- Когда ты будешь сидеть за столом с тем, которого намерен умертвить, то, выняв сей состав, осторожно намажь оным одну сторону своего ножа, разрезывай им пищу и подавай ему те части, которые будут от стороны, намазанной ядом. Сим способом без всякого подозрения останешься ты невредим, а неприятель твой умрет злою смертию.
Аскалон с превеликою радостию и с успехом произвел предприятие свое в действо и во время вечернего стола кончил свое намерение. С этих пор сделался он весел и показывал всем, что весьма охотно обитает в их городе. Всякий день посещал он Асклиаду без запрещения и без всякого подозрения от других; начинал он некоторыми околичностями открывать ей свою страсть; но, впрочем, та, не имея ни малой к тому дороги, совсем не примечала неистового его желания и почитала его превеликим себе другом.
Бейгам, имея проницательный разум, к превеликому волнению своего сердца, предусмотрел вторичное падение своего государя, ибо поступки и намерения Аскалоновы, которые хотя и были скрыты, ясно оное показывали. Он предприял открыть сомнение свое государю, но не знал, как приступить к оному, ибо ведал, что Алим столь много чувствует дружбы и преданности к Аскалону, что никогда не согласится тому поверить. Однако усердие Бейгамово к своему государю преодолело сию невозможность, и он в некоторое удобное к тому время выговорил Алиму сие:
- Великий государь! Сомнение мое сочти ты лучше заблуждением моего разума, нежели незнаемою мною к кому-нибудь ненавистию. В храбром Аскалоне почитаем мы нашего избавителя и воскресителя почти уже умершего нашего счастия. Сомнения в том нет, чтоб мы не почитали его великим; мы его признаваем и жертвуем всем, что только может составить неизъясненную нашу благодарность. Он человек добродетельный и старающийся всегда о благополучии человеческом; но любовь не редко колеблет добродетель и вручает сердца наши и разум негодным пристрастиям. Всякий великодушный человек, утопающий беспредельно в сей страсти, не чувствует, как страдает его честь; забывает о тех людях, которым он должен делать благодеяния; не радит о собственном своем благополучии, и бывает, наконец, не знаем никому. Тот же прелестный предмет, пред которым он бесстыдно воздыхает, пожирает его добродетель, честь, спокойствие и имение; ибо она всегда имеет в памяти то, что он ее когда-нибудь оставит, следовательно, сожаления об нем никакого не имеет. Сие, государь, сказал я только для того, чтобы объяснить пред тобою, сколько любовь имеет власти над колеблющимся нашим разумом. Я примечаю в Аскалоне неизъясненную страсть к будущей твоей супруге. Все его движения, внешние и внутренние чувства ясно показывают его желания, и по тому рассуждаю, что если бы он был человек добродетельный, то действительно не предприял бы сих мыслей. Хотя правда, что сия страсть не по воле нашей владеет нами, но мы имеем разум, довольное средство ко обузданию оной, и сверх того чрез такое короткое время нельзя было оной усилиться так много в его сердце, ежели б не было на то собственного его произволения. И если, государь, боги к нам еще не сделались милостивы и во избавителе нашем увидим мы злее первых несчастие, то что тогда начнем, когда погибель наша поразит нас, не готовых к тому!
|
|
Алим, слушая сии слова, находился вне себя: образ его показывал тогда великое удивление, смешанное с невероятием; природное свойство в нем не умолкало, и сердце предвещало сделанную уже ему погибель; но врожденная в нем добродетель затмевала его предвещание. Итак, чтобы не огорчить Бейгама и отвратить напрасное его подозрение на Аскалона, сказал он Бейгаму, что будет стараться усматривать сие сам.
|
|
Время уже приходило, и данный ему яд начал действовать во утробе. Весьма скоро изменился он в лице и потерял все свои силы. Почувствовав двор толикое несчастие, весь возволновался, и сей нечаянный припадок своего государя не знали чему приписать; а о данной ему отраве никто не ведал.
Первое приложено было старание укрывать от народа болезнь Алимову, ибо в оном тотчас бы начались отчаянные вопли.
Жрецы тайно приносили жертвы о здравии своего государя и старались умилостивить разгневанных на них богов. Сие прошение их услышано было вскоре, ибо когда врачи делали совет о болезни Алимовой, то некто из оных, муж весьма старый, который ездил некогда в Египет для окончания своей науки, усмотрел, что государь отравлен был ядом, известным тому врачу уже издавна. Того ради предложил он всему собранию своих товарищей и также двору, что он один будет иметь старание о излечении Алимовом и с помощию богов надеется учинить его здравым. Ведая все великое его искусство в медицине и зная притом, что он довольно показал невероятных в оной опытов, без всякого сомнения отдали государя в собственное его пользование. Он, нимало не мешкая, составил другой яд, совсем противный тому, которой дан был Алиму, и склонил государя принять немедленно оный.
|
|
Как скоро Алим принял, то в одну минуту увидели его мертвого. Члены его оледенели, и лицо покрылось мертвою синевою, одно только весьма слабое дыхание в нем осталось. Страх и отчаяние вселилися в сердце окружающих его бояр, и они не инаковым его почитали, как с которым должны были проститься навеки; но врач твердым голосом и спокойным видом обнадеживал их в сем отчаянии и уговаривал, чтобы они нимало не страшились.
- Боги помощники нам,- примолвил он,- в которых я твердо уверен, что по претерпении нами толиких бедствий начинают они быть к нам милостивы.
Целые сутки находился Алим на смертном одре; наконец начал иметь движение и вскоре получил прежние свои чувства- к неописанной радости его подданных и к великой славе искусного врача, которой, однако, не хотел никому открыть сего, что государь их был отравлен ядом, и даже что и самому ему не хотел открыть оного, и казалось ему столь сие страшным, что без великого трепета не может он и вообразить оного.
Во все несчастливое к Алиму время Аскалон находился безвыходно у Асклиады, ибо он думал, что скоро услышит о смерти своего соперника, и для того, не опасаясь нимало, начинал уже делать ей некоторые любовные изъяснения. О болезни же Алимовой Асклиада совсем была не известна, потому что старалися, как возможно, скрывать от нее оную, следовательно, она не имела причины и печалиться об оной. Неистовый Аскалон, радуяся весьма погибели Алимовой и имев для того весьма спокойные мысли, предприял употребить все хитрости и лукавства против невинной Асклиады. Он прежде всего старался узнать всю ее горячность к Алиму и после искать способов ко истреблению в ней оной страсти. Предприятие было весьма неосновательное и достойное всякого презрения; но Аскалон положил завесу на лицо свое и на сердце, которую ни стыд, ни благопристойность проникнуть не могли, определил себя неистовству и сраму на жертву.
- Прекрасная Асклиада!- говорил он ей, избрав к тому удобное время.- Сколь благополучен тот человек, который обладает твоим сердцем, и его счастие мне кажется несравненно ни с чьим на свете; если же он того достоин, то имей к нему сию горячность, которую ты имеешь; предпочитай его мне или, лучше, всему свету, полагай в нем все твое счастие, если он тебя не обманет; веселись клятвами его, когда они происходят не от притворства,- до тех самых пор, покамест твоя судьба покажет тебе весь его обман и коварство. Прежде объяснения всех его к тебе притворных ласкательств объявляю тебе, прекрасная, что я с того часа, как в первый раз тебя увидел, неизъясненно тобою страдаю; прелести твои вошли глубоко в мое сердце и господствуют душою моею и моим понятием. Но не подумай, чтобы сия страсть была тому причиною, что я вознамерился пред тобою обнести Алима; он мой друг и останется оным вечно, если переменит негодные свои пристрастия. Мое добродетельное сердце не может терпеть ни одного порока и никогда с ним не сообщается; я единственно из сожаления к тебе описываю зверское его намерение и объясняю тебе, что он недостоин любви твоей и дружбы. Он по дружеству открывался мне некогда, что чувствует великую горячность к некоторой здесь благородной девице; а о тебе сказал он с усмешкою, что и слышать не хочет; снисхождения же делает тебе единственно только в угодность народную.
При сем слове вошел к ним Алим. Сколько ни смутился сим видением Аскалон, однако умел скрыть свое неистовство и показывал весьма осторожно, что он очень радуется выздоровлению Алимову; но в самом деле готов был тут же мертвого положить его пред собою.
Асклиада осталась в том же удивлении, в котором она находилась, слушая слова Аскалоновы, и для того весьма смутно отвечала на извинения Алимовы, которые он делал в том, что целые сутки не посещал ее.
Алим, находяся в восхищении, что освободился от смерти, нимало ни примечал нестройного течения ее мыслей; но прозорливый Бейгам не упустил без исследования умом сей тайности, чего ради предложил государю о ожидаемом ими браке. Алим, имея сам к тому нестерпимое желание, просил на сие позволения у Асклиады, и когда получил оное, то приказал Бейгаму объявить при дворе и в городе о приуготовлении к тому, а сам почел за должность посоветовать с Аскалоном и с другими людьми о том, что уготовить приличное к великому сему торжествованию. И когда было все уложено, то началось приуготовление в Ладином храме.
При дворе и во всем городе всякий, услышав сие, был в превеликой радости и старался показать себя великолепным. Храм украшали фестонами и всякими различными цветами; жертвенник тот, к которому должны были приступить сочетающиеся браком, обставливали розами и лилеями,- одним словом, весьма в короткое время везде и все было изготовлено, ибо приуготовляли сие торжество усердие и любовь к государю.
Накануне брачного дня уготован был мост от дворца до храма, который устлан был зеленым бархатом с золотою бахромою; по сторонам оного поставлены были пиедесталы, обвешанные фестонами, а на них золотые превеличайшие чаши со всяким благовонным курением.
Ввечеру подвезли к крыльцу две колесницы, ибо там было такое обыкновение, убранные разного цвета каменьями; бахрома и кисти на оных сделаны были из таких же блистательных и мелких каменьев. Над тою, в которой должно было ехать Асклиаде, сделан был купидон, держащий миртовый венок, а над Алимовою виден был Гимен со своим покрывалом, также и другие различные украшения, принадлежащие к победе и к брачному сочетанию.
Весь город находился в превеликой радости, и ожидали наступающего дня с ужасным нетерпением; но неистовый Аскалон дышал тогда злобою и ненавистию на невинных любовников и так, как самой лютый зверь, искал всякую минуту разрушить их счастие. Он знал, что завтрашний день должен будет расстаться с Асклиадою навеки, и для того положил непременно или исполнить свое неистовое желание, или умертвить ее своими руками.
Весь вечер выдумывал способы к произведению намерения своего в действо. Наконец, призвав к себе надзирательницу Асклиадину, склонял ее на свою сторону, обещая множество ей за сие сокровищ; но когда увидел, что была она непоколебима в своей верности, то, взяв кинжал, поставил ей против грудей и говорил:
- В сию минуту извлеку из тебя душу и положу тебя мертвою пред моими ногами, если ты не исполнишь моего намерения, и знай, что ежели и обещавши изменишь, то и тогда от ярости моей не укроешься: ты ведаешь, что я имею средство обратить все ваше государство в камень, а тебя послать на вечное мучение; знаешь и то, что волшебники, волшебницы и все адские духи мне подвластны и исполняют повеления мои со трепетом!
Поди,- продолжал он,- в спальню к Асклиаде, вышли всех, которые там находятся, а сама, оставшись с нею одна, не запирай дверей и ожидай вскоре моего туда прихода.
Устрашенная надзирательница все по его приказу исполнила, и он, наполнившись яростию и отчаянием, немедленно пришел в спальню к Асклиаде, которая уже тогда опочивала, бросился на колена пред кроватью, взяв за руку и разбудив ее, говорил сие:
- Прекрасная Асклиада, ты видишь пред собою страстного любовника, который желает в сей час, ко всему удобный, или насытиться твоими прелестями, или умереть пред тобою, и я никак не могу снести разлуки моей с тобою.
Смущенная и устрашенная Асклиада кликала своих прислужниц; но как услышала, что никто не отдает ей голоса, то начала кричать весьма громко.
Аскалон старался ее уговорить. Наконец узнал, что старания его напрасны и что он будет обруган всеми; чего ради выхватил в ярости кинжал, которым ударил в прекрасную грудь невинную Асклиаду, чем прервал голос ее и дыхание, и так скончалася сия невинная девица от руки безбожного тирана и ненасытимого варвара, который весьма поспешно ушел от нее в свои покои, где препроводил всю ночь в злых и неистовых воображениях.
Мрачная ночь опускалася уже в море и потопляла вместе с собою счастие и торжество млаконское. Плачевный день восходил на небо и вместо радостей выносил плач и рыдание гражданам, но никто сего еще не предвидел.
Алим, вставши с постели, ни о чем больше не помышлял, как о начинающемся торжестве и о платье, к оному приличном. Жрецы при всходе солнечном принесли великую жертву Световиду, так, как богу света, чтоб сей радостный день был к ним благосклонен, после наполняли Ладин храм различными курениями и одевали все кумиры багряными епанчами, как обыкновенно бывало у них во время браков. Знатные господа помышляли о поставлении по дороге войска и других к тому потребных людей; простые граждане украшали себя богатыми одеждами, наполнялись великою радостию и готовились увидеть великое торжествование. Потом наполнился весь двор различными и великолепными колесницами, а княжеские покои- знатными боярами обоего пола, которые, имев почтение и усердие к своему государю и чтобы показать, что им торжество сие весьма приятно, приехали ранее обыкновенного времени.
Алим хотел уже выйти в собрание, как вдруг Бейгам взбежал к нему весьма поспешно, облившись слезами, пал пред ним на колена и от превеликой горести едва мог произнести сии слова:
- Великий государь! Не стало твоей нареченной супруги, а нашей государыни!
Алим, услышав сии слова, покатился со стула и потерял все чувства.
Сделалось от сего ужасное смятение при дворе; и хотя старалися скрыть сие от народа, но в одну минуту и тот известился об оном, и какое произошло тогда волнение, то никто описать сего подробно не может. Разорение града или пленение целого народа столько бы слез и рыданий произвести не могло. Всякий в отчаянии хотел отмщевать, но не ведали кому, бегали все, искали убийцу, но он сокрыт был от их понятия.
Врачи и некоторые еще остались помогать бесчувственному Алиму, а другие пошли смотреть плачевного позорища.
Асклиада лежала на постеле, разметавши руки, и в груди ее вонзенный кинжал орошен был весь ее кровию. Какого еще плачевнее сего позорища всякому ожидать было должно! Служащие ей, которые не смели объявить государю прежде Бейгама, били себя в груди, рвали на себе волосы и столь отчаянно выли, что я думаю, привело в сожаление и неистового того варвара, который умертвил ее так бесчеловечно, но его тут не было, и он притворился, будто бы был в превеликой от того болезни.
Всякий возвращался домой и вместо светлой одежды надевал черную, которую оплакав довольно, приезжал во дворец; торжественные колесницы, покрывши черным сукном, повезли к Ладину храму, который уже затворили жрецы и не хотели приносить ей жертвы, ибо думали, что в сей несчастный день опровержено будет все их владение, опустошатся храмы и разорятся все освященные места.
Наконец все определили, как возможно, стараться не пускать Алима смотреть мертвое тело Асклиады, чтоб тем не лишиться им и своего государя. Предприятие сие удалося им с успехом исполнить, и они, употребляя всякие обманы, целые два дни не допускали Алима к Асклиадиному телу, которое в то время оплакивали граждане всякого состояния, а особливо- усердные женщины.
На третий день вручено было Бейгаму письмо следующего содержания:
"Заключенный и забытый всеми волшебник добродетельному Бейгаму желает здравия.
Я известен обо всем смятении, происшедшем в вашем государстве, и весьма много о том сожалею; впрочем, ты знаешь силу мою и власть; но получив еще оные от сестры моей, усугубилось мое могущество; вели освободить меня и представить пред себя; я дам тебе советы, которыми ты, может быть, облегчишь печаль твоего государя".
Бейгам, прочитав оное, нимало не медля, велел освободить его и почел действительно за нужное попросить его совета в сем отчаянии народном.
Волшебник, пришед пред него, говорил ему следующее:
- Если ты обещаешься мне похитить волшебный камень у Аскалона и вручишь его мне, «то будет» не к повреждению смертного рода; я отнесу его в наше собрание и положу в то место, где оные хранятся, а именно, на престоле Чернобоговом, в чем клянусь тебе сим богом, волшебным камнем и всем адом, что я сие, конечно, исполню; печаль вашу и великое сие отчаяние пременю я в радость такого же великого рода, каковы болезнь ваша и сетование.
Бейгам пред домашними богами велел ему учинить вторично данную им клятву и обещался просьбу его исполнить. Немедля пошел к Аскалону и нашел его в превеликом беспорядке; может быть, действовали в нем стыд, раскаяние и сожаление; сии страсти вкореняются иногда и в варварские сердца.
Бейгам нашел талисман его на столе и к нему присоединенный камень, который он весьма осторожно отвязал и имел уже при себе; постаравшись несколько воздержать его от печали, которую он, по-видимому, несколько чувствовал, расстался с ним и унес неоцененную для себя добычу. Приехавши домой, вручил оную волшебнику, который, взяв камень, простился с ним на несколько времени, ибо он говорил, что ни одной минуты не может удержать у себя божественного того залога. И сверх того сказал он, что надобно ему запастись некоторыми вещами, которыми он будет служить Алиму и всем его подданным.
Бейгам, расставшися с ним и будучи еще не весьма много обнадежен, пошел немедленно к государю и со коими там бывшими старался весьма прилежно как об истреблении его печали, так о здравии и о порядочном течении его мыслей.
Ничто не могло возвратить потерянные его чувства и облегчить хотя на минуту его печаль, ибо Асклиада неотступно обитала в его воображениях; представлялися ему весьма живо все те приятности, которые она в себе имела. Любовь не давала ему покоя и разрывала страстное его сердце на части, и он бы, конечно, в скором времени сошел за нею во гроб, ежели бы не то средство, которое употребил волшебник к его избавлению, и оно было такое, что никто ни предвещать, ни видеть, ниже вообразить не мог.
Как скоро появился «волшебник» в доме Бейгама, то приказал тотчас призвать его из дворца и пришедшему говорил следующее:
- Боги к вам милостивы, и вы хотя и негодовали на их определение, но они совершили все в вашу пользу; почему узнаете, что судьбы их неисповедимы.
Из чаши сей (которую он держал в руках и показывал Бейгаму), наполненной горестию и ядом, завтра при восхождении солнечном вкусите вы сладость, которую боги по особливой своей благосклонности изливают народу; она дана мне из рук великого Чернобога, и я ныне послан от него избавителем, и во мне увидите вы неизъясненное ваше благополучие.
Поди к Алиму,- продолжал он,- и уведомив его обо всем, вели сделать приказ, чтоб завтра поутру съезжалися ко двору все господа обоего пола в светлых и торжественных одеждах; также чтоб и простой народ, оным следуя, собирался к княжескому двору; чтоб жрецы отворили все храмы и готовы были приносить благодарственные и великие милостивым к вам богам жертвы; чтоб воинство, собравшись, ожидало повеления к радостным восклицаниям; а меня оставь до утра в уединении и не дерзай войти ко мне, а больше всего усумниться в моих повелениях, если не хочешь быть подвержен жестокому гневу богов.
И так расстался он с Бейгамом, который, весьма усумнясь, следовал к государю. Но сердце его трепетало от некоторой совсем невоображаемой им радости.
Пришед к Алиму, объяснил он ему все. Государь, услышав сие, как будто бы от крепкого сна возбудился; ибо человек, провождая плачевный век, и из отчаяния надежду извлекает; или, может быть, произволение богов действовало в то время страдающим его сердцем. В одну минуту приказал он везде разгласить повеление волшебниково и быть всем завтра ко двору в торжественных одеждах.
По получении сего приказа народ весьма усумнился и не знал, как растолковать такой поступок своего государя; всякий с нетерпением ожидал утра, или, лучше, не известной и не ожидаемой никем такой судьбины, которой в естестве никогда сбыться не случалось.
Многие граждане и может быть весь город препроводили ночь без сна: различные воображения не давали им успокоить своих мыслей. Наконец настал неизвестной судьбины день; все княжеские покои и весь его двор наполнилися народом; всякий стоял, имея смущенные мысли, и ожидал неизвестного. Потом вышел в собрание и Алим, как было приказано от волшебника, в светлой одежде и со всеми знаками, приличными государю.
Когда случится человеку увидеть какое-нибудь чрезъестественное действие и быть самому оного свидетелем, то в самую ту минуту овладеет им великое изумление, нередко выходит он из своего понятия и бывает в таком заблуждении, что сам себя не чувствует и готов верить, что все невозможное статься может в природе. Сие приключение учинилось с млаконским народом.
Как скоро Алим появился в собрании, тогда отворились в зале те двери, которые были к стороне Асклиадиной спальни; из оных вышел волшебник, держащий большую золотую чашу в руках, и, пришед пред трон, поставил ее на приготовленный нарочно к тому столик. Потом, поднявши руки к небу, начал делать весьма чудные телодвижения.
Предстоящие чувствовали, что трещали в нем тогда кости, и кровь пришла в необыкновенное движение, лицество в скором времени побагровело, глаза закатились под лоб; а изо рта начала бить клубом пена, которая падала в поставленную им чашу и делалась весьма поспешно Стиксовою черною водою, кипела наподобие ключа и производила в сосуде весьма сильный шум.
Находясь несколько минут в таком неистовстве, пришел он, как казалось, в свое понятие, прикрыл чашу зодиаком, который на нем вместо перевязи находился, отчего тотчас унялось в ней клокотание, и, став порядочно пред Алимом, говорил ему следующее с важным и весьма бодрым видом:
- Произволение всесильных богов открывается тебе, Алим, и твоему народу моими устами. Я выбран, по особливой от оных благодати, воли их истолкователем и должен окончать в сию минуту неутолимую печаль в тебе и во всех твоих подданных. Асклиада мертва, но за чрезмерную твою добродетель и за ее непорочность милосердые боги даруют ей живот, а вместо нее посылают во ад Бламинину душу, которая повиновалась воли Аскалоновой и впустила его в спальню к своей государыне. Он убийца Асклиадин! Только, не учинив ему нималого вреда, сошли с сего острова и снабди всем нужным, ибо наказание его состоит в воле богов, которое ни мне, ни вам открыто не будет.
Окончав сии слова, поднял он чашу и, пригласив с собою Бейгама, пошел в Асклиадины покои, где принудил Бламину пить из принесенного им сосуда, которая как скоро вкусила, то начала ужасно стенати. Всякое мучение приключилось ей в одну минуту и с превеликою скорбию испустила свою душу.
Потом волшебник, став на колена пред домашними идолами, читал совсем неизвестные Бейгаму и всем предстоящим тут молитвы; наконец, подошед к телу Асклиадину, опрокинул на оное чашу.
Вдруг Асклиада объята была вся густым дымом, так что образа ее увидеть никоим образом было невозможно. Невоображаемым благоуханием исполнилась вся комната и казалась светлее несколько обыкновенного.
В скором времени исчез густой дым, и Асклиада, как будто после крепкого сна, открыла глаза свои и начала чувствовать.
Бейгам не мог воздержать себя от радости, бросился пред нею на колена и начал было изъявлять ей свое восхищение, но волшебник удержал его и также всех прислужниц, которые в радости кричали: "Государыня наша!"- ибо необыкновенное восхищение препятствовало им изъяснить порядочно свои мысли.
Он приближился к Асклиаде и весьма со смиренным видом объяснял ей все происшедшее в их государстве, для того что известие сие непременно ей потребно было; также и Бейгам, со своей стороны, получив к тому позволение от волшебника, не упустил изъявить ей все надобное при сем случае.
Когда волшебник объявлял пред Алимом произволение богов, тогда Аскалон находился тут же. Услышав обличение себе, пришел в неистовое помешательство разума; образ его переменился и походил больше на мучающуюся фурию.
Алим, имея от природы добродетельное сердце и видя его в превеликом волнении, приказал тихим образом своим телохранителям охранять его здравие; а сам, сколько сил его было, старался извинить его у народа, который тогда находился в превеликой ярости на Аскалона. Всякий, смотря на него, скрежетал зубами и готов был забыть волю богов и положить его мертвого пред собою; одним словом, никто не соглашался в сие время последовать Алимовой добродетели и против воли его желали отмщать его обиду; однако просьба и увещания государевы сильнее были их стремления, и народ поневоле должен был усмириться. Алим много раз подходил к Аскалону и начинал с ним разговаривать, но тот, будучи в превеликом развращении, не отвечал ему ни слова и стоял наподобие безгласного дерева.
В сие время вывел волшебник Асклиаду, совсем уже одетую в брачную одежду. Народ, увидев ее, возгласил весьма радостно, а Алим, увидев свою любовницу, окаменел; сердце его трепетало, и он не верил самой истине и думал, что глаза его обманулись.
Как только вознамерился он броситься пред нею на колена, то в самое это время упал Аскалон без чувства на землю, ибо он не мог снести присутствия Асклиады. Добродетельный государь, увидев сие, предпочел дружбу любови и бросился помогать бесчувственному Аскалону. Сей случай удивил его подданных, и все уверились тогда, что владетель их имеет в себе беспримерную добродетель, ибо благодарность в его сердце преодолела два непоколебимые действия, то есть неизъясненную любовь к Асклиаде и неограниченную ненависть к Аскалону за учиненное им неистовое и зверское смертоубийство.
Подняли Аскалона и понесли в его покои. Алим, препроводив прискорбным видом и смутными глазами мнимого своего друга, подошел к Асклиаде и изъявлял ей восхищение свое с превеликим движением сердца, уверял ее о своей искренности и вторично дал клятву к соединению. Потом говорил им волшебник, что боги определили сей день быть их брачному сочетанию; итак, нимало не медля, следовали любовники в Ладин храм, и все присутствующие тут бояре, за которыми шел народ и нимало не переставал изъявлять своей радости, усердия и удовольствия.
Храм любовной богини стоял за городом на западной стороне острова в посвященной ей роще; вид имел он круглый, и вместо стен простирались от столбов решетки, сделанные из разных благоуханных цветов, между которыми сидели голуби и целовалися друг с другом. Прозрачная на оном кровля сделана была весьма искусною рукою и походила весьма много на чистую морскую пену, в которой плавали, играя, лебеди; на самой середине сей крышки стояла в волнах богинина колесница, сделанная из раковины. Внутри, на стенах оного, обитали игры и смехи; на столбах стояли картины самых славных мастеров, которые изображали приношения жертвы богине великими государями, разумными министрами, храбрыми полководцами, премудрыми философами, искусными художниками и всякого звания народами. Под оными находились статуи; оные представляли благосклонности богинины, снисхождения к богам и к смертному племени, наказания за презрение ее воли, разлуки любовников, свидания и тайные переговоры, соединения, браки и верность,- одним словом, все любовные действия изображены были в сей божнице, посредине которой, на блестящем престоле, стояла нагая богиня в одном только таинственном поясе. Над головою ее видна была разноцветная радуга, переплетенная нарциссами и розами; окружали ее грации, которых приятные виды приводили сердце и мысли в великое восхищение. Бог любви стоял по правую сторону, которого держала богиня за руку, и он, казалося, как будто бы всякую минуту ожидает от нее повеления, чтоб возжигать сердца неизъясненною любовию богов и человеков.
Как только предстали любовники пред жертвенник богинин, где клялися друг другу вечною всрностию, жрецы запели все божественные песни, и во всем воинстве началась огромная музыка.
Из храма шествие было таким образом: наперед шли четыре жреца в белых одеждах и в лавровых венках, в руках несли они желтые епанчи; за сими следовало множество духовенства, которые были не украшены еще сединою; оные пели песни, сделанные в честь бога браков. За ними ехала Асклиада в великолепной и торжественной колеснице, бросала она по сторонам жемчуг, каменья и золотые слитки, которые подбирали последней степени народы. Потом ехал Алим в своей победоносной колеснице, изъявлял свою благодарность и обещал великую благосклонность поздравляющему его народу; воинству своими устами определил награждение и обещал все то, что для него было выгодно.
Когда приближились они ко дворцу, то все комнатные служители, мужчины и женщины, одетые в белые одежды и стоящие в порядке, приклонилися на землю и ожидали от великой государыни к себе благосклонности, которых Асклиада, обнадежив своею милостию, приказала встать.
Потом великий священноначальник повел Асклиаду на крыльцо, устланное соболями, и привел нарочно в приготовленнную к тому залу, которой пол, стены и потолок убиты были мехами таких же зверьков, ибо верили, что сие долженствовало быть знаком будущего счастия и благополучия. Новобрачные пришед сели на соболиные подушки, надевши наперед из того же меха верхние шубы. По достоинствам и чинам начали подходить бояре и поздравлять своего государя и государыню. Алим повышал тогда иных чинами, а иных жаловал цепями и шубамиВ древние времена носили на себе серебряные и золотые цепи чрез плечо вельможи, жалованные от государей,- так, как ныне кавалерии, и сие означало сенатора и тайного советника; а пожалованная государем шуба знаком была, что сей господин был в особливой милости у своего князя.; потом просил Асклиаду, чтобы она сделала женщин участницами сей радости. Жаловала также оных Асклиада и обещала всегдашнее к ним снисхождение.