- В этом я тебя не могу удовольствовать, ибо в такие дела мы не входим, которых не понимаем; я человек ремесленный и стараюся вникать в мое художество, а высокое знание совсем ко мне не принадлежит; суть у нас люди ученые, оные могут уведомить о том подробно и представят все, о чем ты знать захочешь.
Кидал просил его, чтобы он отвел его к тем ученым людям; и как только выпустил он о том первое слово, то хозяин и прекрасная хозяйка взяли его под руки и повели к тому месту, где обитали их ученые люди.
Кидал, идучи к оным, воображал себе, что они таковы же, как и земные философы, но, увидев оных, переменил совсем свои мысли. В жилищах их нашел он необыкновенную чистоту и опрятность, и сколь высоко их понятие, столь и жили они богоугодно; приняли его весьма учтиво и старалися угодить всем лучшим.
Гнамол, так назывался первый из них мудрец, сколь превосходил других знанием, столь старался быть снисходителен и чтился завсегда оказывать больше всех смирения и никогда не желал возвышаться своими науками. Сия похвальная в нем добродетель привлекла к себе народ и производила в оном великое почтение к тому премудрому мужу, который с великим смирением и постоянностию взялся уведомить обо всем Кидала.
Таким образом вышед на улицу, и взошли на некоторое возвышенное место, и сели все на оном; но Кидала почтили первым местом. Сие учинил Гнамол для того, чтобы и народ сделать участником их рассуждения: ибо было там такое обыкновение, что никто не скрывал талана своего от другого и за открытие оного не требовал никакого воздаяния для того, что почитали они все общим между собою.
- Добродетельный иноплеменник,- говорил земному жителю Гнамол,- о чем ты прежде всего желаешь быть известен?
|
|
- Прошу тебя, почтенный муж, уведомить меня, в каком я нахожусь свете?
- Твердь сия,- отвечал Гнамол,- называется Луною, сколько же она имеет расстояния от Земли, о том мы не известны: ибо воздушного пути невозможно измерить чтоб в чем-нибудь не ошибиться; догадкою кладем мы что сия планета ближе всех к Земле и служит ей спутником. Впрочем, наука сия не многим здесь известна и весьма мало стараются вникать в оную; мы стараемся больше познавать того, кто создал всю вселенную, какую приносить ему за то благодарность, как прославлять его и просить отпущение нашим согрешениям; наконец стараемся изведать, что воспоследует с нами по окончании нашей жизни; а как сего узнать невозможно, то молим мы Творца, чтоб даровал он нам то, что для нас лучше, а не то, что нам угодно. В прочем никакой другой науки на сей тверди ты не сыщешь, как только сверх того вся кий человек старается познавать самого себя, учиться быть добродетельным и покорять пристрастия свои собственному своему разуму. Народом управляет у нас высшее существо; закона мы никакого не знаем и не слыхали о правах.
Не стараемся мы овладеть чужим и ничего лишнего при себе иметь; всякий довольствуется от своих трудов и никому не уделяет: ибо кому он даст, тот будет иметь лишнее, чего у нас никогда не бывает. Престарелый муж в своем поколении владетель и повелитель: все повинуются его приказам и исполняют оные с великим благоговением; по смерти оного наследует сие достоинство его сын и повелевает так же: и так равенство между нами не искореняется, от чего избегнули мы зависти и злости. Преступники и нарушители спокойствия судимы бывают всем обществом, и какое определят им наказание, такое они и претерпеть должны. Выдумывальщики чего-нибудь нового ненавидимы у нас так, как и преступники, и для того никогда оных и не бывает. Нужные для нас вещи, которых мы сами сделать не можем, берем у других, отдавая за то свои, которые им потребны. Питаемся всем тем, что производит наша твердь неодушевленного.
|
|
Кидал, выслушав сии слова, желал возблагодарить Гнамола за уведомление подробно, чему весьма много удивился. И в то время, как он ему рассказывал, услышал необыкновенное согласие музыки, которое началося вдруг по всему городу. Сие нечаянное приключение вселило в сердце Кидалово великую радость. Он спросил у Гнамола о причине оного, на что отвечал ему философ следующими словами:
- Сей день назначен у нас выбором невест, и таких бывает в году двенадцать. При захождении солнечном все молодые люди отходят от обитания в некоторую нарочно определенную к тому рощу и там веселятся различными забавами, и кто к чему больше способен, тот там показывает свое искусство; на такое позорище выходят все жители, для того что бывает оно иногда весьма удивительно, и нельзя, чтобы и ты не был оного свидетелем. Пойдем,- примолвил он,- может быть, увидим мы там что-нибудь достойное примечания, что у нас случается весьма часто.
Как скоро вышли они из обитания в поле, то увидели, что множество народа окружали молодых людей, которые находились посередине и шли в назначенную рощу. Один некакий человек был им предводителем: имел он в руках масличную ветвь, а на голове лавровый венок и шел, задумавшись, пред ними; казался один и изо всего общества печален. Подошед к назначенной роще, обернулся он к своим товарищам, отдал из рук им ветвь и с головы венок; потом вынял из кармана некоторый состав, вылил его на себя и сделался невидим.
|
|
В одно мгновение ока на том самом месте, на котором он скрылся, явилася великолепная гробница, да и такая, какой Кидал не видывал еще от своего рождения. Четвероугольное возвышенное место высечено из черного и светящегося мрамора; имело оно по шести ступеней со всех сторон кверху, на котором стояли четыре столба по углам из белого и чистого мрамора, и были они увиты поблеклыми кипарисными листами; на них утверждена была покрышка, которая состояла из серебра и на которой видны были черные местами полосы наподобие тесьмы: на оной изображено было летящее время; в правой руке имело оно косу, в левой песошные часы, а за плечами распростертые большие крылья; стояло оно одной ногой на большом шаре и от колебания ветров находилось всегда в движении; по краям крышки сидели печальные купидоны, облокотясь на иссохшие кипарисные ветви; венки на них были из сего же дерева, а тела прикрыты были несколько черною фланелью.
В середине столбов стоял каменный гроб, или высеченная из камня гробница; на наружности ее изображены были печальные приключения и плачущие гении. На крышке ее стояла урна, обыкновенно такая, в которой сохранялися пеплы умерших. В головах поставлена была плачущая статуя, которая, наклоняясь к гробу, казалось, как будто бы каждую минуту оплакивала кончину лежащего в оном человеке. В ногах стоял чудный и страшный скелет, или обыкновенно такой, которым изображают смерть: на голове у него был железный черный шелом, в правой руке обнаженный и окровавленный меч и другою волочил за собою косу.
По двум сторонам сей гробницы стояли по два дерева кипарисных, которые были, однако, не выше оной; ветви и листы имели они опущенные вниз, и казалось, что покрыты были все слезами, так, как утренней росою.
На третьей стороне в головах стояло лавровое дерево; оное опускало и поднимало свои ветви, для чего казалося одушевленным и изъявляло скорбь свою и мучение некоторым стенанием.
По малом времени приклонилися все сии деревья к гробнице и услышались от оных плач и рыдание. Гроб отворился- и встала из оного тень некоторой прекрасной девушки. Статуя перестала плакать, смерть сокрылася во гробе, и деревья унялись от стенания; потом явился на воздух орел и казался объят весь пламенем, ибо имел он в когтях громовые стрелы, около которых беспрестанно обвивалася яркая молния. Спустившись с высоты, сел он на урну и вручил огненный перун тени; оные как скоро его взяла, то ударила в кипарисные деревья, которые в одну минуту сотлели, а на место их явились четыре девушки, стоящие пред гробницею на коленях. Лавровое дерево приняло образ того человека, который предшествовал всему собранию: оный стоял и весьма горько плакал. Утомленная тень, озревшися на все стороны и увидя плачущего сего человека, прослезилася сама и бросилась в его объятия. Как скоро они обнялися, то вдруг и окаменели, и сии две плачевные статуи остались соединенными навек. Четыре те девушки, подошедши к ним, омывали их своими слезами и рыдали пред ними неутешно; потом вспорхнул орел и, прикоснувшись к ним, лишил их чувств и движения, и исшедшие из них души понес в неисследованную бездну.
Гробницы и всего украшения не стало, двое окаменелых покрылися мраком, и когда миновалася сия мгла, тогда и они сделалися невидимыми. Все собрание единодушно тогда сожалело, а сродники того пропадшего человека возвратилися с плачем и рыданием в свои обители. После сего началась опять музыка и назначенное от всех торжество.
Кидал не мог пробыть без великого удивления, увидев такое чрезъестественное приключение, чего ради обратившись к Гнамолу, просил от него уведомления, который объяснил ему сие дело такими словами:
- Человек, который предшествовал всему собранию, разумел весьма изрядно гадательную науку и, по оной предузнав свою кончину, избрал сие место для окончания своей жизни. Девушка, которая встала из гроба, была его любовница; а те четыре, которые обращены были в деревья, ее совместницы. Они любили того молодого человека столь, сколь и она; но, однако, он к ним не чувствовал ничего: чего ради предприяли они отравить любовницу его ядом, что в скором времени и исполнили. Когда же узнали сие люди, то выгнали их из нашего общества, и они пришед ко гробнице отравленной ими девицы, плакали над оною долгое время и наконец, не знаю каким случаем, превращены были в деревья. Такое чудное приключение считаем мы первым на нашей тверди, и о подобном оному никто еще не слыхивал.
В сие время началися различные забавы между молодыми людьми: всякий хотел показать свое искусство и к чему он был больше способен. Тут увидел Кидал театр, которого еще и никогда видеть ему не случалось, и он не походил совсем на те, которые начинались уже в ту пору на Земле.
Вначале появилось на сем театре дерево, украшенное листами и ветвями совсем невоображаемыми; по сторонам его шли два купидона и играли на свирелках, чем изъявляли желание и мысли движущегося дерева; потом появилось другое с такими же игроками, но, однако, оное убрано было не так великолепно, по чему догадаться можно было, что оно находилося под властию первого, и так далее.
По окончании всех вступлений, в которых находилось множество деревьев, также животных, воздушных и земных, началися другие игры; земля покрылася песчаными дорогами; явилися по местам сильные и страшные чудовища; выехали и храбрые ирои, одетые в разные одежды, начали сражаться между собою и потом со зверями. Все сие происходило с великою радостию и народным плесканием; все удивляло как Кидала, так и лунных жителей: ибо всякими видами обращалися люди и принимали на себя различные образы.
Настала ночь; всякий молодой человек засветил имеющуюся у него в руках свечу, и которая девушка больше всех ему показалась, то он подносил ее к той; некоторые задували, а некоторые не хотели; однако возвратилися домой все больше с радостию, нежели с неудовольствием. Музыка удвоила свое согласие, и всякий веселился различными образами.
Проводив их в город или в их обитания, просил Кидал Гнамола, чтобы показал он ему ту долину, которую он видел с горы, и так, нимало не медля, пошли они в оную. Различное благоухание, которое носилося по ней, вселило в сердце Кидалово великую радость. Во-первых, увидели они на столе хрустальную банку, у которой на крышке подписано было следующее: "Утоление жадности ко богатству"; на второй: "Воздержание подношения выше меры", на третьей: "Средство получить покой"- и так далее. Гнамол без просьбы Кидаловой принялся его уведомлять о сем.
- Все сие, что ты ни видишь,- говорил он ему,- приготовляет Рок и, принося отовсюду, кладет в сии банки. У нас есть лекарство душевное и лекарство телесное; душевное по большой части бывают книги, которые ты пред собой видишь; а телесное- некоторые составы, которые производит наша твердь, и желающие излечения сами сюда приходят и пользуются всем, что только потребно, от чего получают всякую пользу, выключая одних только стихотворцев неученых, которые никогда не хотят вылечиться и желают лучше бредить, нежели писать дело; безделье их увеселяет, а дело печалит, потому что оное для них трудно и невозможно. Долина же сия именуется местом здравого рассуждения, или, лучше, жизненным блаженством: всякое человеческое благополучие здесь сохраняется, и жребий оного царствует без отлучения.
Услышав сии слова от Гнамола, уведомил его Кидал, каким образом пренесен он на их планету, и просил его уведомить, есть ли что тому известно о его участи?
- Может быть,- говорил ему Гнамол,- должен ты разрешить какую-нибудь народную нестройность, и так Рок принес тебя сюда для взятия чего-нибудь к тому потребного: ибо он приносит сюда все, а отсюда не берет ничего, потому что ему невозможно. При солнечном восхождении хотел он быть сюда, как ты о том сказывал сам, то будем ожидать того времени с терпением, и оно откроет тебе всю тайну; а ты тем временем рассматривай нашу твердь и все то, что для тебя удивительно, для того что, пришедши на Землю, должен иметь сведение о том, о чем ты сказывать станешь; и не следуй тем, которые хотя ничего не видали, однако сказывают о многом.
Когда показалось солнце на тверди лунной, тогда он, возшедши на гору, увидел Рока, который, обратившись в человека, повел его в ту же долину, в коей был Кидал с Гнамолом. Как скоро пришли они на середину оной, то увидели тут древнее и великолепное здание, которое сделано было из черного мрамора, и на дверях оного находились сии слова: "Источник живой воды".
Рок, отворивши двери, вошел в оное, и ему последовал Кидал. Нутр сего здания состоял из разных раковин, и все стены занавешены были сетьми, плетенными из различного бисера и жемчугу, по которым ниспадала чистая вода наподобие росы; пол сделан был из зыблющей материи, коя казалась или белою губкою, или морскою чистою пеною. Оный пол пожирал в себя падающую воду и казался всегда ничем не орошенным. Посредине здания находился источник; окружность его состояла из белого и чистого мрамора, и простиралась она пятьсот сажен в землю, а тамо находилась оная живая вода.
Рок, положив руку на плечо Кидалово, а другою указал в водяную бездну и говорил ему так:
- Возьми сего неоцененного сокровища на перст и, пришед в Хотынь, коснись оным очам Олановым, от чего получит он зрение и прежние чувства.
Выговорив сие, толкнул его в пропасть.
Кидал весьма испужался и столь сильно вздрогнул, что проснулся от сего мечтания. Сердце его и наяву трепетало, и он не весьма в скорое время мог опамятоваться от сего привидения; а как получил прежние чувства, то усмотрел, что большой перст, именуемый между простым народом врачомНе знаю, кто наименовал у рук наших персты, но только это ведаю, что каждый из них имеет свое имя. Большой палец называется доктор, а по-нашему врач; указательный купец; подле указательного или средний, называется дураком; а тот, который подле мизинца, именуется ученым; мизинец же нарицается любовником. Doctor, mercator, ftultus, sludiofus, amator., орошен был водою, от которой происходило великое благоухание. Такому открытию Кидал, без сомнения, поверил и не хотел нимало усумниться, памятуя свой проступок, о котором уведомил его плачущий Пекусис, то есть генийГении- духи добрые и злые; они препровожают людей, помогают им при их рождении и имеют в своем охранении. Каждый человек посвящал день рождения своему гению; в жертву приносили им вино, цветы и ладан, запрещено было притом проливать кровь и также приносить какое-нибудь животное на сию жертву. Царства, провинции, города и народы имели своих особливых гениев., или покровитель города Хотыня: ибо осторожность, употребленная нами в нужном случае, остается всегда крепко в нашей памяти, а особливо в тех людях, которые желают исправить себя, или, лучше, познать самого себя.
Хотя ирои от рук природы происходят со всеми отменными достоинствами разума, храбрости и отваги, однако омарский обладатель, проснувшись, чувствовал некоторое в духе своем смущение, тем более что до сего подвиги его были ему назнаменованы, а от сего времени требовалось уже расположение единственно ума его и прозорливости. Но дела, употребленные к избавлению от бед рода человеческого, путеводительствуемы бывают самими богами; чего ради иройский дух его и разум, стремящийся всечасно к добродетели, в минуту назнаменовали ему путь в чрезвычайном его положении.
Вставши с постели, не успел он сделать шагу к подвигам добродетели, как предстал пред него Пекусис, или гений, покровитель города Хотыня с радостным лицом, увенчанный лавром и держащий в руке миртовую ветвь, сказав в восторге:
- Избавителю Хотыня воспета будет песнь неумолкными в вечность голосами, которую и все снедающая древность в глубокости своей прервать и умолкнувшею сделать не может; окончивай, счастливый смертный и возвышенный пред прочими ирой, окончивай богам подобные твои подвиги; все препятствия уже теперь миновались, ступай на остров к Тризле; путь с сего острова тебе отворен, и благодарные сильфы, обитающие в воздухе пространного владения Оланова, пренесут тебя на нежных раменах своих; а я, всеминутно пекущийся о благоденствии народа, предшествую тебе в Хотынь и исполню сердца подданных радости и веселия о оживотворении их обладателя, счастия их, благоденствия и покоя.
Расставшись с гением, отворил он двери в тот покой, где множество было людей засыпающих, и думал также скоро миновать оный; но увидел совсем противное тому уже действие. Великое то собрание людей стояли, изготовясь во ожидании его выходу. Все они казались в великой заботе, бледные их лица и сухощавый вид представляли их такими, которые долговременно не вкушали пищи, и смотрели все на него завистливыми и ядом преисполненными глазами, которые означали таковые же злые качества и сердца их, зараженного ужасным, неистовым, нечестивым, кровожаждущим, пронзающим оное ядовитыми своими стрелами и мучащим души их пороком, то есть завистию. Кидал, не презря их, но соразмерив несходство нрава их со своим, миновал сие собрание, оказав им учтивость наклонением своей головы и приложением правой руки к своему сердцу, также и головы, прежде зевавшие, а в то время такими ж ядовитыми глазами на него смотрящие, вступил с радостию в тот покой, в котором все прелести природы судьба в собрании видеть ему определила.
Но каким он поражен был удивлением, когда усмотрел встающую в то время с постели богиню не красоты и любви, но богиню зависти и непримиримой злобы, женщину страшную и престарелую, у которой голова обвита была змеями, груди отвисли, глаза косые с бельмами и в яме, кожа на ней вся иссохла, бледность и скаредность изображены были на лице ее, зубы черные и нечистые, сердце наполнено желчию, а язык покрыт ядом, казалась она беспокойною и печальною. Ревнивое ее чело и помертвелые губы показывали страх ее и заботу; бледное лицо и непрестанно терзающаяся болезнию нутренность изображали зараженную ее душу, которая всеминутно чувствовала мучение Тризлино: ибо виющаяся около нее змея беспрестанно уязвляла ее сердце; а из-под кровати видна была семиглавая гидраГидра- чудовище или змея преужасная, родилась от Пифона и Ехидны и имела множество голов, и когда одное у нее срубят, то на место ее в одну минуту вырастут две, ежели не приложат огня к ране; яд сего чудовища был смертельный, и когда намазанной им стрелою кого ранят, тот уже умрет непременно. Геркулес ее победил в то время, когда опустошала она поля и стада лернейские..
Пораженный таким видением, Кидал стоял долгое время безмолвен; наконец природное сие безобразие прервало молчание и произнесло сии ужасные слова:
- Не удивляйся, счастливый смертный, странному моему виду: я тебе вовсе незнакома и должной мне, так как от других, жертвы и милости от тебя не уповаю; я есмь богиня зависти, отец мой гордость, а мать безумство; я ненавистница всех смертных и дня; меня ничто ни усладить, ниже просветить не может, а услаждает только приключающееся людям несчастие, да притом приятны мне беседы нечестивых, а смотря на благополучные происшествия в свете, чахну с досады, мучусь непрестанно, муча тем других, о себе не сожалея; питаюсь змеями, и вместо крови в жилах моих обращается холодный яд, от коего они и замерзают, и горячатся. Сон никогда глаз моих не закрывает, и я никогда ж не смеюся, разве смотря на какое-нибудь несчастие людское; а заслуги других мне весьма тягостны. Жилище мое- подножие горы ГеликонаГеликон- имя горы в Беоции, на которой имели пребывание свое музы. в пропасти, где печальные тени пребывают; а на сем месте пребывала я для того, что имела удовольствие близко двадцати лет услаждаться стенанием народа обширной области Олановой и болезнию Тризлы; их благополучный жребий произволением богов отдан был в мои руки, но минувшую ночь их же определением взят оный от меня и находится уже в твоих руках.
При сем слове все ее члены задрожали, и она оперлась об стол, находившийся подле ее кровати, и, взглянув на перстень, бывший уже в его руках, вся помертвела и тем прервала страшные ее изречения, а умолкнув, дышала только злобою.
В ту минуту окружили ее все последователи ей, которых вошло к ней множество, и различными представлениями старались в отчаянности ее утешить, представляя ей состояния всех земнородных, ненависть их друг к другу, жадность к чинам и богатству, разные гонения и притеснения бедных, несогласие целых народов, войны и моровые язвы, чем она по восстановлении в Хотыне благополучия услаждаться еще может; но сия фурия по потерянии власти над несчастным народом ничем, казалося, удовлетворена быть не могла; она не преставала кипеть злобою и скрежетать зубами.
Кидал хотя и преисполнен был добродетели и снисхождения к слабостям человеческим, но таковая злость произвела в нем омерзение ко всему тому собранию и отвратила глаза его на другие предметы, которые не меньшее произвели в нем удивление.
Неописанное великолепие здания, которое он прежде видел, превращено было в сокрушенное глубокою древностию строение, величество и блеск его превратились в вид угрюмый и ужас наводящий малодушным, все побочные украшения исчезли, и осталось единое только основание огромного, но безо всякого вкуса построения; выступив из которого увидел он мраморное над собою небо, и гневные над островом тучи закрывали вид блестящего светила, угнетая влагою воздух; весь остров изменился, земля открыла пропасти и горы, чем прервалися все приятные равнины; деревья, увеселяющие взор, двигнулись и, пришед в беспорядок, оделись грубою корою, уронив свои листья и потеряв благоухание, что привело в великое смущение молодого ироя, понеже все сие было ему неизвестно, да и то сокрыто, что с ним теперь воспоследует.
В сем неведении облокотился он левою рукою на одно дерево и лишь только сие учинил, во мгновение ока сильный и неслыханный от века громовый удар разорвал весь сей остров в мелкие части и превратил все имевшееся на нем в пыль. Море почернело, и смесившийся с пылью воздух закрыл остатки происходящего сквозь мглу света, и во тьме сей ревел беспрестанно вихрь и сверкали молнии. Потом погрязло все во глубине морской, даже и покрывающие остров тучи, и когда открылися лучи дневного светила, то Кидал увидел себя на поверхности моря, ничем не поддерживаемого, кроме сгущенного под ним облака, которое находилось в беспрестанном движении и влекло его в неизвестную дорогу, над самою спокойною поверхностию моря, при ясном солнечном сиянии и в тишине установившегося воздуха.
Путешествуя Кидал таким чрезъестественным и странным образом, мыслил по преждебывшему ему откровению, что сила очарованного перстня истребила волшебством воздвигнутый остров и что он по предсказанию Пекусиса путешествует, поддерживаем малыми насекомыми, которые составляют несущее его облако и которых за мелкостью различить не можно.
В сем размышлении видит он остров и на нем гору, где терзаемая Тризла произносит стенание, и, приближался к оному, приходит в несказанное удивление, для того что остров сей прежде был неприступен для смертных, а теперь путешественник видит на оном людей, собравшихся на берегу оного и ожидающих, как ему казалось, его пришествия, что по прибытии его и учинено.
При вступлении на остров встречен он первосвященником хотынским, кабалистом и Алимом при множестве верноподданных Олановых, увенчанных зелеными ветвями в знак доселе неслыханной победы, при звуке музыкальных орудий и при радостном восклицании народном. Первосвященник в жреческом, а кабалист в волшебном одеянии приняли Кидала под руки и повели по дороге, устланной ветвями и цветами. Восхищенный народ, преследуя своему избавителю, с жадностию и с лиющимися от радости слезами осматривали его, и зрением тем насытиться не могли, и, не имев смелости коснуться избавителю своему или его одежде, вместо того лобызали друг друга и сообщали тем радость горящих сердец их благодарностию к нему, предчувствуя избавления тиранства. Следуя таким образом к горе, где находилася Тризла, подошли к жертвеннику, стоящему на дороге, который окружали стоящие жрецы в белых долгих одеждах, в венках и препоясаниях ветвяных. Сей жертвенник украшен был различными цветами, и на поверхности его лежал туго натянутый лук и две стрелы. Первосвященник, приближившись к нему, преклонил колено, что учинили жрецы и весь народ, и чтены были просительные молитвы к Чернобогу, яко богу злых духов, дабы благоволил он отвратить от них все ненавистные силы демонского наваждения. Потом встал первосвященник и, обратясь к Кидалу, говорил следующее:
- Боги, властители над нами, располагая судьбами человеческими по произволению, вчерашний день, по захождении солнечном, бывшу мне во храме на молитве, в присутствии всех жрецов, благоволили учинить откровение, дабы рука избавителя нашего посредством сего оружия поразила адских фурий, терзающих тело Тризлы; их всесильная воля избавляет поразителя от всех худых следствий, от того другому произойти могущих.
Окончав сие, подал он лук и стрелы омарскому обладателю, и следовали к горе в присутствии всего народа. Тризла находилась тогда не в мучительном положении, и две те адские птицы сидели подле нее без всякого действия. Кидал, направив обе стрелы в тех адских жителей, пустил их столь сильно, что во мгновение ока вместо тех двух фурий поразили они Тризлу в самое ее сердце, и она в ту ж минуту испустила свою душу.
Алим при сем действии не мог удержать в стройном течении своих чувств, пришел он в беспамятство и упал на руки его окружающих; Кидал ужаснулся и последовал Алиму; все зрители пришли в движение, поражены будучи таковою неизвестностию. Первосвященник, кабалист и прочие жрецы не были тронуты таковым приключением, ибо они чрез прорицание известными о том уже находились, чего ради употребили все силы и старание возвратить чувства двум молодым ироям; и когда некоторым образом миновало их забвение, то первосвященник говорил Кидалу так:
- Храбрый избавитель стенящего народа, не меткая рука твоя тебя в том обманула, ниже какое намерение твое могло к тому примесится, чтобы учинить таковую прошибку ко унижению твоего иройства. Но тем исполнена воля богов, или учиненное предопределение; я и все жрецы известны были о том чрез прорицание, глас великого Чернобога нам, предстоящим его кумиру, изрек сие предопределение; но мы, зная сердце твое, преисполненное нежными и сострадающими несчастным чувствованиями, удумали в совете не открывать тебе сего долженствующего учинить тебе подвига, для того что воля богов должна без отлагательства быть исполнена, и чувствительное твое сердце без величайшего обременения приступить к тому бы не могло. Человек по содеянным им делам терпит наказание, правители ж вселенною справедливы: то и должно-то оставлять предержащей их власти, без всякого роптания смертных.
Неискорененное сожаление осталось в сердцах чувствительных Кидала и Алима, но предлежащие подвиги не позволяли оному вдаль распространиться. Тризла испустила свою душу, которая под видом бабочки, в провождении тех двух адских птиц, отлетела в неизвестную всем зрителям дорогу. В скором потом времени гора сделалась освещенною некоторым особенным светом и успокоившаяся осталась разрешенною от цепей, которыми она близко двадцати лет одержима была.
Потом увидели на горе явление по двум сторонам бездушного тела: стояли два обнаженные юноши, за плечами которых видны были крылья; один из них держал погашенный и еще дымящийся обращенный к земле факел, а в другой руке венец, из цветов сделанный; другой в руках имел закрытую книгу. Оба они соболезновали и печаль свою сообщали друг другу; пред ними сидели два младенца у ног их: один имел песошные часы, а другой из небольшого сосуда соломинкою пускал в воздух мыльные пузырьки. Наконец явился юноша светлообразный, ведущий с горы тень, покрытую от головы и до ног тончайшим белым покрывалом, которому последовали и те юноши и младенцы; но вдруг покрыла их мгла, по прошествии которой не увидели более на горе, как одно Тризлино тело.
Первосвященник и другие жрецы, восшед на гору, взяли тело супруги их обладателя и с подобающею честию снесли со оной; потом учинив древесный костер, покрыв оный белым покрывалом и украсив по приличности цветами, положили тело и при священнических обрядах сожгли оное; пепел и кости которого положив в урну, отнесли на гору и поставили на столбе.
По окончании сей церемонии кабалист предложил первосвященнику и всему народу о прошении Кидала, дабы благоволил он на шлем возложить тот венец, который дал он ему на острове по поражении буйвола.
- Ибо приступая ко освобождению от ига варваров отечества нашего,- продолжал он,- без него обойтися не можно; понеже несведомая вам сила, имеющаяся в нем, соблюдает верноподданных от кровопролития и оградит всех нас безопасностию.
Кидал приял от народа сие предложение с радостию, и первосвященник возложил на него венец при возглашении народном; а потом и начали приготовляться в путь, ко окончанию последнего подвига и ко освобождению из рук варварских целого государства.