Среда оказалась несчастливым днём для меня - я не сдал дорожно-строительные материалы. К Серафиме (Серафиме Николаевне) не придёрёшься. Таких преподавателей ещё поискать. Говорят, что за всё время работы в институте, а это более десяти лет, она не поставила ни одной двойки, всегда предоставляла шанс для пересдачи, не фиксируя неудачный заход, но спрашивала без каких-либо скидок. И сколько её ни одёргивали и в деканате, и в ректорате, ответ был один: «Я требую знаний, и я их получаю». Мне попался вопрос, который я не успел прочитать, а тема была одна из первых и уже позабылась. Ответ я знал в общих чертах, и Серафима, выслушав меня, предложила:
- Насколько я понимаю, тройка Вас не устроит, ничего же другого я поставить не могу. Послезавтра сдаёт четвёртая группа, приходите вместе с ней, - и протянула мне зачётку.
Поблагодарив, я вышел из аудитории. Настроение было распаршивейшее. Сашко сдал на «пять», Юрка на «четыре», а я обосрался. А ведь мог успеть повторить всё, но накануне после обеда пришли девчонки, я «распелся соловьём», про всё забыл, и три часа как не бывало. Потерял бы больше, если бы не вернулся из читалки Сашко и не сказал бы девчонкам про экзамен. Конечно, сам виноват. Едва дождавшись пятницы, пошёл отвечать одним из первых. Серафима всё же спросила и про тот первоначальный билет. Выслушав ответ и на него, поставила в зачётку «пятак». С души как камень упал, да и глуповато было бы дурить на последней сессии.
А вот кому, действительно, не повезло так это Сарайчику. Он до невозможности затянул сдачу проекта по мостам, да, по сути, толком и не начинал. Почувствовав, что до сессии ему не успеть, не придумал ничего лучшего, как пойти вечером на кафедру и поставить себе зачёт в общую ведомость, поскольку проекты были недооформлены ещё кое у кого, и ведомость была не закрыта. Сделать это было не сложно, ключ висел на общей доске, а после семи на кафедре никогда никого не было.
Но ведь надо же было так случиться, что именно в этот вечер на кафедру вернулся старший преподаватель Соловьев, что-то забывший в кабинете, и застукал Юрку. Юрка чистосердечно признался в своём грехе, и Соловьёв пообещал всё оставить между ними и предоставить Юрке отсрочку для дооформления проекта. Но, поразмыслив ночь, Соловей струсил и утром на следующий день всё доложил зав кафедрой, оттуда сообщили в деканат. Назревал скандал. Юрке всё это грозило отчислением из института. В группе решили не сдаваться. Наскоро оформив протокол собрания группы, наша «тройка» (староста, профорг и комсорг) двинула в деканат, с просьбой не принимать скоропалительных решений. Ромоданов, зам декана, брызгал слюной, вопя «о факте подделки документов», «о подсудности», что «такое прощать нельзя» и т.д. и т.п. Толя Баранов, наш профорг, остудил его пыл, заметив, что, в таком случае, надо привлекать и Соловьёва, «вступившего в сговор с Сараевым», поскольку тот согласился поначалу покрыть последнего, а потом задёргался, что «характеризует его далеко не лучшим образом, как преподавателя, и стоит ли ему вообще доверять такое право». Умудрённый опытом декан, послушав всё это, принял мудрое решение, предложив Юрке написать заявление об академическом отпуске, чем последний и воспользовался.
К сожалению, этот факт не пошёл в прок для Юрки. Проваляв дурака почти год, он поскользнулся на той же самой «арбузной корке». Вместо того чтобы самостоятельно осилить проект по мостам, для чего у него было уйма времени, он не нашёл ничего глупее, чем «срисовать» основные детали и расчёт аналогичного проекта своего сокурсника.
И это сошло бы ему с рук, если бы не его великая лень. Он опять же затянул защиту чуть не до последних дней, и пошёл с курсовым на другой день, после того как отчитался его предшественник. А тот специально тянул, чтобы Юрка прошёл перед ним, хотя бы за неделю, о чём была взаимная договорённость, и уверенный, что так и произошло, сдал проект во вторник, Юрка же, не проверив, когда сдавал его дружок, пришёл в среду. Всё снова открылось. Но ему опять повезло. Декан, которым уже стал Ромоданов, испугавшись, что может выплыть и предыдущая история, дал Юрке перевод в Омск, в Сибирский автодорожный институт, который тот «успешно» закончил через два года после нас.
23 февраля, знаменательная дата - последняя экзаменационная сессия позади. Наконец-то! Отметили это событие. Осталось защитить диплом и прощай институт. Проболтали до ночи, у всех на уме одно - как же сложится наша дальнейшая жизнь? За этими разговорами я как-то совсем забыл ещё об одном событии - ровно год назад я в этот же день познакомился с Ксюшей. Как быстро пролетело время! И уже всё в прошлом. Сожаления нет, но, тем не менее, что-то осталось.
Я, как большая северная река утром перед рассветом, когда над чуть подёрнутой рябью водной гладью распластался туман. Светлеет небо. Вот-вот взойдёт солнце, и уже нет плотного покрывала, а над водной поверхностью большие и малые сгустки серо-белой ваты. Словно предчувствуя свой конец, судорожно цепляются они за шершавую спину могучей реки, льнут к ней, трепеща в судорожных дерганьях.
Свежий утренний ветер безжалостно отрывает кусок за куском и гонит их прочь. Так и образ Ксюши, сопротивляясь, неохотно покидает мой мозг. И, словно клочья тумана расплывается в предутренней дымке её лицо. Знаю, что она навсегда ушла от меня, и теперь уже не жалею об этом. Трезвый голос рассудка торжествует, оправдывая этот шаг, а сердце молчит. А давно ли было время, когда я с содроганием отгонял от себя мысли о разлуке с ней, трепетал в боязни навсегда потерять её, и вот всё изменилось. Конечно, я не смогу так быстро всё забыть, да и она, думаю, далеко не сразу забудет меня. Хотя, кто знает, как обернётся жизнь!
Другой образ заполнил сознание. Иногда я ловил себя на мысли - не слишком ли много места занимают в нём эти женские образы? Ведь, признаваясь честно, я просто не мог представить себя одного без женщины рядом. Женщины волновали меня даже своим присутствием. Я был влюбчив по натуре и остался таковым на всю жизнь, и никогда не жалел об этом, ибо считал и считаю, что Любовь к женщине прекрасна во всех отношениях, но она многократно прекрасней оттого, что существуют именно эти её, такие различимые, проявления.
Из всех афоризмов и высказываний о любви и женщине в моём сознании запали два. Одно, как эмоциональный порыв, свойственный Великому поэту, выразившийся в физической встряске, в стремлении хоть как-то разрядить себя:
«Любить
– это значит
В глубь двора
вбежать
И до ночи
грачей,
Блестя топором,
рубить дрова,
Силой своей
играючи!»
И другое, безапелляционное, которому нет альтернативы, вложенное Горьким в уста одного из своих героев:
«От женщины, как и от смерти,
- никуда не уйдёшь».
Так зачем же уходить? Пусть женщина всегда будет рядом, чтобы можно было любить её, и чтобы она, если к тому есть хоть малейшая возможность, тоже любила тебя!
Я мысленно сравниваю Ксению с Милой. Какие они разные! И в этой непохожести особая прелесть, особая притягательность. Если Ксюша была для меня клубком физических переживаний, с минутами, когда я, остро, как никогда ранее, чувствовал себя мужчиной, то Мила - это мучения духа, это водоворот мыслей. Не знаю почему, но в общении с ней всё плотское отходило на второй план! И, может быть, именно поэтому, было особенно тяжело воспринимать её непонимание и настороженность.
Как-то возвращаясь из городской читалки, в трамвае, нос к носу, столкнулся с Раей Лариной. Обрадовались оба. Интересуюсь:
- Как твои дела?
- Всё хорошо, Серёжа. Уезжаю я.
- Куда? – удивился я.
- В Новоузенск. Там в ДСР старший лаборант в декрет ушла, а у них объём асфальтирования на лето громаднючий. Вот их представитель и заезжал к ректору за помощью, а тот его к нам в деканат направил, а декан про меня вспомнил и посоветовал ему со мной поговорить. Я и согласилась. Мне там комнату дают, и ребят помогут пристроить, а диплом я и в следующем году защищу. Я уже и академичку оформила. Ребятам рассказала, они ждут, не дождутся, когда поедем.
Я смотрел в счастливые глаза этой двадцатидвухлетней девчушки, взвалившей на свои плечи такой нелёгкий груз, и радовался вместе с ней. Сжал её за плечи.
- Счастья тебе, Рая.
- И тебе тоже. Я считаю, что это ты мне помог. После нашего разговора у меня всё пошло по другому.
- Ты переоцениваешь меня.
- Нет-нет, ты везунчик. Видимо, и мне от тебя что-то досталось.
Она вышла из трамвая через остановку, обернулась и помахала мне рукой. Я тоже махнул ей через окно трамвая, радуясь за неё и всей душой желая ей успеха.
Друзья пророчат мне неминуемый конец наших с Милой взаимоотношений.
- Всё это, так или иначе, закончится. Ты что ждёшь, когда она тебе первая скажет об этом? - убеждённо говорил Сашко.
- А может быть она своим таким поведением просто даёт тебе понять, что не видит смысла в ваших дальнейших встречах? - добавляет «масла в огонь» Юрий.
- Да так вести себя, как ведёт она это верх непорядочности! После всего этого она совершенно упала в моих глазах! - заключает Сашко.
Я понимаю и в какой-то степени разделяю мнение друзей, но мне совершенно не хочется всё рвать. Мне кажется, что Мила разделяет мои стремления быть с ней ближе, понимает, что в моём желании нет ничего дурного, помнит, что она сама дала толчок к этому, и даже готова поверить в мою искренность, но что-то сдерживает её, и это что-то во многом зависит и от меня. А грубость, и отчуждение - это напускное, проходящее! Я же знал, что она может быть совершенно иной, той, которая так нравилась мне раньше, и к которой я сегодня более чем неравнодушен. Но как далеки были наши взаимоотношения от тех прежних!
Шли дни, но ничего не менялось. Я уже не чувствовал себя в квартире Касаткиных так уютно, как раньше, хотя отношение ко мне и Галки, и Евгении Ивановны было более чем благожелательное, особенно тёти Жени.
В один из дней, возвращаясь из читалки горбиблиотеки, я решил, правда, не без колебаний, зайти по знакомому адресу. Дома была только Евгения Ивановна, встретившая меня с неподдельным радушием. Сразу усадила за стол и стала потчевать чаем с бубликами, одновременно расспрашивая о делах. Получилось так, что наш разговор, почти сразу перешёл на нас с Милой. Евгения Ивановна не любила ходить вокруг да около, если она хотела что-то сказать, то делала это сразу без обиняков, правда, стараясь быть максимально корректной.
- Ты, Серёжа, не обижайся на Милу. Хотя я понимаю, у тебя для обид есть достаточно оснований. Я ведь не оправдываю её, но если подумать, то и её понять можно.
- Я стараюсь, только у меня что-то ничего не получается.
- Вполне возможно, но ты не торопи события. Дай её разобраться в себе самой. Я не могу гарантировать, что у вас всё будет так, как ты хочешь, но если это произойдёт, ты сможешь убедиться, что Мила далеко не ординарный человек.
- Да я знаю об этом! Она же была совершенно другой! А потом словно её подменили. Думал, обиделась на что-то. Она это отрицает, а в чём дело не говорит.
- Придёт время, и всё определится, и я надеюсь, ты откроешь в ней то, что никогда не видел ранее. Поверь, у каждой женщины есть своя изюминка, своё «золотое донышко», и счастливейший будет тот мужчина, которому это всё откроется…
Елена Ивановна хотела добавить ещё что-то, но хлопнула входная дверь, и на пороге появилась Галка. Увидев нас, сидящих за кухонным столом, расплылась в улыбке.
- Общий привет! - махнула она рукой от двери и прошла раздеваться. Наш разговор оборвался, да по сути Евгения Ивановна почти всё и сказала.
Как-то в один из дней Мила вернулась из консерватории раньше обычного. Дома была одна Евгения Ивановна.
- Что так рано? - спросила мать.
- Преподаватель заболел, а оперативно заменить не сумели, вот и отпустили.
- Садись обедать, у меня уже всё готово, а заодно и поговорим.
- О чём, мама?
Разливая суп по тарелкам, Евгения Ивановна внимательно посмотрела на дочь.
- Мне не нравится, как ты ведёшь себя по отношению к Серёже. В последнее время ты почти постоянно задираешь его и даже грубишь.
- Что это так заметно?
- А ты ведь особо и не сдерживаешься, даже в нашем с Галиной присутствии, и, по-моему, совершенно не задумываешься, что этим ты бьёшь по его самолюбию.
- Что-то, по его поведению, я этого не заметила.
- Ты просто не хочешь замечать. Так нельзя. Если ты сочла возможным, чтобы он бывал у нас, то и веди себя уважительно по отношению к нему. Ну а если ты имеешь на него какие-то виды, то тем более.
- Какие ещё виды? Что ты, мама, выдумываешь!
- Серёжа не первый год в нашем доме, а раньше ты так себя не вела. Что-то изменилось?
Мила поняла, что серьёзного разговора с матерью ей не избежать, что придётся как-то объяснить своё неадекватное поведение. «А почему бы и не переговорить?» - подумала она, памятуя, что мать умела смотреть на всё шире и глубже и, порой, видела то, что другие не замечали, всегда высказываясь вполне определённо, и никогда не навязывала своё мнение, оставляя другим, в том числе и ей, достаточную степень свободы для принятия окончательного решения.
- Не знаю, мама, как и объяснить. Он какой-то не такой…
- Это потому, что ты постоянно сравниваешь его с Виктором. Так ведь он и не может быть похож на него. Он такой, какой он есть - рубаха-парень, душа на распашку, начитанный, влюбчивый, впечатлительный и оттого очень ранимый. Безусловно, что-то тебе в нём может не нравиться, но хорошего у него значительно больше, и это хорошее их с Виктором в чём-то объединяет, но только в чём-то. Так что если ты с Сергеем не исключаешь более глубоких отношений, тебе придётся смириться с этой непохожестью.
- Но это же так трудно, мама! И потом, я сама в себе не разберусь - надо ли мне это?
- Так разбирайся, кто тебя торопит? Насколько я понимаю, Сергей не требует от тебя ничего невозможного! Но в любом случае тебе придётся изменить своё поведение. Не забывай, в том, что ты рассталась с Виктором, твоей вины больше, чем его, не повторяй своих ошибок.
- Ну, это ещё как сказать!
- Не будем спорить, важно, чтобы ты не забывала об этом.
Подобный этому разговор, только несколько раньше, состоялся у Милы и с Галкой, которая, обратив внимание на её «дёргание», спросила без обиняков:
- Ты что, хочешь порвать с Сергеем?
- С чего ты взяла?
- Судя по твоему поведению, можно сделать только такой вывод. Но я не могу взять в толк, зачем тебе было начинать всё это? - Галка требовательно смотрела на неё, ожидая ответа.
- Да не думала я, что к этому придёт, а у него после ноябрьских новая пассия появилась. Думаю, а почему не со мной? Объяснились. Он перестал с той встречаться, правда, не сразу. Меня, безусловно, это задело, но виду не подала, а заноза осталась. С того и началось. Хотя прекрасно понимаю, что не права, - Мила на какое-то мгновение замолчала, словно раздумывала, стоит ли говорить об этом, но потом, словно решившись, продолжила: - Бывает, задумываюсь, ну почему у меня всё не как у людей? Почему нет того умопомрачительного волнения, сумасшествия что ли, как пишут о любви в книгах, да и говорят тоже? Даже когда расстались с Витей, было больно, обидно, но с ума не сходила.
- А тебе это нужно?
- Да вроде бы и не к чему, но ведь бывает же всё по-другому! Неужели мне так и не испытать настоящей любви? Ведь тогда бы и решать было легче!
- А что, разве Сергей тебе в любви объяснился?
- Нет, не объяснялся. Одно просит, чтоб не изводила его.
- Так что же ты фонтанируешь? Сейчас-то что у тебя?
- Что-что… Всё не так просто. Каждый из нас к этой встрече со своим грузом пришёл. Это и давит.
- Так если ты понимаешь, то постарайся сдерживаться, не изводись сама, не изводи его. Можно и ещё раз объясниться. По крайней мере, поспеши разобраться в себе самой. А любовь всё равно придёт правда вопрос - когда?
Может быть эти два разговора, о которых Мила обмолвилась как-то вскользь уже значительно позднее, дали определённый толчок к тому, что наши отношения стали значительно ровнее, чему, в немалой степени, способствовала и дипломная запарка, почти не оставлявшая свободного времени для более частых встреч, заполнившая голову совсем другими заботами.