Неумолим бег времени. Но годы не отдаляют минувшей войны. Напротив: чем она дальше по исчислению лет, тем ближе — по счету сердца. [378]
Память мудра. Она сохраняет то, что нужно человеку для жизни.
Человеку для жизни нужны друзья. С годами — все больше и больше. И она сохраняет их, возвращает даже из небытия — самых верных и самых надежных.
...Вот Володя Ерастов, мой штурман. Совсем молодой! И все такой же — чуть вяловатый, с широкой улыбкой, с ласковыми глазами, будто бы затаившими что-то. Из госпиталя он попал в другой полк, тут же летал, на Черном море. Часто писал нам, скучал, а потом... Сколько было ему в тот день, 11 мая сорок четвертого? А мне теперь сколько? Так что же, чудак, может он от меня утаить? Разве мечту. Но ведь я ее знаю! Он просто забыл, Володя, что сам и рассказывал нам о ней. А как напомнить? Могилы его на земле не найти, он там и остался — в море. В море, которым так восторгался, чуть ли и не в минуты боя... Спустил свои бомбы на вражеский конвой, успел убедиться — точно! Это запечатлелось в его глазах. Синее море, черные, хищно нацеленные на наш берег пиратские корабли и голубые разрывы — его бомб, Володи! То, что мечтал он запечатлеть на картине после войны. О чем и осталась навек грусть в глазах — молодых, красивых...
Немного раньше, в том же году, в конце января, в районе Евпатории, погиб наш любимый комдив — Герой Советского Союза Николай Александрович Токарев. Не довелось мне его спасать... Крылатый торпедоносец несся на вражеский корабль, когда в него ударил снаряд. Тяжелораненый генерал довел до берега объятую пламенем машину, даже сумел посадить ее, как у нас говорилось, «на брюхо», но... последовал взрыв...
А вот флагманский штурман Зимницкий... Сколько раз выходил Алексей из смертельных, казалось бы, переделок? Вышел и в тот раз. Осколком ему разнесло шею, сильно повредило горло, трахею... Залитого с головы до ног кровью, без признаков жизни вытащили [379] его из кабины друзья. Даже наш врач — уж на что бывалый — не смог обнаружить ни дыхания, ни пульса. Но в миг, когда он уж готов был произнести роковые слова, раненый шевельнулся. И выбрался, выжил! Настолько окреп, что остался в строю до Победы. Понятно, что больше не мог уж летать, но ведь и в штабе служить кто-то должен...
|
|
Так и Гриша Сергиенко, мой первый гвардейский штурман. В госпиталь был доставлен на грани смерти. Врачи спасли ему жизнь, но в воздух вернуть его оказалось не в их силах. И все равно выписался в полк. Наставлял молодых штурманов, затем освоил боевую специальность — служил в группе наведения истребителей в Новороссийской бригаде ПВО.
Да, возвращаются к нам друзья! В памяти, въявь — в Дни Победы на площадях, на местах былых битв, и больших и малых...
Я уж заканчивал эти записки, описывал тот последний, с Кавказского побережья, наш вылет на массированный удар по врагу в Севастополе. Из него не вернулся один экипаж, и я сетовал, что не нашел раньше случая представить читателю этого замечательного летчика, Василия Скробова, ветерана гвардейцев, как вдруг...
От него и письмо. От Василия Скробова! Будто услышал меня, угадал...
«Трудно выразить все словами... Гамма различных чувств, мыслей, воспоминаний...» (Это по поводу первой книги моих записок{3}.) «Черное море! Когда-то оно приняло в себя мою кровь...»
|
|
Да, приняло... Скробов прилетел в Геленджик в самый день вылета, 26 сентября, когда многодневные приготовления были уже закончены, — перегнал из Гудауты самолет комдива. Сам он не должен был участвовать в [380] этом ударе. Но в нашей четверке, которую возглавлял сам комдив, заболел один летчик. Скробов полетел вместо него. Мы шли крыло в крыло, я все видел... Снаряд поразил его машину, когда уже были сброшены бомбы, от нее отломилось крыло... Мы не заметили, кто тогда выпрыгнул, обломки самолета скрылись в морской пучине. Весь экипаж сочли погибшим (у Василия до сих пор хранится дома «похоронка»).
Оказалось, не так. Да, погибли. И штурман Владимир Надеждин, и стрелки Иван Правдивый и Александр Борисов. А Скробов...
Раненый Скробов подал команду — прыгать, но связи не было. Чудом выбрался из кабины, ударился головой о стабилизатор — машина уже беспорядочно кувыркалась. Очнулся в воде. Захлебывающийся, опутанный стропами парашюта. Рядом — борт катера. Гитлеровец ткнул в лицо пистолет, ударил по голове рукояткой...
Дальше — знакомо. Три попытки побега. Четвертая удалась. Пробрался в отряд к партизанам, воевал в их рядах, пока не пришли наши. Потом возвратился в свой полк и продолжал бить врага с воздуха...
Знакомая, правда, уже история? Не так ли было почти и с Клименко, Гордеевым, Гусевым, Соломашенко... Было с другими...
Мой друг Дима Бабий вернулся в полк после Победы. В том дальнем ночном полете над Дунаем его машину прошило сразу несколько очередей. Самолет пылал, никто из экипажа не отзывался. Дима выпрыгнул, приземлился в бессознательном состоянии — обгоревший, полуслепой. Лагерь. Затем — особый, штрафной. Потом штутгартская тюрьма. И везде одна мысль — о побеге. И бежал — из тюрьмы! Во время бомбежки. Но был пойман и оказался в Дахау...
|
|
А много позже, в 1963 году, жители болгарского села Иширково обратились с письмом к Маршалу Советского Союза Сергею Семеновичу Бирюзову: хотят поставить [381] памятник погибшим советским летчикам, но не знают их имен. Имена были выяснены: Леонид Иванович Лебедев, Павел Петрович Лелеко, Дмитрий Петрович Филиппенко. Был воздвигнут и памятник. И на его открытии присутствовал командир отважного экипажа — Дмитрий Федорович приехал почтить память друзей со всей своей семьей. И теперь дома у него бережно хранится засушенный букетик цветов, выращенных на их могиле, и кусочек дюраля от боевой машины...
Убегали. Из глубочайших тылов врага, из-под особой охраны, которую приставляли гитлеровцы к советским летчикам. Убегали и возвращались. И непременно — в свой полк.
Не чудо? Не чудо ли из чудес? Или просто — герои?
Много героев среди друзей. Признанных, с Золотыми Звездами. Однополчане Федор Аглотков, Сергей Дуплий, Александр Жестков, Иван Киценко, бывший наш командир Виктор Павлович Канарев, Евгений Лобанов, Дмитрий Минчугов, Александр Толмачев, Георгий Черниенко... Наши соседи-друзья истребители Борис Литвинчук, Владимир Снесарев, Дмитрий Стариков, Дмитрий Зюзин, штурмовик Георгий Попов...
И много героев без звезд и, может быть, не упомянутых в этой книге...
Тогда пусть простят. Сколько лет миновало, сколько сменилось вокруг людей. А мы... Мы — одна семья. Включая и тех, кого нет уже с нами...
Хочется быть вас достойным, друзья. И рассказать о вас людям.
Особенно — молодым. Тем, кому жить и дружить. И — помнить!
Примечания
Монитор — военный корабль, предназначенный для нанесения артиллерийских ударов по береговым объектам и уничтожения неприятельских кораблей в прибрежных районах. — Прим. авт.
Газета «Красный черноморец», 13 апреля 1943 г. — Прим. авт.
Фронт до самого неба. М., Изд-во ДОСААФ, 1977. — Прим. авт.