– И все же я настаиваю, мадемуазель. Вы слышите? Я настаиваю. – Его тон стал требовательным, он почти приказывал.
– Вы с ума сошли, сударь, – холодно отвечала я, – мне нет никакого дела до ваших претензий. Кажется, пока что ваши слова для меня не указ.
Он схватил меня за руку, пытаясь усадить на скамейку. Рука у него была горячая и влажная, и я брезгливо вырвалась.
– Оставьте меня, – сказала я.
– Сядьте, мадемуазель. Мне нужно поговорить с вами. Я села вполоборота к нему, уставившись глазами в глубину сада. Мои пальцы машинально срывали зеленые побеги папоротника, рвали их в клочья и разбрасывали – несмотря на кажущееся спокойствие, я все же нервничала.
– Вы очень молоды, мадемуазель, – произнес герцог, – я намного старше, и у нас с вами разные заботы. Вам пока нет дела до моих интересов – возможно. Однако те размеры приданого, которые установил ваш отец, кажутся мне явно недостаточными. Вот взгляните.
Он протянул мне листок, вырванный из блокнота, на котором рукой моего отца было написано:
«Милый герцог, я предлагаю вам следующее:
1. Замок Сент‑Элуа.
2. Парижская недвижимость.
3. Доход от бретонских имений.
4. Два фаянсовых завода в Севре.
5. Доходы от продажи вест‑индского кофе.
6. Лионская шелковая мануфактура.
Дорогой герцог, честное слово, большего вы не стоите».
Все эти пункты были многократно перечеркнуты, исправлены, между ними были вписаны и зачеркнуты какие‑то слова, и мне стало ясно, что каждый пункт этого списка буквально вырывался с кровью из сердца моего отца. И еще я поняла, что между герцогом и принцем наметились серьезные разногласия…
– Ну и что же? – спросила я безучастно.
– Неужели вы не видите? А замки в Нормандии? А леса? А мануфактура‑то всего одна указана – посмотрите!
– Кажется, вы хотите лишить нас всего, – раздраженно произнесла я, – будь ваша воля, вы бы нас ограбили. В этом списке указана целая куча всяких богатств…
– Я хочу, мадемуазель, – громко произнес он, – чтобы мы имели доход не менее миллиона ливров в год.
Я внимательно смотрела на него, но, к своему удивлению, не чувствовала ни возмущения, ни гнева – одно презрение. Как низок должен быть человек, чтобы втолковывать своей невесте подобные вещи! Он даже для вида, для приличия не скрывает своих целей.
А герцог нисколько не замечал того, что со мной происходило: он все так же горячо расписывал те выгоды, которые можно получить от наших нормандских владений, страстно доказывал необходимость увеличения приданого, повторялся, горячился, хватался за голову и, наконец, устал и взмок… Я и не подозревала, что деньги могут вызвать у человека столько эмоций.
Увидев, что я молчу, он вообразил, что убедил меня.
– Так что же вы скажете? – Герцог был весь мокрый от пота.
– Послушайте, – произнесла я медленно, – вы ради денег хотите жениться на мне, не так ли?
Он откинул со лба волосы:
– В общем, от количества приданого будет зависеть мое отношение к вам, мадемуазель.
Вот тебе раз!
Я поднялась и отошла на несколько шагов. Вначале я просто хотела уйти, не сказав ни слова; однако мне было физически необходимо излить в словах свое презрение.
– Вот что, сударь, – сказала я усмехаясь, – хотя парик и не делает из лавочника аристократа, я давно хотела посоветовать вам носить его: в нем вы больше походили бы на дворянина. А сейчас никто не отличит вас от простого торгаша…
Он уставился на меня с недоумением и тупым гневом. Я ушла, не сказав больше ни слова. Во дворе меня встретила взволнованная Маргарита.
– Боже милостивый, душенька моя, – прошептала она мне на ухо, – кучер говорит, что герцог де Кабри только того и имеет, что титул, а сам весь в долгах. Говорят, ему сам король дал двести тысяч ливров – а так бы он и сюда не доехал. – Взглянув мне в лицо, она осеклась – Да что же это с вами, мадемуазель? Вы бледны как смерть.
Я схватила ее за руку и крепко сжала.
– Послушай, Маргарита, – произнесла я, сама не узнавая своего голоса, – давай сейчас не будем говорить об этом, давай помолчим! А то если и ты будешь напоминать мне об этом ничтожестве, я, честное слово, с ума сойду.
– Господь с вами, мадемуазель, – испуганно сказала Маргарита. – Надобно об этом вашему отцу рассказать. А насчет меня вы‑то знаете, что я за вас, я этого герцога и на шаг бы к вам не подпустила.
– Хорошо, – поспешно сказала я, вся дрожа, – хорошо. Я должна была идти к родственникам.
Но видеть их лица мне совсем не хотелось.
На зеленом сукне стола ровной стопкой лежали карты. Близилось начало игры в буйотку. В Сент‑Элуа был большой прием, на который съехались все мало‑мальски известные дворяне из округи. Замок был переполнен, двор заставлен каретами.
Отец устраивал вечер в мою честь, и этот праздник стал первым после того, как Нижняя Бретань избавилась от страха перед контрабандистами. С утра в парке был пикник и картежные игры, вечером ожидались танцы. Гостей было много, но никто из присутствующих меня особенно не интересовал. Я комкала в руках бумажку с несколькими словами: «Благодарю за приглашение. Из‑за болезни моей жены я вынужден отказаться от него. Виконт де Крессэ».
Снова его жена!
Я так давно его не видела, наши встречи в Бросельянде почему‑то не повторялись, хотя я ездила туда каждый день…
Виконта редко принимали в обществе, виконтесса вообще никогда не допускалась в светские гостиные. Сколько времени я потратила на то, чтобы смягчить отца и добиться разрешения послать приглашение на вечер виконту! Я три часа провела у зеркала, долго подбирала наряд – и все лишь затем, чтобы получить этот унизительный отказ! Какой прекрасный повод я дала ему для насмешек!
– Я ненавижу его жену, – пробормотала я гневно. – И его ненавижу. Ну, ничего! Pide bene che ride ultimo![43]
– Что это вы тут говорите, дорогая? – игриво спросила мачеха, проходя мимо меня под руку с каким‑то мужчиной.
Даже широким веером она не могла скрыть яркий румянец на щеках – признак начавшегося флирта. Да, здесь все изменяют друг другу… Отец мачехе, мачеха отцу. Недаром два дня назад в замке поселилась ослепительная Соланж де Бельер – светская дама, решившая погостить в провинции. Ей отвели комнату рядом с апартаментами отца. А еще я не раз замечала, как из спальни отца стыдливо выпархивает наша зардевшаяся пятнадцатилетняя горничная Каролина – не такая красивая, как Соланж де Бельер, но свежая, румяная, веселая бретоночка. Ясно, каким образом у нее появилось ожерелье из золотых монет.
Я быстро поднялась по лестнице в свою комнату и остановилась перед зеркалом, придирчиво себя оглядывая. Зачем мне осиная талия, увеличенные белладонной глаза, новое белое платье, если нет человека, способного все это оценить?
Гневными движениями я распустила корсет, стягивающий меня почти до пятнадцати дюймов, и сама ругала себя за глупость. Вырядилась!
– Все вы что‑то выдумываете, мадемуазель, – сказала Маргарита ворчливо, – то одеваетесь бог знает как, то раздеваетесь… Я уж и не знаю, что думает о вас ваш отец.
Мне показалось это до того обидным, что я расхохоталась и, подбоченившись, резко повернулась к Маргарите.
– Да ничего он не думает, понятно? – закричала я. – Он никогда ничего обо мне не думал. Я их всех терпеть не могу – отца, мачеху, герцога, и тебя тоже!
Я едва не расплакалась. Маргарита была добродушной женщиной и принялась меня утешать, нисколько не обидевшись: она понимала, что имеет дело со своенравной, колкой, но, в сущности, доброй девушкой.
– Ладно, – сказала я через минуту, – затяни меня снова.
Но корсет теперь, как на зло, не хотел затягиваться. Маргарита сопела, шнурки едва не лопались, у меня трещали ребра, а талия не делалась меньше восемнадцати дюймов.
– Вот видите, что делает с человеком капризность, – сказала Маргарита, тяжело дыша и останавливаясь в очередной раз передохнуть.
– Боже мой, но ведь в зале давно уже началась игра! – жалобно воскликнула я.
– Будете подгонять меня, мадемуазель, – останетесь и вовсе без корсета.
Наконец мы позвали на помощь Жильду. Я наклонилась, опираясь на кровать, чувствуя, что вот‑вот лопну. Но Жильда быстро настроила все дело, и я вернулась в зал. Мне вдруг стало интересно, захотелось последить за ходом игры: судя по ставкам, она обещала быть ожесточенной.
– Гравельский лес, – произнес маркиз де Фонтенэ усмехаясь.
Все ахнули.
– Если я выиграю, маркиз, я стану хозяином Семилесья, – многозначительно напомнил мой отец, намекая на давнее соперничество между нашим семейством и кланом де Фонтенэ за звание принца Бретонского, – что вы на это скажете?
– Возможно, друг мой, возможно, – протянул маркиз, выбирая в коробке сигару побольше. Их мы получали с острова Мартиники. – У вас чудесные сигары, могу вам заметить.
– В таком случае я ставлю Сент‑Элуа, – вдруг сказал отец. Я вздрогнула. На миг мне показалось, что я ослышалась.
Отец не мог так рисковать замком…
– Боже мой, что вы такое говорите! – воскликнула я, бросаясь к отцу. – Как вы можете ставить на карту наше родовое поместье? И потом, разве он не принадлежит мне? Насколько я помню, вы подарили мне его всего четыре месяца назад!
– Успокойтесь, принцесса, – сказал маркиз де Фонтенэ, – ваш отец прекрасно играет в буйотку. Однажды он обыграл даже Марию Антуанетту.
Я едва не заплакала: Сент‑Элуа стал частью моей жизни, я так привязалась к нему, что не променяла бы даже на весь Париж.
– Но это мой замок, отец, – вы слышите, мой! – сказала я в отчаянии. – Вы не можете поставить его на карту без моего согласия.
– Дорогая моя, – произнес отец равнодушно, – вы ведь еще несовершеннолетняя и незамужняя.
Я замерла, побледнев. С моих губ не сорвалось больше ни слова. Замок Сент‑Элуа остался за нами: кроме того, весь Гравельский лес перешел в наше владение, однако где‑то внутри во мне все выше поднимал голову маленький настороженный критик, который рос с каждым словом, услышанным мною от отца.
Отца я и раньше боялась. Может, не боялась, а как‑то робела перед ним… Я ни в чем не знала отказа, меня одевали, как куклу и задаривали драгоценностями. Я не питала к отцу особой любви, но и больших причин для неудовольствия у меня тоже не было. И, в сущности, только сейчас я поняла, что ничего для него не значу. Нет, значу, конечно, но только как орудие для исполнения каких‑то планов. Мне заранее, много лет назад, была отведена определенная роль, и я не должна была от нее уклоняться. Идти только по пути, начертанному для меня отцом… Если я буду послушна, жизнь моя будет сносной. Если же я, паче чаяния, посмею нарушить планы отца, пойду наперекор его честолюбию, меня призовут к порядку немедленно и строго. Когда я стала отцу поперек дороги даже в таком ничтожном деле, как игра, он устранил меня несколькими словами. А если речь пойдет о чем‑то более серьезном?
И все‑таки – как он мог забыть или не понимать того, что я не просто орудие, не просто принцесса, обязанная исполнять волю своего отца, но и девушка, женщина, человек, наконец?
– Завтра, дорогая моя, вам нужно вместе с герцогом осмотреть выигранный Гравель, – бросил он мне через плечо, – я очень прошу вас об этом.
Я согласно кивнула. Ехать в лес с герцогом мне совсем не хотелось, но я пыталась найти оправдание поступкам отца.
– Вы снова бледны, милочка, – сказала Маргарита, уводя меня из зала, – только что цвели, как розанчик, и вот снова побледнели. Что ни говори, а принц вел себя не как достойный дворянин. Уж я‑то знаю, как вы не любите, когда вам перечат!
– Признаться, я не думал, что вы согласитесь составить мне компанию, – сказал герцог после долгого молчания.
Наши лошади шли рядом, но Стрела все время недовольно фыркала, словно ей было не по душе соседство с лошадью герцога.
– Гравельский лес войдет в мое приданое. А ведь ваши интересы должны быть и моими интересами, – насмешливо сказала я, – не так ли, сударь?
– Хорошо, что вы это поняли, – раздраженно бросил он. Боже, он еще смеет раздражаться! У меня не было слов, чтобы описать ту меру презрения, которое я чувствовала к нему. Я презирала его уже за то, что он, сорокалетний идиот, волочится за шестнадцатилетней, не имея к этому никаких данных… Ни на минуту я всерьез не допускала того, что стану его женой. Ну а после того разговора о приданом… Словом, я герцога терпеть не могла и ничуть не смущалась тем, что он это замечает.
– Я не поеду в ту сторону, – сказала я с плохо скрытой неприязнью, когда он предложил мне добраться до Гравеля не по просеке, а через лес, – там есть ужасное друидическое капище, оно меня очень пугает, а вы никакой защитой служить не можете.
– Гм! Вы не слишком‑то любезны, мадемуазель.
– От меня вам никогда не дождаться любезности.
– И все‑таки странно, что такую гордячку, как вы, пугает капище. Вы ведь безбожница, еретичка, это мне известно. Вы читаете Вольтера.
Я предпочла ничего не отвечать на это глупое замечание. Разве что сказать герцогу, что он глуп, делая такие нелепые выводы. Или напомнить, что он, герцог, не читает не только Вольтера, но и вообще ничего?
Было очень жарко. Солнце стояло в зените. Я уже почти сожалела, что согласилась поехать в Гравель. Духота была такая, что к вечеру непременно разразится гроза.
– Вы говорили с отцом? – спросил герцог де Кабри.
– Нет, – резко ответила я, не поворачивая головы. – Деньги это дело таких, как вы и мой отец: вот и разбирайтесь во всем сами.
– Интересно, что вы скажете, если однажды вам не хватит денег на покупку нового туалета для бала, – ядовито заметил герцог.
Я расхохоталась.
– Не беспокойтесь, сударь, это будет не ваша забота… Мой отец не оставит меня без средств.
– Так вы отказываетесь быть мне союзницей?
– Вам – союзницей? Да вы смеетесь, сударь!
Слева от нас густой стеной тянулся Пэмпонский лес, у самого подножия которого протекал ручей. Жара ли так подействовала на меня? Я решила высказать все, что у меня на душе, – высказать сейчас, немедля!
– Я никогда не выйду за вас замуж, – отчеканила я твердо и выразительно. – Слышите? Я скорее убегу из дома.
– Наш брак дело решенное, об этом и говорить нет смысла, – произнес герцог, злобно прищуриваясь, – никто вас и не спросит.
– Ах, вы на это надеетесь! Чудесно, господин герцог! Думаете, я не знаю, откуда у вас столько упрямства? Я все знаю!
– Ну‑ка, ну‑ка, скажите, что вы знаете!
– И скажу! Мне отлично известно, что вы погрязли в долгах, что у вас только и имущества, что титул и несколько сюртуков, в которых появляетесь в обществе, чтобы все думали, что вы еще богаты. Вы хотите жениться на мне из‑за денег, это всем известно. Вы пользуетесь тем, что моему отцу трудно найти мне подходящую партию, так как наш род очень древен и знатен. У вас блестящее происхождение, вот мой отец и купился. Но ведь ваше происхождение – это только оболочка! И мне остается только представлять, как вы сгниете лет через десять.
Он молчал, под щеками его ходили желваки.
– Так что я никогда не выйду за вас замуж, – передохнув, сказала я. – Я вас терпеть не могу, меня от вас тошнит. Вы мне совершенно не нравитесь. Вы не понравились мне сразу, а уж после того разговора и подавно. И дело тут не в том, что вы уже стары, что вы разорились, просто вы очень скверный человек, и все тут.
Слегка успокоившись, я заговорила тише:
– Неужели вы могли всерьез подумать, что я стану вашей женой? Ищите себе в жены маленьких монастырских дурочек, а я не из таких. Я скорее убегу из дома, или оскандалюсь, или позволю разрезать себя на мелкие кусочки, чем разрешу вам прикоснуться ко мне.
Признаться, я не сразу поняла, что произошло. Земля и небо поменялись местами как будто. Напоследок я заметила всадника, скачущего по дороге в ста туазах отсюда.
Герцог одним прыжком оказался на земле, стащил меня с лошади, грубо сдавив руками мою талию, и с невероятной силой толкнул на землю возле пшеничных колосьев. Я не устояла на ногах и упала – еще не соображая, в чем дело, испуганная. В ту же минуту он навалился на меня, жарко дохнул в лицо, я увидела его глаза – пустые, ненавидящие, и громко закричала. Тогда он рывком приподнял меня за плечи и с силой грохнул об землю: дыхание у меня перехватило от боли, некоторое время я не могла кричать и только чувствовала, как он разрывает на мне корсаж и до крови царапает грудь.
Изловчившись, я подалась немного в сторону и изо всех сил ударила ему локтем прямо в лицо. Ценой большого усилия мне удалось чуть‑чуть вырваться – затрещала ткань платья, рука герцога до крови расцарапала мне плечо. Он быстро пришел в себя, снова схватил меня и опрокинул на землю. Его колено разомкнуло мои ноги, он старался задрать мне юбку, и дикая волна ужаса окатила меня; я закричала так пронзительно, что мой крик, вероятно, услышали и в соседних деревнях.
Я царапала ему лицо всеми десятью пальцами, извивалась, стараясь высвободиться из‑под этого противного тяжелого тела. Невыносимая тошнота подступала к горлу, отвращение и ужас душили меня. Герцог все время старался поймать, задержать мои руки, однако это ему не удавалось, и он в каком‑то остервенении разрывал мою одежду в клочья. Омерзительные, невыносимо противные губы прилипали к моему рту, и тогда я думала, что сойду с ума от отвращения. Едва мне удавалось высвободить свои губы от его рта, как я начинала кричать. Всадник, всадник на дороге! Теперь он должен быть где‑то здесь, где‑то поблизости!
У меня не было больше сил, я была близка к обмороку. Закрыв глаза, чтобы не видеть этого побагровевшего лица, склонившегося надо мной, я почти потеряла сознание. И вдруг.
Какая‑то невероятная сила отбросила от меня герцога. Сразу стало легко, ужас прекратился… Но я билась, билась на земле в судорожных рыданиях, непрерывные спазмы сжимали мне горло.
Я увидела перекошенное от злобы лицо герцога и спокойное бледное лицо виконта де Крессэ. Я пока не воспринимала на слух того, что они говорили. Я только заметила на руках и спине герцога полосы от кнута, который сжимал в руках виконт.
– Убирайтесь, – крикнул герцог, – какое вам дело до моей жены? Я имею на нее все права.
– Насколько мне известно, – произнес виконт дрожащим от гнева голосом, – никаких прав у вас нет. Мадемуазель Катрин еще не жена вам. Ей омерзителен ваш вид. Если в вас осталось хоть какое‑то благородство, освободите ее от своего присутствия.
Герцог взглянул на меня. Мне стоило больших усилий сдерживаться и не осыпать его самыми грязными ругательствами, какие остались в моей памяти еще с Тосканы.
– Я требую, чтобы вы удалились, – сказал виконт, – видеть ваше лицо – унижение для любого аристократа. Я буду стрелять в вас, если вы не уберетесь отсюда.
Он вытащил из‑за пояса пистолет и взвел курок.
– Но я же безоружен, вы же видите! – закричал герцог в бешенстве. Его расцарапанное в кровь лицо было страшно. – Давайте‑ка лучше отложим наш поединок на потом, когда у меня тоже будет пистолет.
– Я буду стрелять в вас, сударь, – холодно произнес виконт, – вы слышите, я буду стрелять в вас!
Я была так потрясена, что даже не заметила, как герцог уехал. Рыдания душили меня, казалось, им не будет конца.
– Вот видите, – нравоучительно сказал виконт, усаживаясь рядом со мной, – что значит обручаться не подумав.
Он попытался взять меня за руку, но я вздрогнула так, словно мне к горлу приставили нож, и крикнула:
– Не трогайте меня!
Он не обратил внимания на мои слова и, сильным движением обхватив за плечи, заставил подняться. Его действия были настойчивы, но не грубы.
– Вам нужно умыться, – сказал он.
Я умывалась, смешивая и воду, и слезы. Ссадины на груди ныли так, что я всхлипывала от боли. Умывшись, я попыталась кое‑как подобрать волосы, но у меня не нашлось булавок. Виконт протянул мне черный шнурок от своего ягдташа.
Тяжело вздыхая, я приводила себя в порядок. Впрочем, из этого мало что получалось. Разорванный корсаж пришлось на груди стягивать рукой, юбка висела клочьями. Этого герцога надо бы прикончить на месте! Хорошо еще, что поблизости оказалась вода, и я могу смыть с себя его прикосновения. Стоя на берегу, я с трудом удержала равновесие. Рука виконта предусмотрительно меня поддержала.
– Благодарю вас, – пробормотала я.
Я немного успокоилась, и во мне начинали пробуждаться чувства. Первое, что пришло мне на ум, – это сходство того, что случилось со мной, с историями из романов: невинная девушка, демонического склада насильник и благородный рыцарь, что‑то вроде Ланселота или Персифаля. Я поневоле улыбнулась.
– Хорошо, что вы успокоились, – произнес виконт, заметив мою улыбку.
Я села рядом с ним. Мне было нехорошо, я боялась, что меня стошнит.
– Я бы советовал вам быть осторожней, Катрин, – сказал виконт, желая чем‑нибудь меня отвлечь, – то, что поблизости оказался я, – это же чистая случайность. Бросельянд и Гравель всегда безлюдны, а уж по воскресеньям…
– Боже мой, как я благодарна вам, Анри, – прошептала я со слезами на глазах. Сама того не заметив, я впервые назвала его по имени. – Вы себе не представляете, как я вам благодарна.
Я сжала виски руками: у меня очень кружилась голова.
– Вы знаете, у меня ведь еще никогда… никогда ничего не было с мужчинами. Да, это правда. И как только я представила, что в первый раз у меня это будет так ужасно, мне захотелось умереть… Уж лучше никак, чем так.
Я говорила то, что никогда не следует говорить кавалерам.
– Я никогда даже не предполагала, даже подумать не могла, что со мной может такое случиться… что он способен отважиться на такую низость… О, какой мерзавец!
– Вы ведь не любили его ни капли, Катрин.
– О, да я его с самого начала терпеть не могла!
– Зачем же вы так тщательно это скрывали?
– Приличия требуют, чтобы жених и невеста любили друг друга, – пробормотала я неуверенно. – Я соблюдала приличия.
– Затоптав свое собственное счастье?
– Ничего не затоптав! – воскликнула я. – Неужели вам так нравится задавать мне подобные вопросы?
Он умолк.
Я оглядела себя, сознавая, как неприлично выглядит сейчас моя одежда.
– Как же я поеду домой? – спросила я в растерянности.
– Полагаю, мне уже разрешается говорить? – иронично спросил виконт.
Я покраснела.
– Нужно подождать до вечера, – сказал он, – потом я провожу вас в Крессэ, это в двух шагах отсюда. У моей жены много лишних платьев.
– В Крессэ? – переспросила я упавшим голосом.
Это было бы верхом неприличия для незамужней девушки, да и для женщины тоже. Кроме того, мне совсем не хотелось встречаться с виконтессой. Каждый раз при встрече с Анри я совершенно забывала, что он женат, а он словно нарочно каждый раз напоминал мне об этом.
– В сущности, вы можете ехать домой и так.
– О нет! – сказала я. – Не хочу выглядеть униженной. Мне ведь придется влить много яда в уши отца.
– А куда подался этот негодяй, ваш жених?
– Да уж конечно не в Сент‑Элуа.
Наступила пауза. Его рука совершенно случайно наткнулась на кончики моих пальцев, легко погладила шелковистую кожу ладони. Я подняла голову. Меня поразило лицо виконта – оно имело какое‑то странное, незнакомое мне страстное выражение. Казалось, он не может отвести взгляда от моего полуразорванного корсажа. Я невольно поднесла руки к груди, чувствуя смутный, неосознанный страх. Виконт трудно глотнул, словно превозмогая что‑то. Я хотела отодвинуться, но не… не могла.
– Вам удобно? – вдруг спросил он.
Господи Иисусе, я буду последней дурой, если упущу такую возможность… Вместо ответа я, словно нечаянно, ближе пододвинулась к виконту. Его рука очутилась на моей талии. Сладкие, нервные, горячие токи пронизывали меня, и от них тревожно замирало сердце и напрягались груди. Я замерла, стараясь ничем не потревожить своего состояния, не изменить позы.
Его пальцы слегка шевелились, и при каждом их движении что‑то пронзительно сладкое растекалось по телу, мне становилось жарко и появлялось необъяснимое желание сильнее ощутить эти прикосновения, раствориться в них. Он вдруг резко пошевельнулся, и моя голова оказалась у него на груди. В ту же минуту его губы слегка коснулись моих полуоткрытых губ.
Этот поцелуй был так мимолетен, что я почти не заметила его и, широко раскрыв глаза, изумленно смотрела на виконта. Он, наверное, подумал, что я оскорблена.
– Простите меня, – сказал он.
Я закрыла глаза, и, хоть мне хотелось тысячу раз повторить этот поцелуй, я была горда, что сдержалась. Хотя сознание этой гордости томило меня еще сильнее.
Я заснула; однако сон мой был беспокойным: мне снились руки виконта, его глаза, губы, поцелуй которых так приятен…
Когда я открыла глаза, были сумерки; огненный солнечный шар тонул за горизонтом, золотя траву и ежевичные кусты. Виконт все так же сидел, опираясь спиной о дерево и закрыв глаза, однако я чувствовала, что он не спит. Мои длинные светлые волосы были рассыпаны по груди его и локтю.
Он открыл глаза и слегка усмехнулся.
– Столь безмятежный сон бывает только у ребенка, – сказал он, – вы спали более двух часов, Катрин.
– Простите, – сказала я.
Быстро поднявшись, я подошла к роднику и умылась: вода теперь была гораздо холоднее, чем прежде. Виконт тем временем разминал затекшую руку. Внезапно он тоже поднялся и, легко перепрыгнув на другой берег ручья, тоже подставил руки под воду. Он показался мне удивительно милым в это мгновение, и я невольно залюбовалась им.
Желая дать ему больше места, я подвинулась к самому истоку родника, небольшому мшистому холмику, и наши руки встретились. Словно электрический ток пронзил нас обоих. Его пальцы обхватили мои кисти, вода с журчанием заливала меня по локоть, волнистые концы волос мокли на самом дне родника, но я не решалась и не хотела поднять глаза: мы оба с удивительной тщательностью продолжали делать вид, что ничего не произошло, тем временем как наши руки сплетались все крепче, никак не желая разъединяться. Мне было и томно, и жарко, и душно…
Центр нашей тяжести переместился полностью на наши руки. Мы, словно притягивая друг друга, все больше сползали с берегов; наконец я ощутила, что носки моих туфель замочила вода, и уже хотела принять более удобную позу, как вдруг виконт слегка дернул меня за руки, и я упала на траву рядом с пшеничным полем. В ту же минуту виконт склонился надо мной, прижал мои плечи к земле, а его губы оказались над моими… и поцеловали их.
Это был бешеный, сумасшедший поцелуй, равного которому я не ощущала на губах за всю последующую жизнь, – это был поцелуй двух жаждущих существ, двух изголодавшихся людей; это было чудо, ошеломившее и покорившее меня до конца, наконец, это было блаженство и наслаждение, которое я так давно хотела испытать. Наши губы разъединялись лишь затем, чтобы сделать судорожный вздох и с новой силой коснуться друг друга.
Я училась всему очень быстро, потому что к науке этой меня вела любовь. Чудесное опьянение обволакивало меня, я закрыла глаза, чувствуя, как волны трепета и упоения затопляют, смывают, несут меня в океан счастья. Наши губы сливались воедино, мы дышали дыханием друг друга; высокие золотые колосья пшеницы сплетали над нами шатер счастья и убаюкивали сознание… Быть может, в эту минуту я бы позволила Анри все что угодно.
– Боже, – прошептала я горячими губами, – Боже мой!
Я почти потеряла голову.
Но в то же мгновение я почувствовала, что он весь напрягся, словно превозмогая что‑то, я уловила едва слышный стон, и виконт выпустил меня из объятий.
Он сидел, склонив голову и обхватив ее руками. Я испугалась: может быть, я сделала что‑то не так? Но ведь я почти ничего не делала… Дотянувшись рукой до его руки, я спросило тихо и нежно:
– Анри… Анри, что с вами?
Он порывисто обернулся, почти гневно схватил меня за плечи.
– Перестань, – грубо воскликнул он, – разве ты не видишь, что тебе достаточно сделать какое‑то движение, и я не смогу сдержаться? Перестань!
Мне стало страшно и обидно. Его слова я понимала весьма смутно. За что он на меня рассердился?
– Пора ехать, – сказал виконт поднимаясь.
За всю дорогу мы не промолвили друг другу ни слова, не обменялись даже звуком, однако это молчание не казалось мне искусственным или неприятным. Может, и хорошо, что мы молчали. Я быстро позабыла обиду и помнила лишь о том пьянящем, страстном моменте. Море чувств нахлынуло на меня, мне нужно было время, чтобы в них разобраться.
Совсем стемнело, и мы не разбирали дороги: до восхода луны было еще далеко. Наши лошади шли рядом, слегка пофыркивая от ночной сырости. Я подумала, что сейчас, наверно, около десяти часов. Какой переполох поднялся в Сент‑Элуа из‑за моего отсутствия!
Я размышляла о том, какой опасности подвергаюсь, заезжая в Крессэ. Если кто‑то увидит меня, то подумает, что я любовница виконта. Полчаса назад, когда Анри сжимал меня в объятиях, я, кажется, даже хотела ею быть. Но сейчас… Вокруг было темно, сыро. Атмосфера была не та. И я чувствовала, как страсть моя тает, а опасения растут. Нет ли у виконта в мыслях чего‑то дурного? Впрочем, ведь у него дома жена.
Поместье Крессэ находилось в мрачной, болотистой местности. Темнота ночи позволяла увидеть, как мерцают на болоте огоньки святого Эльма. Лес подступал к низкой ограде маленького замка: Крессэ был затенен могучими соснами, вязнущими корнями в песке. Стены были так увиты плющом и диким виноградом, что казались ночью черными. Двор, освещенный старинным факелом, почти повсеместно зарос вереском.