Прощаясь после новогодней встречи, Мила сказала, что ждёт меня я в четверг. Какой долгой показалась мне эта неделя! Уже в субботу я хотел ехать к ней и с трудом сдержался. Ещё труднее было в воскресение, но я перетерпел и это, хотелось показать свой характер, а точнее гонор. Безусловно, это было глупостью, что она и сказала мне, когда наступил этот долгожданный день. С утра у меня было приподнятое настроение. Ничего не хотелось делать, хотя необходимо было, как можно быстрей, сдать курсовую работу по геологии, да и других дел, что требовалось завершить до сессии, было предостаточно.
Уже в три я стал собираться, хотя подъехать необходимо было в шесть. Мила встретила меня с улыбкой на лице, да и все домашние были рады моему приходу. На столе по случаю Рождества была гора пирожков и всякой другой вкуснятины. Я сидел рядом с Милой и с аппетитом уплетал разнообразную снедь, коей был заставлен весь стол. Немного выпили, Андрей Иванович куда-то заспешил, а мы продолжали болтать на разные темы.
Сидящая за столом напротив нас Галка, с улыбкой заметила:
- А вы неплохо смотритесь, совсем как пара молодожёнов.
Я почувствовал, что краснею, и чтобы как-то уйти от «опасной» темы, спросил:
- Тётя Женя, а как Вы замуж выходили?
- А я, по сути, и не выходила. Андрей Иванович просто взял и увёз меня.
- Как так увёз, он что, украл Вас? Расскажите, это интересно.
- Расскажи, мама, расскажи, и мы послушаем, - поддержала меня Мила.
- В восемнадцатом году, летом это было, я только гимназию закончила. К нам в Бобруйск, где мой папа был земским врачом, зашёл отряд Хаджи Мурата. Был в революцию такой отчаянный командир у красных конников.
- Я слышал и читал о нём, его отряд воевал у нас на Севере во время интервенции.
- Вполне возможно, где они только не воевали! А тогда приглянулся мне молодой пулемётчик из их отряда, они у нас в доме квартировали. Видно и я ему по сердцу пришлась, коль он меня уговорил за три дня, и увёз на тачанке, когда отряд уходил. Сейчас, даже трудно представить, как я могла, семнадцати лет отроду, решиться сбежать из дому ничего не сказав родителям, лишь оставив короткую записку? Видно время было такое сумасшедшее. Так и прожили всю жизнь, расписанные Хаджи Муратом. Как он там сказал: «Властью, данной мне революцией, объявляю вас мужем и женой!»
- А что Вы в отряде-то делали?
- Да санитаркой была, а потом вернулась домой, ждала Андрюшу, детей растила, а он всё где-то мотался, как и сейчас. В ЗАГС сходили только в прошлом году, да и то Андрей Иванович настоял, говорит: «Хоть пенсию будешь за меня получать». Я же за исключением военных лет и не работала вовсе. Да и в войну больше под своей полуторкой проползала, чем ездила на ней. Андрей Иванович, перед тем как его мобилизовали, права мне выправил, да кой чему научил немного. Вот так и жизнь прошла-пробежала.
- Мама у нас дворянских кровей, - улыбнулась, глядя на мать, Мила.
- Та ведь и ты тоже дворяночка. Мой дед по матери губернатором был в Симбирске, - пояснила она, и со вздохом добавила: - Только кому это сейчас нужно!
- А ты, Серёжа, что знаешь о своих предках? - поинтересовалась Людмила.
- Почти ничего. Все мои знания только по рассказам деда. Правда, рассказчик он был знатный, и слушать его было интересно. Бывает, прибегу от другой бабушки из Подосокорья, это деревня километрах в трёх от деревни, где эти дед с бабушкой жили, и прошу деда вечером сказку рассказать, как мне та бабушка рассказывала, а он мне: «Не знаю я никаких сказок. Я тебе лучше про стару жизнь расскажу». Многое что он мне порассказывал, но многое и забылось.
- Надо было записывать, - бросила реплику Мила.
- Да надо будет записать, - соглашаюсь я и продолжаю: -Знаю, что родители и матери, и отца крестьянствовали. На Севере крепостного права не было, крестьяне были или государственные, или монастырские. Дед говорил, что у монастырских налоги были выше, чем у государственных, так называемая «церковная десятина». Спрашиваю у деда: «А сколько ты платил?» А он отвечает: «Много! Три рубли в год, - и видя моё удивление, добавляет: - На эти деньги, в то время, корову можно было купить». Жили на Севере справно, хлеб сеяли, скотину держали. Сенокосов было достаточно, а кому земли под пахоту не хватало, корчевали лес и землю там распахивали. До сих пор не далеко от деревни в лесу «Митькина полянка» сохранилась, так это её дед корчевал и распахивал. Я как-то спросил деда, были ли в деревне бедняки, а он мне: «Да был тут на всю деревню один лежебока, всё ходил для других дрова колол да поленницы складывал, а у самого ничего кроме избы не было, даже бабы не было». А у деда в хозяйстве было две коровы, два десятка овец, четыре лошади.
- А зачем ему было четыре-то лошади? - спросила Галка.
- Так я ещё не сказал, что дед «станцию» держал. На Север, почти до самой революции по северному тракту ямщицкий гон был через Вологду, Тотьму, Великий Устюг, Сольвычегодск, или, как он раньше назывался, Соль Вычегодская, и дальше до Сыктывкара или как раньше его называли, Усть-Сысольска, и по всему тракту через двадцать вёрст, так называемый «ямщицкий гон», станции. Вот одну из них и держал дед в десяти верстах от Сольвычегодска. Дед был человек прижимистый, я ещё застал и расписные дуги и упряжь с колокольцами, и ямщицкий тулуп, под которым мы, малышня, втроём укрывались. Во второй избе, где съёзжая, или сама станция размещалась, дореволюционные обои до меня сохранились и даже бутылки из-под водки и вина в подполье у бабушки были «складированы». Она, когда после войны стали принимать винную посуду, целые санки этих бутылок нагрузила и в Котлас утащила. Ещё выбирала бутылки покрасивее, вот это её и подвело, ничего не приняли. Она это всё в снег у ларька вывалила и больше сдавать не ходила, только дед над ней, как выпьет, потешался: «Эко, надумала разбогатеть! А Советска власть тебе кукиш с маслом!» В доме сохранились с тех времён два больших ведёрных медных самовара и медный рукомойник. Бабка их всегда к праздникам чистила до зеркального блеска, а чтоб пили из них - не помню, да и другие самовары были поменьше, было из чего чаем гостей напоить.
- А что представляла из себя эта съезжая изба? - поинтересовалась Мила.
- Обычная изба, вдоль стен лавки, правда, широкие, чтоб, если нужно, прилечь было можно. В переднем углу под образами стол, за загородкой у печки комната «для господ». Там деревянный диван и столик. Я как-то спросил у деда, видел ли он Сталина? (Он у нас в Сольвычегодске дважды в ссылке был, там до сих пор музей в том доме открыт). А дед мне: «Откуда я знал, кто тут Сталин? Они все, кого в ссылку везли, здесь останавливались». Ну, а кого, спрашиваю, - помнишь? А он и рассказал историю: «Весной было дело, я к Соли приехал, жду на станции обратных попутчиков. Подходит ко мне барынька, одета хорошо, баская такая, просит довезти до железнодорожной станции, что была тогда конечной у Жерноково, это, где сейчас Котлас. Поезда туда ходили с Перми. Я отказываюсь, говорю, через реку не проехать, вот-вот ледоход начнётся. А она, уж так просит, так просит, говорит, заплачу хорошо. Ну, я и согласился. У меня кошёвка лёгкая была, думаю, проскочу, да и конь знатный был, умный, дорогу чуял, бывает, переберу в гостях, так важно до саней или телеги добраться, а там говорю: «Серко, домой!»,- а он уж привезёт. А бывает надо побыстрей, я ему: «Серко, волки!» - тут уж погонять не надо, летит, как ветер. Так вот домчал я барышню до места. Правда, на Вычегде страху натерпелся, лёд уже синий-синий весь был, промоин много, но Серко вывез, я и не понюжал, он сам дорогу между промоинами выбирал. В Жернокове барынька со мной щедро рассчиталась, а уж благодарила как! Ночью река пошла, только мне уж не до неё было, на барынины денежки неделю со знакомыми мужиками по кабакам гуляли, да чего-то ещё и домой привёз. А барышня та, как я потом узнал, из ссыльных была, бежать решила, а я, оказывается, ей помог. Исправник потом меня пытал, только толку-то, я ему одно сказываю, меня попросили, я повёз».
- А твой дед служил? - опять интересуется Галина.
- Нет, раньше ведь как было? Брали одного новобранца из семьи, жребий на старшего брата выпал. Вот тот и в Цусимском сражении участвовал, и в Японии в плену был, и через всю Россию проехал, когда домой возвращался, порассказывал много. Дед же от родной деревни и тридцати вёрст не отъезжал, да и то, говорит, мобилизовали красные сено к частям, что воевали, отвезти, а их по дороге обстреляли, они сено с саней сбросили и домой.
- Ты, Серёжа, хороший рассказчик, - похвалила Евгения Ивановна. - Давай чайку попьём, может ещё, что интересное, вспомнишь. Иди, Мила, поставь чайник.
А меня словно прорвало. Почувствовав интерес, я готов был рассказывать про деда ещё и ещё.
- Помню, дед рассказывал про свою женитьбу.
- Это что-то новенькое, давай не томи, рассказывай! - заинтересовалась, вернувшаяся с кухни Мила.
- Дед рассказывал, что женился совершенно неожиданно. Зимой это было, ездил он на луг за сеном, по пути встретил знакомого мужика с Пожарища, деревня рядом с Шивриным, где дед жил. Мужик сказал, что девчонку к коей дед давно приглядывался и на деревенских плясках отличал, будь-то, сватать собираются. Дед расстроился, а мать это заметила, как он вернулся, и стала его выспрашивать. Он ей всё и рассказал. Они вдвоём с матерью жили, отец рано умер, а мать была поповской дочкой, приданое за ней отец деда взял хорошее, так что жили справно, да и мать была женщина хваткая, всё хозяйство на ней держалось. «Так что люба тебе Паша-то?» - спрашивает мать деда. «Люба», - отвечает. А мать ему: «Так о чём речь? Попроси дядю (материного брата), да и езжайте, хоть сегодня, сватайтесь». Дед обрадовался, к дяде сбегал, собрались и в тот же вечер поехали. Невеста с родителями жила в другой деревне, но недалеко. Приехали, заходят в избу, глядят, а там уж у стола другие сваты сидят, но, видимо, недавно приехали, разговор ещё толком и не начался. Дядя, значится, «Здрасте, вам!» и к столу, а дед сходу на печь, и из-за печной занавесочки поглядывает и слушает, что там за столом говорят. А рядом тот, второй «жених» лежит, но оба друг друга, словно, не замечают. Послушал, значит, отец бабушкин того и другого свата и зовёт дочку. Бабушка вышла, глаза потупила, стоит у стола, а отец ей: «Вот видишь, Павла, сватают тебя Васька с Пожарища да Митька с Шиврина. За кого пойдёшь?» А та, значит, платок теребит, глаз не подымает и тихо так отвечает: «Мне, тятенька, Митя любее». Те сваты двое, что пришли раньше из-за стола подымаются, прощаются и в дверь, а за ними и тот, что рядом с дедом на печи лежал. Дядя из-за стола деда зовёт: «Митрий, давай к столу!» Стол, значится, быстренько накрывают, начинают сговариваться, что и как, когда и сколько. Бабушка тут же сидит, с дедом переглядываются. Домой вернулись уже поздно. Дядя ушёл, сели чай пить. «И тут, - дед рассказывает, - такая тоска на меня напала, что, думаю, я наделал, не погулял совсем, а жениться надумал! И стало, - говорит, - мне так себя жалко, до невозможности, аж слёзы глаза застлали». Мать видит, что с сыном что-то не то, опять выспрашивать начала: «Что с тобой, Митя?» А дед совсем расстроился, отвечает: «Не хочу я, мама, жениться!» А та ему: «Ты что, ошалел что ли?! Ведь всё уж сговорено!» Дед, говорит: «А я как зареву ещё шибче, и слёзы и сопли по лицу размазываю». Мать видит, дело худо, стала сына успокаивать, и сама, малость, поуспокоилась. Говорит: «Ладно, дело поправимое, дадим откупное. Ложись спать, завтра с дядей поговорим, как всё сделать». - «Уснул я, значится, - рассказывает дед, - утром просыпаюсь, дядя по избе ходит, матерится, ременницей по валенку постукивает. Услышал, что я заворочался, зовёт: «Давай слезай с полатей, потолковать надо». Слез я, сел на лавку, а он мне: «Натворил ты делов, Митрий, как и расхлёбываться будем. В хорошую копеечку это откупное матери станет. Ну да что делать, надо ехать». А у меня настроение поднялось, я ему и говорю: «А чего ехать-то? Я согласный жениться!» Они с матушкой так и опешили, а потом как захохочут и я вместе с ними. Мне тогда 18 лет было, а бабушке чуть помене».
- Мама рассказывала, - вступила в разговор Галка, - что к вам в область от нас в тридцатые годы, когда раскулачивать начали, многих отправили, Мои дядя с тёткой там у вас и познакомились и поженились, а потом вернулись в Балаково, где мы жили. А у вас там, наверное, из местных никого и не трогали.
- Ошибаешься, так же раскулачивали. Только я считаю, что в этом раскулачивании было дури много и перегибов. Мои бабушка и дедушка по матери жили не богаче, чем дед с бабкой в Шиврине, коих это бедствие обошло стороной, но их раскулачили, скотину забрали, только не ссылали никуда, отправили деда на лесозаготовки. Раскулачивали и по другим деревням. Правда, был один курьёзный случай, о котором как-то вспомнил мой дед, когда мы с ним, возвращаясь из лесу, проходили мимо какого-то дома, стоящего в стороне от деревни на опушке леса. «Вон видишь хутор? - показывает он мне на дом, -Это моего брательника двоюродного Семахи дом, он в прошлом году умер. Так вот, как раскулачивание началось, к нему одному из первых пришли. Он в старо время стражником был. Были такие выборные должности, в помощь уряднику, чтоб помогали ему за порядком в деревнях смотреть. Сход выберет, куда денешься? Когда Сталин-то в Сольвычегодске в ссылке был, он по окрестным деревням в лесу с деревенскими мужиками маёвки проводил, Семён-то ему помогал и людей на маёвки собирать и оберегал их. Только ведь кто об этом помнит! Пришли, значится, уполномоченные и всё под чистую у Семахи забрали, разве что арестовывать пока не стали. В семье, конечно, расстройство превеликое, а тут кто-то Семахе и присоветовал, говорит, напиши Сталинуул отправили.омнит и поможет-то ему помогал и людей на маёвки собирать и оберегал их., мол, так и так, «я Вежливцев Семён Васильич Вам, товарищ Сталин, помогал маёвки проводить, а у меня всё забрали да ёщё и грозят куда-то выслать». Никто не знает, дошло то письмо до Сталина или не дошло, но недели через две приглашают Семёна в город, и там в исполкоме перед ним извиняются. Говорят, «простите, пожалуйста, ошибочка вышла, всё, что у Вас незаконно реквизировали, будет немедленно возвращено, а виновные наказаны». И всё имущество и скотину ему возвращают, а вместо той скотины, что вернуть не могли, дают взамен другую и определяют ему вот этот дом для проживания, в нём раньше богатый мужик жил. И ни в какие колхозы вступать его не агитировали, так и прожил он на отшибе пока не умер, да и сейчас там кто-то из его родни живёт». А в Шиврине с раскулачиванием вообще никого не тронули, там мужики первые в волости коммуну организовали. Правда, всё это только на бумаге осталось, а когда колхозы стали организовывать, они чуть ли не последние в колхоз вступали, но «смутное время» проскочили.
- Мудрые мужики были у твоего деда в деревне,- подводит итог Евгения Ивановна.
- Это у них не отнять. Дед рассказывал, что как-то по весне к ним в деревню приехал батюшка с ближайшего церковного прихода уговорить мужиков построить в деревне часовню. Приняли его, как положено, и, про меж делами, хорошо подпоили, да так, что батюшка молодость вспомнил, гармонь попросил и стал играть и петь, в том числе и частушки. Мужики батюшку в лодку посадили, положили ему туда всё что надо, не пожалели и гармонию, и отправили домой, благо церковь ниже по течению была. Батюшка, пока до деревни сплавлялись, всё на гармони играл да песни пел. Больше, после того, он к ним в деревню не приезжал, а часовенку так и не построили.
Разговор сам по себе прекратился, а мы с Милой, после обильной трапезы решили прогуляться.
Ещё собираясь к ней, я решил ничего не говорить о том изматывающем душу ожидании, что испытал до четверга, но теплота её глаз и искреннее расположение, что ощущалось во всём её поведении, разоружили меня.
- Я так ждал этого четверга! Хотелось приехать к тебе ещё в субботу, а в воскресение едва удержался…
- Ну, взял бы и приехал.
Встретились взглядами. На её лице снова обворожительная улыбка. Чувствую, что кровь приливает к лицу. Почувствовав моё смущение, Мила сжала мою ладонь.
- А я тебя вчера видела во сне.
- И в каком же виде?
- Будь-то, мы с тобою возвращаемся с какого-то вечера на машине рано утром. Я устала, а ты мне сказал...
- Что?
- Не скажу, - и снова улыбнулась.
- Почему?
- Да, ну… - замялась и чуть краснеет, а мне становиться так приятно от этого румянца, заигравшего на её щеках.
- А если я попробую угадать, скажешь?
- Попробуй.
В голову ползут разные мысли. Угадать очень хочется, но не могу сосредоточиться.
- А мы не были женаты?
- Нет.
- Тогда, наверное, я предложил тебе выйти за меня замуж.
- Не угадал.
А мне так хотелось услышать подтверждение!
- Тогда, видимо обратив внимание на твой усталый вид, я сказал, что понесу тебя от машины до дому на руках и уложу в постель.
.- Так ведь не донесёшь! - засмеялась она.
- Ну, по крайней мере, спать-то смогу уложить!
- Фантазёр!
Я так и не понял, угадал ли я, но то, что моя догадка была ей приятна, было заметно.
Вернувшись после прогулки, долго сидели на кухне и вдвоём пили чай. Тётя Женя и Андрей Иванович уже спали, а Галка ещё не вернулась с танцев, и лишь тиканье ходиков на стене нарушало тишину квартиры. Смотрю на милый профиль лица, с завиточками волос в неярком свете настольной лампы и пытаюсь выяснить давно интересующий меня вопрос:
- А ты можешь сказать или сделать что-либо, не задумываясь?
- Могу, - незамедлительно отвечает Мила, и озорные искорки заполняют её глаза.- Ещё как могу!
- Значит, и поцеловала ты меня в Новый Год просто так?
- Это никогда бы не произошло, если бы я не была пьяна, - сразу посерьёзнев, ответила она.
Я не поверил ей. Не поверил не в возможную спонтанность её поступков - это вполне соответствовало её характеру, я не поверил её объяснению. Не настолько уж она была пьяна, чтобы не могла себя контролировать, да и выпила она совсем ерунду! Она хотела, чтобы я поцеловал её, но, почувствовав мою нерешительность и смущение, вполне осознанно сделала это сама и не хотела в этом признаваться. Хотя вполне возможно, что и выпитое вино сыграло определённую роль, сняв те внутренние тормоза настороженности, и позволило ей быть самой собой, именно той девчонкой, простой и открытой, которая так нравилась мне.
ОТКРОВЕНИЯ
После Новогоднего праздника прошла неделя. Как-то вечером, когда мы пили чай, к нам в комнату зашёл Саша Зимин, закадычный корешок Юрия. Они учились в Балакове в одной школе и вместе поступали в институт. Мне нравился этот спокойный уравновешенный крепыш, располагающий к себе своей рассудительностью, умением слушать и аргументировано отстаивать свою точку зрения.
- С чем пришёл? - спросил Юрка, наливая для друга чай в кружку. - Ты вчера о чём-то хотел поговорить, но нам помешали. Какие там новости на «семейном фронте»? Говори, не таись.
Мы с Сашко заинтересованно переглянулись. Саша уже более года поддерживал вполне «конкретные» отношения с молодой институтской киоскершой Лизочкой, торгующей газетами и журналами на втором этаже института. У Лизочки было всё: и стройная фигура, и миловидное личико, и приятный голос, и обходительность, и умение поддерживать разговор, по сути, на любую тему, и целое множество других, не менее важных, достоинств. Она была прекрасно осведомлена обо всех институтских делах, а о делах дорожного факультета - в особенности. Была старше Саши всего на один год, но уже побывала замужем, правда, неудачно и очень недолго.
«А что? Повезло парню, прекрасно подготовленную жену нашёл, - по-доброму подшучивали над Сашей в группе. - Никаких забот, окончил институт и уже готов - езжай, куда укажут». Но Саша не соглашался с подобной безапелляционностью: «Не спешите женить, я ещё могу себе и другую найти», - хорохорился он в узком кругу друзей, но то, что мы услышали от него на сей раз, шло вразрез с этим его заявлением.
- Анна Яковлевна, мать Лизы, капитально подловила меня. Я же Новый Год встречал у них дома. Всё путём, погуляли хорошо, кроме Лизиной родни были ещё и соседи. Анна Яковлевна напротив меня за столом сидела и всё подливала мне с шутками да прибаутками. Я расслабился и перебрал малость, остался у них ночевать, а утром проснулся в кровати вместе с Лизой. Ну, думаю, ладно, что делать, не первый же раз. Встали поздно, опохмелились с её отцом, потом я ушёл. На следующий день прихожу, а Анна Яковлевна ко мне с разговором. «Саша, - говорит, - видит Бог, я не вмешивалась в ваши отношения с Лизочкой, вы уже люди взрослые, но вчера ты уже в открытую лёг с ней «ночевать», и это видели и мой брат, да и соседи не без глаз. Ты, вольно или невольно, поставил Лизочку, и нас вместе с ней, в весьма неудобное положение. Что теперь про нас подумать могут! Ты, надеюсь, понимаешь, что надо принимать решение.
- И какое же ты решение принял? - поинтересовался Юрка.
- Какое, какое… А что мне остаётся? Она же не принуждает, на сознательность жмёт. И я более чем убеждён, в деканат не побежит. Да и что бегать - прямых оснований нет. А потом подумал: а что мне искать? С Лизой мне хорошо, да и предки её с пониманием.
- Тогда от нас-то, что ты хочешь? Одобрения? - поинтересовался Сашко.
- Одобрения это потом, после свадьбы, а пока примите «информацию» к сведению.
- А свадьба когда?
- Сразу же после защиты.
- Так не рано ли ты пришёл? Может быть, за это время не один раз передумаешь?
- Нет, теперь не передумаю. Я уже решил к ним переезжать. Диплом надо писать в спокойной обстановке.
- Раз так, то так, - подвёл итог Юрка, и мы чокнулись кружками с недопитым чаем.
Где-то через три или четыре дня после того разговора с Зиминым я, возвращаясь после консультации, в институтской раздевалке перекинулся парой слов с Раей Лариной из шестой группы нашего курса. Помог ей одеться, и мы вместе дошли до выходных дверей, где меня окликнул Алмаз. Ему надо было что-то уточнить по консультации, на которую он не успел, и мы простояли минут пять. Каково же было моё удивление, когда я, выходя из института, увидел Раису, поджидавшую меня. Я подошёл к ней, и мы вместе пошли к трамвайной остановке.
Как я понял позднее, девчонке надо было выговориться, а я оказался тем человеком, с которым она сочла возможным поделиться своей душевной болью. Хотя мы и были с ней вместе на целине, но между нами никогда не было близко доверительных отношений, а потому её откровенность меня обезоружила, и, как я понял из её рассказа, жизнь преподнесла ей далеко не сладкие пилюли.
Летом умерла её мать. Отчим через два месяца женился на другой, и она, практически, осталась без дома. Младшие сестра и брат, пять и семь лет, для которых отчим был родным отцом, оказались ему не нужны, и их забрала к себе сестра матери, у которой было ещё и двое своих детей. Рая пробовала неоднократно говорить с отчимом, но всё оказалось бесполезным. Обстановка в семье сложилась страшеннейшая. Новая жена, что значительно моложе отчима, высказалась категорически против совместного проживания с детьми, и даже, когда они приходили к отцу, делала всё возможное и невозможное, чтобы их быстрее выпроводить, а отчим даже не пытался ей противоречить. Сестре матери очень тяжело, предложила Рае подать в суд на отчима, но детей из дома официально никто не выгонял, хотя и жить там им было невозможно, они всё время убегали к тётке.
- Мне бы только быстрее окончить институт да направление получить, я бы их сразу с собой забрала, - делилась Рая, и я верил, что это не простые слова, что она, безусловно, так и сделает. - Вместе как-нибудь проживём, - убеждённо говорила она, - вот только бы перетерпеть эти четыре месяца! Экзамены сдаю, а в голову ничего не лезет, а ведь скоро и диплом писать. Почти каждую ночь, то их, то маму во сне вижу!
Я уже давно проехал свою остановку, а Рая всё говорила и говорила.
- В профкоме была, деньгами помогли, хоть что-то для них купить будет можно, а то совсем поизносились, да и растут!
- А в деканате была?
- Нет. А что?
- Так ведь декан может посодействовать с направлением в такую организацию, где жильё можно сразу получить, да и чтобы детей устроить. Ты не затягивай, сходи, время ещё есть.
- Хорошо, я обязательно схожу. Спасибо, что подсказал, - она посмотрела на меня и, словно спохватившись, спросила: - А ты куда едешь?
Пришлось соврать:
- В «Победу». Хочу билеты на вечер взять.
- Я тебя провожу.
- А ты куда едешь?
- Да тут одна знакомая пригласила. У неё кое-какая детская одёжка есть. Дети уж подвыросли. Хочу забрать да увезти своим. А тебе спасибо, что выслушал меня. Поверь, такая тоска напала, я как раз от маминой сестры письмо получила, а там всё это… Вот и расстроилась, а тут ты. От наших девчонок слышала, что ты парень понятливый и с душой, вот и решила с тобой поделиться, - и Рая, чуть улыбнувшись, взяла меня за руку. - Ещё раз спасибо тебе… за сочувствие.
Она проводила меня до кинотеатра, и на прощание ещё раз крепко сжала мои руки и пошла через сквер. Видимо ей было, действительно невмоготу оставаться один на один со своей душевной болью, коль она решила разделить её со мной.
Чуть выждав, я повернул обратно к остановке трамвая, а из головы не выходил её рассказ, а эти слова: «…парень ты понятливый и с душой» - грели своим скрытым теплом.
Не смотря на экзаменационные сессии и у Милы, и у меня, мы часто встречались, порой на час-два. О чём-то говорили, делились новостями, смеялись, радуясь возможности видеть друг друга. Наша дружба словно наполнилась новым содержанием, хотя не было ни жарких объятий, ни поцелуев, но было больше доверительности и потребности к общению.
Как-то возвращаясь с прогулки по набережной Волги и поднимаясь по Бабушкину взвозу, Мила призналась мне:
- Я тоже порвала со своим мальчишкой.
- А я считал, что у тебя после Виктора никого не было.
- Но я же тебе не всё рассказывала, - Мила на какое-то мгновение замолчала, потом продолжила: - Ты знаешь, мне жаль его. Он будет так переживать!
Она словно ожидала от меня ответа, и я знал какого. Не в состоянии сказать что-то определённое, я перевёл разговор на другую тему. Да и что я мог сказать, так и не объяснившись с Лилей! К счастью, Мила, сама того не подозревая, помогла мне разрубить этот узел. На очередных танцах Лиля увидела меня с ней и всё поняла. В курилке Старик передал мне её слова: «Мог бы и предупредить, я же понятливая». Слышать это было тошно. Какие бы планы у неё не были в отношении меня, так тянуть я не имел никаких оснований. Вернувшись в общежитие, я в тот же вечер написал и отправил ей короткую записку.
Лиля!
Если можешь, не обижайся на меня. Поверь, я не хотел такого конца. Знаю, теперь уже поздно что-либо объяснять, мне следовало сделать это значительно раньше, а ещё лучше было бы вообще ничего не начинать, но после того, как Виктор передал мне твои слова, я понял ненужность и этого объяснения. Пусть всё кончится так. Это всё равно, когда ни будь, но должно было произойти. Конечно, жаль, что я поставил тебя в неудобное положение перед твоими подругами. Прости, если сможешь. Сергей.
Миле об этом я ничего не сказал.
Были в кино. Я взял Милу за руку, сжал её пальцы, почувствовал ответное пожатие и испытал неизъяснимое блаженство от этого молчаливого взаимопонимания.
Шёл фильм «В полночь». Какой клубок переживаний! Какое хитросплетение судеб! Любовь к Родине и любовь к женщине на фоне Октябрьских событий незримо переплетались в одно целое. Это гимн сильным людям. Через столько испытаний прошла их любовь! А вот последнее испытание она не смогла выдержать. И он, а так может поступить далеко не каждый, правда, не без колебаний, выбрал Родину. Смотришь и всё, непроизвольно, переносишь на себя, на нас с Милой. Смог ли бы я поступить так же? Думаю, что смог бы. А как иначе?! Что мы без Родины? Возможно, на чужбине для кого-то и лучше, я же не могу себя представить вне своей страны. А какая прекрасная женщина жена Яноша! Чистое сердце, широкая душа. Я уверен, она бы не поддалась панике, как подруга Яноша, не бежала бы от трудностей. «Я сама виновата, не понимала, что нельзя любить всех одинаково!» - Как много душевной силы в этом признании женщины, уступившей свою любовь, и потому так мелки похоть и пошлость жизни, что ещё встречаем мы вокруг себя.
Когда сеанс закончился, был уже вечер. Чуть подмораживало. В свете уличных фонарей, словно нехотя, падал снег. Падал и сразу таял, едва коснувшись асфальта. Дышалось удивительно легко, и хотелось вдыхать и вдыхать эту молодящую свежесть вечернего воздуха.
Мы медленно шли по проспекту под впечатлением от кинофильма. Сам того не замечая, я убыстрял шаг. Стараясь идти в ногу, убыстряла шаги и Мила.
- Пойдём помедленнее, - прошу я.
Мила поворачивает ко мне голову и улыбается.
- Ты же сам…
Было чудесное настроение, я прижимал к себе её локоть и улыбался в ответ. На завтра у Милы был последний экзамен, и я не рассчитывал, что она согласится идти со мной в кино, и её согласие переполнило радостью моё сердце, и я был способен на любую глупость, чтобы сделать для неё что-то приятное и не сразу понял, о чём говорит мне Мила.
- Послезавтра я, наверное, уеду с Галкой к ней домой.
Сообщение огорчило меня, и Мила почувствовала это.
- Ну вот, опять наморщил лоб.
- А если мне грустно оттого, что ты уезжаешь!
- Я же напишу тебе, а может быть, ещё и не поеду, если Галка соберётся в Ленинград.
- Пусть одна едет, а я не хочу, чтобы ты уезжала.
- Но ничего же не случится! Вернусь, никуда я не денусь!
- Ладно, поезжай, - как можно спокойнее, словно это и в правду зависело от меня, ответил я, а на душе было горько и муторно от этого сообщения, и время что мне предстояло провести без неё, казалось потерянным. Но Мила не уехала. И именно в эти дни какая-то тень пробежала между нами. Вроде бы всё по-прежнему, но что-то произошло и наслоилось одно на другое. А было столько уверенности, что большое, глубокое, настоящее чувство где-то рядом и стоит только сделать ещё шаг или два и наши взаимоотношения станут ещё ближе и засверкают новыми гранями! К сожалению, этого не произошло.
РАЗДРАЙ
Решили сходить на институтский каток. Мила приехала, как и договорились, около восьми, а в вестибюле нашего общежития столпотворение. Масса девчонок рвутся раздеться, а вахтёрша никого не пускает. Оказывается накануне коменданты того и другого общежитий из-за боязни краж, запретили пускать «гостей» раздеваться в комнатах. Глупость да и только! На следующий день студсовет отменил это дурацкое распоряжение, но вечер был испорчен. Мила обиделась на меня, что зря потеряла время, а я на неё. Откуда я мог знать, что подобная дурость вдруг придёт коменданту в голову!
Прошло ещё несколько дней. Мы снова на танцах у нас в институте. Пришли рано, решили посидеть и поболтать в актовом зале пока подойдёт народ. Мила рассказала о встрече накануне со своей давней подругой.
- Была вчера у Тоньки, это моя школьная подруга, у которой я в прошлом году была на свадьбе и была страшно возмущена поведением её мужа. Антонина ходит последние дни перед родами, а он хотя бы палец о палец ударил, чтобы ей помочь. Сидит книжку читает, а она и обед свари, и в комнате убери. Стала одеваться, кое-как нагнулась, чтобы завязать шнурки на ботинках, а он хоть бы хны, даже не помог, пришлось мне. Я разозлилась и ушла не попрощавшись, перед Тоней только неудобно, - чувствовалось, что, рассказывая, Мила вновь видела перед глазами эту картину, которая так задела её. Чуть поуспокоившись, добавила: - Все вы после свадьбы одинаковые!
- Зачем же такие скоропалительные выводы?
- Не спорь, наслышалась достаточно, - недовольно оборвала она меня, и я почувствовал, что разубеждать бесполезно, даже если бы я смог поколебать её убеждённость, она всё равно не показала бы виду, что согласилась со мной. Конечно, подобное может быть, но я не мог согласиться, что буду таким же.
Танцзал постепенно заполнялся, и мы пошли танцевать. Среди танцующих промелькнула Валя Кузнецова в паре с каким-то сержантом. Заметив меня, заулыбалась, а когда танец кончился, направилась ко мне, но, увидев Милу, отошла к окну. Где-то около десяти подошли Сашко, Старик и Юрка. Классически раскланявшись, Саша пригласил Милу. Я решил пригласить Валю, но пока собирался, увидел, что она сама идёт ко мне. Пошёл ей навстречу. Оба немного смутились. Пригласил.
- Это твоя жена? - первое, что спросила она меня.
- И ты попалась на ту же удочку! Разговоры о моей женитьбе сплошная брехня. Это Витька Старцев разыграл ваших девчонок, он у нас спец по части розыгрышей.
Когда танец закончился, и мы остановились у окна, Валя спросила, заглянув в глаза:
- Я не мешаю?
- Нет, что ты! Идём ещё.
Но кончился и этот танец, а было так приятно разговаривать с ней и вроде бы ни о чём, но то подспудное расположение к друг к другу, что мы испытывали почти с первых дней нашего знакомства, наполняло нашу болтовню глубоким смыслом. Подвёл Валю к подругам, извинился, что вынужден её оставить. Встретил её понимающий взгляд и снова смутился. Вернулся к Сашко с Милой, опять о чём-то разговариваем, но Милу словно подменили. Почти не разговаривает, отвечает с неохотой и односложно, и сколько я не пытаюсь разговорить её, разговор не получатся. Настроение стало катастрофически падать. Голову заполнили суматошные мысли: «Отчего такая резкая перемена? Неужели из-за Вали? Но в это трудно поверить! Неужели ревнует? А ведь если это так, значит я, действительно, далеко не безразличен ей! А может дело в чём-то другом?»
С танцев ушли, не дожидаясь окончания.
Проводив Милу и не добившись от неё никакого объяснения так быстро изменившемуся настроению, неудовлетворённый и расстроенный, вернулся в общежитие. Уже когда укладывались спать, Сашко сказал мне, что Мила, увидев меня танцующего с Валей, предложила ему уйти с танцев вместе с ней: «Пусть они танцуют. У них это не плохо получается!» - Снова мелькнула мысль о ревности, но сразу же отогнал её. Глупо, да и нет никаких оснований.
Какая-то кутерьма в голове. Наша дружба с Милой становится какой-то тяжёлой и тягучей, а для меня это просто трёпка нервов. Моё самолюбие очень часто бывает задето. Никак не могу понять, почему она так ведёт себя? Решил переговорить, не затягивая, при первой же возможности.
Поделился своими сомнениями с Витей Одиноковым. Тот внимательно выслушал меня, потом, помолчав, сказал:
- Ты, Серёжа, не обижайся на меня, но боюсь, что у вас ничего не получится. У Людмилы сложный характер. Она очень разная. Может быть я и ошибаюсь, - он посмотрел мне в глаза, - но если что-то и будет у вас получаться, с налёту это не произойдёт. Если хочешь быть с ней, наберись терпения.
- А тебе, что, его не хватило?
- Да не в этом дело… Точнее, не только в этом.
Я не стал расспрашивать, поняв, что у него нет желания говорить на эту тему.
Не могу понять, в чём дело, но отношение Милы ко мне изменилось и далеко не в лучшую сторону. Может быть, почувствовав моё желание быть с ней ближе, подкреплённое моими неоднократными высказываниями по этому поводу, и в тоже время, не уверенная в своих чувствах, она решила, что я никуда не денусь. Какое-то неуважение, боюсь сказать пренебрежение, засквозило в её словах и стало явно ощущаться в её поведении. Даже какое-то высокомерие по отношению ко мне, а в высказываниях - самоуверенность и безаппеляционность. Это плохо, даже очень плохо, а хуже всего то, что я не могу понять, что она хочет, чего добивается своим поведением. Одновременно быть рядом и так далеко друг от друга - это очень тяжело!
Как-то памятуя её разговор с Галкой по поводу нового кинофильма и её слова: «Не плохо было бы посмотреть!» - я купил билеты и сказал об этом, но был шокирован её реакцией: «Разве я тебя просила?» - «Я думал, что ты хотела посмотреть его», - ответил я. «А ты поменьше думай за меня, легче жить будет!» - был её ответ. Ей ничего не составляло в общем разговоре оборвать меня словами: «Это тебя не касается! Это не тебе судить!» и т. д. Прежняя простота отношений сошла на нет. Я терялся в догадках, пытаясь разобраться, в чём дело, понимая, что если так будет продолжаться и в дальнейшем, мне придётся забыть этот адрес. Осознавать это было больно, словно резать по живому, но терпеть такое отношение к себе я не мог и не хотел, а потому решил переговорить с Милой,