От рождения святой Франциск был наделен даром впитывать окружавшую его красоту и умел наслаждаться ею в мирской жизни, но тогда его веселили и привлекали лишь изысканные, драгоценные предметы, а после великого отречения он стал проникать в красоту природы, которой восхищался вначале лишь поверхностно, как неграмотный книжкой с картинками. Когда он отрекся от богатого убранства, посуды, одежды, он стал познавать богатства дарованные Всевышним, и тотчас же пожелал окружить себя ими, ибо полагал, что разгневает Создателя, если не оценит по достоинству Его дары.
Пользоваться красивыми вещами — не новость и не достоинство; новым и достойным было то, как пользовался ими святой Франциск. И в самом деле, после обращения глаза его открывались, словно у неграмотного, научившегося читать, теперь на всем видел он печать Бога — Создателя и Спасителя: кусок дерева означал для него крест; камень — Иисуса Христа, названного в Писании краеугольным камнем; цветы — снова Господа нашего, называемого лилией долины; вода всегда означала Господа, ибо исходила из источника жизни вечной, и еще — чистые, кающиеся души; солнце напоминало ему о Боге, оно было символом истины.
Символическое видение мира вовсе не вытесняло реального взгляда на вещи; напротив, оно совершенствовало его, делало более чувствительным и глубоким, ибо взгляд уже не останавливался на внешней видимости, но углублялся в истоки. Это имело важные следствия.
Прежде всего, Франциск понимал, что тварный мир не источник соблазна (как считали до него многие аскеты), а творение Божие, непрестанно обращающее нас к Создателю — так произведение напоминает о мастере и заставляет еще больше любить его.
Во-вторых, святой Франциск, наделенный способностью во всем, даже в зверушках, растениях и камнях, видеть творения Отца всего сущего, никогда не думал, о них как о низших, но считал их братьями и относился к ним с такой любовью, такой почтительностью, которой не был, наверное, наделен, ни один человек на свете.
Пожалуй, так чувствуют лишь добрые дети, умеющие беседовать с животными и растениями. Поэтому со святым Франциском произошло то, чего не было ни с кем — все, кто почувствовал его любовь, сами полюбили его. Неизвестно, Франциск ли постиг мудрость зверей или звери поняли Франциска, почуяв его любовь и расположение к ним. Они любили его, доверялись ему, как тот зайченок, фазан, волк, сокол, птички, мало того — как цветы и травы, вода и солнце. Они во имя Божие беседовали с ним и отвечали на его песни своими, ибо тому, кто говорит: «Возлюби Господа», отвечает вся Вселенная. Франциск не желал никому зла, и все стремились не сделать зла и ему. Душа его, очищенная покаянием и возвышенная любовью, приобрела право царствовать над природой, которым пользовался Адам в земном раю, и утратил, согрешив. Человеку, вновь ставшему безгрешным, вторит все сущее в своей невинности.
В последние годы жизни он страдал от болезни глаз, и кардинал Уголино повелел ему идти в Риети, к знаменитому врачу. Тот дал Франциску предписание, жестокое, как и вся варварская медицина Средневековья; рассечь куском раскаленного железа все сосуды от уха до брови на стороне больного глаза. Когда Франциск, привыкший к мучениям, увидел, что для этого чудовищного прижигания раскаляют железо, он пришел в ужас, но и тогда любовь его ко всему сущему на земле утешила его, и он заговорил с огнем, как с другом: «Огонь, благородный и добрый брат мой, будь милостив ко мне, не делай мне слишком больно, ведь я не причинял тебе зла, но любил тебя из любви к Господу, тебя создавшему».
Он помолился и осенил крестом пылающие угли. Хирург вынул из очага докрасна раскаленное железо, приблизился к святому Франциску, спокойно ожидавшему его, приложил железо к его виску, горящая кожа зашипела, и братья, находившиеся там, в ужасе отпрянули, но к ним обратился чистый голос учителя:
— Маловерные братья мои, почему вы бежите? Брат огонь не причинил мне зла, я просил его жечь меня еще сильней, если так нужно.
— Поистине, произошло чудо, — сказал хирург. — Даже силач не вынес бы спокойно этой операции.
Святой жил в постоянной внутренней связи со всем сущим, и это приносило ему огромную радость, он владел всем, он возлюбил все, все принадлежало ему; а ведь у него ничего не было. Он владел, сам того не желая и не боялся утратить, словом — он не был эгоистом, и потому пользовался всем, без ограничения, со свободой, которая только и бывает у тех, кто отрекся от собственного «я» и его двойника, «мое». Он владел всем с кротостью того, кто чувствует себя не властителем, но лишь хранителем, не — хозяином, но приглашенным, и достиг умения созерцать прекрасное, ибо это доставляет радость лишь тому, кто бескорыстен, а потому давал волю радости, распевая песни по-французски и представляя, что подыгрывает себе на виоле, хотя держал в руке простое полено, и водил по нему самодельным смычком, стянутым простой ниткой. Никто не смеялся над этим, ибо музыка — не от инструмента, но от сердца, а сердце Франциска, истинного певца, извлекало гармонию изо всего на свете.
БЕСЕДЫС ЛЮДЬМИ
Более же всего его сердце чувствовало гармонию в людях. Святой Франциск не был затворником от природы — в юности он любил бывать среди друзей, любил их едва ли не больше, чем родных, и, сам того не желая, сделался их королем, благодаря возвышенности своего духа. Когда же он обратился, то не мог оставаться в одиночестве, к которому многие стремятся из любви к Богу, ибо даже после такой перемены в нем преобладало человеческое, и это все яснее чувствовалось, когда он все больше отстранялся от жизни и все отчетливей видел цель свою и путь. Король празднеств превратился в предводителя душ, но без гордости трибуна, без самолюбия завоевателя. Он, как Иисус, проповедовал сперва немногим, и сумел перенести хрупкую радость дружбы от шумных пирушек на заседания Круглого Стола, но добавил к ней возвышенную духовность — ведь дружба между его рыцарями была чиста и верна благодаря нищете. Он был чрезвычайно чувствителен к любой ласке, и если раньше мог взамен осыпать человека дарами, теперь он платил за это молитвами и благодарностью.
Однажды вечером, в Кортоне, его с товарищем принимал один знатный горожанин, который обращался с ним так, словно он был ангелом, спустившимся на землю, оказывал ему почести. Он мыл, вытирал и целовал ему ноги, растопил прекрасный очаг, приготовил изысканнейший ужин и старательно прислуживал за столом, не зная, как доказать свою преданность, а потом предложил оплатить все расходы, которые им с товарищем пришлось бы совершить.
От благодарности, святой Франциск ощутил к нему такую любовь, которую лишь он мог испытывать, и собираясь в путь, сказал товарищу, что тот господин за свое добросердечие заслуживает того, чтобы сделаться их рыцарем. «Добросердечие, — объяснил святой, возвышая в своем сверхъестественном видении то, что кажется человеческой доблестью, — тоже принадлежит Богу, ибо Он добросердечно предоставляет и солнце Свое, и дождь праведникам и грешникам. Оно сродни милосердию, которое гасит ненависть и хранит любовь».
С этой поры он твердо решил предоставить гостеприимному хозяину высшее благо, которым располагал — жизнь в совершенстве, много молился за него, и однажды вернулся в Кортону, но не стал говорить с ним, ибо знал, что слова — лишь последние пули в битве за душу человеческую. Приблизившись ко дворцу, он выбрал уединенное место для молитвы, стал на колени, долго молился, а хозяин, будто услышав внутренний зов, выглянул в окно, увидел Франциска, и тот показался ему неземным существом. Тотчас же выбежал он из дворца, подбежал к святому Франциску, стал у ног его на колени и с пылом стал молить его о том, чтобы тот позволил ему покаяться вместе с ним. Святой раскрыл руки для объятия, возблагодарив Бога. Так милосердие получило вечное вознаграждение.
Вот как понимал дружбу Франциск: не только доставлять другому удовольствие, как принято в миру, не только делать добро, как предполагает высокомерная добродетель, но предоставить другу возможность и творить Добро, и, благоприятствующие тому обстоятельства, и радость от содеянного, и способность каждый день возрастать в добродетели. Это, однако, не исключало доброты в повседневных отношениях.
Когда в скиту Фонте Коломбо, что возле Риети, у него началась болезнь глаз, он пожелал оказать почтительный прием доктору, который по поручению кардинала Уголино посещал его каждый день, и сказал прислужнику вполне мирские слова:
— Пригласи доктора и приготовь ему хороший обед.
Тот покраснел:
— Нам стыдно приглашать его, ведь мы так бедны!
— Маловерный! — сказал Франциск. — Не заставляй меня повторять мою просьбу.
— Конечно же, я с большим удовольствием отобедаю у вас, в вашей бедности, дражайшие братья, — учтиво ответил доктор.
Братья в некотором смущении приготовили стол, накрыв его лучшим образом — был там хлеб, вареная зелень, много воды и немного вина, и тут в дверь постучала служанка одной синьоры из далекого замка, до которого было семь миль, ибо синьора эта прислала Франциску корзину, доверху наполненную белым хлебом, раками, пирожками с рыбой, медом и виноградом.
— Говорил же я, что бедным служит Бог и трапеза бедняка настолько богаче королевской, насколько Бог великодушнее человека, — сказал святой Франциск, а взволнованный доктор проговорил:
— Ни вы, братья, ни мы, мирские люди, не знаем, насколько свят этот человек!
Они ели мало за обедом, ибо на этом чудесном пиру восхищение победило голод. Все ощущали присутствие Божье и забыли о реальности.
Франциск был очень проницателен и чувствителен как мимоза, он ощущал на расстоянии, чего хотят другие, и с готовностью отвечал любовью тем, кто любил его. Однажды в скиту, в Греччо, он целыми днями предавался размышлениям, появляясь среди братьев лишь ненадолго, в часы обеда; но пришли к нему издалека двое братьев, которые давно мечтали увидеть его и получить благословение. Братья из Греччо не хотели его беспокоить, и с тем ревнивым эгоизмом, которым отличаются прислужники великого человека, уже подталкивали чужестранцев к выходу, советуя им смириться, а те, опустив голову, обвиняли себя в том, что за грехи свои недостойны такой милости, как вдруг голос святого, его незабвенный голос, донесся до них с порога кельи и так нежно благословил их, что они ушли счастливые, благодаря Господа.
Так же, как святой Франциск понимал бессловесных тварей, чувствовал он и невысказанные мысли людей. Среди его братьев был молодой человек знатного происхождения, с изысканными манерами, брат Риччерио, таивший в глубине души естественное для юности самолюбивое желаниепокорить сердце учителя; и желание это привело к тому, что он запутался в сети подозрений:
- Конечно, отец Франциск судит обо мне плохо, ведь я того заслуживаю, да он и не любит меня. А раз он меня не любит, значит и Господь меня не любит, и я в немилости у Него. Бедный юноша терзался тайной мукой, и каждый раз перед встречей со святым Франциском думал: «Если
он улыбнется мне, то и Бог мне улыбнется, если же не посмотрит на меня, или посмотрит сурово, значит и Бог на меня гневается».
Как-то раз он проходил мимо кельи учителя, сердце его сжалось в комок, и Франциск позвал его:
—Сынок, — сказал он, — не давай победить себя искушениям и сомнениям, ибо ты для меня дороже самых дорогих. Приходи ко мне, когда хочешь и говори со мной как с другом. От радости можно обезуметь, но брат Риччерио не возгордился, напротив, он стал почтительней, ибо сильнее уверовал, и добродетельней, ибо уверенность в том, что его любят, окрылила его.
В другой раз блаженный Франциск отошел от своего товарища и приблизился к брату, который долго мучился соблазнами и не мог найти духовника, чтобы тот вернул ему спокойствие, и негромко сказал ему:
—Мужайся, дорогой мой, не бойся, и не тревожься из-за соблазнов, они не повредят душе твоей, но всякий раз, когда они начнут терзать тебя, читай семь раз Отче наш.
Брат был изумлен и утешен столь неожиданными словами. Так в самое сердце лились слова Франциска, ибо любовь видит невидимое; и, давая радость другим, он преумножал радость в самом себе.