Но по прошествии времени, в других сферах, как и в этой, положение стало критическим. В первые годы войны, я однажды говорил с фюрером об этом и высказал ему, что сейчас главной заботой является, чтобы каждый немец исполнял свой долг, а каждый солдат, стоял насмерть. Если бы в этой связи религия помогала и поддерживала их, в силу принадлежности их к какой-либо конфессии, в этом было бы только наше преимущество, а любое нарушение этих связей могло бы повлечь упадок солдатского духа. Фюрер полностью согласился с этим. В воздушных силах я намеренно не имел капелланов, потому что считал, что каждый военнослужащий воздушных сил, должен обращаться к тому духовнику, которому доверяет.
Об этом всегда говорилось солдатам и офицерам на смотрах. Но для самой церкви было лучше, как я говорил, быть отделенной. Мужчина должен молиться в церкви, а не сверлить там; в бараках мужчина должен сверлить, но не молиться. По этой причине, с самого начала, я оберегал воздушные силы от любых религиозных волнений, обеспечивая полную свободу совести для всех.
Положение стремительно становилось еще хуже — и я не могу действительно объяснить это — особенно в последние 2 или 3 года войны. Получилось так, что на оккупированных территориях, особенно в Польше и на территории Чехии, духовенство являлось сильным представителем национальных чувств и это приводило к схваткам на политическом уровне, которые естественно затрагивали религиозные круги. Я не знаю было ли это одной из причин, но я считаю это вероятным. В целом, я хочу сказать, что фюрер не был настроен против церкви. Однажды он сказал мне, что есть такие вещи, которые даже фюрер не в силах изменить в одиночку, если они остаются нерешенными и нуждаются в реформах, и он верил, что после хорошего обдумывания стоит преобразовать церковь. Он сказал, что не считает себя предназначенным для реформирования церкви и не желал бы, чтобы кто-либо из его соратников тоже получил такие лавры.
Штамер: Итак, по прошествии лет, большое число духовенства, как в Германии, так и на оккупированных территориях — вы сами отметили Польшу и Чехословакию — было помещено в концентрационные лагеря. Что вы знали об этом?
Геринг: Я знал, что поначалу в Германии многих священников в Германии поместили в концентрационные лагеря. Дело Нимеллёра[73] хорошо известно. Я бы не хотел вдаваться в детали, так как они хорошо известны. Многих других священников отправили в концентрационные лагеря, но не только в последние годы войны, когда положение было критическим, а когда они делали политические заявления со своих кафедр и критиковали действия государства и партии; исходя из степени критики, в такие дела вмешивалась полиция.
По случаю я говорил Гиммлеру, что не считал мудрым решением арестовывать священников. До тех пор пока они выступали в церкви, они могли говорить, что хотят, но если они делали политические заявления вне церквей, он должен был предпринять меры против них, так же как и с другими людьми, которые выступали враждебно по отношению к государству. Нескольких священников кто зашел слишком далеко в своей критике не арестовали. Если рассматривать аресты священников на оккупированных территориях, я слышал об этом; и как я говорил ранее, это происходило не потому, что они были священниками, но потому что в то же время они были националистами — я так это понимал — и периодически вовлекались во враждебные оккупационным войскам действия.
Штамер: Мне кажется, партийная программа включала два положения, относительно еврейского вопроса. Каким было ваше отношение к данному вопросу?
Геринг: Вопрос, который так серьезно поставлен в обвинительном заключении, заставляет меня в любом случае, сделать определенные заявления.
После краха Германии в 1918 еврейство стало очень мощным во всех сферах жизни Германии, особенно в политической, во всех интеллектуальных и культурных сферах, и особенно сильным в экономической сфере. Люди, возвращаясь с фронта, не имея цели в жизни, и обнаруживали большое число евреев, которые прибыли в ходе войны из Польши и с востока, занявших положение, в частности экономическое положение. Известно, что за-за войны и предприниматели учитывали это — демобилизация, открывала огромные возможности для предпринимательства — инфляция, дефляция — огромные сдвиги и перемены имели место среди имущих классов.
Появилось много евреев, которые не желали проявлять умеренность и, которых становилось все больше и больше в общественной жизни, в результате чего они становились все более заметны, из-за своего количества, и влияния по сравнению с немцами. В дополнение существовали отдельные партии, которых избегали национально-ориентированные люди, также имевшие еврейское руководство выходящие за рамки общего числа евреев в таких партиях.
Это относилось не только к Германии, но и к Австрии, которую мы всегда рассматривали частью Германии. Практически все руководство Социал-демократической партии[74], было исключительно еврейским. Они играли значительную роль в политике, особенно в левых партиях, и они также становились заметными в прессе всех политических направлений.
Тогда, таким образом завязалась продолжительная непрекращающаяся атака на все национальное, национальные теории, национальные идеалы. Я бы хотел привлечь внимание к журналам и статьям, которые поливали грязью святые для нас вещи. Я также хочу обратить внимание на извращения, распространенные тогда в искусстве, существовали пьесы поливавшие грязью и развенчивающие идеалы солдатской храбрости. Я бы мог привести кучу таких статей, книг, пьес, и иного; но это слишком далеко бы увело нас от темы, и я на самом не деле не слишком был информирован об этом предмете. По этим причинам, стало возникать охранительное движение, возникшее не из идей национал-социализма, но существовавшее ранее, которое уже было сильным в ходе войны и которое стало еще сильней после войны, когда влияние евреев оказало такое воздействие.
Более того, в культурной и интеллектуальной сферах происходило много вещей, которые не подходили для чувств немцев. Существовал раскол. Также по экономическим причинам, если посмотреть на промышленность запада, там существовало исключительное преобладание еврейства, которое, именно, составляло яростных противников старым еврейским семьям.
Когда движение разрабатывало свою программу, которую разработали несколько простых людей — насколько я знаю, даже не Адольф Гитлер, по крайней мере, пока он не был лидером — программа включала положения, которые играли роль обещаний по защите немецкого народа. Незадолго до этого появилась советская республика[75] в Мюнхене с убийствами заложников, под руководством евреев. Становится понятно, почему программа, разработанная простыми людьми в Мюнхене, носила охранительный характер. Приходили новости и из советской республики в Венгрии[76] — также возглавляемой евреями. Все это производило сильное впечатление. Когда программа стала известна — партия — которая была чрезвычайно мала в то время — сперва не воспринималась серьезно и поднималась на смех. Но затем, с самого начала, концентрированная и злобная травля, против нас, началась в части еврейской прессы, контролируемой евреями прессы. Повсюду евреи стояли во главе борьбы с национал-социалистами, в прессе, политике, культурной жизни, пытаясь вызвать презрение и отвращение к национал-социализму, или в экономической сфере; национал-социалистический предприниматель не мог получить дотации или место для рекламы. Все это естественно, развивало сильное охранительное отношение в части партии, и с самого начало требовало обострения борьбы, такой, которая изначально не являлась целью программы. Целью программы была определенная задача, стоявшая выше остальных — Германией должны руководить немцы. И было бы желаемым, чтобы руководство, особенно влияющее на судьбу немецкого народа, находилось в руках тех немцев, кто снова сможет поднять дух немецкого народа, при том, что люди другого рода не смогли этого сделать. Следовательно, главным положением было просто исключение еврейства из политики, из руководства государством. Позже, в культурном плане, это также должно было быть реализовано, потому что очень сильные трения, развивались, особенно в этой сфере, между еврейством и национал-социализмом.
Мне кажется, что если именно в этой связи, было сказано много грубых слов о евреях и еврействе, я смогу представить журналы, книги, газеты, и речи в которых выражения и оскорбления шли от другой стороны. Очевидно, что все это вело к усилению противостояния.
Вскоре после прихода к власти, были сделаны бесчисленные исключения. Евреи, принимавшие участие в мировой войне и которые были награждены, имели особое отношение: у них оставалось право находиться на гражданской службе.
Как я сказал, главной задачей было исключить их из политической сферы, а затем из культурной.
Нюрнбергские законы[77] были призваны осуществить разделение рас, и в частности, покончить с понятием, лиц со смешанной кровью, так как термины полуеврей или четвертьеврей продолжали вызвать недопонимание, пока они существовали. Здесь я бы хотел подчеркнуть, что у меня были частые споры с фюрером относительно полукровок, и я указывал фюреру на то, что если следовало отделить немецких евреев, будет невозможно иметь другую категорию между этими двумя, составляющими нечистую группу немецких людей, не стоящих на том же уровне, что и остальные немцы. Я предлагал ему, в качестве великодушного жест, уравнять в правах полукровок с немцами. Фюрер отнесся с интересом к данной идее, фактически, он отдал предварительные распоряжения. Затем настали трудные времена, на фоне международного кризиса — Судетского кризиса, Чехословакии, оккупации Рейнланда, и наконец, польский кризис — и вопрос полукровок отошел на второй план; но в начале войны фюрер говорил мне, что он готов решить данный вопрос, в позитивном, великодушном ключе, но только после войны.
Нюрнбергские законы, исключали на будущее, возможность существования полукровок, предусматривая разделение рас. Впоследствии они предусматривали наказание за их нарушение, по которым женщин никогда не наказывали, а наказывали мужчин, независимо от того был он немцем или евреем. Немецкая женщина или еврейка никогда не наказывалась. Пока было спокойное время, у фюрера было мнение, что какое-то время евреи должны оставаться в экономике, конечно не имея ведущих позиций, до тех пор, пока при контролируемой эмиграции, которая должна была увеличиться, проблема бы не разрешилась. В связи с продолжающимися трудностями в экономике, евреев не смещали со своих экономических позиций.
Чрезвычайное усиление, имевшее место позднее, затем расширившееся в годы войны, началось даже не после событий 1938. Дело в том, что естественно существовали более радикальные группы, для которых еврейский вопрос был более существенным, чем для других групп движения; просто, я бы хотел особо отметить, что идея национал-социализма, как философия могла пониматься разными путями — некоторыми более философски, другими более мистически, третьими в практическом и политическом смысле. Правдой было наличие разных взглядов на программу. Положения важные для одних были менее важными для других. Одни считали важными положения программы о борьбе против Версаля, и идею сильной Германии; другие вероятно считали, еврейский вопрос главным.
Председательствующий: Не подошло ли время прерваться? Доктор Штамер, могли бы вы сказать Трибуналу, когда вы планируете завершить допрос подсудимого Геринга?
Штамер: Я думаю завершить, в ходе завтрашнего утреннего заседания.
Председательствующий: Это очень долго.
Штамер: Сделаю все, что возможно, чтобы сделать это быстрее.
(объявлен перерыв)
Штамер: В какой степени вы участвовали в принятии Нюрнбергских законов 1935?
Геринг: Согласно должности президента Рейхстага я объявил эти законы и закон о новом флаге Рейха одновременно здесь в Нюрнберге, когда проходило заседание Рейхстага.
Штамер: В обвинительном заключении утверждается, что уничтожение еврейской расы, было частью планирования агрессивных войн.
Геринг: Это не имело никакого отношения к планированию агрессивных войн; как и уничтожению еврейской расы, которое не планировалось заранее.
Штамер: Какое участие вы принимали в событиях против евреев в ночь с 9 на 10 ноября 1938[78]?
Геринг: Я бы хотел кратко обсудить это. Я, узнал вчера, из перекрестного допроса свидетеля Кёрнера, что имеется некоторое недопонимание относительно этого. На 9 ноября был запланирован марш на Feldherrnhalle. Этот марш проходил каждый год, на него собирались лидеры движения. Кёрнер указывает, что все приезжали в Мюнхен. Традицией было, после завершения марша, собраться в мэрии Мюнхена на ужин, организованный фюрером.
Я никогда не присутствовал на этом ужине, потому как я использовал пребывание в Мюнхене, после полудня того дня, для решения других вопросов. Ни я, ни Кёрнер не принимали участие в том ужине. Он и я вернулись спецпоездом вечером в Берлин. Как я слышал ранее, когда появились результаты расследования, Геббельс[79] на том ужине объявил что серьезно раненый советник посольства в Париже, скончался от ран, после того, как фюрер ушел, возникло определенное возбуждение, и тогда Геббельс стал говорить слова об отмщении и для него — с учетом его сильного антисемитизма — подходило дальнейшее развитие событий; но все это произошло после ухода фюрера.
Лично я услышал о событиях по приезду в Берлин. Водитель сказал мне, что видел пожары в Галле. Полтора часа спустя я вызвал адъютанта, который доложил мне о ночных беспорядках, о том что еврейские магазины были разбиты, и что синагоги горят. Больше он ничего не знал.
Я приехал к себе домой и попытался связаться с Гестапо. Я потребовал доклад о ночных событиях. Так появился отчет, упомянутый здесь, и подготовленный для меня начальником Гестапо Гейдрихом, знавшим о событиях, произошедших тогда. Мне кажется, это было вечером следующего дня. Фюрер, прибыл в Берлин утром. Имея соображения о том, что зачинщиком является Геббельс, я сказал фюреру, что недопустимо, чтобы такие события имели место. Все мои заботы тогда были связаны с Четырехлетним планом[80], и сконцентрированы на нём. В обращениях к нации, я взывал к сбору каждого старого тюбика зубной пасты, каждого ржавого гвоздя, металлолома, с целью утилизации. Для меня, как ответственного за такие вещи, было недопустимо уничтожение такого количества материальных ценностей, вносящее разлад в экономическую жизнь.
Фюрер нашел оправдания для Геббельса, но в целом согласился со мной, в том, что такие события в дальнейшем не должны иметь места. Я также напомнил ему, что такие события сразу после подписания Мюнхенского соглашения[81], негативно отразятся на внешней политике.
В полдень у меня был разговор с фюрером. Тогда Геббельс уже повстречался с ним. Позднее я сказал ему в однозначных терминах и резких выражениях о своём взгляде на вещи. Я сказал ему, что не собираюсь страдать от его безответственных высказываний, поскольку занят вопросами экономики.
В это время, фюрер, находясь под влиянием Геббельса, изменил свое мнение. То, что говорил ему Геббельс, и то, что вызывало возбуждение толпы, стало произноситься публично. Я не знаю. В любом случае взгляды Фюрера, сильно изменились с момента моей первой жалобы.
Пока мы разговаривали, Геббельс, который находился в доме, присоединился к нам, и завел свой обычный разговор: о том, что такие вещи недопустимы; что это уже второе или третье убийство национал-социалиста за рубежом совершенное евреем. По этому поводу, он первым сделал предложение, о том, что за это их нужно оштрафовать. Именно он, хотел, чтобы каждое гау собрало этот штраф, и назвал небывалую сумму.
Я возразил ему и сказал фюреру, что если будет штраф, тогда Рейх должен получить его, как я сказал господину Геббельсу, большинство евреев жили в Берлине, и, следовательно, он сам становился заинтересованным лицом в этом вопросе. Помимо этого если такие меры, должны были быть приняты, они могли быть предприняты суверенным государством.
После короткой дискуссии, насчет размера, мы сошлись на 1000000000. Я указал фюреру, что в данных условиях следует учесть последствия этих меры при возврате налогов. Фюрер затем пожелал и приказал провести экономическое решение. С целью уменьшения влияния этих событий на экономику, предприятия евреев и известные как еврейские, должны были быть ариазированы, особенно универмаги. Они часто являлось причиной трений, так как чиновники и служащие министерств, которые могли зайти в магазин только между 6 и 7 часами вечера, часто ходили в эти магазины и имели сложности. Он в общих чертах приказал, что нужно сделать.
В этой связи я назначил на 12 ноября совещание, с теми департаментами, которые были ответственными за данные вопросы. К сожалению, фюрер включил в состав комиссии Геббельса — действительно, комиссия была назначена. Он, фактически, присутствовал, но как я заметил, не разбирался в экономике. Дискуссия была оживленной. Мы спорили на протяжении всего совещания. Затем я разработал экономические законы, которые были впоследствии приняты.
Я отвергал другие предложения, лежащие вне экономической сферы, такие как ограничение передвижения, ограничение проживания, ограничение на отдых, и. т. д, я не был компетентен в таких вопросах. Такие меры позднее принимались полицейскими властями, но не мной; но благодаря мне были внесены различные послабления и поправки.
Я должен отметить также следующее, я получал устные и письменные приказы от фюрера об обеспечении исполнения этих законов. Я несу полную и абсолютную ответственность за эти законы с моей подписью; Я их разрабатывал и впоследствии нес за них ответственность, и я не хотел бы прятаться за приказами фюрера.
Штамер: Другая тема. Каковы были причины отказа от участия в Конференции по разоружению и выходе из Лиги Наций[82]?
Геринг: Главными причинами были, прежде всего, те, что государства, полностью разоружившие Германию, должны были также разоружиться, но не сделали этого. Второй момент заключался в отсутствии желания пойти на обоснованные предложения по пересмотру; другими государствами, Польшей, Литвой, и. т. д. периодически нарушались положения Версальского договора, устав Лиги наций, которые сначала осуждались Лигой наций, но никогда не наказывались за это, а лишь удостаивались констатации факта. В-четвертых, все жалобы Германии относительно проблем меньшинств, обсуждались, и давались многозначительные советы государствам нарушителям, но ничего не предпринималось, чтобы изменить ситуацию.
По этим причинам, мы вышли из Лиги Наций, и покинули Конференцию по разоружению.
Штамер: Почему Гитлер решил перевооружаться и возродить воинскую обязанность?
Геринг: Когда Германия вышла из Лиги Наций и из Конференции по разоружению, она одновременно предложила ведущим державам рассмотреть свои предложения о взаимном разоружении. Фюрер, вносил разные предложения, это подтверждено, и исторически известно: ограничение вооруженных сил, определенным числом; ограничение на использование вооружений; запрещающий определённые вооружения, к примеру, бомбардировщики; и другие положения. Однако, каждое из этих предложений отвергалось, не просто не реализовываясь, но даже не обсуждалось.
Когда фюрер понял, что остальные стороны и не собираются разоружаться, более того могучая держава на востоке, в частности, Россия, занялась программой вооружений, как никогда ранее, для нас стало необходимым, с целью обеспечения жизненных интересов немецкого народа, его жизни и безопасности, освободить себя от оков, и вооружить себя в такой степени, какая была необходима для интересов и безопасности Рейха. Это являлось первой причиной для восстановления всеобщей воинской обязанности.
Штамер: В какой мере Люфтваффе участвовали в перевооружение?
Геринг: В 1933, когда я создал министерство авиации, мы еще не работали над вопросом перевооружения. Несмотря на это, я стал организовывать определенные базовые условия. Я немедленно расширил и увеличил воздушные перевозки, до уровня необходимых, чтобы можно было обучить множество пилотов. Тогда, я передал ряд молодых людей, лейтенантов, кадетов которые тогда должны были покинуть Вермахт, с целью летать в коммерческом секторе для обучения.
Я сознавал с самого начала, что воздушная оборона, была одной из необходимейших и существенных условий безопасности народа. Я считал истребители вполне достаточными как оборонительное средство; но по прошествии времени я осознал — и я бы хотел, подчеркнуть сказанное свидетелем фельдмаршалом Кессельрингом[83] по этому поводу — что проиграет тот, кто просто будет иметь истребители, в качестве средства обороны и что даже оборонительные силы должны иметь бомбардировщики, чтобы использовать их против вражеской авиации на чужой территории.
Поэтому, я имел бомбардировщики, переоборудованные из гражданских самолетов. Поначалу перевооружение шло медленно. Нужно было с нуля создавать все необходимое для перевооружения.
В 1935 я сказал фюреру, что я считаю правильным, раз уж мы получили отказы на все наши предложения, открыто заявить миру о том, что мы создаем воздушные силы, и уже создали для них основу. Это произошло в виде интервью, которое я дал британскому журналисту.
Теперь я мог приступить к перевооружению в большем темпе; но, несмотря на это мы поначалу ограничились так называемыми «Воздушными силами риска», такой риск означал, что враг, который попытается напасть на Германию, должен будет знать, что его встретят воздушные силы. Однако, они не были столь сильны, чтобы иметь реальное значение.
В 1936 последовал известный доклад, который представил свидетель Боденшац[84], в котором я говорил, что ради интересов мобилизации, деньги не имеют значения, и так, вкратце, я взял ответственность за перерасход бюджета.
Поскольку ранее ничего не существовало, я мог достичь успеха, только если производство самолетов с одной стороны, могло получить все толчки, какие возможно, то есть с максимальной отдачей для нужд мобилизации, и, с другой стороны расширение сухопутных сил, должно было идти на максимально возможной скорости.
В 1936 ситуация была ясной для меня, и по докладам моих коллег становилась серьезной. Другие страны, наверняка, не собирались разоружаться, но там и здесь, страны, недооценившие свои воздушные силы пытались вернуть свои позиции. Жесткие дебаты шли в Англии, относительно модернизации и строительства воздушных сил; по достоверным сведениям яростная активность развернулась в России — я расскажу о вопросе перевооружения России позднее.
Когда гражданская война[85] разразилась в Испании, Франко[86] обратился за помощью к Германии, в частности в воздухе. Нельзя забывать, что войска Франко размещались в Африке, и он не мог получить их оттуда, так как флот находился в руках коммунистов, или, как они себя называли, полномочного революционного правительства Испании. Главным фактором, прежде всего, являлась переброска войск в Испанию.
Фюрер обдумывал данный вариант. Я убеждал его, предоставить поддержку при любых обстоятельствах, в первую очередь, чтобы предотвратить распространение коммунизма на этом театре военных действий, во-вторых, с целью испытать новые Люфтваффе, с технической точки зрения.
С разрешения Фюрера, я послал большую часть моих транспортников и ряд экспериментальных подразделений истребителей, бомбардировщики, и противовоздушные орудия; таким путем я имел возможность, убедиться в боевых условиях, в том отвечает ли оборудование требованиям. Что касается персонала, он тоже мог получить определенный опыт, я предусмотрел для этого, чтобы шёл постоянный поток, посылались новые люди, а на их место приходили еще.
Перевооружение воздушных сил, требовало, как основного условия, создания большого числа новых производств. Отсутствие бензина не помогало укреплять воздушные силы. Поэтому, пришлось быстро развивать производство перерабатывающих заводов. Существовали смежные отрасли, например, алюминиевая. Так как я считал Люфтваффе, важнейшей частью Вермахта, что касалось безопасности Рейха, и, в виду модернизации технической науки, моим долгом, как главнокомандующего, было сделать все, для достижения высоких показателей; и, также, поскольку не с чем было начинать, требовалась величайшие усилия и максимум работы, для достижения данной цели. Так я и делал.
Здесь, в ходе перекрестного допроса многое было сказано, про четырехмоторные бомбардировщики, двухмоторные бомбардировщики, и. т.д. Свидетели, конечно, рассказали, все что знали, и с чем были знакомы, но они были знакомы только с узкими отраслями, и они отразили свое мнение исходя из этого. Я в одиночку должен быть ответственным и ответственен, так как я являлся главнокомандующим Люфтваффе и министром авиации. Я являлся ответственным за перевооружение, подготовку и моральный дух Люфтваффе.
Поначалу я не строил четырехмоторные бомбардировщики, не потому, что я переживал, что их будут использовать, как средство агрессии. Этот вопрос не волновал меня ни одной минуты. Единственной причиной было отсутствие необходимых технических и производственных условий. Такой тип бомбардировщика просто не мог быть разработан нашей промышленностью, чтобы я смог им воспользоваться. Во-вторых, у меня не хватало алюминия, и только эксперты знают насколько много алюминия, требовало их производство, и сколько истребителей, или двухмоторных бомбардировщиков можно было построить вместо них.
Сначала, я определился с тем, кто будет вероятным противником Германии в войне. Готовы ли технические средства Германии для отражения нападения такого противника? Из всех вероятных противников я считал главным Россию, но конечно Англия, Франция и Италия, также рассматривались. Моим долгом было рассматривать все возможности.
Поскольку рассматривался европейский театр военных действий, я пока мог удовлетвориться бомбардировщиками которые могли действовать против важных центров вражеской военной промышленности. Поэтому, тогда, я не видел необходимости, иметь самолеты, помимо тех, которые у меня были, но важным было иметь больше самолетов такого типа.
Однако в речи к авиационным промышленникам, я дал ясно понять, что хотел бы срочно иметь бомбардировщик, способный нести необходимые бомбы, к Америке и обратно. Я просил их работать решительно, для того, чтобы если Америка вступит в войну против Германии, я бы мог достать американскую военную промышленность. Вопрос так не стоял, следовательно, никто их не ждал. Насколько помню я, даже, учредил награду за бомбардировщик, способный летать на больших высотах, на большой скорости. Ещё перед началом войны, мы стали разрабатывать беспропеллерные самолеты.
Подводя итог, я должен сказать, что я делал все возможное в тех технических и производственных условиях, для перестройки и перевооружения сильных воздушных сил. Технические знания того времени, убеждали нас, что через 5 лет войны, появятся новые технические и практические улучшения. Этот принцип базировался на опыте. Я хотел подготовить воздушные силы, которые, при любой политической ситуации, были бы достаточно сильны для защиты нации и могли бы разнести любого противника Германии. Господин судья Джексон[87] совершенно вправе спрашивать о том, говоря, о том, произошел ли быстрый разгром Польши и Франции, благодаря тому, что руководствуясь современными методами войны германские воздушные силы, сделали так много. Они являлись решающим фактором. С другой стороны, так как это уже не моя забота, использование американских воздушных сил было решающим фактором победы союзников.
Штамер: Имеет ли факт, того что вы получили контроль за сырьем уже в апреле 1936, отношение к перестройке воздушных сил?
Геринг: Я не хотел бы повторять сказанное вчера или позавчера свидетелем Кёрнером, относительно постепенного роста моего влияния на экономику. Начальной точкой являлся сельскохозяйственный кризис 1935. Летом 1936, военный министр фон Бломберг, министр экономики и президент Рейхсбанка Шахт, министр Керрл[88], прибыли ко мне и попросили, меня быть готовым принять их предложение, с которым они хотели обратиться к фюреру, предложив, назначить меня уполномоченным по сырью и валюте. Мы сошлись на том, что я не должен буду выступать в качестве экономического эксперта, каковым я не являлся; но был бы тем, кто готов был разобраться с проблемами нехватки валюты, которые усилились из-за наших растущих запросов, и в то же время создавать доступное и накапливать сырье — тем кто способен предпринять меры, которые вероятно не могут быть поняты многими, но потребуют наличия полномочий. Во-вторых, мы решили, что в этой сфере, не являясь экспертом, я должен проявлять власть и использовать свою энергию.