Андрианна и Джонатан находились в своей спальне и готовились лечь, несмотря на то что было еще рано. Он не замечал ее печального настроения. Был занят тем, что сначала вешал свой костюм, потом отстегивал манжетные запонки и притом насвистывал под нос отрывки из песен — своего рода винегрет из всех мелодий, под которые они танцевали днем. Вскользь упомянул о том, что ему очень понравилось то, что на церемонии звучала флейта. Потом он заметил, что им обоим есть что сказать практически по всем деталям свадьбы: и о том, что исполнявший роль священника Коул Хопкинс прибыл к ним из Далласа, и о еде, и об оркестре, и о подходящих гостях, даже о женщинах, которые были с ней в школе в «Ле Рози».
Молча слушая, Андрианна думала о том, что кто-то будет рассматривать их как самую среднюю супружескую пару, у которых нет никаких секретов между мужем и женой, которая просуществовала уже много лет, в которой всякий раз муж и жена добродушно обсуждают каждое событие, где они только что присутствовали.
И все же она чувствовала, что проблема ее интимных отношений с Форенцами висит в воздухе, как стена, разделяющая их, и что ей необходимо снести ее. Но с чего ей следует начать? И где она остановится после того, как зайдет в своем разглашении слишком далеко? Она полагала, что свои отношения с Гаем можно объяснить относительно легко. А вот отношения с Джино, гораздо более сложные, — чрезвычайно трудно. Теперь даже ей самой вся история с Джино кажется слегка странной...
Она мотнула головой, как бы стараясь избавиться от этих мыслей. Временами она думала, что она сама как раз и является странной и что это рождается снова и снова в одном и том же месте в ее голове.
|
|
— Клянусь, ты так устала, что готова с ног свалиться, — сказал Джонатан, нежно массируя ее плечи. Она сидела за туалетным столиком в тончайшей ночной рубашке и расчесывала волосы.
— Устала, — призналась она. — Кстати, ты знаешь о той истории со мной и Гаем... Ты знаешь... Элоиза говорила, что Гай был моим...
Джонатан рассмеялся:
— Пережитки прошлого? Вообще смешное выражение. Но, между прочим, она большая шутница. И с характером. И сам факт того, что ее волнует то, что, когда вы все трое были детьми, Гай предпочел тебя Пенни, забавен. Лично я ни в чем его не упрекаю. Если бы передо мной стояла проблема выбора между тобой и Пенни, даже в юных летах, то эта проблема разрешилась бы также без долгих раздумий. Гай должен был быть полоумным, чтобы подхватить ее вместо тебя. Даже с учетом ее огромных титек... Кстати, сомневаюсь, что они тогда у нее уже были. Я прав?
Она вынуждена была рассмеяться и признать, что он прав, что в те времена Пенни была плоской, как доска.
— Хотя я и не могу сказать, что Пенни уродина. Например, ребята, которых неудержимо тянет на рыжих, могут ее назвать даже красоткой. Но у меня с такими ребятами разные вкусы. Мне подавай девочку, у которой волосы всегда цвета полуночи.
— Я действительно рада, что ты так думаешь обо всем этом. Это как раз и доказывает, что ты умен. Коул Хопкинс именно так о тебе отозвался. Но он какой-то неприятный, как ты считаешь? Лично меня раздражало каждое сказанное им слово. Кстати, он имел нахальство клеветать на твою честность.
— А, ладно, забудь, — миролюбиво сказал Джонатан. Он откинул ее волосы с шеи и поцеловал ее нежную кожу. — Он вряд ли достоин того, чтобы ты из-за него раздражалась. Наплюй.
|
|
Она обернулась и коснулась кончиками пальцев его губ.
— Знаешь, если честно, то больше всего меня задел Эдвард Остин, когда он сказал... что они с Николь беспокоились за меня, когда я осталась с Джино в его доме. Я... В то время я работала на Джино, и это был самый легкий способ... самый удобный... для того, чтобы мне остаться жить в том огромном доме. А Эдвард это так сказал, как будто... Я ведь была специальным административным ассистентом у Джино и...
— В его бизнесе? Ты никогда не говорила мне об этом.
— Да. И поверь мне, я там не могла позволить себе прохлаждаться, работа отнимала все время.
— Это ужасно, — проговорил Джонатан, опускаясь на кровать. — Значит, ты сечешь в автомобильном бизнесе. Я буду это держать в голове... На тот случай, если захочу перебраться в «Дженерал моторс».
«Шутка! Неужели Джонатан ни о чем не может говорить серьезно? Неужели он не понимает, что она пытается как-то объясниться?» Впрочем, это неточное выражение. На самом деле она хотела не выговориться, а отговориться. С помощью полуправды и увиливания от самых опасных мест темы. Она всегда так делала. Но Джонатану и не нужны были ее объяснения. Не задал ни одного вопроса, не попросил ничего прояснить... Как угодно...
— Ложись, мой красивый административный ассистент. Ладно, ладно, беру свои слова обратно. Ложись, моя красивая танцовщица фламенко! О! Это было что-то! Теперь, когда мне известен этот твой порок, я куплю тебе платье для фламенко и буду просить танцевать для меня дни и ночи напролет! А впрочем, зачем нам платье? Без него может получиться еще лучше, — он немного подумал, потирая подбородок. — Ладно, там посмотрим. Может, попробуем и так и так. С платьем и без. — Он показал ей руками на себя и на кровать. — Ты еще не готова?
|
|
— Подожди минуту. Дай отстегнуть ожерелье. Я положу его в ларец, так спокойней.
— А кольцо ты не снимешь? Всегда будешь его носить?
— Разумеется, буду. Это ведь обручальное кольцо. Так у всех делается.
— Иди ко мне, — позвал он еще раз.
— Сейчас.
Она выдвинула несгораемый ящик, достала оттуда свой ларец для драгоценностей и положила его на зеркальную поверхность туалетного столика. Прежде чем положить в ларец шейное ожерелье, она на несколько секунд задержала его в руке, внимательно изучая, затем закусила губу и, положив ожерелье в ларец, осторожно спросила:
— Кстати, о чем ты так долго говорил с Джино и Гаем? У тебя же очень мало общего с ними.
— А почему бы нам и не поболтать? — Он улыбнулся. — Ты считаешь, что они слишком богаты для нашего брата? Слишком большой для меня размах?
— О, слушай, хватит меня дразнить! Ты сейчас говоришь прямо как этот грубиян Коул Хопкинс! Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Просто у тебя очень мало общего с ними, и учитывая, что...
— Что? Что учитывать? Что они миллиардеры, а я только жалкий миллионеришка?
«Снова дразнит? Почему он сейчас заговорил о деньгах?»
— Ты прекратишь наконец? Я просто хотела обратить внимание на то, что они — типичные европейцы, а ты — типичный американец и...
— Знаешь, я бы мог и обидеться на это твое «типичный». Я считаю, что я просто необыкновенный! Отныне знай это.
— Ну будь посерьезнее.
— О'кей, — согласился он разумно. — Но как быть с нами? Смотри: ты англичанка при матери-испанке, я же — согласен — типичный американец. Однако же у нас с тобой много общего! По крайней мере будет, если мы когда-нибудь наконец ляжем в постель.
— Джонни, я предупредила тебя! Если ты не прекратишь паясничать...
— О'кей. Давай я объясню тебе все популярно. Слушай. Японцы оказали мощное влияние на американскую и итальянскую экономику, сконцентрировавшись с «итальянской резкостью контуров» на автомобильном бизнесе. Ну что ж, вполне нормально. А я, американский бизнесмен, в это самое время поглядывал за тем, сколько недвижимого имущества им удалось отхватить для себя в Калифорнии. Казалось бы, ну что между этими вещами общего? Японцы и тревога о них! Не считая тебя, конечно!
— К чему ты это? Ты хочешь сказать, что я являюсь той вещью, которая суть то общее, что есть между вами троими, — Форенци и ты, — так, что ли? Или что вы все тревожитесь обо мне?
— М-м-м, нет... Я бы сказал, что это не совсем точно. Лучше употребить слово «заботиться», чем слово «тревожиться». Это понятно. Я забочусь о тебе. Ты моя жена, и я люблю тебя, и мне интересен каждый квадратный дюйм тебя, и я забочусь о том, чтобы сделать тебя счастливой. А они... Ты им обоим очень нравишься, потому что ты со всех сторон такая хорошая. Вы близкие друзья, и они тоже заботятся... о том, чтобы я сделал тебя счастливой. Им очень важно знать, что ты в хороших, надежных руках.
— А... — начала она, но он перебил ее, продолжая:
— Я действительно был очень тронут их заботой и тем, как высоко они тебя ставят. Гай рассказывал о том, каким хорошим другом ты была ему, каким теплым и заботливым человеком ты себя показала с ним, как ты пыталась сделать его лучше, невзирая на все его сопротивление... Он говорил, что ты олицетворяешь для него идеал женщины. Такой, какой женщина должна быть. Между прочим, он даже заставил меня устыдиться немного...
— Устыдиться? Господи, почему?
— Ну, понимаешь, он так возвышенно говорил о тебе, а ведь мои чувства вовсе не такие м-м-м... высокодуховные, понимаешь. То есть и такие тоже, но также очень... ну, физические, что ли... чувственные... Э, да что там! Сексуальные!
— О! Благодари за это Бога!
— А я благодарю и тебя, и Гая за его добрые слова, правильные слова.
— А Джино Форенци? О, ну что ты! Он был так строг со мной!
— Что значит «строг»? В каком смысле?
— Во время нашего разговора у меня создалось такое впечатление, что он относится к тебе чуть ли не как отец. Нет, разумеется, он не такой папаша, как Коул Хопкинс! Джино... Он задавал мне такие нелегкие вопросы! Какое у меня финансовое положение, какие у меня перспективы, готов ли я вообще к тому, чтобы заботиться о тебе, как этого заслуживает такая женщина, как ты? И он все время экзаменовал меня, как будто пытался четко выяснить для себя, действительно ли я тебя люблю сильно-сильно... Как будто он хотел убедиться в том, что мое отношение к тебе — это такое отношение, которое и должно быть в идеале. Как будто мне доверено чрезвычайно ценное сокровище, и он хотел удостовериться: а заслуживаю ли я такого доверия?
Он даже потер руки от удовольствия.
— Знаешь, — продолжал он, — Джино произвел на меня глубокое впечатление этим разговором. Нет, действительно, он так себя вел, как будто и впрямь является твоим родным отцом! Если честно, то я почувствовал даже какую-то гордость.
— Гордость? — автоматически переспросила она, думая о Джино, который также запал ей в сердце и который на самом деле обращался с ней как любящий отец.
— Да, гордость. За то, что я женился на такой замечательной женщине, которой удалось пробудить в сердцах ее друзей столь глубокие чувства. А теперь, когда мы разобрались с твоими друзьями, позволь отодвинуть их в сторону и подумать о нас с тобой. Со всей прямотой я должен сказать тебе, что в данную минуту мною владеют все мыслимые чувства, кроме высокодуховного. И пожалуйста, не пытайся опять доставать своих друзей из пыльного прошлого. Меня в данную минуту интересует исключительно настоящее!
«Но он знает. Он чувствует. Ощущает. У него должны быть сомнения. И мне придется объяснить, как это было...»
— Но есть нечто, что я вынуждена сказать тебе. Я должна.
— Что же это за нечто?
— Даже если тебе на это наплевать, милый Джонатан, я обязана сказать тебе, обязана сделать этот шаг... О Гае. О Джино. О другом...
— Нет и нет! Ты ничего не должна мне рассказывать! Неужели ты держишь меня за дурачка, который возомнил, что такая женщина, как ты, вдруг возникла из пустоты прямо перед свадьбой! У которой нет прошлого, а есть только пустота!
Он энергично провел рукой по волосам и, на миг отведя глаза в сторону, вновь посмотрел на жену и сказал:
— Черт возьми, Андрианна, мне не нужна пустота! Мне не нужна женщина без чувств, женщина, не жившая жизнью полноценной женщины, давая, принимая, разделяя. Я принимаю тебя такой, какая ты есть, так как точно знаю, кто ты есть. И ценю тебя. О'кей? — Помолчав, он вдруг прибавил: — Но есть одна вещь, о которой я хочу тебя попросить... Для того, чтобы в наших отношениях все стало ясно, хорошо?
Ее сердце дрогнуло. Что он хочет попросить? Насколько серьезна будет его просьба?
— Слушаю тебя.
— В следующий раз, когда ты увидишь Гая и Джино, не могла бы ты попросить их называть тебя каким-нибудь одним именем. Не Энн и Энни, как это они сейчас делают, а либо Энн, либо Энни. Впервые встречаю женщину, которую всяк обзывает по-своему. Это как-то смущает, если не сказать — раздражает.
Итак, он закончил разговор шуткой. Но остальное его содержание было настолько серьезным и искренним... До этого с ней никто так не говорил. Он давал ей понять, что настолько сильно ее любит, настолько всецело ей верит, что даже закрывает дверь обычному мужскому любопытству (и естественному) относительно женщины, на которой женился... Это акт доверия. Дар любви.
А она? Что она дает ему в ответ? Ложь. Секреты. И ни одного конкретного слова о прошлых ее мужчинах. Она стерла их с большого плана своей жизни, изъяла. Она должна дать ему что-то, что показало бы ее веру в него, веру в их совместное будущее. Ее взгляд остановился на ларце с драгоценностями, который так и остался на столике. Этот ларец — гарантия спокойной жизни. Козырь, которым можно будет спасти игру, когда подступит крайность, вернее, на тот случай, если она подступит. Если она решится отдать все это ему в качестве подарка, дара любви, это будет выглядеть свидетельством ее веры в свое будущее... в их будущее... веры в то, что крайность не подступит до тех пор, пока они будут вместе.
Она открыла ларец, опустила внутрь руку, перебрала пальцами некоторые безделушки... Браслет, который Джонатан подарил ей на корабле. Драгоценности матери. Браслет, болтавшийся в люльке, когда она была малюткой. Очаровательный браслет, однажды подаренный Гаем. Маленькое золотое сердечко — один из первых подарков Джино. Серебряное кольцо — знак дружбы с Пенни. Еще одно — от Николь. Серебряные сережки, в которых она танцевала фламенко в Марбелле.
У прошлого был свой уголок в ее сердце. Не важно какой, но он был.
Она отперла все бархатные коробочки, опустошила их, а безделушки завернула в замшу и положила в пустой ларец.
— Что это ты делаешь? — спросил Джонатан.
— Готовлю тебе приданое.
— Я и не знал, что получу его.
— Но ты такой милый мужчина. Ты его заслуживаешь.
— В самом деле?
— Да, именно заслуживаешь. Вот оно.
С этими словами она взяла раскрытый ларец со столика, отнесла его к кровати и, опрокинув вверх дном, высыпала перед ним яркий дождь колец и браслетов, ожерелий и брошей. Да что там дождь! Это был настоящий ливень из желтого, белого, розового золота, платины, бриллиантов, цитринов, аметистов, голубых топазов, изумрудов, рубинов, сапфиров, желтых и пурпурных драгоценных камней, жадеитов, жемчуга белого, кремового и черного. Они хлестали его по ладоням крупными градинами... Королевский куш!
Джонатан произвольно выбрал из кучи браслет, рассмотрел его вблизи, выпустил из рук обратно на постель. Опасливо притронулся к античному коралловому шейному ожерелью с включениями полированного золота, затем убрал руку. Он взвесил на ладони кольцо с огромным изумрудом, подаренное ей в свое время Джино, и бесстрастным голосом сказал:
— Это должно само по себе потянуть на пару сотен тысяч долларов. — С этими словами он пропустил меж пальцев и кольцо. — Что все это значит, Андрианна?
— Это значит, что я делаю тебе подарок. Я же говорю: это мое приданое. Дар любви.
— Ты знаешь, что не должна мне никакого приданого. Все это... Это не смущает меня. Всего лишь... груда металла и камней, даже если она и называется сокровищем. Просто тебе совсем не обязательно было делать это.
— Нет, обязательно надо было. Уж поверь моему слову — просто необходимо.
— Ну, хорошо. Я всегда буду верить твоему слову и твоим подаркам. А вот сейчас... Как ты думаешь, что мне следует сделать с этим даром любви?
Он подхватил на ладонь пригоршню безделушек и тут же пропустил их обратно сквозь пальцы.
— Не знаю. Разве не хочешь оставить себе?
— Нет, у меня есть другой вариант. Я бы мог взять их на хранение и вернуть в том случае, если ты когда-нибудь изменишь свое мнение об этом поступке.
— Я не имею привычки изменять свои мнения. Кроме того, принятие подарка с такой целью разрушает само понятие подарка.
— Да, видимо, это так, как ты говоришь.
Она резким движением отодвинула в сторону груду драгоценностей, причем некоторые из безделушек соскользнули на пол, и сама села на кровать.
— Мы можем избавиться от них. Скажем, продать, а деньги раздарить.
— Денег будет очень много. Хотел бы я посмотреть на счастливчика, которого мы так облагодетельствуем. Или это может быть и не частное лицо?
— У меня есть одна идея.
Он промолчал, ожидая ее пояснений.
— Я имею в виду тех друзей, которые живут под Сан-Франциско. На виноградниках в долине Напа. Они как раз и есть те люди, к которым я приезжала еще до моего появления в Лос-Анджелесе. Мелисса и Джерри Херн. Он врач, а она... да она просто... Вся их жизненная энергия тратится на людей, на помощь людям. В последнее время они крутятся как белки в колесе, пытаясь собрать деньги на постройку больницы для местных детей. А сейчас... Конечно, они не дадут никогда от ворот поворот ребенку, который нуждается в помощи, но их главная забота — дети из бедных семей. Ты представляешь себе, о чем я говорю? Дети тех, кто вкалывает на виноградниках.
— В основном это мексиканцы, не так ли?
— Кажется, да. Короче, я хотела сказать, что кто-то нуждается и, я думаю, было бы просто замечательно, если бы с помощью всего этого... хлама... можно было бы покрыть эту нужду. Как ты на это смотришь?
— Так, ну прежде всего — было бы очень мило с твоей стороны не называть мой подарок хламом. Это что же такое в самом деле? Минуту назад эта куча была даром любви, а теперь она уже — хлам? Так, это первое... И второе. Я... Мне, наверное, следовало бы посмотреть, в чем смысл этих драгоценностей как дара любви? Способны ли они увеличить или подчеркнуть эту любовь...
— О, Джонатан! Но мы будем...
— При условии, что ты сию же минуту уберешь всю эту ерунду с постели и наденешь ее. Как идея?
— Ерунду?! О, как чудесно! Почему же тебе не понравилось слово «хлам»? Если хочешь знать, я думаю, что Николь пришла бы в возмущение от твоего лексикона! Знаешь, как бы она его обозвала? Tres gauche[13]!
— А знаешь, что бы я на это ответил?
— Что?
— Выжать Николь как губку!
— О, лишняя трата сил. Лучше бы я сама тебя выжала как губку! О, Джонатан, лучше бы я тебя выжала!..
Проснувшись, она обнаружила, что Джонатан уже одет. Правда, не в свое будничное платье. На нем были белые джинсы и морской бумажный свитер синего цвета.
— Ты что, прежде чем отправишься в офис, решил пробежаться или постучать в теннис?
— Нет. Я собираюсь на пляж. Хочешь со мной?
— Что за вопрос! Естественно, хочу! Но с чего это вдруг? Разве сегодня какой-то особенный случай? Ведь понедельник же, ведь так? И не праздник... По крайней Мере, мне кажется, что не праздник. Да? А по понедельникам все обычно ходят на работу... А ты как же?
— Боже, да с тобой, оказывается, нелегко!
— Со мной?..
— Я о другом. И ты это прекрасно знаешь! Я задаю тебе один простой вопрос: хочешь ли ты пойти со мной на пляж? А что происходит? Ты отвечаешь мне, по крайней мере, пятью своими вопросами! В лоб! Нет, я не собираюсь играть в теннис. Правильно, сегодня не праздник! И правильно, по понедельникам я обычно отправляюсь на работу. Но сегодня утром этого не произойдет. Сегодня утром я отправлюсь на пляж.
— Зачем?
— Кстати, и ты туда же идешь. Зачем? Затем, что сегодня мне не хочется на работу. Сегодняшнее утро я объявляю праздником!
— Так, значит, все-таки праздник! Значит, есть особенный случай! Значит, я была не так уж и вздорна, когда полезла со своими вопросами! Ну? Разве не так?
Внезапно он сделал резкий выпад и одним движением сорвал с кровати светло-персикового цвета простыню и розовато-персиковое ватное одеяло, бросил их на пол и воззрился на нее, которую он оставил обнаженной и ничем не прикрытой лежать на кровати.
— И если ты сейчас же не встанешь и не поторопишься, я не буду ждать и уйду один. Или, вернее... — он окинул ее обнаженное тело распутным взглядом, — я сначала изнасилую тебя, а затем уйду, оставив тебя у себя за спиной. Не доводи до греха!
— Сначала изнасилуй, а потом еще посмотрим, кто кого оставит у себя за спиной.
По ее настоянию он уступил ей место за рулем, и она вела машину, без труда справляясь со всевозможными изгибами и поворотами Сансета.
— Ну а теперь, когда я сижу за баранкой и ты находишься в полной моей власти, советую не вилять и дать наконец четкий ответ на вопрос: почему мы устроили себе праздник и мчимся на пляж в обычный рабочий понедельник?
— Потому что...
— Что «потому что»?
— Потому что, проснувшись два часа назад, я сказал себе: «Вест, ты чертов дурак! Ты имеешь рядом с собой вот эту ослепительную, восхитительную жену и небось задумал бесцельно потратить время на свою паршивую работу. И это, когда ты мог бы наслаждаться ею, а она могла бы наслаждаться тобой!» И, как видишь, после этого я принял решение — мы едем на пляж.
Это был замечательный день. Андрианна полагала, что ей всегда легко будет его вспомнить, хотя ничего особенного в тот день не случилось. Они провели его спокойно, в прогулках утром — рука об руку — по пляжу. Андрианна была в шляпе и очках от солнца. Временами они останавливались для того, чтобы поднять с земли ракушку или полюбоваться куском сплавного леса, отполированным временем и песком до зеркального блеска.
Они позавтракали гамбургерами и мелкой копченой рыбешкой, купленной в одной из местных забегаловок. Сидели прямо на песке, жадно жевали и обсуждали, что предпримут после завтрака. В самом деле, что делать? Вернуться домой и перекинуться в картишки? Провести день в седлах, гоняя лошадей по холмам? А может, немного постучать в теннис на корте, которым Джонатан владел сообща с некоторыми из своих соседей по Малибу?
— Я знаю, Джонни. Я сама хотела отнести все эти горшки во внутренний дворик. Что им там стоять пустыми? Почему бы нам не сходить куда надо и не купить какие-нибудь растения, которые мы могли бы пересадить в эти пустые цветочные горшки?
— Я ни черта не смыслю в цветах. Почему бы нам не нанять для этого дела знающего человека? А мы просто будем сидеть рядом и ничего не делать, а?
— А тебе вовсе и не надо много знать о цветах! Только то, что какие-то из них нужно держать на солнце, а другие — в тени, какому нужно много воды, а какому — мало. Короче, я тебе сама все покажу.
— Ты?! Не верю ушам своим! Ухаживать за цветами — да, это я пойму. Но такая утонченная женщина, как ты, может знать о сажании и разведении цветов?!
— Не волнуйся, знаю. Прежде чем стать той самой утонченной женщиной, которую ты видишь перед собой, в давние-давние времена мне приходилось быть маленькой девочкой, — с этими словами она натянула на себя свой бумажный свитер и тряхнула прической «конский хвост». — И когда я была умной маленькой девочкой, я помогала маме заботиться о самом прекрасном в мире саде...
— Расскажи мне об этом! — Он живо придвинулся к ней. У него даже глаза загорелись. — Ты никогда об этом не вспоминала.
Она покачала головой:
— Я вообще не люблю рассказывать о том времени. Моя мама... она умерла такой молодой... А я... Я была совсем маленькой девочкой, когда это стряслось. Мне даже думать об этом иной раз больно. А с другой стороны, поверь мне, это удивительное чувство, когда погружаешься в себя, в свою душу, память. Действительно, это редкое чувство, редкое переживание!
— Убедила. Пойдем. — Он поднялся с песка, отряхнулся и, протянув жене руки, одним движением поставил ее на ноги. — Пойдем посмотрим, что за цветы нам смогут предложить в питомнике.
— Ну что, будем есть? — раздался голос Джонатана из необъятных глубин низко подвешенного гамака. Он тянул коктейль, который ему приготовила Андрианна после того, как они закончили сажать цветы.
Сейчас она только блаженно простонала из своего шезлонга и лениво проговорила:
— М-м... Мне так удобно здесь, что я даже и не думаю вставать и двигаться... Но подожди немного. Я скоро поднимусь и приготовлю обед. Как насчет обеда через некоторое время? Нам совсем ведь не нужно идти в ресторан, а? Мы и так редко сюда выбираемся, а в этом твоем пляжном домике так мило! А смотри, какой открывается вид! Разве у нас будет такой вид в ресторане?
Джонатан взглянул на волны, накатывавшиеся на берег, и рассмеялся.
— Что смешного я сказала?
— Ты сама смешная. Все эти вопросы. Все, — продолжая смеяться, он встал из гамака и с пафосом произнес: — А теперь, мадам, мы будем с вами пить вино, потому что в ассортименте имеется прекрасный набор марок и Сортов! И будем обедать, потому что я умею делать чудные спагетти а-ля Вест! А что вы скажете по поводу нежного шоколада с молоком, а? Совершенно случайно обладаю рецептом приготовления!
Андрианна с подозрением покосилась на него.
После того как они поели, Джонатан улыбнулся и сказал:
— Ну-с? Получила ли очаровательная мадам удовлетворение?
— Это было... интересно. Можно полюбопытствовать относительно рецепта соуса для этих спагетти?
Его улыбка стала еще шире.
— Кетчуп и топленое масло.
— О, что ты сказал?! Мальчик, у тебя неприятности! Подожди вот, я расскажу об этом Николь! Кетчуп и масло?! Она посоветует мне единственный ответ на это — развод!
— А знаешь, что я скажу тебе о твоей подружке Николь? — спросил он. — Пусть она француженка, пусть ей доводилось обедать в Белом доме, но уверяю тебя: ей еще многому и многому нужно учиться...
Последующие дни были примерно такими же. Эта неделя принадлежала Андрианне.
Во вторник утром Джонатан выдернул ее из постели, чтобы свозить в аэропорт Санта-Моника.
— Мы куда-то собираемся?
— А что, могли бы! Мы могли бы отправиться в любое место, куда бы ты только не захотела. Любое место во всем огромном мире. Назови! Что Андрианна хочет — то и получит.
Но из аэропорта Санта-Моника они прямиком отправились снова домой, в Бель-Эйр, а оттуда прямо в постель, где Андрианна делилась своими впечатлениями от увиденного ею реактивного самолета, недавно приобретенного Джонатаном у одного нефтяного магната араба, который срочно нуждался в наличных деньгах. Кстати, на фюзеляже самолета огромными желтыми буквами было выведено: АНДРИАННА. Она спросила:
— Зачем?
Все, что мог или, вернее, пожелал ответить Джонатан, было стереотипно, вроде того, что это была очень удачная сделка, что он всегда хотел иметь личный самолет и что, в конце концов, почему бы и нет?
И все-таки она чувствовала, что дело не только и не столько в его желании иметь свой самолет. И сам самолет, и особенно ее имя, выведенное на фюзеляже... Здесь было что-то от его любви к ней... Что-то от любовного дара...
В среду Джонатан также не пожелал идти на работу, а взял ее в «Дизайн Центр», где они сделали покупки для дома, позавтракал с ней во внутреннем дворике «Бистро Гарденс» в Беверли-Хиллз, где, оглядев придирчиво завтракающую публику, объявил, что она является самой красивой там женщиной и настоящим подарком для кафе. После этого он повел ее в «Тиффани», где купил ожерелье с рубинами и античным золотом.
— Джонатан, а ты уверен, что у тебя слишком много времени, чтобы тратить его подобным образом?
— Я скажу по-другому: у меня нет и не может быть времени ни на что другое. И никаким иным образом я тратить свое время не буду.
«Дар любви».
В четверг позвонила Пенни. Она сделала это через посредство офиса Джонатана, так как до сих пор не знала их домашнего номера.
— Мы в Аспене, — говорила она. — Гай устал кататься по Техасу и сказал, что истосковался по лыжам. У нас тут такая хибара — на десятерых. Как насчет того, чтобы присоединиться к нам?
— На ваш медовый месяц? — недоверчиво спросила Андрианна. — Так или иначе, я думаю, ничего не получится. Джонатану надо думать о делах. Ему надо идти на работу.
Но сам Джонатан возразил ей. Он сказал, что он должен решить только одну задачу — сделать свою жену счастливой. Кроме того, было бы забавно познакомиться с ее друзьями поближе и немного покататься на лыжах.
И поэтому они отправились в Аспен. На их новом самолете. Это было удивительно. Больше того — это было здорово! А когда они встретились все четверо, им было легко. Создавалось такое впечатление, что Гай и Джонатан были закадычными приятелями с детства.
Но она знала, что этим впечатлением она обязана только Джонатану, только его усилиям.
«Дар любви...»
Весна 1989 года
Андрианна полулежала в шезлонге в своей спальне и предпринимала попытки расслабиться, проглядывая «Архитектурный дайджест» до тех пор, пока на обед не пришел домой Джонатан. Это был еще один возбужденно-лихорадочный день в серии других возбужденно-лихорадочных дней в течение нескольких изнурительных месяцев. Никогда, даже в самых своих дерзких грезах, она не могла себе представить, что женщина, которая не имеет интересной работы, — можно назвать и по-другому, но смысл не изменится, — которая не имеет детей, зато имеет штат слуг в количестве пяти человек, может быть всегда такой занятой и так сильно уставать.
Но она не хотела, чтобы Джонатан заметил, как она устает. Первым делом она очень не хотела, чтобы у Джонатана появились подозрения о том, что она, может быть, выполняет слишком много дел. А она обставляла их дом без помощи профессионального дизайнера, следила за домом, брала уроки кулинарии, посещала лекции по кинодраматургии. Одного этого, казалось, было достаточно для того, чтобы уставать до последней степени. Но она еще и летала туда-обратно к Хернам в Северную Калифорнию, помогать им приобрести землю, на которой планировалось строить детскую клинику.
Он мог даже сказать ей однажды, что они уже достаточно сделали для Хернов и их будущей больницы, что ей следует уже переключить свою благотворительную энергию на лос-анджелесские организации. Разумеется, и там было кому помогать, и она отлично знала, что ему будет очень приятно встречать ее имя в лос-анджелесских газетах, в социальных колонках, где ее будут называть спонсором благотворительных вечеров или сопредседателем каких-нибудь благотворительных фондов. Но он не говорил ей этого, а всячески поощрял ее заботу о детской клинике, даже предлагал лично слетать туда и оказать помощь во всех мероприятиях, связанных с приобретением земли — в этих вопросах он был экспертом. Он даже шутил:
— В конце концов, я ведь заинтересованное лицо! Ведь это они мое приданое тратят!
Разумеется, она говорила ему, что его участие в деле не обязательно. Она просто не могла позволить ему ввязываться в проект Ла-Паза, хотя и сам Джерри Херн приветствовал бы это, и его Мелисса, которую в процессе своих частых посещений в последнее время Ла-Паза она узнала очень хорошо.
Мелисса Херн была самым жертвенным человеком из всех, кого Андрианне приходилось встречать. Не считая, разумеется, Джерри Херна и, конечно, Джонатана, который, казалось, весь мир готов был подарить Андрианне, если бы это было возможно. Но Мелисса, понятно, была жертвенной в другом смысле.
Андрианна была уверена в том, что Джерри Херн, даже если бы у него были необходимые деньги, никогда и в голову не пришло бы дарить своей жене кольцо с огромным изумрудом, какое Джонатан недавно подарил ей, Андрианне. Но Джонатан подарил ей это кольцо вовсе не просто так: он стремился тем самым «побить» изумруд, подаренный ей в свое время Джино Форенци. Этот изумруд, когда продавали коллекцию, потянул на самую высокую цену. Он был своего рода «жемчужиной» всей коллекции драгоценностей Андрианны.
Когда вскоре Джонатан принес домой купленный им самим изумруд и надел кольцо с ним ей на палец, она почувствовала, что, даже не задав ей ни одного вопроса по поводу проданной коллекции, Джонатан прекрасно догадывался о том, что тот изумруд был подарен ей именно Джино. Каким образом он мог об этом догадаться? Этому она не находила объяснения, хотя подозревала, что это — одно из ярких проявлений его экстраординарного мужского инстинкта.
Он надел ей это кольцо с изумрудом на третий палец правой руки, так как на левой она уже носила великолепный бриллиант. Она спросила его, следует ли ей носить это кольцо постоянно, как обручальное. В душе же этот ее вопрос звучал несколько иначе: хотел ли он, чтобы она носила это кольцо постоянно?
Его ответ был краток и по существу:
— Черт возьми, по-моему, его лучше носить всегда! К чему упрятывать такую красоту в ящик? Пусть он сверкает на свету.
Джонатан считал, что, если у человека есть чем щеголять, он вполне имеет право делать это. А критики пусть идут к черту. Но в истории со своим кольцом он просил у нее одолжения и для ясности обратил все в шутку.
— Прошу тебя об одном на коленях: не консультируйся по этому вопросу с Николь! Потому что я должен заявить тебе со всей серьезностью: у меня совершенно отсутствует желание выслушивать ее авторитетные советы по поводу того, когда следует и когда не следует носить сверкающие безделушки.
Ей пришлось пообещать, что она даже не скажет Николь о том, что вообще обладает такой вещью, как изумруд в двадцать каратов. Кстати, он, по крайней мере, на три карата превосходил тот, что был подарен ей Джино.
Джонатан стремительно появился в ее спальне:
— Вот где ты! Когда я не обнаружил тебя внизу, я уж испугался, что ты еще не вернулась из Ла-Паза. Вообще терпеть не могу поездки, когда уезжаешь и приезжаешь в один и тот же день! Ругаться хочется! Проклятье!
— Ну не будь дурачком. Ведь это не больше... Точнее, ненамного больше часа на самолете.
Для того чтобы отвлечь его от темы своих поездок в Ла-Паз, она показала ему номер журнала, в котором были помещены фотографии дома, недавно построенного его же другом в Аспене.
— Красивая работа, не правда ли?
— Неплохо, но, по-моему, чересчур скромно, ты не находишь?
— А я как раз хотела спросить тебя о том, как тебе нравится его обстановка.
— О'кей. Не скажу, что потрясает. Посмотри лучше на наш дом в Малибу — твоя работа. По сравнению с ним этот домик в Аспене выглядит больничной палатой. Вообще я думаю, что нам неплохо было бы устроить ребятам из «Архитектурного дайджеста» возможность поглазеть на наш пляжный домик, и после окончания отделки пусть поснимают и здесь.
— Ты действительно хочешь?
— Ну, разумеется, я приветствовал бы это! Кроме всего прочего, это отличная реклама.
— Но твой род бизнеса не нуждается в рекламировании.
— Любой деловой человек нуждается в рекламе, Андрианна. Создание имиджа, упоминания в колонках, хвалебные статейки в «Таймс» и «Архитектурном дайджесте»... Кто станет отказываться? Наконец, мне это просто понравится, — признался он. — Разве в этом есть что-нибудь ужасное?
— Конечно, нет.
«Ну конечно же, нет в этом ничего такого, — подумала она. — Джонатан имеет на это право. Кто скажет, что он обязан быть альтруистичнее и держаться скромнее?»
— Знаешь, а ведь ты выглядишь страшно усталой, Андрианна.
— Что, милый, заметно, как старею?
— Не напрашивайся на комплимент, прошу тебя. Просто я подумал: а чего это нам вдруг надо тащиться вечером на эту встречу? Останемся дома, поужинаем в постели, расслабимся. В последнее время у нас что-то не находилось на это времени. Как тебе моя мысль? Спокойный, тихий вечерок, проведенный дома. Только мы вдвоем, а?
Эта мысль была божественной, но она знала, что на той встрече будут присутствовать нужные люди — банкиры, с которыми Джонатан хотел бы установить контакт и поговорить о делах в неофициальной обстановке, за хрустальной рюмочкой.
— Да нет, я в отличной форме. Пойдем.
— Не пойдем. В конце концов, кто тут глава семьи?
— О, разумеется, вы, сэр! Абсолютно бесспорно, вы! Но разве там не будет тех, кого ты хотел бы встретить? Я имею в виду людей из лос-анджелесского «Ферст траст»?
— Ты с ума сошла? Неужели ты думаешь, что я предпочту сегодня вечером смотреть на банкиров, когда есть возможность смотреть на тебя?
— Ну хорошо. Только не передумай.