— Господа мои, — сказал Египетский султан двум братьям, — мудрецы советуют мне казнить вас, но я никогда не обрек бы на смерть тех, кто готов отдать жизнь за спасение моей души.
Итак, он отпустил их, снабдив фирманом о том, что святой Франциск и его братья могут беспрепятственно проходить через все сарацинские земли, включая Палестину, а кроме того, проходить к Гробу Господню не платя дани.
Святой Франциск воспользовался этим указом и, как обычно, пытался в пути обратить встречных к Евангелию. Он посетил Вифлеем, Иерусалим и Голгофу, и это весьма благоприятно повлияло на тогдашнюю веру, но так как он не достиг двух главных целей своего странствия — обращения неверных и мученичества, а из Италии до него доходили тревожные известия, то он решил возвратиться на родину.
Прежде, чем отправиться в путь, он встретился с Мелек-эль-Камелом который сказал ему:
—Брат Франциск, я бы охотно обратился в христианскую веру, но боюсь, как бы мои сарацины не убили меня, тебя и всех твоих братьев, узнай они об этом. А так как ты можешь сделать очень много добрых дел, а я должен решать важнейшие проблемы, то не хочу быть причиной твоей и моей смерти. Но научи меня, как спастись, и я сделаю все для этого.
—Господин, — ответил святой Франциск, — я возвращаюсь в свою страну, но после моей смерти пришлю тебе двух моих братьев, от которых ты получишь христианское крещение. Ты же будешь свободен от любых мыслей, которые могут этому воспрепятствовать, чтобы благодать Божья снизошла на тебя, когда ты сможешь принять в себя веру и убеждения наши.
Он обещал это, потому что с достоверностью ощущал, что и малейшая милость, оказанная ему, бедняку Христову, не может остаться без вознаграждения. Прошло семь лет — святой Франциск умер на голой земле; прошло еще двенадцать — и султан занемог в своих роскошных палатах, и, мучимый болью, лежа на коврах и подушках, ждал, что исполнится обещание итальянского странника. Он разослал гонцов на границы своей земли, чтобы они узнали, не видел ли кто двух монахов, одетых как святой Франциск. Однажды со стороны моря к нему пришли два монаха, которых святой Франциск вдохновил во сне, и стражники тотчас же отвели их к умирающему султану, который увидев их, сильно возрадовался, так, словно перед ним предстал образ святого, некогда благословившего его. И он крестился и умер христианином среди сарацин, ибо Господь обещал, что не будет на земле грешника, который, возлюбив всем сердцем Орден Святого Франциска, не обретет милость Божью — так говорится в «Цветочках».
На первый взгляд, и этот крестовый поход святого Франциска был неудачным. Он искал мученичества, но обрел почести; он мечтал проповедовать Евангелие сарацинам, удалось же ему чуть больше, чем простое паломничество. Возвращался он, еще больше стремясь отправиться в новый поход ради Господа нашего Христа, рождение, жизнь и страдание Которого он словно увидел воочию в тех местах, и, кроме того, он знал теперь, что Бог не пошлет ему прекрасную мученическую смерть. Однако, Тот готовил ему смерть еще более прекрасную.
Но в том, что касается религиозной и социальной стороны дела, этот крестовый поход превзошел все надежды святого Франциска, и его современников. Он первым принес в шатры сарацин то, о чем они ничего не знали: истинное христианство, живой образ Христа и готовность умереть ради спасения чужой души, даже души незнакомца и грешника. Он передал крестоносцам дух апостольства, итальянцам — способность жить по Евангелию, европейцам — древний и обновленный смысл, который следовало придавать заморским войнам. Он напомнил, что бороться надо ради славы Христа, а не ради земных королей; лишь тогда можно править страной долго и счастливо.
Возможно, благодаря его святости, приводившей его к мысли о миссиях, идея францисканства так развилась. «Охрана Святой Земли» навсегда осталась делом францисканцев. И сегодня лучшее, что есть в Палестине, связано с ними; и сегодня самые истовые защитники и распространители римского духа среди других народов, мистические натуры, неспособные принять слишком формальную и рациональную религию — францисканцы. Святой Франциск расширил границы своего Ордена, и они перешагнули через все страны. Он обозначил, где должен стоять его авангард, где надо вести справедливую осаду, где — одержать победу без венца.
МАРОККАНСКИЙ ПОХОД
В то время, когда святой Франциск задумывал крестовый поход в Святую Землю, небольшой отряд братьев, отправившихся в марокканскую экспедицию, проходил через Испанию и остановился в Севилье, которая была последним оплотом арабского владычества. К несчастью, предводитель отряда, брат Витале, задержался в Арагоне из-за болезни, и пятеро юношей, более пылких, нежели опытных, остались с одним лишь наставником — уставом святого Франциска, где было два указания на то, как вести себя братьям, находившимся среди сарацин или других неверных: не ссориться и не входить с ними в распри, но ради любви к Богу подчиниться любому созданию Его, открыто исповедовать христианство, а также проповедовать слово Божье. И одно, и другое напоминает о том, что братья предали свое тело Господу нашему Иисусу Христу, и, значит, должны храбро идти навстречу видимым и невидимым врагам. Из двух этих дорог маленький отряд выбрал вторую — открытую проповедь веры.
Они принялись проповедовать на неслыханном итало-арабо-испанском наречии перед севильской мечетью. Их немедленно схватили и повели к султану Абу-Якубу, прозванному Мирамолино, сыну первого Мирамолино при котором святой Франциск совершил свой крестовый поход.
Абу-Якуб находился в Марокко после того, как его отец потерпел неожиданное поражение при Навас де Толоса, в 1212 году, но не вынашивал коварных планов против христиан. Напротив, он доверил командование своим войском христианскому принцу, дону Педро, инфанту Португалии, который, поссорившись со своим братом-королем, без зазрения совести перешел на службу к магометанам.
Вместо того, чтобы заключить в темницу пятерых миссионеров, Абу-Якуб предоставил их дону Педро, который принял их с почестями у себя во дворце. Братья воспользовались возможностью свободно проповедовать Евангелие, и как-то раз Мирамолино натолкнулся на брата Бернардо, который, стоя в повозке, говорил против Магомета. Султан приказал, чтобы пятерых миссионеров схватили и выгнали вон, и дон Педро посадил их на корабль, плывший в Сеуту, заклиная их из Сеуты возвращаться в Италию.
Спустя некоторое время, они снова появились на марокканских дорогах со своими проповедями — тогда Мирамолино схватил их и отправил в Сеуту. Но героический отряд, обрекший себя на мученичество, опять вернулся в Марокко, и дон Педро схватил их вновь, опасаясь, как бы их отчаянное сопротивление не принесло вреда местным христианам, и посадил братьев под стражу на марокканской территории. И все же, ускользнув от стражников, они вернулись в город, и в пятницу — а для магометан это словно воскресенье — принялись проповедовать на той площади, по которой должен был пройти Мирамолино. Увидев, что уже не впервые ему бросают вызов, он пришел в ярость и заключил миссионеров в темницу, где подверг их допросу, а молодые герои отвечали ему с твердостью древних мучеников. Потом он принялся за пытки, приказав катать их по битому стеклу, и, наконец, озверев от их терпения, отсек турецкой саблей головы всем пятерым.
Дон Педро собрал тела мучеников и отправил их в Коимбру. Траурная процессия донесла их до церкви Санта Кроче, где и похоронили их, и люди, видевшие это, были охвачены волнением и жалостью.
Так закончилась марокканская миссия, которая стремилась к смерти с самого начала. Началась она в мае, в Порциунколе, и была словно бы священной весной францисканского рыцарства. Когда учитель узнал об этом, то в скорби, радости и зависти, вскричал: «Теперь я могу сказать, что у меня пятеро братьев!»
Ведь он томился той же жаждой мученичества, что и они, но их жажда была толена. Другие братья стали приписывать себе славу, пришедшую к Ордену, и святой предостерег их: «Следует гордиться своим мученичеством, но не чужим!» Он был всегда мудрейшим из мудрых и опасался высокомерия толпы так же? как и высокомерия одного человека. Он желал, чтобы его братья, даже если и случалось им возвыситься над другими, всегда считали себя «меньшими».
ПУРПУРНОЕ СЕМЯ
Из двух дорог апостольства, указанных святым Франциском, пятеро марокканских рыцарей избрали наиболее опасную, ибо она была кратчайшим путем к мученичеству, и вернейшим — к обращению неверных. Они выбрали эту дорогу так яростно, что это казалось безумием, но к столь решительному шагу их привели обстоятельства. Сарацины, не понимавшие их слов, должны были понять их кровь и поверить если не проповеди, то смерти. К этой вере побуждал их сам арабский фанатизм.
«Итак, вы говорите, что рай Магомета находится под сенью сабель. Вы говорите, что тот, кто умирает в бою, следует прямо в объятия Аллаха. Но и мы, если умираем за Христа, воскреснем с Ним. Вы не верите? Хорошо, мы докажем это вам, стремясь к смерти. Тогда вы поверите?»
Сарацинам казалось, что кровь эта пролита зря. Но пурпурное семя, упавшее в землю Марокко, дало росток в Португалии и расцвело в Италии чудесным цветком, которому не перестают дивиться и сегодня. Святой Антоний Падуанский был студентом-августинцем в монастыре Коимбры, когда в эту землю принесли тела пятерых мучеников, и это потрясло его так сильно, что он бежал со своей родины, бежал от учености и привилегий, чтобы облачиться в одеяние прекрасных безумцев, которые последовали за бедняком из неизвестного итальянского города — Франциском Ассизским.
Все знают о чудесах, которые святой Антоний творил на земле и творит на небесах, но немногим ведомо, что этот великий святой — бесценный дар всему миру, в особенности, Италии, за первую кровь францисканцев.
ДВА ВОИНА
Когда блаженный Франциск учреждал рыцарство Нищеты, другой великий святой, родом из Испании — Доменико ди Гусман, собирал новое воинство, которое своим учением и рвением должно было защищать Церковь Христову.
Доминик и Франциск встретились в 1220 году в Риме, куда оба нередко отправлялись, чтобы авторитетом Церкви скрепить свои деяния. Доминик со светящимся взором, степенный и мягкий, носил черно-белую одежду похожую на оперение ласточки; Франциск был моложе, но уже таял, и ряса его была такого цвета, как перья жаворонка. Они не были знакомы, но Доминик видел Франциска во сне, и знал, что этот человек посвятил себя Богу, и ему предстоит вершить судьбу христианства. С первой же встречи они поняли друг друга без слов, как бывает со святыми. Они стояли на Авентинском холме, где Доминик основал два первых крупных монастыря своего Ордена, а перед ними лежало беспорядочное смешение арок, колонн, развалин, колоколен, башен, мозаичных фасадов — город сбрызнутый то там, то тут пятнами лугов и рощ. Из зелени бронзовым поясом выдавались авреалианские стены, и за ними императорский Рим превращался в пустынные поля. Воды Тибра текли под мостами, словно время.
Перед величавой сумятицей разрушенного мира и мира возрождавшегося, два великих человека, восстанавливавших веру, христианство, поверили друг другу свою жизнь и мысли.
— Я родом из Испании. Учился с детства; университет Саламанки открыл мне глубокую истину богословия и красоту науки, которая приходится сестрой вере. Десять лет я провел среди самых отпетых еретиков Прованса, познал зло ошибок и опасность безбожной учености. Я был рядом с Симоном де Монфортом, как священник — рядом с рыцарем, и прежде, чем солдаты вступили в битву, я сражался Евангельским словом, я молился и постился, пока шла битва, которой не удавалось избежать. Я познал, что мирское зло проистекает из гордыни ума, и лишь истина ведет нас к свободе. Что можешь ты сказать о себе, брат мой?
— Я был торговцем, мирским человеком и грешником. Учился я мало и мало читал, только хозяйственные книги нашей лавки, а еще канцоны, сирвенты и баллады, и прочие недостойные песни, пока милостивый Господь не тронул моего сердца и не велел мне читать то, что написано на кресте. Я не знал еретиков, но знал прокаженных. Затем Господь послал мне братьев, и никто не учил меня, как поступать. Сам Всевышний поведал мне, что я должен жить в соответствии со Святым Евангелием.
— И мои братья живут по Евангелию, и молятся и учатся, чтобы побороть мирское коварство.
— А мои — простодушны и безграмотны, и не имеют другой книги, кроме Распятия.
— И мои не должны иметь ничего, кроме общего монастыря и кельи, которая сегодня принадлежит им, завтра — нет.
Моим же негде приклонить голову, а келья их — мое сердце.
- Брат мой, как же можно управлять сообществом, если не заботиться о юдях и не предоставлять им всего необходимого для жизни?
- Отец Доминик, Господь поведал мне, что если мы обнимем крепко святую Нищету, миряне пойдут за нами и будут кормить нас, ибо Господь крепил договор между миром и нами, чтобы мы подавали миру пример; Бог же позаботится о наших нуждах.
- Нои мы бедны — мы как сторожевые псы Господни с факелом, заЖженным верой, вносим ужас и смуту в стан волков-еретиков.
—Мы — менестрели Божьи, и желаем, чтобы Он радовался нашим гимнам и тому, что мы радуемся лишениям. Мы хотим, чтобы люди поняли, что служить Богу — все равно, что царствовать, и служить Ему нужно в радости.
- Мы обрубаем сухие сучья ереси и вырываем ядовитые сорняки.
— Мы достойны не того, чтобы рубить, но того, чтобы нас рубили, и охотно идем на смерть, ибо если зерно не умрет, оно не приносит плода.
- Бог есть Истина, и грех рождается из неведения.
- Бог есть Любовь, из отсутствия любви рождается неведение.
— Я желал бы, брат Франциск, чтобы один Орден стал и твоим и моим, и чтобы мы жили по единому уставу.
- Мы — два колеса одной повозки, но мое — меньшее.
— Брат мой, — с почтением сказал Доминик, — удостой меня чести носить веревку, которой ты подпоясан.
Франциск из смирения отказался, но Доминик столь умилительно настаивал, что победил, и, вложив свои руки в руки брата, предал себя его молитвам.
Так испанский святой и святой итальянский обнялись под великим римским небом.
Глава восьмая
СОВЕРШЕННАЯ РАДОСТЬ
БЕСЕДЫС ЖИВОТНЫМИ
На обратном пути с Востока святой Франциск высадился на одном из островков в венецианской лагуне, чтобы предаться одиночеству. Остров был усажен тополями и опоясан жемчужными водами; он был пустынным, но не тихим — о берег разбивались волны, тополя шумели на ветру, в ветвях деревьев и в лугах звучал настоящий оркестр, а главные партии в нем исполняли мастера пения — птицы. Хотя сердце святого Франциска печалилось от многих невзгод, он возрадовался, услышав эти звуки и сказал своему товарищу:
— Послушай, как братья наши птицы прославляют Господа. Пойдем же и мы к ним и споем каноны.
Они пошли к маленьким крылатым созданиям, и те не испугались и не шелохнулись, они продолжали песню, да такими стройными голосами, что двое братьев не могли слушать друг друга, чтобы поочередно спеть стихи службы. Святому Франциску пришлось попросить их: «Братья наши птицы, повремените с пением, пока мы не кончим наши молитвы».
И те затихли до той поры, пока святой не благословил их и не позволил им петь. Не впервые творил он такое чудо, и не только птицы понимали Франциска, но почти все звери, даже самые дикие, к которым он обращал свой ясный взор. Однажды в Греччо ему принесли живого зайчонка, из тех, что бросаются наутек, да так, что только пятки сверкают. Франциск сказал ему, чтобы он больше не давал себя поймать и отпустил, но зайчонок не убежал, а вскочил к нему на руки, и каждый раз, когда святой отпускал его на землю, возвращался так, что с трудом удалось оторвать его от Франциска и отнести в лес.
Так было с кроликом у Тразименского озера, так было и с водяной птицей, и с рыбой в озере Пьедилуко, так же было и с фазаном, которого подарил Франциску один господин из Сиены (фазан этот не хотел есть без своего великого друга), так было и с цикадой, которая неумолчно стрекотала на смоковнице возле кельи Франциска в Порциунколе. Святой Франциск, услыхав ее, не послал ее ко всем чертям, как поступил бы нетерпеливый человек, но повторил много раз: «Хорошо, хорошо, прославляй Господа», а потом позвал ее. В тот же миг она слетела ему на руку, словно ручная птица, а святой сказал ей: «Пой, сестра моя», и она запела еще громче. Потом он сказал: «Больше не пой», и она замолчала, и улетела к самому дальнему дереву и там целую неделю пела свою песню, пока святой не сказал: «Отпустим сестру нашу цикаду, она достаточно развлекла нас». И она улетела навсегда, ибо не осмелилась ослушаться.
С особой нежностью он относился к птицам и ягнятам, к птицам — за то, что они некогда привлекли внимание Христа, Который призвал их засвидетельствовать Промысел Отца небесного, и за то, что свободные, крылатые, радостные создания походили на его идеал меньшего брата; к ягнятам же — за то, что они были символом Агнца Божьего, закланного за наши грехи. Любовь свою к животным Франциск проявлял не только на словах. Как-то раз он встретил мальчика, который нес на базар сеть с горлинками, и пожалел птиц, чья жизнь закончится на вертеле, а потому попросил уступить их ему. Тотчас же мальчик отдал их Франциску, и святой, прижав их к груди, нежно проговорил: «О, горлинки, простые сестры мои, невинные и чистые, отчего вы позволили схватить себя? Я хочу спасти вас от смерти, и сделать для вас гнезда».
Так он и поступил, и горлинки, уже не лесные птицы, жили вместе с братьями, как простые голубки. Из птиц более всего любил он хохлатых жаворонков, именно за их хохолок, напоминавший ему капюшон меньших братьев. Он говорил, что если бы мог, просил бы императора ради любви к Богу издать закон, который воспретил бы охоту на жаворонков, и другой, который велел бы всем управителям городов, владельцам замков и деревень в Рождественские дни посылать на дороги людей, чтобы те рассыпали крупу и пшеничные зерна, а братья жаворонки и другие птицы в столь торжественный праздник могли найти себе еду. В братской его любви ко всем земным тварям не было ничего странного и потому император мог бы и впрямь вступиться за них.
ОВЦЫ
Особенную нежность вызывали у Франциска овцы. В отличие от Данте, он не считал их глупыми, но замечал смирение и кротость, с которыми они жили среди людей, как Господь наш Христос среди фарисеев. Если он видел, как овцу тащили на бойню, он всячески старался освободить ее, предлагая взамен плащ или тунику, а затем совершенно спокойно появлялся среди друзей со своим спасенным другом. Однажды, как мы уже знаем, так было с мадонной Джакоминой ди Сеттесоли, в другой раз — с епископом из Осимо. Он рекомендовал овечку очень пылко, и удачливое создание могло не сомневаться в том, что умрет естественной смертью. В привязанностях своих он был божественно прост.
Как-то раз, проходя через земли Марке, он встретил крестьянина, который нес на плечах двух ягнят, связанных за ноги, а они отчаянно блеяли. Франциск подошел и приласкал их, как мать ласкает плачущее дитя, а затем спросил у их хозяина:
— Зачем ты мучаешь братьев моих ягнят, зачем подвесил их за ноги?
— Я несу их на рынок, мне нужны деньги.
— А что с ними сделают?
Человек рассмеялся:
— Их зарежут, черт побери, а потом съедят.
Святой Франциск пришел в ужас, и предложил за ягнят плащ, который он получил в тот самый день. Торговцу не верилось, что он говорит всерьез, ведь плащ стоил гораздо дороже ягнят. Дело закончилось совсем хорошо для него — не зная, кому доверить животных, Франциск снова отдал их хозяину с тем, чтобы тот никогда не продавал и не убивал их, и не причинял им зла, а кормил и заботливо за ними ухаживал. История умалчивает, возвысился ли духом хозяин при виде чистоты человека Божьего. Возможно, что несколько дней спустя он положил в карман деньги, вырученные за плащ и за ягнят, и воскликнул со смехом: «За здоровье того простака!» Но история говорит нам, что святой Франциск без колебаний мог обречь себя на тяжелую простуду, спасая двух животных, и поверить словам незнакомого торговца.
ПРЕКРАСНЫЕ СОЗДАНИЯ
Он умел видеть красоту и доброту во всех созданиях, даже в дождевых червях, которых он убирал с дороги, чтобы прохожие их не раздавили. Он любил цветы и душистые травы, и хотел, чтобы уголок земли возле жилища братьев был занят садиком, а в огороде оставлял прекрасную, невозделанную полоску земли, чтобы дикие цветы и травы росли там свободно, как у них это принято, прославляя прекрасного Отца всего сущего. Он так почитал жизнь во всем, даже в растениях, что запрещал братьям рубить деревья под корень. Дерево для него было живым существом, которое дышит, питается, рождает потомство, и потому его следовало не убивать целиком, но оставлять корневище, дабы от него пошли новые побеги.
Он любил воду, которая бежит вприпрыжку, утоляет жажду, смывает грязь, и всегда искал самый чистый источник, чтобы погрузить в него руки; любил яркие камешки и легко ступал по ним; любил небо — и чистое, и облачное; землю с ее плодородием. Но всегда, словно новое чудо, восхищал его свет — свет солнца, свет огня, и он говорил, что каждое утро, лишь только встанет солнце, все создания должны прославлять Бога, создавшего его для нас, по вечерам же Его надо благодарить за огонь, светящий нам по ночам. Он ощущал красоту огня, как ни один поэт ее не ощутил, ибо поэт только воспевает прекрасное пламя, а святой Франциск жалел его и не хотел гасить, даже если оно могло поглотить его или келью. Однажды он сидел у очага, и огонь тронул его одежду, а он же сказал товарищу, подбежавшему к нему:
—Дорогой мой брат, не обижай огонь!
Ему, поэту среди святых, ничто так не напоминало о Святом Духе, как неуловимое пламя, и он не мог потушить его, ни свечку, ни фитилек, залить их водой, обратить в уголь, как не мог убить самую жизнь.
В другой раз, на Верне огонь охватил келью, в которой он обедал. Товарищ его метался, пытаясь потушить пожар, а святой Франциск, не помогая ему, взял шкуру, которой укрывался ночью, и спокойно удалился в лес. Вернувшись, он увидел, что пожар потушен, и сказал товарищу:
—Мне не нужна больше эта шкура, ибо я по жадности своей, не отдал ее огню.
Сказал он так потому, что видел в огне не только жизнь, но и любовь Божью, которая может даровать все, но может и поглотить все, даже последнее одеяло; а те, кто пожалеет хоть что-нибудь, будут наказаны, и в своем обманчивом богатстве окажутся беднейшими из людей.