Кроме вдохновения и советов, еще одна причина убеждала Франциска, что необходимо проповедовать. Много раз слышал он вальденсов, патаринов и альбигойцев, которые, направляясь в Рим, останавливались на Ассизских перекрестках и привлекали своими речами столько слушателей, сколько не собрали бы проповедники в церквах, ибо услышать священнослужителя, который с кафедры на пышном латинском языке разъясняет отрывок из Священного Писания — это совсем не то, что услышать человека, бедняка, который говорил бы об Иисусе и о вечности прямо на улице, простыми жизненными словами. Еретиков следовало бы лишить этой привилегии, и снарядить на службу Церкви могущественную армию, состоящую из мирян, которые проповедовали бы на народном языке, были бы рядом со священниками и служили бы им поддержкой. Святой Франциск уже замечал, что святые проповедники скорее преподают теологию, нежели объясняют Евангелие, и что менестреля или сказителя слушают все, тогда как проповедника — лишь немногие, так как одного взора на него достаточно, чтобы понять, куда он поведет речь. Убедился он и в том, что не внушишь любовь к Богу, не возвратившись к искусству Христа, а значит — надо, рассказывая притчи, восхваляя Господа, говорить о поучительных и интересных событиях, отнимая у менестрелей, у которых столько тонкости, поэтичности и воображения, их искусство, и не философствовать.
Почувствовав в себе призвание, святой Франциск принес новый дух в свою проповедь. И он, и его братья ощущали, как тянутся к ним слушатели — после первых же, пусть самых простых слов, люди понимали, что они совсем не слабы умом, как любили говорить о себе. Наоборот, сквозь их простоту нередко проглядывал благородный рыцарь, поэт, ученый, а более всего — Божий человек, ибо происхождение скрыть невозможно: так, у мужлана, ставшего богачем, всегда под ногтями будет чернеть земля, и благородный, став простолюдином, будет иметь благородные повадки.
Святой Франциск прекрасно проповедовал, ибо был одарен как поэт и как актер, и оба эти дарования породили в нем то красноречие, которое выражается не только в словах, но и в глазах, в звучании голоса, в движениях. Где бы он ни был, какое бы ни было время, какими бы ни были его слушатели, он был готов к проповеди всегда, так как разум его, вернее, все его существо стремилось разъяснить лишь одно.
Как и во времена юношеского стремления к рыцарству толпа скорее не пугала, но вдохновляла его, но вдохновляла не на декламацию. Он говорил с тысячей человек, как с одним другом, и с одним он говорил так же пылко, как говорил с тысячами.
Проповеди, к которым он готовился заранее, были не из лучших. Случалось, что, произнося проповедь, он забывал о плане, но при этом не терялся, а с простодушным смирением, которое было украшением его, и силой, признавался: «Я приготовил для вас прекрасную речь, но забыл ее». Тогда он начинал импровизировать, импровизация была блестящей, так как он вступал в прямой контакт со слушателями, обращаясь мыслями и словами к их разуму и духовному настрою, начинал же с близких всем обстоятельств и вещей. Природой и милостью Божьей была ему дана способность отождествлять себя с другими, а в предметах чувствовать дух и вечность, и потому слово его могло проникнуть как зонд в нутро человека, или рассечь его как лезвие, или воспарить ввысь, как жаворонок. В речи его было и размышление, и упрек, а чаще всего — песня, которая переносила слушателей от красоты предметов к красоте вечной. Он любовался добродетелями словно шествием прекрасных дам.
«Приветствую тебя, царица Мудрость, да благословит Господь тебя и сестру твою, святую и чистую Простоту. О, госпожа моя, святая Бедность, да благословит Господь тебя и сестру твою, святую Праведность. О, святые добродетели, да благословит вас всех Господь, от Которого вы исходите и к Которому идете!»
Это больше, чем моральное наставление, это — поэтическая персонификация добродетелей.
Поэтому нелегко пересказать его проповеди, и прав был один врач, говоривший: «Я помню слово в слово проповеди других, но если я и вспомню что-либо из проповедей Франциска, то это уже не походит на то, что он говорил».
Святой Франциск говорил с учеными как ученый, с простым людом как простой, с рыцарями как рыцарь и с бедняками как нищий, обвиняя всегда лишь самого себя, и никогда — других, бичуя пороки, и никогда — людей или сословия, которые они представляли, превознося всех и отводя для себя последнее место. Он удивительным образом притягивал к себе людей. Все его существо было проповедью, так же, как жизнь его служила для людей образцом, хотя пересказать его проповеди невозможно. Кто смог бы кратко изложить музыку? Слова его были музыкой, звучавшей в душах и рождавшей то, что воспитывает больше, нежели любой научный труд — непреодолимое стремление к Богу.
ГУББИЙСКИЙ ВОЛК
Франциск проходил через многие города и селения; он обращал людей не только добрыми словами, но и милосердными делами. Совершая им во благо то, что для них необходимо или то, к чему они стремились, он творил чудеса с людьми и целыми городами.
Однажды он пришел в Губбио, когда жители города были до смерти напуганы свирепым и кровожадным волком, который пожирал не только скот, но и самих горожан. Голодный зверь по вечерам выходил из леса расположенного на склоне горы, бросался на прохожих и разрывал их на куски, и существовала опасность, что он ворвется в город. Женщины и дети не осмеливались выходить за порог, а мужчины покидали дома, вооруженные до зубов, но и с оружием в руках не знали, как защититься от волка, если бы им пришлось встретиться с ним один на один. Словом, дело дошло до того, что никто не отваживался выходить из города. Святой Франциск проникся жалостью к губбийцам. Паника, охватившая все население округи из-за одного зверя, придала отваги рыцарю Христа; несмотря на то, что горожане отговаривали его, он осенил себя крестным знамением, и, безоружный, вышел навстречу волку, препоручив себя воле Божьей. Народ последовал за ним, ибо мужество одного способно воодушевить тысячи, но лишь только люди завидели волка, который мчался вниз с горы, разинув пасть, они бросились наутек, оставив святого в одиночестве. Он же, не содрогнувшись, приблизился к чудовищу, перекрестил его и сказал: «Братец волк, подойди ко мне. Именем Христовым прошу тебя, чтобы ты ни мне, ни кому другому не делал больше зла». Осененный крестным знамением, волк закрыл пасть и остановился, а услышав слова Франциска, улегся у его ног, покорный, как ягненок. Тогда некоторые из беглецов вернулись назад и встали на почтительном расстоянии от них; а святой Франциск, нежно глядя в жестокие и грустные глаза, заговорил со зверем, как с человеком:
—Братец волк, много ты сделал зла. Ты убивал тварей Божьих без Его соизволения — ты не только убивал и пожирал животных, но покусился и на людей, созданных по образу и подобию Божьему, а потому ты заслуживаешь виселицы, как самый последний убийца и разбойник, а люди, живущие в этом селении — враги твои. Но я, брат мой, хочу, чтобы между ними и тобою воцарился мир. Если ты не будешь их притеснять, они простят тебе все грехи твои, и ни люди, ни собаки не будут тебя преследовать.
Человеку, который назвал его братом, и лишь упрекал, но не грозил, волк ответил согласием, вильнув хвостом, опустив глаза и кивнув головой. А святой продолжал:
— Братец волк, тебе пришлась по душе мысль о примирении, и я обещаю, что жители города будут всегда кормить тебя, ведь я знаю, что от голода ты можешь сотворить любое зло. Но взамен я прошу тебя, обещаймне, что ты не сотворишь зла ни человеку, ни зверю. Ты обещаешь?
— Да, да, — кивнул волк, а святой Франциск сказал:
— Братец волк, я хочу, чтобы ты сдержал свое обещание, — и протянул ему руку, словно волк был человеком, с которым он заключает соглашение. Волк поднялся, протянул правую лапу и вложил в руку святого, как дрессированный щенок. Святой дружески пожал ему лапу и сказал:
— Братец волк, именем Иисуса Христа, Который сейчас со мною, я приказываю тебе заключить мир.
Святой вошел в город, и волк покорно семенил за ним, словно ягненок, а толпа расступилась в изумлении. Чудесная новость облетела всех, отовсюду сбегались мужчины и женщины, взрослые и дети, молодые и старики, чтобы посмотреть на Франциска и волка. Все население маленькой коммуны собралось вокруг безоружного человека и прирученного им зверя, а тот смотрел в глаза укротителю и вилял хвостом. Скопище людей, совсем недавно подчинившееся силам зла, теперь уступило силе духа. Слова святого Франциска, обращенные к людям были такими же, что и к волку. Он говорил, что люди жестоки и потому заслуживают кары Божьей, он предрекал, что они попадут в пасть преисподней, а это гораздо страшнее пасти зверя, он призывал их покаяться, а потом рассказал, какое заключил соглашение с братцем волком, прося губбийцев, чтобы они обещали каждый день его кормить. Люди в один голос отвечали:
— Обещаем, обещаем.
— А ты, братец волк, — сказал тогда святой Франциск, — обещай этим людям соблюдать условия нашего договора, не причинять зла ни людям, ни зверям, ни какой другой твари.
Волк тотчас же присел, и хвостом, глазами, и всем телом показал, что будет соблюдать условия, а затем, по велению святого, протянул ему правую лапу.
Площадь неистовствовала от радости при виде такого чуда — все восхваляли Бога и брата Франциска, который приручил свирепое чудовище, ибо назвал его братом, обеспечил ему пропитание и оказал немалую честь.
Спустя два года волк умер от старости, и жители Губбио горевали, потому что за это время он стал домашним животным — входил в дома, бродил от одной двери к другой, а люди почитали его и кормили, ведь на нем запечатлелась сверхъестественная власть Божьего человека.
РАЗБОЙНИКИ
Одни говорят, что губбийский волк был вовсе не зверем, а разбойником, который бродил по улицам, грабя и убивая прохожих; другие же считали, что это был жестокий сюзерен, из тех, что до крови забивает слуг, выкалывает пленникам глаза, науськивает сторожевых псов на посетителей и привязывает неугодных к хвосту бегущей лошади. Может, так оно и было, ведь святой Франциск укрощал волков-людей не хуже, чем волков-зверей, и метод у него был один — мужественное и кроткое милосердие. Он понимал, что не может быть поистине добрым тот, кто без любви относится к злым людям.
Как-то раз в двери монастыря Монте Казале, расположенного над Борго Сан Сеполкро и затерянного в горах, поросших дремучим лесом, постучали трое знаменитых на всю округу разбойников и попросили поесть. Гвардиан, Анджело Тарлати, происходивший из знатных семейств Пьетрамала и Битурджиа, и прошедший путь от мирского рыцарства до рыцарства Круглого Стола Нищеты, собравшегося в 1213 году, прогнал их прочь, да еще произнес вслед гневную отповедь; а когда вернулся святой Франциск, вместе с другим собратом просивший милостыню, с полной хлеба сумой и кувшином вина в руках, то он все ему рассказал. Другой ответил бы на это: «Вот и хорошо, что ты прогнал злодеев». Но святой Франциск упрекнул его и привел ему в пример Христа, который был добр к грешникам, а затем отдал ему свою сумку с хлебом и кувшин с вином и назначил ему такое послушание:
—Поспеши за ними через горы и долины, а когда догонишь их, передай от моего имени весь хлеб и все вино, и стань перед ними на колени и смиренно покайся в том, что виноват перед ними, ибо был недобр к ним, а потом от моего имени проси их, чтобы не делали они больше зла, боялись Бога и не притесняли ближнего, а если они согласятся, то я обещаю им содействовать во всех их нуждах, а так же обеспечу им что есть и что пить И только тогда, совершив все это, ты можешь смиренно идти назад.
Брат Анджело тотчас же отправился в путь, а брат Франциск принялся молиться Богу, чтобы он смягчил сердца разбойников, а пока он молился, покорный гвардиан нашел разбойников и передал им хлеб и вино, и на коленях попросил у них прощения. Как могли ответить трое разбойников на эту сверхъестественную доброту? Они сделались братьями Анджело, и святой Франциск без колебания принял их в Орден.
Многие люди подобно волкам ступают на путь злодеяний от голода и лишений. Святой Франциск, прежде чем обвинять и карать, испытывал свое поведение и поведение братьев, пока не ставил себя на один уровень с виновным, своим покаянием располагая другого к истинному покаянию; уничижался, чтобы помочь подняться другому; именно в своем смирении видел путь к взаимопониманию и возможность свести мятежную волю к воле своей, всецело подчиненной воле Божьей. Кроме того он шел к естественным причинам греха и стремился устранить их, идя от плотского к душе, и в то же время пребывал в молитве, ибо только благодать возрождает сердца. Словом, он никогда не разделял наставление и проповедь — то, что он называл непосредственной апостольской деятельностью — от Дел милосердия и молитвы. Не останавливаясь на полпути спасения Души, он шел дальше отпущения грехов, стремясь к самому трудному в Деле спасения: полному доверию к раскаявшемуся.
Программа предвидения результатов покаяния выразилась в этой истории о трех разбойниках, и потому в залах суда и в тюремных часовнях надо бы поместить изображение святого Франциска.
СТАРШИЕ И МЕНЬШИЕ
Среди двуногих волков худшими были не те разбойники, что прятались в оврагах и зарослях, а те, что вредили людям, находясь в самой их гуще — самолюбивая знать, властолюбивые богачи, старшие, желавшие управлять младшими, которые ничуть не хотели подчиниться, ибо ни те, ни другие не боялись Бога и не жалели своего отечества. В городах, поделенных партиями на части, люди убивали друг друга, сражались прямо на улицах, захватывали врагов и жгли их жилища. Побоища и пожары стали обычным бытом. Победившая партия высылала побежденную из города и захватывала имущество изгнанников. Потом ссыльные тайно объединялись, врывались в город и разоряли дома противников.
Святой Франциск, страдая от этой междоусобной ненависти, переходил из одной местности в другую и проповедовал любовь. «Мир вам!» — говорил он в начале каждой проповеди, как учил Иисус своих учеников.
«Да пошлет тебе мира Господь!» — должен был приветствовать брат-францисканец любого встречного. Такое доброе приветствие вначале не нравилось людям, ведь мир — словно соль, без которой вроде бы можно обойтись, пока она еще есть.
«Мира? — говорили строптивые горожане. — Оставь его мертвецам, нам нужны месть и победа!»
Но вот по улицам потекло кипящее масло, смешанное с кровью, запылали дома и рухнули башни, торговля замерла. Германцы сровняли с землей замки и обратили в пепел деревни, а толпы бездомных беглецов пошли по селам, обложенным данью, вместе с опозоренными женщинами и плачущими младенцами; и тогда пожелание святого Франциска стало мольбою: «Мира!»
Слова его не замедлили сказаться на жителях его родины. В ноябре 1210 года, когда он уже начал проповедовать, в Ассизи был заключен договор между «старшими» и «меньшими», где законным образом, со всеми формальностями, молениями и призывами, — именем Божьим, милостью Святого Духа, благодатью Господа нашего Иисуса Христа, перед Пречистою Девой Марией, императором Оттоном и герцогом Леопольдом было установлено постоянное согласие между «старшими» и «меньшими». Теперь невозможно было заключить ни один договор с папой, или императором, или с городом и замком без решения обеих сторон, которые сообща должны были способствовать чести, благоденствию и процветанию ассизской коммуны. Ни «старшие», ни «меньшие» не должны были входить в раздоры с жителями города и с любыми другими людьми, но действовать сообща; за нарушение же этого правила их могли изгнать или лишить имущества по усмотрению консула, правившего городом.
За этим последовали и другие документы об освобождении слуг, о правах селений, зависимых от Ассизи, о покровительстве иноземцам, об амнистии участникам заговора 1202 года — словом, гуманнейшие законы, благодаря которым маленький город Ассизи, под влиянием своего святого, раньше всех итальянских коммун укротил волчьи инстинкты Средневековья.
БУРЯ, СУМЯТИЦА И БЕСЫ
Если святой Франциск, человек Божий, видел, что город раздирают бедствия, он искал причину не во внешних обстоятельствах; не в природе, не в обществе, но только в дурном поведении людей. Прежде, чем усмирить волка, он молил жителей Губбио покаяться; в другом селении, Греччо, тоже измученном стаями голодных волков и разрушаемом бурями, он пообещал именем Божьим, что беды кончатся, если жители искренне покаются в грехах и будут жить по-христиански.
Слова его были услышаны, волки исчезли из города, и бурь больше не было в той коммуне.
Но далеко не всегда народ был покорным. Однажды святой Франциск отправился в Перуджу, где ассизцы издавна были для перуджинцев, сводивших с ними старые счеты, как кость в горле. Пока он проповедовал на площади, несколько вооруженных людей по наущению знати, стали драться, осыпая друг друга страшной бранью, и она заглушала голос Франциска. Слушавшие его возмутились, но те распалялись еще пуще. Тогда святой Франциск сказал им:
— Слушайте, люди, слушайте и внемлите тому, что Всевышний сообщает вам моими устами, ведь я Его слуга. Не говорите: «Этот — ассизец». (Вспомнилась ли ему темница, где сидел он в юности после сражения?) Всевышний вознес вас выше соседей ваших, вы же, вместо того, чтобы возблагодарить Его, направляя власть вашу лишь на добрые дела, возгордились и начали грабить ближних, многих же из них убили. Говорю вам, если не обратитесь к Господу, не утешите униженных вами, справедливый Господь, Который ничего не оставляет безнаказанным, пошлет вам позор и наказание. Одни восстанут против других, и вспыхнет война между вами, и столько вам выпадет лишений, сколько все соседи, собравшись, не могли бы вам доставить.
Так и случилось. Несколько дней спустя горожане заметили, что в Перудже появились банды наемных солдат. Наемники эти, желая вызвать распри, опустошали поля, виноградники и сады, окружавшие город, народ же, стремясь возместить нанесенный ему ущерб, дотла сжег дома рыцарей, нанявших этих разбойников. Обнесенная башнями, грозная Перуджа, не послушавшая бедняка, была сурово наказана.
Но неудач было немного — чаще всего его слово проникало даже в самые жесткие сердца, пусть и ненадолго. Как-то раз он не мог войти в Ареццо — там не на жизнь, а на смерть сражались враждовавшие партии, а из окон лилось кипящее масло — и остановился в поле, около города. Ясные глаза его видели невидимое, и он увидел бесов, в ликовании натравливавших горожан друг на друга. Тогда он сказал брату Сильвестро, который был вместе с ним:
—Пойди к воротам и именем Всевышнего прикажи бесам немедленно выйти вон.
Святой Франциск возложил эту обязанность на брата Сильвестро, ибо считал, что священник сумеет изгнать бесов лучше него. Брат Сильвестро покорно послушался и закричал у ворот города, населенного бесами:
—Именем Бога и отца нашего Франциска, заклинаю вас, бесы, изыдите все!
И тогда Франциск увидел, как бесы уносятся с башен и дымовых труб, словно полчище летучих мышей; а в городе тотчас же утихли страсти, души успокоились, и воцарился мир.
Были ли это настоящие бесы? Они ли мучили Ареццо? Во всяком случае, это были дьявольские силы, а молитва святого прежде, чем проповедь, помогла рассеять их.
ГРАФ ОРЛАНДО
К несчастью, нередко проповедь скоро забывали. Лишь только утихало восхищение, город вновь предавался пороку, и получал свое возмездие. Но не так бывало, когда Франциск обращался к одному человеку. Если святого Франциска встречал человек доброй воли, он обычно менял свою жизнь, ибо святой умел читать в умах и указывал каждому путь жизни. Многие души ждут только этого, но им трудно обрести учителя.
Однажды, в мае 1213 года Франциск и один из его братьев оказались возле замка Монтефельтро в Романье, (теперь он зовется Сан Лео). В тот день был большой праздник, на башнях развевались знамена, гремели трубы, звонили колокола; по спущенному мосту к замку подъезжали рыцари и дамы на породистых конях, покрытых расшитыми попонами, сновали воины и оруженосцы — и все это в честь одного из самых юных сыновей графа, посвящавшегося в рыцари. Накануне, с вечера в замковой церкви был молебен, и юноша получил одежду, оружие, а также, по обычаю, ритуальную пощечину. Теперь же гости съезжались на торжественный пир — и представители их рода, и синьоры из замков Романьи, Тосканы, Умбрии, ибо семейство Монтефельтро было весьма влиятельным. Дамы были в бархатных платьях, рыцари сверкали доспехами, все чествовали нового рыцаря и улыбались ему с той любезностью, с которой даже заядлые скептики относятся к пылкой юности, подающей надежды.
Пажи разносили прохладные напитки в серебряных сосудах, менестрель переходил от одного кружка к другому, ожидая, что после пира настанет его час и он запоет. Вдруг, на парадном дворе замка появились двое, похожие на крестьян или отшельников — босые, бритые, подпоясанные веревкой. Они кротко и просто прошли сквозь нарядную толпу. Тот из них, что был старше и худее, поднялся на низкую стену, огораживающую площадь, встал под вязом и завел речь, подобно гийару или сказителю.
—Кто? Кто это? — спрашивали любопытные дамы.
—Кто это? — спрашивали рыцари.
—Разве вы не знаете? — сказал кто-то. — Это брат Франциск из Ассизи, он был когда-то торговцем и щедро тратил деньги, потом догола разделся ради любви к Богу и теперь ходит по разным землям, проповедуя покаяние.
—Ой, — застонала одна из дам. — сейчас нам прочтут проповедь.
Голосом ясным и высоким, как небо, которое разрезала надвое его серая фигурка, Франциск начал с двустишия из всем хорошо известной баллады о любви:
Столь великих благ я чаю,
Что блаженством боль считаю.
Потом, в пылу вдохновения, он заговорил, но не о скорби и радости куртуазной любви, а об испытаниях и лишениях, которые приняли на себя апостолы, мученики и святые девы ради вечной славы и любви вечной. Господа слушали его сначала из любопытства, но потом с вниманием и стояли неподвижно, погрузившись в раздумья, словно с ними заговорил ангел Божий. Чудесный проповедник не богословствовал, но говорил по сердцу, и искавшие на этом празднике пути легкого развлечения вдруг с появлением Франциска увидели дорогу истинной жизни. Как только проповедь кончилась, все столпились вокруг него, чтобы поцеловать ему руку, край капюшона или веревку, попросить у него благословения или' молитвы. Когда наконец он освободился, мессер Орландо Каттани да Кью-зи дель Казентино, который давно уже желал говорить с ним, а послушав его, почувствовал смятение и сказал:
—Отец, я хочу спасти свою душу с твоей помощью.
Святой Франциск был порывистым, но не торопливым, он не пренебрегал приличиями, и потому ответил:
—Мне по душе твое решение, но теперь пойди и окажи честь друзьям, которые пригласили тебя на этот праздник. Ты будешь с ними на пиру, а после пира мы поговорим с тобой, сколько ты захочешь.
Мессер Орландо вернулся, когда закончился пир, спокойно открыл свою душу святому, и получил от него наставление, как жить по-новому, по-Божьи.
Потрясенный благодатными дарами, к которым приобщил его святой, он предложил Франциску и его братьям и свой подарок, Он сказал, что владеет в Казентино уединенной и лесистой горой — там хорошо было бы тому, кто хочет покаяться или предаться размышлениям; эту гору он и дарил святому ради спасения своей души. Святой Франциск принял дар и пообещал, что пришлет на гору, называвшуюся Верна, некоторых своих братьев. На этом друзья расстались, один вернулся в Кьюзи, другой — в Санта Мария дельи Анджели.
Некоторое время спустя перед графом Орландо предстали два францисканца. Как и было обещано, в сопровождении пятидесяти воинов, защищавших их от волков, они поднялись на Верну, старательно изучили ее, и остановились, наконец, на пологой ее части, где с помощью тех же воинов сплели из ветвей несколько келий, приготовив таким образом маленький скит для учителя. И не ведали они, что готовят ему место страстей и вознесения.
БРАТ ЯКОПА
На перекрестках римских дорог собирались люди вокруг нового менестреля, воспевавшего не деяния Роланда, но деяния Христа. Нередко рядом, чтобы послушать его, останавливалась дама, а затем со смятенной душой возвращалась в свой прекрасный дворец. Когда в 1215 году уже знаменитый Франциск вернулся в Рим, дама эта пригласила его к себе. Святой посмотрел ей в глаза и тут же принял приглашение, потому что у мадонны Джакомины деи Сеттесоли было то редкое для женщины выражение лица, которое исключало всякое кокетство, и любой, кто встречал ее, мог бы с первого взгляда сказать: «Вот настоящий друг!»
Она была молодой вдовой римского принца Грациано деи Франджи-пани И жила с двумя детьми в мраморном дворце, переполненном статуями, построенном из руин Септизония, созданного при Септимии Севере. Такие дворцы в Средние века были только в Риме; обычно из императорского мрамора делали ступени храмов и гражданские здания.
Святой Франциск ступил босыми ногами во дворец, в котором был нужен одной душе. Рыцарь Христов не мог отказать вдове, просившей, чтобы он научил ее правильно служить Богу. Франциск не только поведал ей правила жизни, но принял ее под свое покровительство, предложил ей свою дружбу, говоря с ней на равных, как с мужчиной, и назвал ее «брат Якопа».
«Брат», а не «мадонна», ибо у Джакомины была рыцарская закалка. Она вершила крупные дела и умела подчинить себе даже святого. И в самом деле, только ей, наделенной даром братской любви и нежным сердцем матери, было возможно утешить его, угостить римскими сладостями — пирожными из миндальных орешков, которые она с ловкостью пекла, и добиться того, чтобы он отдохнул или надел менее поношенную рясу. Франциск жил в нищете в замке Сеттесоли с такой же легкостью, как и в Сан Дамиано. Если Клара была для него Марией, мадонна Джакомина была Марфой; если Клара была дочерью и ученицей, Джакомина была сестрой. С Кларой можно было размышлять и распевать гимны Всевышнему, глядя на родной горизонт, беседы с Джакоминой о Царствии Божием были поучительными и мудрыми, а смотрели они из окон на Колизей, превратившийся в крепость. Наконец, если Клара была образцом девы-затворницы, Джакомина была примером мирской францисканки, и если немногие женщины способны последовать за Кларой, то многие могут идти по пути Джакомины. Именно поэтому святой любил ее искренне и поверял ей свои мысли. В 1223 году он пришел во дворец Сеттесоли с новорожденным ягненком на руках, плакавшим, как младенец. Он спас его от бойни и решил подарить брату Якопе, который почувствовал тонкий смысл этого дара, зная любовь своего великого друга к ягнятам, символам Христа. Ягненок следовал за Джакоминой повсюду, сопровождая ее, когда она посещала бедных, будил ее своим блеяньем, чтобы она вовремя шла к мессе. Из его шерсти она выткала белое мягкое сукно и хотела сшить рясу святому Франциску; но вместо рясы пришлось готовить погребальную плащаницу.
ЧЕРНАЯ КУРИЦА
Стремление к Богу, которое Франциск пробуждал повсюду, где проходил, становилось в нем самом таким большим, что душа святого мечтателя не могла вместить его. Сделаться меньшими братьями хотело множество людей, но не все подчинились уставу Ордена, не у всех хватило таланта, чтобы выступать перед жителями городов или перед церковными властями. Недостатки эти подрывали репутацию Ордена; францисканцев не всегда понимали, бывали и гонения. Святой Франциск был этим огорчен, ибо от чрезмерного улова прорывались его сети.
Озабоченный такими размышлениями, он как-то увидел сон. Ему приснилась черная курица с мохнатыми лапами и коготками, как у голубки, которая хлопотала вокруг выводка, тщетно пытаясь собрать под свои крылья цыплят, а те выскальзывали кто куда, хотя их могли зарезать или раздавить.
Пробудившись, святой Франциск вспомнил сон и рассудил так: «Я — курица, небольшого роста и черного цвета от рождения, но должен, как голубка полететь к Богу на крыльях добродетели. Милостивый Господь дал мне и даст еще много детей, которых я уже не смогу защитить. Мне нужно передать их под покровительство Церкви, которая под своим крылом воспитает и сохранит их».
И он смиренно решил передать Риму целое направление, чьи последователи уже выбивались из-под власти одного человека, и, предоставленные самим себе, могли сбиться с истинного пути. Хотя он был одним из величайших людей, известных истории, у него не было ни гордыни, ни властолюбия, присущих предводителю. Среди тысяч своих последователей он был таким же, как и в самом начале — рыцарем по тонкости своей, а не по роду, сиделкой для прокаженных, одиноким рабочим из Сан Дами-ано, кающимся в темнице, безжалостным к самому себе и настолько кротким, что в каждом он видел старшего брата. И до него некоторые — например, Пьетро Вальдо — хотели вернуться к Евангельской жизни, но намеревались при этом преобразовать скорее других, чем себя и не признавали авторитета Церкви, а потому учение их и деяния, оторвавшись от божественного ствола, засохли, словно умершая ветвь. Смирение, стремившееся возвысить других и накапливавшее мудрость, спасло святого Франциска. Курица обрела орлиные крылья и стала всемогущей.
КАРДИНАЛ УГОЛИНО
В спорных случаях между монахами, или между монахами и епископом, что было весьма распространено в соседних странах, обычно прибегали к помощи римской курии, но беднякам, Божьим людям, передвигавшимся лишь пешком и не умевшим или не желавшим показать себя, трудно было добраться до папы. Святой Франциск был в близких отношениях с Иннокентием III благодаря епископу Гвидо и кардиналу Джованни Колонна. После смерти Колонны он понял, что надо найти покровителя и обратился к кардиналу, до того времени выказывавшему свое к нему расположение. Это был Уголино, граф Ананьи, епископ Остии и Веллетри, человек семидесяти лет, одаренный и почитаемый. Когда-то он учился в Болонье и Париже, а теперь стал другом и советчиком нового папы, Го-нория III.
Кардинал Уголино был польщен, что выбор святого пал на него, и принял близко к сердцу его заботы. Чтобы иметь для покровительства больше возможностей и власти, он предложил Франциску, чтобы тот попросил папу официально признать это покровительство. Кроме того, он пожелал, чтобы святой Франциск приготовил речь в защиту своего Ордена при папском дворе. Святой Франциск прилежно приготовился, но, оказавшись перед папой, забыл обо всем на свете, и признался в этом, а признавшись, возвел взор к небу, призывая Святой Дух, и предался вдохновению. Кардинал Уголино волновался, опасаясь, что тот скажет или сделает что-нибудь, выходящее за официальные рамки, что не понравится прелатам, но святой Франциск говорил прекрасно, и, хотя, в пылу вдохновения, почти подпрыгивал перед кардиналами, никто не смеялся, ибо все поняли, что в нем пылает божественный огонь. Папа благосклонно согласился, чтобы Ордену покровительствовал кардинал Уголино, и тот стал поверенным святого Франциска во всех его делах.
Дружба между кардиналом Уголино и святым Франциском была поистине трогательной. Святой Франциск любил его так, как сын может любить отца. Он и сам нуждался в этом. Ему, уязвленному отцом не понимавшим его, и выбравшему себе приемного отца-нищего, Бог послал наконец отца, обладавшего церковной властью. Рядом с мистическим вдохновением святого он представлял собою власть Рима.
Святому Франциску нужна была сильная рука, внимательный взгляд, человеческий и, вместе с тем, благодатный, который смотрел бы не только ввысь, как он, но и вокруг, и вниз, нужен был проводник, который, не ум-ерщвляя его вдохновения, руководил бы им в повседневной жизни. Вождь и учитель, Франциск сам нуждался в том, чтобы его любили и защищали.
Что же до кардинала, человека благородного, мудрого, образованного, убеленного сединой, то он чувствовал себя бедняком рядом с человеком Божьим и, относясь к нему с отеческой любовью, почитал его как учителя, слушал его как друга и хотел всегда быть рядом с ним, ибо одного лишь его присутствия было достаточно, чтобы успокоить его. Он старался следовать его примеру и, когда позволял его высокий сан, одевался и ел как «младший брат». По возможности кардинал Уголино не пропускал капитулов в Порциунколе.
Он приезжал на коне вместе со своей свитой, братья же окружали их и сопровождали. Франциск поддерживал стремя и помогал ему сойти с лошади, как оруженосец помогает своему господину, потом кардинал служил мессу в простой часовне Санта Мария дельи Анджели с большим волнением, нежели в Латеранском соборе, а Франциск в облачении дьякона пел чудесным голосом. После этого кардинал бродил по лесу среди шалашей и, видя, в какой бедности здесь живут, в растроганности плакал: «Как же спастись нам, если слуги Божьи так живут?»
Мечта Франциска казалась ему неземной, и он хотел немного смягчить его взгляды на жизнь, но святой проявлял столь неудержимую страсть к своей госпоже Бедности, что кардинал примирился с этим. Не было ничего прекраснее, чем видеть их вместе — прекраснобородого Уголино, в пурпурном облачении и Франциска, исхудалого, в залатанной бурой рясе, с босыми ногами, покрытыми пылью, и поднятой головой.
—Франциск, простейший брат мой, ты будешь прославляем на алтарях,— говорил ему кардинал.
—Мессер кардинал, отец мой, вы станете викарием Христа и отцом всего мира, — отвечал на это Франциск. В письмах к кардиналу Франциск писал так: «О, почтеннейший во Христе отец всего мира».
Оба они были пророками.
Вновь, как и в самом начале его обращения, Церковь прижала к своей груди Франциска, а Франциск заключил в свои объятия Церковь, «за которую меньший брат держится», и не ведал, что сам поддерживает ее, словно атлант.
ЛУККЕЗИО И БУОНАДОННА
Число людей, восхищавшихся святым Франциском, все возрастало, и верные ему решили жить в стремлении к его пути. Мог ли святой пренебречь людьми доброй воли, обратившимися к нему? Настало время вспомнить об обещании, данном в Каннаре.
Как-то раз остановившись в Поджибонси, что недалеко от Сиены, он встретил одинокую пару. Его звали Луккезио, ее — Буонадонна, он был торговцем, но давно уже посвятил себя Богу, и вместо того, чтобы зарабатывать себе на жизнь, зарабатывал деньги для бедных, она же любила обеспеченную жизнь и вначале не могла примириться с подобной щедростью мужа, с его стремлением унизить себя — одним словом, с его новым идеалом — и ругала его на чем свет стоит. Однажды в дверь постучали бедняки, но в кладовой не оставалось больше хлеба.
—Пойди и дай что-нибудь этим Божьим созданиям, — сказал Луккезио жене.
—Безумец! — воскликнула она. — Сразу видно, что от голода ты с ума спятил. Не видишь, что ли, ларь пустой? И когда ты только начнешь заниматься своим делом?
—Иди, — благодушно сказал Луккезио, — и пусть Провидение неоставит нас.
Недовольная Буонадонна открыла ларь для того лишь, чтобы опровергнуть глупые слова Луккезио и с триумфом воскликнуть: «Что я тебе говорила!» (это обиднее всего слушать тому, кто ошибается), но так и застыла с открытым ртом — ларь был битком набит. После этого чуда и она обратилась, и с тех пор состязалась с мужем в милосердии.
Тем временем слава о святом Франциске распространилась повсюду; супруги страстно желали поговорить с ним, и, когда он оказался в Поджибонси, спросили у него, как им достигнуть совершенства, оставаясь мирянами и супругами. Святой Франциск ответил, что уже думал о новом Ордене, в который принимали бы и супругов, и объяснил, каким он представляет себе этот Орден, и какие обязанности будут возложены на его членов. Луккезио и Буонадонна с восхищением слушали его и, став на колени, взмолились о том, чтобы он принял их в это только что зародившееся сообщество; тогда святой Франциск одел их в серую, бедную одежду, подобную той, в которую одевались меньшие братья, подпоясал их веревкой, завязав пояса узлом, а спустя несколько месяцев сообщил им правила их жизни, назвав новый Орден терциариями, то есть третьими.
С тех пор супруг