Потом, вышед в другую комнату, взяла волшебную трость и, пришед ко мне, махнула оною по воздуху, и начала говорить следующее:
- Бурные и свирепые ветры! Понесите голос мой во ад и там внушите оный фуриям, чтоб немедленно явилися предо мною; а ты, великий ада царь, подкрепи душу мою приличною мне твердостию!
По сим словам узнал я, что она была волшебница. Весьма скоро появилися пред нею неистовые фурии, которым приказала она мучить меня во всю мою жизнь; потом позвала к себе своего исполина, сберегателя ее острова, и приказала перенести меня на сие место и тут превратить в дерево.
В одну минуту подхватил меня тот неистовой гигант, принес сюда и тут великим чарованием отнял у меня образ человека, и дал мне сей, в котором я и теперь нахожусь… Премилосердые боги!- примолвил Алим вздыхая.- Тронитесь моим мучением, освободите от сего несчастия или прекратите несносную жизнь мою; только чтоб Асклиада осталась после меня благополучною.
Продолжение повести об Аскалоне Как скоро Алим окончил свои слова, то превеликий и престрашный лев унес от него Аскалона, и он, желая, может быть, получить облегчение в своей печали, остался опять безнадежен и думал, что уже во всю несносную свою жизнь не получит никакой отрады.
Лев на широкой своей спине взнес на высокую гору Аскалона и там различными телодвижениями показал, чтобы он взлез на дерево, которое одно только на горе находилось и стояло подле одной пропасти, весьма много вдавшейся в гору. Когда Аскалон, не ведавший своей судьбины, находился уже на дереве, то лев, уткнув свою голову в ту пропасть, весьма поспешно отскочил от оной; потом поднялся в ней ужасный свист и выполз из оной превеликий змий. Нимало не медля, сразилися они и начали рвать друг друга без всякой пощады. Лев повреждаем был от змия во всяком месте, ибо ничто его не защищало, а змий, прикрытый чешуею, находился во всякой безопасности; наконец пропорол ему зверь чрево, и упали они оба, утомясь, на землю; потом, собрав несколько сил, вступили опять в сражение, от чего утомясь еще больше, почти уже без чувства растянулись подле пропасти.
Издыхающий зверь поднимал страшные и кровавые глаза свои на дерево и просил оными помощи у Аскалона, которому весьма не трудно было понимать его желание: чего ради сошед он с дерева, хотел обессилевших их умертвить обоих, чтоб тем лишиться ему неволи, освободяся от сих свирепых двух чудовищ; но, раздробив всю внутреннюю во змие, пощадил он обессилевшего льва, вспомнив то, что он весьма приятен к людям; сверх же сего надеялся, что зверь его выведет из сего незнаемого им места; итак, предприял ожидать, чтоб лев, собравшись с силами, оказал ему сию услугу.
Весьма в скорое время получил свирепый зверь все свои потерянные силы и показывал великую ласковость к Аскалону, которому, как казалось, изъявлял он свою благодарность; потом, посадив его на спину, понес с горы на другую сторону к некоторому источнику, который весьма обильно протекал в прекрасной и украшенной различного вида цветами долине. Тут бросился в воду и не только что в одну минуту омыл кровавые раны, но и совсем заживил оные и, напившись оной довольно, показался Аскалону еще бодрее и сильнее, нежели он был прежде. Подхватив его опять на себя, понес с превеликим стремлением опять на ту же гору.
Как скоро вбежал туда, то отвалил от пропасти умершего змия, который прикрывал собою оную, влез в нее и начал выносить оттуда превеликие куски золотаПо доказательствам натуральной истории, есть некоторый род змиев, которые собирают разные металлы и каменья, хранят их в своих пещерах и лежат на оных., различные дорогие каменья и жемчуг весьма высокой цены, и другие редкие и блестящие слитки металлов, которые все предлагал он Аскалону в благодарность, что с помощию его победил своего соперника; но как увидел, что Аскалон отказывается и не хочет их принять, то, возвратившись опять в пещеру, вынес из оной маленький и черный камень, которой с превеликим усердием отдавал Аскалону.
Весьма тому удивительно казалось, что после великих сокровищ награждал его лев безделицею, но зверь весьма приставал к нему и всякими ласкательствами показывал, чтобы Аскалон взял с собою сей камень. Наконец вознамерился он исполнить зверево желание, взял тот камень и привязал к своему грудному талисману, ибо по малости его не знал он, куда его положить; потом лев отнес его к тому дереву, от которого взял.
Алим, почувствовав подле себя некоторый шум, или, лучше, движение человека, спрашивал:
- Не опять ли я столь счастлив, что судьба послала мне того чужестранца, который слушал мои приключения?
- Я, любезный друг,- отвечал ему Аскалон, освободившийся от свирепого зверя,- я тебя обнимаю.- Но лишь только распростер он свои руки и прикоснулся к дереву, дуб исчез, а вместо оного явился пред ним млаконский владетель во всем своем образе. Как Аскалон, так и Алим весьма много удивлялись и сделались неподвижными; однако Алим бросился целовать Аскалона и благодарил его весьма усердно за его одолжение.
- Возлюбленный мой друг,- говорил он Аскалону,- скажи мне, из которой ты страны света послан мне избавлением и какое милосердое божество привело тебя на сей не ведомый никому остров? Чем я могу возблагодарить тебя за сие и какую найду тебе услугу, которая бы могла сравниться с столь великим твоим благодеянием?
Аскалон, не ведав сам причины сему превращению, не хотел приять от него благодарности, и для того предприяли. они оба сыскать корень этой тайны, скрывающийся еще от их понятия.
- Неужели сей камень,- говорил Аскалон,- данный мне от зверя, был тому причиною и сия малая вещь столь великую имеет в себе силу?
Алим отвечал ему на сие, что остров сей не прямой остров, но нечто околдованное, как он о том слышал.
- Весьма не трудно нам будет искусить сей камень, положим его на землю и увидим, какое произойдет от того действие.
Аскалон отвязал его от талисмана и как скоро положил на землю, то вдруг сделалось ужасное трясение и весьма великий шум. По прошествии же оного Аскалон и Алим вместо острова увидели себя на корабле, что их весьма много удивило. Люди на оном вставали как будто бы от крепкого сна и смотрели во все стороны с превеликою жадностию, и казалось, как будто они год целый света не видали. Когда пришли в память, то Аскалон спрашивал, чьи они люди и кому принадлежат сии суда, ибо пред глазами Аскалона и Алима находились пять кораблей.
- Мы варяги,- отвечал кормщик корабля того, на котором находился Аскалон.- Военачальник наш, сын великого господина, по похищении разбойниками его любовницы предприял странствовать по свету и искать того, чего нет ему милее в оном; и так плавали мы в море долгое время и искали ее до сих пор без всякого успеха; наконец пристали к сему острову, которой вы видите, и тут долгое время или были в некотором непонятном нам забвении или превращены были во что-нибудь, чего мы до сих пор не понимаем.
- Где же ваш начальник?- спрашивал Алим у него.
- Когда мы приехали сюда,- отвечал опять кормчий, то он с некоторыми из нас пошел осмотреть сей остров и там превращен в дерево.- Потом указал им оное.
Аскалон прикосновением того же камня возвратил и тому прежний его образ.
- Великодушный незнакомец!- начал говорить превращенный полководец.- Я вижу, что ты, всегда стараясь о человеческом благополучии, находишь в том удовольствие, чтоб помогать им во всякое время.
По сих словах благодарил он весьма чистосердечно Аскалона и по просьбе его рассказал им малое свое похождение таким образом.
- Я, питая страсть мою к некоторой придворной девушке, был чрезвычайно в начале любви моей несчастлив. Всякий день страсть моя восходила на высшую степень, и всякий день получал я от нее новые огорчения; любовь моя долго боролася с моим рассуждением и наконец преодолела она разум мой и понятие. Я влюбился до крайности и не хотел отстать от Асы, так называлася моя любовница, хотя бы стоило это моей жизни; а не видав к получению ее никакого способа, вознамерился употребить некоторую хитрость, которая может быть простительна страстному любовнику. Она уже была помолвлена за некоторого придворного человека, и когда предстали они в храм обещания, то и я пришел немедля в оный. Когда же пришла Аса пред идол богинин и начала обещаться Салиму, так именовался назначенный ей жених; и когда выговаривала она сии слова: "Обещаюся препроводить всю жизнь мою…"- то я закричал весьма громко: "С Етомом!"- ибо я так называюсь, и не дал ей выговорить "с Салимом".
Услышав сие, жрецы определили, чтоб быть ей за мною, ибо выговоренное слово во храме обещания и пред богинею никогда переменяемо не было; итак, вместо Салима совокупился я с Асою браком.
Спустя несколько времени после нашего сочетания, когда прогуливался я с женою по пристани, то не малое число злодеев, окружив меня, подхватили любезную мою супругу и увезли ее от меня. И так поехал странствовать по свету и искать ее во всяком месте.
Находясь весьма долгое время в море, приехали мы наконец к сему острову, где хотели переправить наши суда и запастись хорошею водою. Я должен был сойти с корабля и посмотреть оные на сем острове. Как только я пришел к сему ручейку, которой вы пред собой видите, то нашел в оном двух девушек весьма прекрасных: они купались в сих целительных водах и были совсем наги; одна из оных, которая казалась поважнее другой, рассердившись весьма на меня, плеснула водою, от чего в одну минуту превратился я в дерево и сделался неподвижен. Потом вышед они из ручья, пошли к моему флоту и превратили его в некоторый малый остров и присоединили к сему, и мы до сих пор пребывали полумертвыми. Кто ж такова была та девушка, богиня она или смертная, того я не ведаю, и мы ее с тех пор уже не видали.
Етом, окончив таким образом свои приключения, благодарил вторично Аскалона за свое избавление, а Алим предприял просить Етома, чтобы он на своих судах отвез их на остров Млакон; просил также и Аскалона, чтобы он согласился с ним туда поехать, ибо хотел он возблагодарить его там достойным образом.
Великая необходимость согласила всех и к одному предприятию. Етому во всякую страну ехать было не бесполезно, ибо он искал супруги своей по всему свету. Алим долженствовал увидеть свое отечество и Асклиаду; а Аскалон, имея неистовые мысли, всюду намерен был следовать; итак, исправив суда и запасшись всем надобным, отправилися они все в желаемый ими путь.
Находяся не малое время в морском плавании, прибыли они наконец под счастливые млаконские небеса и, пристав к острову, вышли на прекрасные берега оного, где простилися с Етомом, которого никак не могли уговорить, чтобы он побыл с ними несколько на острове; и так отправился он в свой путь.
Алим и Аскалон, желая условиться между собою, следовали в священную рощу и там хотели определить свое намерение, каким образом показаться им народу и уведомиться обо всех обстоятельствах, какие происходят теперь во владении Алимовом. Пришед в оную, нашли они тут некоторых жрецов, которые обыкновенно отправляли гражданские жертвы. Алим, укрывая как свое имя, так и достоинство, подступил к одному с великим подобострастием и просил, чтобы он уведомил его об обстоятельствах города и народа.
- Мы,- говорил он,- чужестранцы, желающие смотреть обыкновение и обхождение людей, путешествуем по свету и желаем уведомиться, какие природа рассеяла таланты по лицу земному и в каком месте утесненная добродетель имеет лучшее свое прибежище.
- Вы здесь не сыщете добродетели,- отвечал жрец, вздохнувши весьма прискорбно,- она уже выгнана от нас, и, к превеликому нашему несчастию, думаем мы, что никогда уже сюда не возвратится. Мы возвели на престол,- продолжал он,- весьма попечительного о подданных государя, который всякий час старался о нашем благополучии, предупреждал наши надобности,- и, словом, столько был прозорлив, что предусматривал и отвращал всякое зло от подданных. Когда же утвердился он любовию нашею на престоле, начал поступать по своим пристрастиям: прежде всех возненавидел княжескую дочь Асклиаду, которую должен он был иметь своею супругою, отослал ее от своего лица и после заключил в темницу. Те, кои держали ее сторону, лишены всего имения и препровождают жизнь свою в изгнании. Вчера публикован в народе указ, в котором объявлено, будто Асклиада сделалась виновною со всеми своими сообщниками, будто она имела умысел, чтоб отнять жизнь у государя. Итак, завтрашнего дня увидите вы здесь самое ужасное и плачевное позорище, ибо будет она сожжена в первом часу пополудни.
При сем слове Алим переменился в лице, члены его затрепетали, и если бы не поддержали его Аскалон и жрец, то бы он, конечно, упал на землю. Аскалон, как возможно, старался скрывать пред жрецом сие подозрение; но тот, имея от природы проницательный разум, устремил глаза свои на Алима и не хотел отвратить от оного любопытного своего взора. Образ его показывал, что он весьма много удивляется Алимовой перемене и приключившемуся весьма чудному в природе его волнению. Сомнение его от часу больше умножалось, когда он приводил на память неисповедимые божеские ответы, которые они незадолго пред сим получали. Может быть, старался бы он и скрыть оное, но сердечное некоторое чувствование вылетало на важный его образ.
По приведении в чувство Алима не упустил он ни малейшей просьбы, чтоб пригласить их к себе в дом. Когда же пришли они в оный, то жрец, собрав своих товарищей, просил Алима, чтоб он сказал ему, какого он города житель и все принадлежащее до его жизни; но Аскалон и Алим просили его, чтобы он позволил им несколько успокоиться: ибо предприяли они, как возможно освободить Асклиаду от казни, и для того хотели несколько посоветовать между собою уединенно, что им и позволено. И сие умножило еще больше жреческое сомнение, ибо, нашед превеликое сходство в Алиме со своим государем, не знали они, как растолковать сие приключение. Божеские же ответы означали иногда, что владеет ими не действительный их государь. И так сделалось между ними превеликое волнение. Они хотели исследовать сию тайну, но не имели к тому ни малейшего следа. Все было сокрыто от их понятия, и самая истина казалася им неисследованным неведением.
Алим и Аскалон, находяся наедине, искали способов ко освобождению Асклиады; но к превеликой прискорбности страстного Алимова сердца, не находили ни одного; одна только храбрость оставалася избавлением оной. Алим предприял твердо поразить своею рукою неистового того самозванца, который похитил у него престол, и вознамерился лишить его любовницы и супруги самою поносною и презрительною смертию. И так не сыскав больше никакого способа, положили непременно принести ярости своей на жертву незаконного обладателя народом.
Действительный млаконский обладатель препроводил всю ночь в превеликом беспокойстве и не желал ни на минуту иметь «покоя». Он в сие время ходил осматривать в город места, которые ему возможность позволяла; между тем нашел приготовленный сруб на погубление Асклиады и, словом, высмотрел все к расположению предприятых им мыслей; потом ожидал с нетерпеливостию утра.
Млаконские небеса украшалися уже светлою синевою, тусклые облака, удаляяся от света, падали в западное море, горы и долины пили кровавую росу, чем предвещали в сей день ужасное стенание земли; солнце, взошед на горизонт, казалось, как будто бы отвращает свои лучи и не хочет глядеть в город, а особливо в то место, в котором опочивал тиран миролюбивого народа. Обыкновенные предвестники солнцева восхождения, приятные зефиры, которые на ясных водах подымают тихие волны, удаляяся от города, оставили поля и долины, ибо не хотели быть свидетелями варварского позорища; в отсутствии их горел воздух, и казалось, что все стихии воспламеняются от одной,- словом, вся природа на сем острове казалась в превеликом помешательстве.
Граждане, открывая глаза свои, наполняли их слезами, и везде слышно было сердечное стенание, всякий против желания своего готовился увидеть смерть законной своей государыни и неволею шел на назначенное ему место. Жрецы затворили храмы и, скрывшись в оных, просили богов, чтобы они отвратили свой гнев от народа за невинную Асклиаду.
Время уже приходило к совершению дела. Аскалон и Алим, пришед, стали на таком месте, которое весьма способно было к совершению их заговора и которое они прежде уже назначили.
Началась плачевная и ужасная сия церемония: в начале шли несколько телохранителей с обнаженными мечами, за ними следовали два жреца в печальных одеждах, которые должны были прочитать на срубе последние Асклиаде молитвы; за сими вели двух надзирательниц государыни, которых она весьма много любила и кои ей были всех вернее; пред Асклиадою шел крикун, который во весь голос говорил народу, чтобы они помнили свой долг и никогда не дерзали восставать против государя, видя, как преступники законов жестоко наказываются.
За сими ехала государыня на белом коне, которого вели два совершителя сего неистового дела; она была в белом одеянии, которое было весьма долго и волочилося позади коня; концы оного несли два комнатные отрока и плакали столь горько, что казалось, будто они похороняли родную свою мать. Волосы у нее были распущены и лежали беспорядочно, иные по плечам и на груди, а другие висели за спиною, на голове ее был венок из кипарисного дерева, которое означает печаль и погребение. Катящиеся по лицу ее слезы и не чувствительное сердце удобны были привести о ней в сожаление. В руках держала она большой золотой сосуд, в котором находились разные дорогие каменья и жемчуг, чем она обыкновенно украшалась в своей жизни. Оные сокровища и притом деньги раздавала она своими руками бедным людям, и притом можно было видеть, что каждый камень омочен был ее слезами.
Как скоро народ увидел ее в сем образе, то ужасно восстенал, и началось везде рыдание. Женщины и девицы, не убоявшись тирановой власти, отчаянно вопили голосами; некоторые рвали на себе волосы и хотели последовать государыне своей в неутолимую стихию.
Сие народное смятение нимало не уменьшало ярости повелителевой. Он появился народу в великолепной колеснице, в которой ехал на определенное им место, чтобы утолить свою злобу и насытиться казнию невинной Асклиады.
Как только поравнялся он с Алимом и с Аскалоном, то два сии раздраженные ироя хотели броситься на колесницу и положить его на оной мертва; но самозванец предупредил их намерение и, скочив весьма поспешно с колесницы, бросился пред ними на колена, несмотря ни на свой сан, ни на великое собрание народа.
- Я не знаю, кто ты таков,- говорил он Аскалону, весьма оробевши,- только ведаю то, что ты пришел сюда наказать меня за мои предерзости. Я, припадая ко стопам твоим, винюсь перед тобою и подвергаю себя всякому жестокому наказанию.
Аскалон и Алим весьма удивились чудному сему приключению и, будучи от того в великом смятении, не знали, как растолковать им такое привидение; чего ради тиран просил их во дворец, где обещал объяснить вину свою подробно, и потом, оборотясь к Алиму, говорил:
- Твой народ- твоя и воля, повелевай им с сей минуты до конца твоей жизни, ибо боги сделались к тебе милостивы и меня отдали в твои руки.
Асклиада возвращена была от казни, и с превеликою честию проводили ее в покои. Вместо плача сделалась превеликая радость, но народная молва превосходила еще оную. Всякий видел перемену своего государя, но никто не знал тому причины; итак, объяснение оной весьма было потребно к открытию их судьбины.
Алим бросился прежде всего успокоить возмущенную Асклиаду, вывести ее из отчаяния и уверить, что во образе его неистовый дух, о котором еще и сам он был не известен, приключил ей все печали и мучения; но он нашел ее еще без памяти, и не надеялись, чтобы скоро возвратила она потерянные свои чувства, чего ради приказал всем придворным врачам весьма прилежно стараться о ее здоровье, а сам следовал к Аскалону и желал с ним вместе уведомиться о своей судьбине.
Когда он вошел в свои покои, то извиняющийся пред Аскалоном тиран стал опять пред ними на колена и говорил следующее:
- Я волшебник, брат Аропы, твоей любовницы,- говорил он Алиму,- она, влюбяся в тебя, приняла на себя образ богини и показалась тебе во славе на колеснице, чтоб тронуть твое сердце сколь красотою, столь и великолепием, и еще, что мне ужасно вспомнить и за что боги сделались к нам немилосерды, очаровала она истукан Провов, который произносил против желания своего голос. Я по ее велению принимал на себя образ провозвестника Перуновых повелений и толковал в роще тебе ответ Провов; потом ее же научением царствовал год на твоем престоле и в твоем образе притеснял, сколько возможно мне было, Асклиаду, и наконец по повелению Аропину хотел преселить ее в царство мертвых; и действительно бы сие сделалось сего дня, ежели бы боги не подали вам руку помощи, а ей избавление в вас.
Сей чудный камень, который ты имеешь,- продолжал он, говоря Аскалону,- отделен от престола адского бога. В то время, когда мы принимаем власть над духами, клянемся пред адским судиею сим камнем, ибо по преступлении нашей должности бываем мы оным мучимы и в винах наших теряем пред оным всю нашу власть и могущество; теперь я в вашей воле, и когда кончилось на мне терпение богов, то вы можете со мною сделать все, что вы хотите. Впрочем, преступлению сему виновна моя сестра и она обо всем уведомит вас обстоятельнее. Позвольте мне сделать некоторые заклинания, по которым она весьма скоро явится здесь, а вы тем временем старайтесь успокоить Асклиаду, ибо власть наша над нею уже кончилась.
Народ нетерпеливо желал уведомиться о сем приключении, ибо видел он государя своего в двух подобных друг другу лицах; чего ради Алим за благо рассудил появиться оному вместе с волшебником и публичным его признанием вывести подданных своих из сомнения. Итак, немедля возвратились они на народную площадь, где волшебник при всем народе признавал себя виновным и неправильным похитителем как престола, так и счастия Алимова.
Услышав сие, все бросились с великим стремлением на волшебника и хотели разрубить его на части, но Алим удержал их стремление и приказал до времени успокоиться. Потом проводили волшебника для заклинаний, чтобы он призвал свою сестру, а Алим и Аскалон пошли успокоить Асклиаду.
Как они вошли к ней, то уже получила она несколько прежней памяти и была мало предуведомлена как о своем, так и о народном счастии. Увидев Алима, возвела она утомленные от слез глаза свои на него и, опять облившись слезами, говорила ему так:
- Я страшусь тебя, государь, и имею к тому справедливую причину, ты мне кажешься ужасным тираном или таким чудовищем, которое столь яростно, что не щадит терзать и самого себя. Я ненавижу тебя и мысленно презираю; но не знаю,- продолжала она, вздохнувши весьма прискорбно,- для чего сердце мое не соглашается с моими мнениями. Оно тебя извиняет и советует уменьшить мою ненависть. Что за приключение, которое вторично возмутило смущенные мои мысли? Какое не слыханное доселе приключение последовало в вашем городе? Начало его я слышала несколько смущенно, но действительного и ясного доказательства еще не могла узнать ни от кого. Скажи мне, государь, тот ли ты Алим, которой был при вступлении твоем на престол, или тот неистовый обладатель, который терзал меня до сей минуты и наконец неповинную определил казнить, чем осрамил мое поколение и обесславил всех владетелей моих предков?
- Успокойся, прекрасная Асклиада,- отвечал ей Алим,- несчастие твое продолжалося до сего часа, и боги были к тебе не милостивы столько же, сколько ко мне. Они предприяли наказать меня, но чтоб больше усугубить мое мучение, определили и тебе быть несчастливою. Я бы хотел во весь мой век пребывать заключен под несносною мне карою, лишь только бы тебя видеть благополучною.
По сих словах уведомил он ее обо всех обстоятельствах и также о всех приключениях, случившихся ему во время отсутствия. Потом сказал ей, что царствовал вместо него волшебник, брат той неистовой тиранки, которая приключила ему все несчастия. Представил также и избавителя своего Аскалона, которого благодарила Асклиада от искреннего сердца и самыми чувствительными словами. Ибо выслушав все приключения, в одну минуту забыла она все претерпенные ею досады и огорчения и вместо превеликой ненависти к Алиму наполнилась она еще больше прежнего к нему страстию.
Аскалон казался тогда в превеликом смущении; на лице его написано было неистовое его желание. Все бывшие тут примечали его движения; но Алим и Асклиада, будучи наполнены великою радостию, совсем не старались предузнавать грозящей им новой беды, еще злее прежних. Человек, имеющий испорченный нрав, весьма склонен к поползновению. Склонности переменяются поминутно и прилепляются больше к худому, нежели к хорошему: ибо добродетель не присутствует в таком сердце, которое наполнено злобою, и разум нимало не советует о истинном пути; ибо он сам живет в таком человеке под властию пристрастий негодных. Пороки царствуют тут, откуда удаляется добродетель, и на все привести его в состоянии.
Аскалон как скоро увидел Асклиаду, то, забыв непристойную страсть свою к сестре, столь сильно влюбился в Асклиаду, что желал лучше потерять жизнь, нежели не получить удовольствия порочному своему желанию. Досадовал он и почти выходил сам из себя, когда видел, что Асклиада чувствовала к Алиму неизъясненную страсть. Глаза его тогда наполнены были яростным огнем, и лицо покрыто было зверскою злостию. Он трепетал, и казалось, как фурии трогают неистовое его сердце.
Алим не преминул вскоре опросить Бейгама, как первого своего друга; и когда уведомили его, что он находится в темнице, то приказал, немедленно освободив его, представить пред себя и на пути еще уведомить его обо всем происшедшем. Бейгам как скоро вошел, то бросился к ногам законного своего обладателя, трепещущими устами целовать его руку и от необычайного восторга едва мог произносить слова.
- Успокойся, любезный мой друг,- говорил ему Алим,- несчастия наши миновались, и ты должен благодарить в начале богов, а по них великодушного и храброго чужестранца Аскалона.
Бейгам, отдав ему должную честь, благодарил его весьма пристойными словами; а Алим в этот час обещал поставить статую на площади народной избавителю своему и его подданных из-под ига мерзостного обладателя. Одним словом, если бы Аскалон потребовал престола, то Алим, имев добродетельное и благодарное сердце, конечно бы, не отказал ему в сем требовании, ибо согласился бы он лучше владеть одною Асклиадою, нежели всею землею пространной вселенной.
Но Аскалон наполнялся тогда совсем противными сему мыслями. Он предприял лишить Алима Асклиады, то есть отравить его ядом; а если после не получит от нее склонности, то определил умертвить и ее своею рукою.
В сие время объявили им, что прибыла волшебница. Они немедленно пошли все в залу (выключая Асклиады, которая не хотела больше видеть неистового того тирана), где увидели волшебницу: она была в черном флеровом платье и с обыкновенными своими признаками. Увидев Алима, переменилась в лице. Стыд, отчаяние и досада изобразилися на оном. Ежели бы не была она прекрасна, то, конечно, показалася бы фуриею, изверженною из ада.
- Благополучный Алим,- говорила она,- несчастливая тобою волшебница желает тебе отныне всякого благоденствия; наслаждайся счастием вместе с моею соперницею; она осталась непобежденною, а я подвержена теперь стыду и отчаянию. Когда же я не получила твоей склонности, то не желаю больше и жить на свете.
По сих словах отдала она брату своему волшебную трость, зодиак, которой находился на ней вместо перевязи, и талисман, висящий на ее груди, сказав сие:
- Возьми мое могущество и будь столь силен, сколь была я, но не будь так несчастлив.
Потом выняла она кинжал и проколола свою грудь, сказав последние слова к Алиму:
- Прости, Алим, которого я больше себя любила в жизни!
Алим приказал вынести ее тело, а волшебника заключить в темницу до действительного определения, которое вознамерился он сделать по совету народному.
Во время несчастия прошедшие благополучные дни всегда пребывают в нашей памяти, и с превеликим сожалением всякую минуту мы оные воображаем; а по претерпении великих бедствий, когда вступаем мы в благополучное пребывание, то все прошедшие несчастия как дым исчезают из нашего понятия и никогда уже не возвращаются в нашу память.
Как только появилося солнце на млаконских небесах, то началось во граде великое торжество, и везде видны были восходящие благодарственные к богам жертвы. Алим, Асклиада и Аскалон были в Перуновом храме и своими руками приносили богу жертву по обыкновению тех жителей, где Алим в присутствии всего духовенства и знатных своих господ обручился с Асклиадою и клялись друг другу вечною верностию. Никто не предвещал тогда никакого больше препятствия сим двум пылающим сердцам, а всякий думал, что по претерпении ими толиких бедствий будут они вести дни жизни своей весьма благополучно, и никакой уже разлуки последовать им не может; но несчастия их еще не кончились, и им определено было увидеть самое свирепое злополучие.
Аскалон с сих пор сделался задумчив и беспокоен, и вместо дружества к Алиму за его всегдашнюю благодарность и за беспримерное угощение начинал чувствовать неописанную ненависть, и злость его тем больше возрастала, чем больше видел он Асклиадино ласкание к своему сопернику. Неистовое его сердце тотчас согласовалось со зверским его разумом. Какого нрава человек, такие и предприятия бывают по его рассуждению.
Случился в то время на острове том индиец. Аскалон, уведомившись о сем, послал за ним и приказал привести к себе, обещал ему множество сокровищей и тем склонил, чтобы он изготовил яд, какие выдуманы в их государстве; но чтобы сей состав не менее как через неделю начал действовать во утробе. Индиец весьма в скорое время составил его или, может быть, имел уже он и готовый, принес к Аскалону и сказал ему так: