— До сих пор не верю глазам своим, — говорила Ася.
— Мы хорошо постарались, — радовалась Тамара.
— Я тебя очень люблю, — улучив момент, прошептала мне на ухо Аня, — ты — чудо!..
— Вот видишь!..
Это было своевременное и приятное признание, так как вот уже больше месяца мы с Аней не имели возможности перекинуться словом. Я просто с ног валился, и своим признанием Аня крепко меня поддержала. Нет в мире лучшего средства для поднятия духа, чем признание любимой женщины.
Но нас и попрекали.
— Вы настолько далеко зашли в своих желаниях отличиться, — бурчал Ушков, — что забыли об ответственности перед людьми.
— Слав, ну скажи, о какой ответственности ты говоришь? — негодовал в свою очередь Шут, — ты всегда отличался тем, что…
— Перестаньте!..
С появлением Шута (он нашел-таки нас!) перепалка снова возобновилась. Ушков пристально посмотрел на Шута сквозь холодные и, казалось, злые стекла очков, выдержал паузу и произнес свое традиционное:
— Я же просил вас…
Он окинул всех уже спокойным и почти равнодушным взглядом.
— … просил не говорить горбатому, что он горбат.
Этим он как бы признавал свое неучастие в нашем деле, свою отстраненность. Может быть, так он себя подстраховывал: мало ли…
— Горбатого, — сказал тогда Жора, — могила исправит.
Ушков как бы сердился на нас за наш успех. Но ведь и он был соучастником этого успеха! Он прекрасно это и сам понимал. Его тщательность и щепетильность, его нежная забота о клеточках и то усердие, с каким он наставлял каждого из нас, допекая своей угрюмой мелочностью, я бы сказал филигранной проникновенностью в суть наших неуклюжих телодвижений, все это делало его незаменимым и всегда востребованным. И каждый, каждый, что там греха таить, каждый в душе был ему благодарен. Да что там благодарен — мы просто валялись у него в ногах. Так бывает…
А Юра с момента появления на свет Ленина не проронил ни слова. Он не принимал никакого участия в родах. Юра облюбовал себе укромный уголок у окна и, сидя в кресле, немигающим взглядом сквозь щель в жалюзи смотрел на океан. Казалось, он спал с открытыми глазами. Время от времени он надвигал на глаза со лба очки и бросал короткий взгляд на приборы контроля. Затем снова засыпал, не закрывая глаз.
Только Жора ничему не удивлялся.
— Я — лучший, — только и сказал он, — определенно.
К чему он это сказал, было не вполне ясно. Он всегда был эгоцентриком, оставаясь при этом космополитом. И мир для него был лишь воздушным шаром. Даже шариком. Что его еще отличало от нас: он мог работать сутками, не отдыхая. Да, его трудолюбие было достойно восхищения. Если меня даже подвесить на крюк за ребро, говорил Жора, я все равно буду работать. Как-то он всерьез заговорил о том, что неплохо было бы увеличить сутки часов этак до тридцати-сорока. У кого-то он вычитал, что некий старец настаивал для поддержания душевного равновесия дважды в день делать то, что вызывает у тебя отвращение. Я терпеть не могу, сказал Жора, засыпать и затем просыпаться. Мы только посмеялись, а он искренне сокрушался. И еще: если ему удавалось, он спал по пятнадцать минут, затем ровно четыре часа работал, затем снова на пятнадцать минут впадал в спячку и снова работал… И так — целыми сутками! Не выглядывая в окно: что там — день или ночь?
— Юр, — нарушила вдруг тишину Юлия, — ты как вроде бы и не очень доволен?! В чем, собственно, дело?..
Юра развернул свое кресло так, чтобы видеть всех разом.
— Если быть до конца справедливыми и выбирать самых-самых из всех знаменитостей, — сказал он, — мы должны клонировать и товарища Сталина.
— Сталина?!
— Этого рябого?..
— Этого сухорукого?..
— Труса?..
— Неуча?..
— Параноика?..
— Этого христопродавца?..
Этот град вопросов ударил Юру в лицо. Он не шевельнулся.
— Да, — сказал он, выдержав паузу, — этого рябого, сухорукого, труса, неуча, параноика и христопродавца…
Он средним пальцем правой руки поправил очки и обвел коротким взглядом всех, кто его окружал.
— Эту самую знаменитую посредственность, — добавил он и улыбнулся своей легкой ироничной улыбкой, — раз уж мы отдаем предпочтение знаменитостям. Вот послушайте, что он сказал: «Когда я умру, на мою могилу нанесёт много мусора. Но ветер времени безжалостно сметёт его».
— Хорошо сказал, — сказал Васька Тамаров.
— Вот и я говорю, — сказал Юра, — без Сталина мы просто медь звенящая.
Надо сказать, что рождение наших младенцев, вся эта милая возня с пеленками и памперсами, бессонные ночи и беспокойства по поводу обильных срыгиваний и абрикосовых пудингов, первых шагов и первых синяков, первых плачей и первых осмысленных взглядов — все это одна из самых светлых, просто сияющих полос нашей истории. Мы на целый год растянули рождение наших первенцев. Кто-то был Козерогом, а стал Водолеем, кто-то попал в свой знак зодиака, были самые разные варианты, но каждый из них был просчитан и обоснован, и с учетом этого обоснования прослеживались все изменения в особенностях умственного и физического развития каждого малыша. Итак, целая дюжина апостолов новой эры — мужчин! — была преподнесена нам в подарок к рождеству. Это был уже 2000 год. Мир только-только перешагнул свой миллениум, а человечество сделало первый робкий шаг в эпоху Водолея. И наши апостолы, мы надеялись, были тоже своеобразным подарком Богу за Его заботу о нашем будущем. Ведь наши успехи (а теперь уже никто не сомневался, что мы достигли величайших высот на пути к совершенству) были, так сказать, налицо. И всегда, на протяжении всех этих долгих дней и часов, мы ощущали заботливое тепло Его ладоней. Мы бесконечно верили этому теплу! Вера — это беспрецедентный акт прилежания и подчинения, без веры — человек труп.
— Но и вера без действия — пустота, — говорит Лена.
— Мы верили. И с верой делали свое дело. Мы верили! Я и сейчас верю, я просто знаю, что наши усилия заархивированы на каком-нибудь носителе информации и пополнили банк уникальных знаний в хранилище мировой библиотеки. Они вот-вот будут востребованы и тогда… И тогда Божьей милостью будет предпринята очередная попытка прорыва человечества к свету. Не мы ведь назначили эпоху Водолея. В наших силах лишь пробить брешь в плотине неверия и животных страстей, и тогда сквозь нее ринутся потоки небесного света, потоки прозрения и преображения. Бог ведь не по силам не дает.
Глава 14
Перевернут не мир, а жизнь в мире... Мы постарались…
Время от времени мы говорим и о национальной идее, осознание и реализация которой способны, говорят, спасти мир.
Что это?
— Мне кажется удалось, — говорю я, — сформулировать определение национальной идеи.
— Любопытно, — говорит Юлия, — мы уже столько их напридумали, что можно пруд прудить…
— Слушай же, — говорю я.
Мне не терпится разделить с нею свою «эврику».
— Секундочку, — говорит Юля, — я только возьму диктофон.
Я жду, мысленно повторяя вдруг пришедшие этой ночью в голову фразы.
— Готово, — говорит Юлия, включая диктофон.
— Так вот, — говорю я и умолкаю.
— Национальная идея — это…— говорит Юлия.
— Это…— говорю я. — …не торопи меня!..
Юлия молчит и даже не смотрит на меня. А я вижу лишь вращающееся колесико диктофона, наматывающее пустую пленку.
— Это…— повторяю я и перевожу взгляд на нее.
Теперь мы взрываем тишину своим хохотом.
— Стоп, — говорю я и сам выключаю диктофон.
Я не могу вспомнить ту прекрасную фразу, которая пришла во сне. Часа через два нам все-таки удается записать эту чертову формулу.
— Что же у нас получилось, — говорит Юля, перематывая пленку, — сейчас послушаем…
Но приходится слушать внезапно ворвавшийся в наши покои тревожный телефонный звонок.
— Хорошо, хорошо, — говорю я в трубку, — уже выезжаю…
Юля вопросительно смотрит на меня и ни о чем не спрашивает.
— Собирайся, — произношу я одно только слово.
Юля понимает, что до выхода из отеля остаются считанные секунды.
Вопрос о национальной идее приходится отложить.
Проходит неделя.
— Мы забыли с тобой дать очередное определение национальной идеи, — говорит Юля, когда нам удается выбраться из очередной переделки.
Здесь, на Соломоновых островах, спокойно, особенно после этого неожиданного землетрясения магнитудой в 8,1 балла, произошедшего в 350 километрах от столицы Хониара, и вслед за ним последовавшего жуткого цунами, никому до нас, кажется, нет никакого дела. Можно подумать и о национальной идее.
— Мне вдруг пришло на память, — говорит Юля, — как мы с тобой спасались голодом, помнишь?
Уговор о том, что за столом никаких разговоров о профессиональных делах нарушается.
Полностью затоплены города Гизо и Норо островного государства.
Юля безупречна! Ей очень идет эта нежно-розовая блуза с высоким воротом, я отмечаю, что ее темные очки угрожающе блестят на солнце, как зеркальца пожарной машины (странная ассоциация).
Тревога до сих пор висит в воздухе, мы говорим полушепотом… Я отвечаю односложно:
— Да.
Подают омаров.
Какие к чёрту пожары!
Потом мы целый день болтаемся без дела по поселку, чтобы убить время.
— Воплотить национальную идею, — наконец говорю я, — значит адаптировать генофонд нации к территориальным, геополитическим, геоэкономическим и геосоциальным условиям существования, обеспечить абсолютную его реализацию на данной территории, используя основные принципы Пирамиды: биофидбека, каждому — в меру и т. д., и т. п.
— Здорово, — восхищается Юля, — ты молодец! Кто-нибудь тебя понимает?
— Ты!..
Разрушения значительны, есть жертвы… Но есть и формула нацидеи!
— Смотри, — говорит Юлия, — смотри, как эти скупые люди, облачившись в скафандр богатства…
— Разве можно глазами разглядеть скупость?
— Она видна даже слепому.
Мы сидим рядом в плетеных креслах и вполглаза наблюдаем за своими
гостями. Вообще-то надо признать, что здесь мрачное место для праздника.
— Ты собрал это сборище богатых, чтобы еще раз убедиться…
— Почему ты решила, что они скупы?
— Но она же проявляется, — говорит Юлия, — абсолютно во всем: в каждом их движении, в повороте головы, в том, как они ходят, как они на тебя смотрят, как они едят вишни и даже в том, во что они одеты…
— В шорты и простые футболки…
— Ты только посмотри на их ноги!
Я смотрю на Юлю, не понимая ее возмущения.
— Эти ноги никогда не ходили по земле.
— Почему ты так решила?
— Их качает, разве ты этого не видишь?
— Земля вертится, вот их и укачивает.
— Они создают вокруг себя такую ауру, что боишься к ним подойти.
— И ты боишься?!
— Нет-нет, ты не понял. Они в коконе такой неприступности, что…
— В коконе?
— Между нами — стена. Ты это и сам видишь.
Чтобы разрушить эту невидимую стену, я встаю и подхожу к Полу Аллену.
— Привет.
— О, Рест, — говорит Аллен, — рад тебя видеть!..
Юлия видит эту радость собственными глазами: этот пятидесятилетний американец выглядит на тридцать, он полон сил и энергии, глаза его блестят, а белозубая улыбка просто завораживает. В кармане его шорт, думает Юлия, спрятано больше двадцати миллиардов! Еще бы не улыбаться!
— И Аллен, и многие другие, — говорю я потом, — пришли в этот мир, чтобы сделать его другим.
— Каким?
— Мы думаем над этим, — говорю я.
Ибо богатство, считаю я, это дар Божий. Как некий чудак с помощью веточки лозы находит спрятанную под землей желанную воду, как золотоискатель находит долгожданную жилу, так и жаждущий богатства среди множества дорог на земле находит тропинку, ведущую его к богатству. Богатство — это для него и призвание, и предназначение. Сегодня в мире свыше тысячи миллиардеров с почти пятью триллионами долларов! Но и более семи миллиардов голодных! Какая яростная несправедливость! Не соблюдается основной принцип гармонии: «Мы не должны быть сильнее самого слабого!». Ну и другие…
— Задача заключается в том, — говорю я, — чтобы каждый материально богатый человек направил своё усердие и талант обогащения на созидание тепла и света. Для одних — это может быть тепло их сердец, для других — свет любви…
— Если бы я была миллиардершей, — говорит Юля, — я бы прямо сейчас...
— Рест!.. Юля!.. Почему вы меня не встречаете?!
Князь Альберт просто набрасывается на нас с обвинением, и Юле приходится оборвать на полуслове мечту о роскошествующем альтруизме своей миллиардерши.
— Юленька!.. Ты как всегда очаровательна!..
Князь целует ей руку.
— Вы опять спорите? О чем, позвольте полюбопытствовать. А где Аня?
— Альберт, — говорит Юля, — ты же был на Северном полюсе. Как ты здесь оказался?..
— Пирамида, понимаешь ли, Пирамида, — Альберт улыбается. — Я всегда там, где вызревают плоды мужества… А где Анна?.. А что, Тины тоже нет с вами?
Тины нет…
Нет её, нет, нигде её нет… Нетнетнет…
Нет!..
Неужели ослепли?!
Глава 15
Наши дети росли и радовали нас. Самым непоседливым оказался Эйнштейн. Тихим-тихим рос Цезарь, а Македонский — задирой.
— Ну, а Ленин? — спрашивает Лена.
— Я же говорил: он млел, слушая Аппассионату, да, но большую часть времени посвящал изучению Библии. Да-да, он стал ярым последователем, ортодоксом и апологетом учения Христа, цитировал Его на каждом шагу, провозглашал Его истины, где только мог, велеречиво, искренно, без запинок и не картавя. И все время держал руки в паху. Они у него просто чесались…
— Кто? — спрашивает Лена.
— Руки, конечно, руки!
— Как же так? Вы, верно, хорошо вычистили его геном?
— Да уж, Жора там постарался… С ножницами в руках. Мы назвали его Атлантом… Мы отгородились от этого мира всеми защитными средствами, которые были известны человечеству, от высоких китайских стен и колючей проволоки до... Абсолютный карантин! Мы, конечно, поначалу не были изолированы от мира, и иногда под нашим наблюдением вывозили Рамзеса в Москву, а Клеопатру — в Лас-Вегас. Организовывали встречи Мэрилин Монро с Цезарем, а Алена Делона с Таис Афинской… Наша сборная по футболу сразилась со сборной Бразилии и проиграла — 1:17. Такого разгрома и такого позора мы долго не могли себе простить. Но один-то гол мы забили! Пока!.. Гол забил как раз Цезарь. И радовался, радовался!.. Покрикивая свое «Разделяй, разделяй!..». И тихо добавляя: «И властвуй…».
А вскоре выиграли не только у бразильцев (5:1), но и у испанцев (7:0), у немцев (7:0), у французов (7:0), у итальянцев выиграли… А чилийцам проиграли по пенальти — 12:13. Один гол…
Разработанная нами методика ураганного роста клеток и развития зародыша позволяла в считанные дни добиваться желаемого результата. Качество всегда было гарантировано. Жора называл это: made in Piramides (Сделано в Пирамиде, — англ.).
— Ах, этот ваш Жора! — восторгается Лена.
— Мы довели скорость роста от обычных 400 клеток в секунду сначала до 657 и, постепенно увеличивая, добрались до 1237. И это еще был не предел. Чтобы расти клону в три раза быстрее обычного, нас не совсем устраивало. И мы настоятельно совершенствовали технологию.
Никто бы не мог поверить, что основным действующим началом, обеспечивающим этот самый ураганный рост клеток была обыкновенная вода, получаемая из сибирского льда, приготовленная, правда, специальным образом. Плюс, конечно, другие ингредиенты, такие как гормон роста и гормон радости или счастья (серотонин), сперма кита, маточковое молоко и пыльца диких пчел, всякие там ферменты, обломки (гомогенат) ДНК, модифицированной РНК, простагландины, антиоксиданты, микроэлементы… Да, и селен, и мумие, и женьшень…
— И рог единорога? — спрашивает Лена.
— Да и рог, и множество всего другого, необходимого для создания человека из… ничего. Бог бесхитростно, не пачкая рук и не прикладывая никаких усилий, вылепил это Hомо из какой-то там глины, а нам пришлось терпеливо корпеть над составом наших композиций, чтобы не ударить в грязь лицом. Скажу тебе так: не покладая рук. Чтобы сотворить человечество Всевышнему понадобилось всего две яйцеклетки. Думаю, что никаких трудностей для него, Всемогущего, это не составило. Ясное дело, что создать даже самую простую из всех простых, самую примитивную клетку с ее умопомрачительной архитектоникой и невероятной способностью не только существовать в этом жутко враждебном и агрессивном мире, но и давать бесконечное потомство, ясное дело, что такое по силам только Богу. Он так все наилучшим образом продумал и так устроил, что там, в клетке, каждый электрон бежит к своей цели, по дорожке, ведомой только Богу. И никогда не сбивается с намеченного и единственно верного пути. Клетка умна, как никто другой. И она никогда не ошибается. Клеточный ум — явление беспрецедентное, божественное… Постичь тайну ума клетки — не нашего, человеческого, ума дело. Нам понадобились миллионолетия и моря соленого пота и крови, чтобы сегодня без особого труда, теперь во всяком случае так кажется, мы смогли создать клон, по сути, вылепить из рукотворной глины кого заблагорассудится. Невероятно! Сказка! Песня! Да, это — чудо!
— В Израиле, — сказала Крис, — я слышала, генетики создали деревья-акселераты, растущие в два раза быстрее обычных. Они вдвое больше поглощают углекислоту и вдвое больше выделяют кислорода!
— У нас все скверы и парки в таких деревьях.
— Море кислорода!..
— Мы пригласили Леонарда Хейфлика. Я рассказывал уже, что он получил свою Нобелевку за установление максимального числа делений клеток…
— Этого ты не рассказывал.
— Это явление и открытие получило название «число Хейфлика» и равно оно пятидесяти. Никто не знает, почему клетка может делиться только полсотни раз.
— А потом?
— Ей приходит конец. Как и всему в этом мире.
— Почему? В чем причина?
— Исчерпался, говорят, генетический код. Чушь собачья! Код неисчерпаем…
— Что же происходит?
— Золотой вопрос! Я потом расскажу…
— Нет. Сейчас…
— На это уйдут годы.
— Одним словом…
— Одним словом, мы с помощью Леонарда научились управлять «числом Хейфлика», и он был в восторге от этого. Мы добились того, что наши клеточки при известных условиях могут делиться бесконечное количество раз. Как in vitro, так, и это важнее всего! так и in vivo. Леонард тогда заявил: «Мы не гении — боги. Теперь в наших руках будущее мира!».
Ты бы видела, как у него сияли глаза.
— Было отчего.
— Ясное дело, что эта уникальная технология ураганного роста, мы называем ее просто ТУР, держится в строжайшем секрете. Борьба за нее была тяжкая, битва: кость в кость. История с созданием эликсира бессмертия еще не скоро закончится. Поиски философского камня продолжаются до сих пор. А у нас в руках уже есть хвост Жар-птицы. Это как ключ от ядерного чемоданчика, этакий условный золотой ключик, части которого хранятся у нескольких человек. Только я, Аня, Жора, Юля и Юра знаем код замка. И то — частично. Все вместе мы составляем этот ключ. Так что мы теперь — как сиамская четверня, мы — единое целое, не разлей вода.
— Пятерня, — уточняет Лена.
— Что-что? Да, Ладонь Бога! Правда, я, я один знаю полный код, от и до. Так что я… Меня нужно беречь как зеницу, я, оказывается, непотопляемый. Потому-то и наставили в мире силков и капканов. Охота идет полным ходом. Охота! Да!..
— Могу дать голову на отрез, — говорит Лена, — что и Тина ваша знает…
— Тссссс… — шепчу я, приложив указательный палец к губам, — тсссс…
— Что такое? — тоже шёпотом спрашивает Лена и озирается по сторонам.
— Идём отсюда, — говорю я, взяв её за руку.
— Куда ты меня тащишь?! — возмущается Лена.
Когда мы выходим из здания представительства на свежий воздух, я еще какое-то время молча веду её за руку как ребенка.
— Рест, руку-то отпусти… Мне больно…
— Ты что себе позволяешь?! — говорю я.
— Что?!
— Ничего!
Потом я ей рассказываю, доказываю, убеждаю еще раз:
— Запомни, — говорю я, — никаких Тин. Особенно в чужих стенах!
— Но…
— Никаких «но»!
— Так бы и сказал.
— Я тебе уже тысячу раз говорил: Тины нет!..
— Но…
— И точка! — я просто ору на Лену, — и точка!.. Пойми — точка!..
Лена ошеломлена. У неё даже заблестели глаза.
— На меня ещё никто так не орал…
— Прости, — говорю я, прости, пожалуйста… но, знаешь…
Мы садимся на скамейку, какое-то время молчим… Затем отправляемся обедать. Сидя вечером на берегу, я кутаю её в свой пуловер, ветрено, я снова рассказываю…
— Ты так и не рассказал, — прерывает меня Лена, — как тебе удалось тогда выбраться… Из Валетты?..
— И это понятно, — говорю я, — владеть этим кодом — владеть миром, ничуть не меньше. Это не охота на какого-то там курдля. Это похлеще ядерной угрозы, и не только ядерной… Я нисколько не преувеличиваю. О чем ты спросила?
— Как ты спасся в Валетте?
— Я же рассказывал: там меня спасла Тина.
— Тина?!
— Я же рассказывал!..
— Да, но… Как? Это невероятно! Её же тогда…
— Всё, — говорю я, — проехали! На сегодня нам хватит Тин!
Лена молчит. Через полчаса:
— А остальные? — спрашивает она.
— Мы летали крыло в крыло…
— Летали?
— В том смысле, что жили в полном согласии. Абсолютный консенсус…
Вскоре подтянулись и наши подружки. Я уже говорил, что мы овладели методикой скоростного роста зародышей и новорожденных без ущерба для полноценного развития и личностных качеств. Это было одно из существенных достижений нашего времени, наверняка заслуживающих не одной Нобелевской премии. Как одним лишь нажатием кнопочки или поворотом рычажка можно изменить скорость движения поезда, самолета и даже космического корабля, так и мы научились изменять скорость роста наших клонов. Для, так сказать, организации и строительства полноценной особи нам не нужны теперь месяцы и годы — дни! Считанные дни! Это трудно себе представить, но это и есть выдающееся открытие нашей эпохи, нашей цивилизации. Если самыми значительными достижениями предыдущих цивилизаций, обусловивших невиданный прогресс человечества считают веревку, компас, крыло или порох, колесо, или пар, телескоп, электричество или что там еще?, то сегодня таким достижением, олицетворяющим сегодняшний день, является наше открытие. Не полеты на Марс, на Сатурн и Венеру, не….
А сотворение человека нового типа, Человека совершенного, Homo perfectus. Невозможно представить себе, какие для жизни на земле открываются перспективы. Новый виток развития, вот-вот снова придет Золотой век, на землю вернется потерянный рай. Браво, браво! Брависсимо! Я спрашивал себя: разве все это не стоит собственной жизни? Это сравнимо с жертвой Иисуса. И, пожалуй, самое главное: любой ген мы теперь держим в узде. В наших руках он кроток и жалок, и только по нашей огромной милости он может стать величественным и желанным. Мы можем дать ему волю или не дать, открыть перед ним зеленую улицу или загнать в самую черную дыру, какие бывают на свете. В этом наша сила и мощь, свет и праздник. Вместе с нами восходит новое солнце, и каждый из нас теперь твердо знает, что значит быть римской свечой на празднике жизни. Мир дождался-таки своего часа. Это насущная необходимость сегодня, сейчас. Мы сотворили то, чего люди ждали тысячи лет. Необходимость, как известно, — это мать изобретения.
— Холодно, — говорит Лена, идём спать?
— Как скажешь.
— Не представляю, — удивляется Лена, — как Тина могла тебя тогда спасти. Мистика просто, какой-то иллюзион…
— Но вот же он — я! Перед тобой! Можешь потрогать!
Весь спасённый!
— Тиной?
— А то!
Глава 16
Кормежка у них была отменная, просчитан каждый грамм, каждая калория и молекула. Это была пища богов. Если прав кто-то там, утверждающий, что мы представляем из себя то, что едим, то вдвойне прав Юра, сказавший, что дух наш зарыт в геноме, как драгоценный клад, ждущий своего Сильвестера. Какова последовательность и вся совокупность нуклеотидов, таков и дух. Не так давно была такая формула: один ген — один белок.
А сегодня можно утверждать следующее: дух — продукт жизни гена. В здоровых генах здоровый дух…
— Это значит, что…
— Верно: бытие определяет сознание. Бытие гена. Сначала мы сами пытались создать рацион, а потом решили пригласить специалистов. На наш призыв откликнулись Майкл и… Они написали целую книгу «Ты. Инструкция по использованию». Не читала? Занятная книжица.
— Даже не слышала.
— Они расписали бизнес-план и содержание жизни для каждого, для каждой, да, для каждой клеточки и всего организма. Индивидуальный план-график и содержание. Это было что-то сверх-супер… Как бы это сказать?..
— Прецизионное…
— Пожалуй. Да, пожалуй…
— Я знаю, что желтый сахар…
— Да, кристаллики сахарозы покрыты тонким слоем патоки, содержащей до двухсот различных биологически активных соединений… очень полезных для человека.
— Что такое польза?
— Это — нужное количество в нужное место в нужное время…
— Ясно-ясно…
— Огромным успехом пользовался рог единорога. Во-первых, все любили пить только из него. А во-вторых…
— Я знаю, что из него делают пищевые добавки.
— Они их просто пожирали! Хотя мы и ограничивали их аппетиты.
— Что еще?
— Всего не упомнишь. Вытяжка из пантов лося, гуминовые кислоты, препарат Алтмери Урмаса АУ-8, мед, пыльца, витамины и микроэлементы и т.д., все, так сказать, по полной программе… Композиции подбирались машиной индивидуально. Что же касается их здоровья, то наши врачи едва успевали следить за результатами экспресс-анализов и разнообразить диету. Собственно, врачи врачеванием так и не занимались, только повсеместный контроль за качеством и количеством здоровья. Тут в полной мере пригодились системы Амосова и Ушкова.
— Ушкова?
— Его вращательная гимнастика приобрела среди нас яростных поклонников. Ни восточные системы поддержания здоровья, ни йога, ни аутотренинг не имели такого успеха. Вообще надо сказать, что Ушков своей дотошностью и щепетильностью, и чересчур, на мой взгляд, повышенной заботой о здоровье напридумывал разные там хитрые штучки для раскрытия и использования скрытых резервов организма…
— Ты рассказывал, что он…
— Да-да, наряду с тем, что он глубоко копался во всем, что было ему интересно, он еще и выискивал в этом мусоре фактов нечто до сих пор неизвестное. Во всяком случае в его интерпретации это нечто выглядело совершенно по-новому…
— Открывал?
— Раскрывал нам глаза. Он придумал даже свою систему мироздания, разложил все по полочкам и каждому определил свою нишу.
— Что он сказал о твоей пирамиде?
— Выслушав мой рассказ, он тут же предложил свою модель — Эйфелеву башню..
— Ух, ты!
— Да. И его рецепты оздоровления…
— Вы широко применяли…
— Никто, слава Богу, ни на что не жаловался, никто не болел, все развивались в согласии с нашими графиками и планами. Это был прецедент в мировой науке, новое слово в формировании нового человека, Человека Совершенного — Homo Perfectus. Поэтому велся подробный дневник, протоколы исследований, где отмечались особенности физического и психического развития каждого подопечного. Все, как и должно было быть. Правда, Валерочка наш…
— Ергинец, что ли, вирус ваш, ВИЧ? — спрашивает Лена.
— …ходил днями желтым и морщинистым…
— Что так?
— Он выражал свое недовольство всему, что у нас получалось. А однажды просто в лоб мне сказал:
— Вы же в энтропии социума ничего не смыслите. Ведь еще Лукреций Кар в своей «Природе жизни» говорил…
— В «Природе вещей», — подсказала Ната.
Валерочка выдержал паузу и продолжал, не обратив внимания на замечание:
— И потом Эпиктет, а за ним Демокрит… Вы даже не читали «Накомихину этику»…
— «На-ко-ма-хо-ву», — по слогам произнесла Ната.
Он снова сделал вид, что не расслышал.
— И Геродот, и Фукидид, — продолжал Валерочка, — давно заявляли…
Я не мог не рассмеяться его попытке в сотый раз демонстрировать свою грамотность и начитанность. Потом он плел что-то о сукцинатдегидрогеназах и аланинаминотрансферазах, о величии динатриевой соли этилендиаминтетраацетата, еще о каких-то молекулярных инструментах жизни и смерти, без которых, по его мнению, никакая Пирамида не может состояться… Особенно ему нравилось произносить слово «тетрахлордибензопарадиоксин», которым он просто припечатывал своего собеседника. Вычурные слова, вычурные мысли… Впрочем, какие там вычурные — дурь какая-то, невежественная и наглая дурь!
Я смеялся ему в глаза. Но Валерочка был очень серьёзен.
Потом я рассказал об этом Жоре.
Он расхохотался, затем лицо его стало суровым.
— Да пошли ты его, — сказал он, — куда подальше!..
Скальп его нервно дернулся.
— Von Pontius zu Pilatus (от Понтия к Пилату, — лат.), — улыбнулся я.
— От какого Понтия, к какому Пилату?!
Глаза его сперва побелели и побежали, и побежали…
— В задницу! — выкрикнул он. — Засунь всех этих своих шариковых и швондеров, и чергинцов, и шавок и шпицев, всю, всю эту шелудивую шушеру в одну глубокую задницу! А если хочешь — в жопу!
Жора даже сплюнул. Затем:
— Убей их!
— Да ладно тебе, — сказал я примирительно.
— Не, не ладно! Убей!.. Выжги каленым железом! Здесь надо быть безжалостным! Эта плесень, эти моллюски и мокрицы… Планарии же!.. Прокрались в кровь, залепили альвеолы… Они дышать не дают. Моль…