишь, но ты способна встречаться так просто, и тебя это ни сколько не тяготит.
- Боже упаси! Словно так никто не делает! Да и ты, по-моему, до меня встречался и не с одной девчонкой. Скажи, нет?
- Встречался. Но с тобой у меня всё иначе! Мне не нужна никакая другая!
- А я тебе заранее прощаю, если ты встретишь другую девушку.
- Не будет этого! - убеждённо ответил я. - Раньше я считал, что мне достаточно только твоего согласия встречаться со мной. Теперь я знаю, я убеждён, мне этого мало. Всё, что происходит между нами, для меня только начало, которое не может оборваться так просто, ты мне нужна вся целиком, а не какими-то половинками, мне мало только поцелуев и объятий, этих встреч от случая к случаю. Я хочу, чтобы ты была постоянно рядом со мной. Всю мою жизнь. Я тебя никому не уступлю.
Ксюша молча слушала, спрятав лицо у меня на груди. Потом подняла голову.
- Ты знаешь, что сегодня сказала мне наша Валентина?
- Что?
Она замялась.
Ну, говори, говори.
- Тебе, говорит, не такой нужен.
- А ты как считаешь?
Пожала плечами.
- Я не думала об этом.
Вечером опять был у неё. Сидели, разговаривали. Потом меня вызвали к телефону, а когда вернулся, Ксюша успела прилечь. Приподнялась на постели.
- А я уже прилегла, - и улыбнулась, сверкнув беленькими зубками. Извиняющимся тоном, как-то по-детски, добавила: - Серьёзно, я так устала! - и снова легла, закрыв локтем глаза. Потом отняла руку и жестом пригласила меня сесть рядом.
Подвинул стул к кровати и сел. Было неудобно перед девчонками сесть к ней прямо на кровать, хотя именно это она и предлагала мне сделать. Любаша с Ниной занимались у окна, а я смотрел на откинутую голову Ксюши. С белым фоном стены резко контрастировали её вздёрнутый носик, полуприкрытые длинными ресницами глаза, пухлые детские губы, маленькие ручки, заброшенные за голову и, как бы в изнеможении, опрокинутые на подушку ладошками вверх.
Смотрел и не мог оторваться.
ЗАЧЁТ ПО ФИЛОСОФИИ
Вернувшись из института, я увидел, что цветы, что привезла Ксюша, поблекли. Кто-то из ребят, по неосторожности, пролил воду, а долить забыл. Стебли цветков согнулись, и часть листьев сморщилась, а тюльпан, что Ксюше особо нравился, бледно-красный в центре с жёлтыми кончиками лепестков, опал, пришлось выкинуть, остальные поставил в две банки и долил воды. Сашко пришёл через четверть часа, заходил на кафедру, уточнить о зачёте по философии, махнул от двери рукой.
- Пошли.
- Куда? - опешил я.
- Сдавать философию. Сегодня предпоследний день.
- Но мы же ни хрена не готовились!
- Ну и что? Вряд ли мы что «нароем» за вечер, а завтра там будет не протолкнуться.
В принципе он прав. Но я же ничего не читал, в голове какие-то отрывки из обрывков, сохранившиеся с семинарских занятий. Сашко хоть что-то листал вчера вечером, когда я был у Ксюши. Но, тем не менее, собрался. Через двадцать минут были в аудитории. За одним из столов уже сидели два субчика. Подходим, кладём перед преподавателем зачётки и тетради по семинарским занятиям, садимся за свободный стол. Осипов даёт нам листочки, в которых по два вопроса.
Читаю свои:
1.Марксистское понятие закона. Два направления в трактовке этого понятия;
2.Ленинское понятие абсолютной истины. Критика Богданова.
Сашко достался «Переход от капитализма к социализму» и что-то про Беркли.
Сидим, смотрим друг на друга. Между нами на столе «Философский словарь». Вертим в руках предметы писчего обихода и взираем на него - сокровищницу наших знаний, ибо всё, что мы должны были почерпнуть из него, мы, по забывчивости, постеснялись взять.